Валежник

I

Моё имя Артём. Артём Лисовой. Я бывший актёр одного из малых театров. Как и у большинства здравых людей, у меня есть мечта, ведь у кого она имеется, тот никогда не сгинет в бездну, кишащую сплошным самобичеванием, несмотря ни на что. Однако любой мечте сопутствует цель лишь тогда, когда соблюден баланс между мотивацией и перспективой, поэтому раньше моей мечтой являлось стать востребованным артистом на большой сцене, а сейчас – просто не сломаться под гнётом испытаний, находя в каждой тростинке, листочке, рисунке на небе своё существование, обретшее смысл. Так судьбина и кидает из проруби в кипяток, да многие ли такое выдержат? А я пока ещё на плаву, значит, может быть, хоть одна мечта в конце моего авторского фильма сбудется, и я на последнем издыхании стану свидетелем хэппи-энда. Как бы я этого хотел, и пока утром мой путь освещает солнце, а ночью – звёзды, я верю в это. Я просто хочу сказать, что не так страшно потерять себя, сколько больше не найти в кромешной темноте, и, как видишь, чтобы хорошо ориентироваться, открыв для себя новую мечту, я питаюсь старой, по-прежнему отыгрывая роль. Б. С., он же Борис Свидской, являлся моим партнёром по амплуа. По понятным причинам ему доставались все роли без слов, в которые он вживался безупречно. Он по-настоящему талантливый игрок, без всяких прикрас. Мне же в свою очередь всегда перепадал образ злодея. Однажды я задал вопрос своему режиссёру-постановщику, почему мои роли не рокируют. Он объяснил это тем, что я единственный среди всех в команде, кто в свободное время закрывается и прячется за дверью, а на обед приходит последним отдельно от всех, когда в столовой остаются две-три калеки, несмотря на то, что еда к этому времени уже еле тёплая. Так, по его мнению, поступают только злодеи, хоть на сцене, хоть в реальной жизни, посему, чтобы быть отрицательным персонажем, мне не обязательно даже отыгрывать присвоенную мне роль, достаточно просто быть собой – вот и весь рецепт успеха. Таким он меня видел. А вообще он сказал, что пусть это не его дело, но если бы не мой потенциал, он давно бы порылся среди скелетов в моём шкафу. Меня это оскорбило, и тот день, можно считать, стал роковым в моей жизни, ведь решение покинуть расположение театра спустя неделю после того его ответа, запустит в будущем для меня череду неудач, от чего меня неоднократно предостерегал Борис Свидской тем вечером, когда пригласил к себе в гости. В своём письме он описывает как раз те самые посиделки. Тогда с помощью записок и жестов мы понимали друг друга с полуслова буквально. Я бы с удовольствием поделился с ним планами. Только он у меня был один. Я не собирался так просто опускать руки, бросаться во все тяжкие, таким образом жалея себя. Никак нет. В тот момент я, напротив, был зол и, казалось, готов сдвинуть горы, если потребуется. Огонь внутри на мгновение пробудил во мне злодея наяву, и ничто не способно было меня остановить, даже поддержка сотоварища и хорошего приятеля по совместительству. Тогда-то я и заявил сгоряча, что если никому не нужен, то и они мне тоже. В моей стране меня ничто не держало. У меня нет ни семьи, ни долгов. Больших проступков за мной также не числилось. И только твёрдые амбиции, и желание, которыми я был некогда одержим, подогревали во мне жизнь. Спустя полгода я улетел в Берн по рекомендации, в надежде вырасти за границей, но для этого мне нужны были деньги, и немалые, чтобы с нуля пройти курсы актёрского мастерства по европейским стандартам, а также оплачивать проживание. Удовольствие не из дешёвых, учитывая, что я замахнулся на столицу одной из самых развитых стран мира. Тогда, можно сказать, за бесценок по меркам недвижимости, я заложил свой единственный дом. Да, мой друг, мечта порой как воздушный шар – так красива и недосягаема, но если овладеть ею, сколько сразу открывается дорог как на ладони. Это больше, чем просто потрясающий вид свысока. Когда я решился пойти на ломбардный заём, к тому моменту я ещё застал письмо от Б. С., и это была конечная почта, которую я получил в свой ящик. С тех пор больше меня с ним ничто не связывало, поэтому мне неизвестно, как сложилась его дальнейшая судьба. В Берне я получил европейский патент на временное пребывание. Прошёл год, и я даже стал заявлять о себе. На практике мне стали давать ведущие роли, а по ночам, после плодотворного дня я возвращался в свою комнату в общежитие, ложился на кровать и перед сном смотрел в потолок, на котором танцевали тени ветвей, колыхаемые ветром за окном. Эти мгновения были бесценны. Я ощущал приятную усталость в ногах, а разум окутывали детская наивность и надежда, которую вскоре отнимут. Тогда ещё я не подозревал, что вот-вот стану списанным, ещё более оскорблённым, чем у себя на родине, а эти два листа, что ты держишь в руках, станут пророческими. Но пока для меня наступал решающий момент. Это был выпускной для нашей группы день, я был одним из возрастных учеников в том поколении