© Евгений Михайлов, 2025
ISBN 978-5-0067-0063-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Смоляное
Оглавление
Глава 1. Письмо с той стороны
Сначала пахло гарью. Потом – прошлым.
Письмо лежало в почтовом ящике, будто ждало.
В сером, мятом конверте, обугленный угол будто поцеловал пламя. На нём – ни марки, ни обратного адреса, только его имя, выведенное тонким, уверенным почерком:
Илья Марков.
Он долго смотрел на это имя.
Почти отстранённо, как на чужое. Как на имя на табличке.
Знакомое, но без принадлежности.
Словно кто-то написал его, не зная, что человек с этим именем всё ещё жив.
На площадке было тихо. Только гудел старый холодильник через бетонную стену. Илья машинально сунул конверт в карман и поднялся на четвёртый этаж.
Лифт давно не работал. Дверь на третьем была слегка приоткрыта, но он не стал заглядывать – в этом доме не принято было вмешиваться в чужие молчания.
Он закрыл за собой дверь, не включая свет.
Прошёл на кухню, опустил письмо на стол.
Потом сел. Смотрел.
Долго.
Он вскрыл конверт ножом для бумаги, которым не пользовался год.
Хлопок – как треск костра. Или костей.
Внутри – лишь фотография.
На ней была девочка.
Лет восьми. Смуглая кожа, тёмные волосы, белое платье до колен. Она стояла у подножия колокольни. Старая каменная башня, чёрные кирпичи, ржавая лестница, ведущая вверх. Лицо девочки скрывал капюшон тени, но руки – знакомые. Тонкие запястья.
Он видел эти руки.
Тысячи раз.
Потому что он держал их, когда они остывали в реанимации.
– …Настя?
Шепот сорвался сам.
Он перевернул фото. На обратной стороне, будто детской рукой:
«Смоляное. Колокольня. Приди, пока не поздно.»
Он читал это снова и снова.
Слово «Смоляное» звучало, как спазм.
Как старое слово, которое нельзя произносить вслух.
Как имя, забытое специально.
Он не спал в ту ночь.
Открыл старый ноутбук, вбил: Смоляное. Посёлок.
Выдавались рекламные сайты с саунами, ссылки на непонятные заброшки.
Ничего конкретного.
Но в глубине подсознания – что-то шевельнулось.
Не воспоминание.
А отголосок.
Смоляное.
Он уже слышал это.
Может быть, в детстве. Может быть, в бреду, когда спал у кровати Насти, считая её вдохи.
Или в те бессонные недели после похорон, когда он часами листал старые альбомы, пытаясь найти в ней хоть что-то, что мог бы забрать с собой в сны.
Он достал фото снова.
На этот раз – всмотрелся в фон.
В левом нижнем углу – мелькали силуэты. Два человека, стоящих в тени.
Мужчина и женщина? Или мужчина и…
Они стояли слишком прямо. Как манекены.
А в окне колокольни – просматривался силуэт.
Высокий, неестественно вытянутый.
И он смотрел в камеру.
Он перевернул фото и бросил его на стол. Потом – выключил свет, сел на пол у стены и так просидел до утра.
На рассвете Илья собрал рюкзак.
Положил фото, старую карту области, спальный мешок, фонарик, нож, аптечку. Машинально, как в те дни, когда с Настей ездили в походы. Тогда она всё выкладывала и перекладывала вещи по три раза – «А вдруг медведи, пап?»
Он всегда смеялся.
Теперь не смеялся.
К полудню он уже ехал. Город остался позади, растворяясь в сером мареве асфальта.
Радио не ловило ничего. Навигатор – замер.
Он включил старую флешку.
Плейлист завис на детской песенке. Голос Насти, когда ей было пять, поёт что-то про ёлочку и снег.
Он не стал выключать.
Часов через шесть дорога стала другой.
Асфальт крошился. Лес приблизился к обочине. Воздух стал гуще.
Он замедлил ход.
И тут – развилка.
Два направления. Никаких знаков.
Лишь старая табличка с нечитаемым названием. Облезшая краска. Лес шумел, будто знал, что он выберет.
Он свернул направо.
Инстинктивно.
На обочине – крест. Чёрный, свежевыкрашенный. Под ним – букет искусственных цветов. И чёрная лента с именем.
Илья притормозил.
Имя…
Он знал его. Но не мог вспомнить откуда. Оно пульсировало на периферии сознания, как забытая мелодия.
Машина заглохла.
В одно мгновение. Без предупреждения.
Он выругался, ударил по рулю, вышел – и тут же застыл.
На радиоволне – зазвучал голос.
