Освобождённые воды. Фантастическая повесть

Дизайнер обложки Никита Ворожищев

© Сергей Михайлович Казначеев, 2021

© Никита Ворожищев, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0053-2036-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АКАДЕМИК И СЫН

Академик Иван Дмитриевич Барметьев сидел в своём кабинете и внимательно вглядывался в электронный телескоп. Он наблюдал за строительством третьего модуля экспериментальной исследовательской станции «Аэлита» на Марсе. С самого начала там что-то пошло не так, а почему – неизвестно. Сами космонтажники то ли не могли разобраться в причине серьёзных неполадок, то ли – темнили, а посмотреть на ход работ руководителю проекта – не налетаешься. Вот и предпринимались все возможные попытки прямо с Земли установить и, по возможности, искоренить корень проблемы.

Телескоп представлял собой миниатюрный планшет, имплантированный в ладонь руки и плазму во всю стену. Он был соединён с глобольной информационной системой ВИМ1, которая вобрала в себя все социальные сети, средства массовой информации, открытые источники сведений, и в просторечии именовалась как Большой Муравейник. Развёрнутая картинка давала более чёткое представление о происходящем за миллионы километров, но, к сожалению пользователя, транслировала изображение в трёх, максимум четырёх ракурсах. Планшетом же можно было манипулировать сколько угодно, меняя проекции и угол обзора. Это предоставляло удобство; академик расположился в витасиликоновом биометрическом кресле, откинувшись на спину, но рука всё равно затекала – как-никак, сто тридцать пять лет: не шутка!

Он вытянул из паза мундштук микробара и пробежался глазами по табло выбора напитка. Персик-папайя, тыква-арбуз, киви-ананас, черника-гонобобель… В результате он заказал специально синтезированный для него сок антоновских яблок, идентичный натуральному. Освещающая прохладная струя окатила слегка увядающий рот старика (регенерацию нёба и языка не проводили лет семь). Впрочем, какой же он – старик! Сил и бодрости, тьфу-тьфу, не занимать. По крайней мере, так ему представлялось, но как на самом деле – всё равно медики-геронтологи по-честному не скажут. А может, и сами толком не знают.

В распахнутое окно вливались упругие волны июньского, прогретого, но свежего воздуха. В купах платанов, вязов и грабов носились и отчаянно пересвистывались синицы, поползни и ополовники, коротко, пронзительно потенькивали дятлы, истошно верещали сойки, иногда с ближайшего луга раздавался деревянистый треск коростеля. Некоторые магнолии уже отцвели, другие широко распахивали крупнолепестковые цветки навстречу пчёлам, осам и неведомым жучкам, также участвовавшим в опылении. Небесный свод то и дело пронизывали стрелы геликоптеров, велодроны и аэротакси. Неожиданно внимание Барметьева было отвлечено лёгким характерным шелестом.

Астроном не без труда, покряхтывая, поднялся на ноги. Почти все суставы его давно были заменены на вольфрам-рениевые протезы, но, как видно, уже сами мышцы потеряли былую гибкость, а сухожилия – крепость. Спортом Барметьев уже почти не занимался, только по утрам тягал двухпудовую гирю и делал прокат на электророликах или ножном сегвее до метеостанции и обратно, но это что – всего двадцать километров!..

Он вышел на лоджию и с наслаждением вдохнул аромат буйного цветения. В листве кипела невидимая жизнь. Инсекты дрались, спаривались и пожирали друг друга. Птицы тоже не упускали возможности склевать вкусную и калорийную добычу. Академик вспомнил, как в середине XXI века Мировое Правительство пыталось переориентировать человечество на питание насекомыми, но благодаря усилиям евразийских учёных были доказаны вред и пагубность такой смены рациона, и от идеи решительно отказались, тем более, что успехи по производству биопластика привели к тому, что многие приготовленные из него блюда по вкусу превзошли естественный оригинал. Хотя находились ещё немногочисленные приверженцы старинной пищи – сторонники идеи древнеедения.

Тем временем шелестение усилилось, и перед глазами Барметьева возникла летучая доска (академику не нравилось официальное название – аэроборд, он по старинке пользовался русским именованием), на которой, молодцевато подбоченясь, стоял его единственный сын Парамон Водограев. Его львиная рыжекудрая грива растрепалась в полёте. Кое-где в ней копошились запутавшиеся золотистые осочки. После трагической гибели его матери Лилианы он взял фамилию той, вроде бы в честь неё, но отец подозревал, что сын просто не пожелал «примазываться» к громкому имени академика. Молодость всегда рифмуется с гордостью. Но это, разумеется, было его право и личный, продуманный выбор.

Доска зависла напротив лоджии. Сын, приветливо улыбаясь, помахал отцу, а потом не без грации соскочил на биовиниловые перила, услужливо расширившиеся навстречу его прыжку, хотя молодой человек легко спружинил бы и на твердокаменную поверхность. «Ох, уж эти мне умные вещи!» – подумал академик, которому не удавалось привыкнуть к тому, как предметы самоуверенно стараются предугадать все желания людей, хотя чаще всего это им удаётся.

Парамон легко спрыгнул на пол и обнял старика, прикоснувшись шеей к его седой кустистой бороде «веником» – академик не стеснялся своей старомодности и предпочитал носить растительность на лице в стиле русского учёного середины ХХ века Игоря Курчатова.