и единственным иностранцем, более-менее разговаривающим по-французски. После празднеств атмосфера торжества полностью сменилась: представители – они же кураторы своих театров от малых до больших, в количестве шести человек – должны были отобрать по четыре лучших, по их мнению, таланта, в том числе основываясь на отзывах и портфолио каждого ученика, в которых указывались черты характера, краткая биография: какого плана и содержания игрались роли за минувший учебный год, – а также общее впечатление. В общей сложности отобраться должны были двадцать четыре выпускника из почти сотни. Да, получить билет в бескомпромиссной борьбе – большое дело, но я до конца верил, что меня выберут. Комиссия по отбору словно нарочито томила с оглашением списков, заставляя толпу взволованных выпускников скрестить за себя пальцы, за дверями соблюдая мёртвую тишину. Минуты превращались в часы, и когда руководители своих факультетов вышли из зала, они огласили имена и фамилии тех самых двадцати четырёх счастливчиков. Артёма Лисового, как ты понимаешь, среди них не оказалось. Вскоре список был вывешен в главном холле на всеобщее обозрение. Он делился на три зоны: зелёную, жёлтую и красную. В первой, зелёной, числились фамилии тех, кто уже завтра соберёт свои вещи и навсегда покинет территорию школы актёрского мастерства имени Сенеки, чтобы в дальнейшем открывать перед собой новые и новые вершины. Зависть – плохая штука, но, даже полностью обескураженный от провала, я завидовал по-доброму. Во вторую, жёлтую, зону были вписаны те, кому не хватило совсем немного, однако в следующем году они будут первыми претендентами на высокие позиции. Ну а в третьей, красной, зоне числились фамилии тех, кому по решению кураторов не хватило ни шарма, ни харизмы, чтобы быть востребованным на рынке театрального искусства. Именно в красной зоне, самой многочисленной, я себя и нашёл, но для меня это было уже не актуально, потому что я понимал: на ещё один полноценный год обучения у меня не хватит оставшихся средств, да и действие патента истекало уже на следующей неделе. Могли ли меня дискредитировать как чужака среди своих – не знаю, но искать виноватых в своих неудачах – чистой воды терроризм, то же самое, что тянуть за собой в пропасть на погибель случайно проходящих рядом с тобой мирных людей, оказавшихся не в том месте не в то время. Но я же не сумасшедший. Когда я вернулся в общежитие, всё, что мне оставалось, – это ещё раз подробно изучить письмо Бориса Свидского, которое от отчаяния я по ошибке стал принимать за инструкцию по выживанию. Но, разумеется, пара листов не способны были отмотать время назад, чтобы попробовать переиграть судьбу в свою пользу. По приезде в мой край я застал свой дом выставленным на торги, а в почтовом ящике – соответствующее уведомление о невыполнении финансовых обязательств перед кредитором в связи с неустойкой по накопившемуся долгу в течение года, эквивалентному стоимости заложенной жилплощади. Что ж, вот и мой первый долг. Зато сразу какой! И теперь-то уж точно последний для меня конверт по нынешнему адресу. От меня лишь требовалось явиться в контору, чтобы поставить свою подпись о соглашении передачи прав недвижимости данному контрагенту, либо разово возместить всю недостающую сумму, включая проценты. Однако имевшихся средств не хватило бы даже на погашение шестой части от этого. Тогда я просто не пришёл на подписание акта, так и не выполнив оба из предложенных вариантов. Во-первых, чувство стыда будто держало за ноги, лишая таким образом офисных клерков возможности посмотреть на меня презрительно, а во-вторых, как вольной птице все эти бюрократические штришки мне уже были ни к чему, потому все окончательно закрывающие вопросы я пустил на самотёк и отправился сюда, на 90 км по координатам. На незнакомой земле мне пришлось как следует постараться, чтобы найти брошенный кирпичный дом за опушкой леса, не без труда преодолев лесной массив. Домом являлся самострой 1967 г. Об этом гласила перекошенная табличка на входной двери. Удивительно, как его оставили в покое. Хотя, полагаю, спасло постройку только её географическое положение, будто отделённое лесополосой от суматохи, такое вечнозелёное и натуральное. Не каждому смертному взбредёт в голову пробраться сюда, уж тем более соорудить целый кирпичный дом. Явно это дело не одних рук, а значит, наверняка, Борису с переброской ресурсов помогали его верные друзья того времени. Вот так действительно творческая натура. Ориентиром, который он мне оставил в дополнение к координатам, оказалась чугунная урна со встроенной железной маленькой дверцей, внутри которой – мизерное прямоугольное пространство наложило на себя чёрно-серые полосы мёртвого пепла, когда-то размазанного свидскими сигаретами. Там я обнаружил этот брелок-подкову, и вот ещё что… судя по всему, Б. С. являлся ярым поклонником миниатюризма, – рассказчик вытащил из внутреннего кармана парки любопытное изобретение.