– Папа?
Он замер.
Голос был её. Настин.
Он не слышал его два года. И забыл уже интонации, но сердце узнало сразу.
Он бросился в машину.
Радио было выключено. Магнитола давно не работала.
Но голос звучал. Не в динамиках. Внутри.
Как будто кто-то прошептал в самое ухо.
– Ты рядом… – снова Настин голос, почти ласково.
Он сидел в машине, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
На коленях – фотография.
Она почернела.
Края стали темнее. Изображение будто выгорало изнутри.
Он вдавил педаль газа. Машина завелась.
Как будто всё – шутка. Глюк.
Но шутка эта держала его за горло.
На горизонте, над лесом, выросли крыши.
Смоляное.
Посёлок будто прятался за туманом. Неровные дома, вросшие в землю. Электрические провода, обрывающиеся в воздухе. В центре – колокольня.
Чёрная, древняя, живая.
Он замедлил ход.
Проехал мимо таблички с названием. Слово «Смоляное» кто-то выцарапал, а потом закрасил белым.
Словно кто-то пытался стереть само существование этого места.
Но это не важно.
Он был здесь.
Он приехал.
Смоляное приняло его без звука.
И что-то в этом молчании улыбалось.
Глава 2. Пыльная дорога
Гравий хрустел под шинами, будто сопротивляясь каждому метру пути.
Дорога узкая, раздвоенная, как старый шрам, вросший в землю. По бокам – лес. Не зелёный, не живой, а серый. Ветви тянулись к машине, как пальцы утопленников.
Илья чувствовал: дорога не хочет.
И в то же время – ведёт.
Он ехал медленно.
Пыль стояла стеной за задним стеклом, скрывая всё, что осталось позади. В зеркале заднего вида – только серое марево. Будто позади не было ничего. Ни города, ни квартиры, ни самого времени.
Он включил фары. Свет осекался, растворяясь в пыли.
На приборной панели заморгало что-то странное:
«Расстояние до пункта назначения: ∞»
Он уставился. Поморгал.
Навигатор перезагрузился сам по себе, затем выдал сообщение:
«Смоляное. 2 км. Въезд возможен один раз.»
Он сбил плечом рюкзак. Кожа на шее покрылась потом.
Глупости. Глюк. Всё это можно объяснить.
Усталость. Подсознание. Горечь, которую он не прожил.
Но что-то внутри уже знало – дорога назад не откроется.
Он выключил навигатор.
Дальше – сам.
Первый знак посёлка – перевёрнутый велосипед.
Он лежал у обочины, весь ржавый, с согнутыми спицами. Колеса к небу, будто кто-то сдавался.
На руле – детская варежка. Красная, с белыми снежинками.
Такие носила Настя.
Он резко затормозил. Вышел. Поднял варежку.
Она была сухая. Свежая. Без пыли.
Он обернулся. Никого. Ни одного звука. Даже птиц не было. Только хруст его шагов.
Положил варежку обратно, пошёл к машине – и остановился.
На заднем стекле пыль собралась в узор.
Детская ладонь.
Отпечаток. Маленький. Чистый, как будто сделан изнутри.
Он смотрел на него и не мог пошевелиться. Слёзы выступили внезапно. Не от ужаса. От… памяти.
Он вспомнил, как Настя прилипала к стеклу в ливень, рисуя человечков, и кричала: «Пап, смотри, они танцуют!»
Илья тогда смеялся.
Он не смеётся больше.
Он сел в машину, завёл – на этот раз с трудом.
Мотор закашлялся, будто сомневался, стоит ли ему ещё работать.
Он поехал дальше.
Смоляное открылось не сразу.
Сначала были поля без травы. Просто чёрная, обугленная земля, как после пожара. Без признаков жизни. Ни сорняков, ни насекомых.
Потом – силуэты домов, будто вросших в землю. Крыши покосились, заборы лежали в земле, как зубы старика.
Он пересёк мост. Под ним – стоячая чёрная вода.
Там что-то двигалось. Но он не стал смотреть.
Инстинкт сказал: не останавливаться. Никогда.
За мостом – ворота.
Старые, железные, с ржавыми цепями.
На них – табличка, вырезанная по дереву:
«СМОЛЯНОЕ. ОСНОВАНО 1903. ВХОД БЕЗ ВЫХОДА.»
Он вышел.
Цепи были разорваны.
Будто кто-то ломал их изнутри.
Прошёл через ворота.
За ними – пустота.
Не в смысле пространства.
А в смысле ощущения.
Как будто место само не хотело быть замеченным.
Как будто он шагнул в сон.
Дома.
Десятки. Некоторые – целые, другие – развалины.
Ни одного человека.
Но он знал, что они есть.
На одном из балконов качалась занавеска.
На другом – скрипело кресло-качалка. Само по себе.
Он слышал – двери открываются, потом закрываются, но никого не видно.
Он свернул на узкую улицу. Пыль вилась змеёй за его ботинками.
На углу – киоск. С надписью «Почта».
Дверь приоткрыта. Свет внутри мерцает.
Он подошёл. Внутри – стопка писем.
На одном – его имя. Опять.
Он взял.
«Ты пришёл. Но не сразу.
Мы все ждали.
Скоро ты вспомнишь.
Не бойся себя.»
Подпись: Настя.
Он опустился на корточки. Ветер тронул его волосы, как ладонь.
Он встал и оглянулся.
На другой стороне улицы – фигура.
Человеческая. Чёрная. Стоит между домами.
Не двигается.
Но знает, что он смотрит.
Илья отвернулся. Сделал шаг – и вновь посмотрел.
Фигуры уже не было.
Но на земле остались следы. Глубокие, неровные. Будто кто-то был тяжелее человека.
Он добрался до центра.
На площади – колокольня. Та самая, с фотографии.
Старая, чёрная, обугленная.
В окнах – не было стекла.
На самом верху – пусто. Но ощущалось: кто-то смотрит вниз.
Илья подошёл.
Внутри – лестница вверх.
Он положил ладонь на перила. Древесина горячая, как от огня.
Шаг за шагом он поднимался.
И с каждым шагом – слабело сердце.
Не от страха.
От узнавания.
Он был здесь. Раньше.
Возможно – в другой жизни.
Возможно – не своей.
На последнем пролёте он услышал голос. Девочка.
– Пап… ты?
Он рванул наверх.
На площадке – пусто.
Только звук.
Только эхо.
И – записка.
«Ты не спишь. Это хуже.
Здесь не умирают.
Здесь – остаются.»
Глава 3. Поворот на Смоляное
Илья остановился у подножия колокольни, сердце билось часто, руки дрожали. Всё внутри подсказывало – он здесь не впервые. Но логика сопротивлялась. Он же только что приехал. Разве нет?
Он обернулся. Позади – улица, по которой он пришёл. Варежка, отпечаток, письма, фигура между домами. Всё это было. Он чувствовал остатки этих мгновений, как следы на песке, едва различимые после ветра.
Но воспоминания путались. Он будто проснулся, уже стоя у подножия. И одновременно – как будто ещё ехал. Он тряхнул головой, будто стряхивая паутину сна.
Огляделся. Центр посёлка. Колокольня, почта, пустые улицы. Он знал это место. Знал, что должен подняться наверх. Но что-то удерживало. Как тень за спиной, которую не видишь, но чувствуешь.
Он отступил на шаг, взглянул в сторону. За колокольней – узкая тропа, почти незаметная. Она вела за дома, в сторону холма, где деревья были чернее обычного. Там, в тени, маячил ещё один поворот. Бетонный столб с облупленной стрелкой: «Смоляное – 0.5 км».
Илья замер. Что за ерунда? Он уже в Смоляном. Но табличка утверждает, что посёлок – дальше.
Мир словно раскололся на два слоя. Один – тот, где он стоит, с пылью, записками и варежкой. Второй – тот, где он ещё только едет.
Он не мог объяснить, почему, но ноги сами пошли по тропе. За поворотом дорога вновь выровнялась, стала асфальтовой, как в начале пути. Машина – его машина – стояла на обочине. Свет фар всё ещё горел, двигатель был тёплым, будто он вышел из неё всего минуту назад.
Он подошёл. Открыл дверь. На сиденье – та самая варежка. Но он же оставил её у перевёрнутого велосипеда… или нет?
Сел за руль. Навигатор снова ожил. И снова – «Смоляное. 0.5 км». Он завёл двигатель. Машина не сопротивлялась. Ехал медленно, пока снова не появились поля – выжженные, мёртвые. А потом – ещё раз посёлок.
Те же дома. Те же ворота. Та же табличка. Но теперь цепи были целы. Как будто он вернулся до того, как они были разорваны.
Илья вышел. Сердце ухало, как барабан. Он пошёл вперёд. В этот раз – сразу к колокольне. Он уже не сомневался. Петля. Не время, а пространство.
Он поднялся по скрипучей лестнице. Голоса в голове сменились тишиной. Наверху его ждала та же пустота. Но теперь на полу лежала книга. Без обложки. Открытая.
На страницах – не слова. Лица. Его собственное. И Насти. И кого-то ещё, будто вытянуты из снов.