Это был мини-патефон размером с игрушку, точно стилизованный под оригинальный, который с запасом легко помещался на ладони. С характерной для патефона заводной ручкой, штуковина эта, с учётом своих умиляющих размеров, больше походила на шкатулку с заводным ключом и, по сути, таковой и являлась.

– Как ты думаешь, что это? – босяк выставил перед Алексеем ладонь с лежащим на ней чемоданчиком, из которого будто не по задумке торчал инородный предмет.

– Похоже на сувенир или что-то в этом роде.

– Не совсем. Тут всё по-настоящему. Нужно всего лишь расслышать.

Артём завёл ручку, как тут же крышка на сорок пять градусов плавно поднялась вверх, а сапфировая игла, коснувшись винила, привела миниатюрное механическое устройство в действие. Босяк передал музыкальную шкатулку Алексею, и тот прислонил её к уху, чтобы разобрать низкокачественную хрустящую аудиозапись, сопровождаемую типичным потрескиванием, что сегодня является раритетным звуком по меркам настоящего времени в нише аудио- и видеоформатов. Однако аудиозаписью на крошечной грампластинке была вовсе не музыка, а подкаст. Или же, как ещё немногим ранее, по-русски это называлось разбором или повествованием. Озвучивал его низкого тембра и от этого будто обволакивающий женский голос из прошлого.

Тишина. Кратковременное тиканье часов, а после – речь:

«…а какое изобилие, но суть-то не в этом. Я вот что хочу сказать… раньше мне казалось странным взять и просто переиначить данное мгновение, а сейчас только лишь живу этим. Безумие какое-то, ей-богу. Зато дышать стало легче, буквально, чуть ли не на пике вершины, там, где одному дать бы только кислорода, а другой с наледью на лице душу продаст за капельку тепла. Вот так дела. С тех пор всё воспринимается другими красками, как через калейдоскоп.

Скрывать не стану, иногда тяготит возвышенность, упрямо сбрасывая вниз, а я всё карабкаюсь обратно как жук назойливый, не хочу туда. Там мёртвых не воскресишь, а живые, как скаты, рядом проплывая, только и норовят ударить током».

Очевидно, что слова проигрывал не винил, а встроенный в шкатулку какой-то прибор, по всей видимости, восковой валик, однако слишком древний даже для того времени, а может, также что-либо в несколько раз уменьшенное в размере, собранное под оригинал. Во всяком случае, любой из тех аудионосителей не способен был записать больше информации, чем есть в этом.