Он опустился на колени. Листал. И всё повторял:
«Я здесь был. Я здесь буду. Я…»
Глава 4. Гостевой дом «Топь»
Навигаторов не было, но Илья ехал будто по памяти. Узкие улицы Смоляного, вымощенные старыми плитами, петляли между домами, одинаковыми, как фасады на потолочной ленте. Гладкие стены без следов жизни – ни белья, ни занавесок, ни случайных пятен – смотрели на него глухо и враждебно.
Он остановил машину у невысокого здания с облупившейся деревянной вывеской. Над входом – выжженные буквы:
ТОПЬ
Под табличкой – рисунок: чёрное пятно, похожее то ли на водоворот, то ли на дерево без веток. Края доски были прогрызены временем и дождями. Козырёк над дверью покачивался на ржавых цепях. Дверь не скрипнула, а как-то тихо и глухо разошлась в стороны, словно впуская не в здание, а внутрь чего-то более глубокого.
На пороге его встретила женщина лет пятидесяти. Полная, с тяжёлым лицом и туго скрученными в пучок седыми волосами. Лицо её не выражало ничего – ни усталости, ни доброжелательности. Только серые глаза, почти стеклянные, будто смотрели не на него, а сквозь.
– Комната наверху. Ванная – общая, – сказала она, не глядя.
– Вы Мария?
– А кто же ещё, – тихо ответила женщина и исчезла за дверью, которую Илья принял за кухню. Больше ни одного вопроса.
Коридор был узким, тускло освещённым. Пахло влажной древесиной, табаком и чем-то едва уловимым – вроде заплесневелой ткани. Скрип деревянного пола под его шагами отзывался гулко, будто в доме был только он – и всё остальное слушало.
На втором этаже – четыре одинаковых двери. Потёртые номера, прибитые криво.
Номер 3. Его.
Комната встретила холодом. Окно было приоткрыто, но стекло мутное, словно вымазанное изнутри жирными пальцами. Штора с выцветшим узором – редкий, почти прозрачный шифон – колыхалась в дыхании ветра. На кровати лежала аккуратно сложенная пледовая накидка, будто её только что поправили.
Илья прошёл внутрь. Кровать с жёстким матрасом, тумбочка, зеркало с трещиной в углу, и старый шкаф, который пах не просто пылью, а тем, что лежит под пылью.
Он открыл его – пусто. Но сквозь затхлый запах донеслось нечто странное: слабый аромат детского шампуня. И сразу ушёл. Не место памяти здесь.
Он открыл окно пошире, и в лицо ударил холодный воздух. На заднем дворе росло дерево. Одинокое, перекошенное, с чёрной корой. Оно будто тянулось от чего-то прочь. В его коре виднелся что-то вроде вырезанного символа, но с этой высоты нельзя было понять – то ли случайная трещина, то ли знак.
Стук.
Резкий, приглушённый. Он обернулся – но всё было на месте.
Прислушался.
Из-за двери напротив, из комнаты номер 1, донёсся звук.
Плач. Детский.
Негромкий, но настойчивый, как будто кто-то сдерживал слёзы, прятался, не хотел, чтобы его слышали – и не мог иначе.
Он вышел в коридор.
Серый свет, падавший из лампы под потолком, делал коридор плоским. Стены будто сдвигались ближе. Он шагнул к двери.
Звук стих.
Полное беззвучие. Даже дом замер.
Он постоял и вернулся в комнату.
Ночью уснуть не получалось. Сквозь тонкие стены проступали звуки: скрип половиц, будто кто-то медленно ходил босиком. Иногда – как будто кто-то двигал мебель или пальцем вёл по стене. И тишина между – слишком ровная, мёртвая, с гулом.
Однажды показалось, что слышит дыхание у самой двери. Но, открыв её – только пустой коридор.
Под утро – сон.
Он стоит на вершине колокольни.
Доски под ногами влажные, скользкие. Не видно земли – всё окутано серым туманом. Ветер стонет так, будто кто-то воет на другом краю неба.
И внизу – девочка.
Тонкая, почти силуэт.
Свет у её ног – не солнечный, он будто изнутри неё.
Она смотрит вверх. Лицо расплывается, но он знает: она зовёт его.
– Папа. Иди.
Он тянет руку, делает шаг – доски дрожат.
И в этот момент:
Падение.
Сильный толчок.
Просыпается.
Комната пуста. Воздух тяжёлый, как будто его кто-то уже выдыхал.
Он садится, проводит рукой по подушке.
В пальцах остаётся чёрный волос. Длинный. Женский.