– Проходи, сынку! – Барметьев вроде бы ласково, но вместе с тем и чувствительно потрепал Парамона по шевелюре. У него были основания сердиться на сына: тот никак не желал сделать старика дедом, а тому так хотелось понянчиться с внуком или внучкой! Ведь отцу уже было за сто тридцать, а сын не раз заводил долгоиграющие и многосерийные романы, но жениться так и не удосужился – ему всё время было некогда или, как тот считал, незачем. Они прошли в релаксационный угол кабинета, опустились в кресла, тут же принявшие формы их седалищ. «Чресла в креслах», – подумал про себя Парамон, но промолчал: он знал, что отец – не любитель дешёвых каламбуров.

– Ну как, сеньор инженер, что теперь проектируем? – спросил астроном, и по его тону было ясно, что этот вопрос – не жест вежливости, а старик живо интересуется делами сына.

– Не проектируем. Уже воплощаем! Да я говорил тебе полгода назад, но ты же меня никогда не слушаешь. У тебя одни звёзды в голове!.. В отличие от Канта, звёздное небо для тебя, как я вижу, важнее, чем нравственный закон.

Старик обиженно засопел, и принял позу роденовского «Мыслителя», подперев рукой подбородок.

– Постой, отец, – Водограев живо поднялся на ноги. Он заметил, что отцовская рука немного вибрирует. Это был ещё не старческий тремор, но явное предвестье его. – Ты себя совсем не жалеешь! И советую прекратить эти игры с гирей. Надо давать отдых рукам! И ногам тоже. Понимаю, что запасы редких металлов в Солнечной системе достаточны, но запас жизненной силы ограничен.

Это были не пустые слова. Медицина давно установила, что пересадки органов можно проводить до бесконечности, но безвозвратно истаивает внутренняя энергия. Это и становится наиболее частой причиной смертей, хотя продолжительность жизни год от года неумолимо возрастает.

Он взял отца за запястье, ловко выщелкнул из ладони имплант телескопа и вставил на его место вынутый из кармашка батника успокаивающий и оздоровляющий релакс-массажёр. На лице старика расплылась улыбка умиротворения и блаженства, и трудно было сказать, что стало причиной этого удовольствия – действие новомодного прибора или же сознание того, насколько внимателен и заботлив его сын. Поздний ребёнок!

– Но продолжай, сынку! Ты так и не ответил на мой вопрос.

Он часто называл отпрыска в стиле гоголевского Тараса Бульбы, не задумываясь об источнике этого обращения в звательном падеже. Никого из малороссов в роду у них не было; правда, Барметьев в детстве успел ещё застать времена Большой украинской смуты, а уже в молодости внимательно следил за ходом освобождения страны от бандеровской напасти, когда из гущи народа явились два героя (их потом сравнивали с Мининым и Пожарским) – генерал Медведенко из Сумской области и писатель Коперчук с Подолья. Это они железной волей и уверенностью в победе подняли людское море на мягкое, бескровное, но мощное свержение антинародной власти. После этого Украина под наименованием Малороссии вошла в Евразийский Союз; Мариуполь, Харьков, Донбасс и Луганщина к тому времени уже были частью России.

ОПАСНЫЙ ПРОЕКТ

Тем временем Водограев начал рассказывать.

– Я говорил тебе о проекте, который предполагает распружение речных водохранилищ. Помнишь?

Астроном напряг память и не вполне уверенно кивнул:

– Да, вспоминается нечто такое, но смутно. Напомни-ка.

– На большинстве наших рек множество полноводных водохранилищ, обладающих огромными запасами пресной воды. Она в них цветёт, застаивается, населяется сине-зелёной водорослью и прочей дрянью… Рыба гибнет, миазмы отравляют атмосферу, меняется климат. Не в лучшую сторону. Вот и было решено – после долгих кропотливых расчётов – выпустить полумёртвую воду на свободу, превратить её в живую. На Земле катастрофически не хватает пресной Н2О. Американцы попытались сделать Большой Каньон вторым Байкалом, закачали из подземных морей воду, но… Получился не Байкал, а то же водохранилище. Со всеми вытекающими в прямом и переносном смысле слова…

Отец слегка поморщился; его и впрямь раздражала неуместная игра слов.

– Ну ладно, не буду, не буду, – успокоил сын, решив говорить как можно проще. – Так вот, успех ожидал гидрологов в Сахаре. Там запасов подземных морей оказалось достаточно, чтобы превратить пустыню в Эдемский сад. Это вывело Африканскую Лигу в лидеры по экспорту овощей и фруктов: вся бывшая Европа питается с этого стола. Мы попытались повторить это достижение. Но ни под Аравией, ни под Каракумами и Кызыл-Кумами запасов воды не оказалось. Вернее, её нашли, но ничтожно мало. Слёзы, а не объёмы. Индокитайцам повезло больше: им удалось превратить Гоби в плодоносный регион. В своё время, как ты, наверное, помнишь, шёл большой спор из-за Монголии: куда её отнести – к Евразии или Индокитаю. Но восточные аргументы – и исторические, и географические оказались сильнее, и вода из Гоби пошла не в Среднюю Азию, а на Юго-Восток. Тогда там был глубокий коллапс, и если бы не водоводы с Алтая, то желтолицым потомкам кочевников пришли бы кранты.

Старик снова нахмурился: такая лексика была ему не по нутру, хотя по молодости лет он наслушался куда более крутых оборотов. Ему невольно захотелось возразить, урезонить самоуверенного водомера.

– А ты помнишь о проекте поворота северных рек, который хотели реализовать во второй половине двадцатого века? Его же тогда остановили.

Парамон задумчиво и несколько досадливо согласился:

– Ну да, нам рассказывали о нём в университете. Но как всё это было на самом деле, напомни!

Как все молодые люди, он был уверен, что их отцы, а тем более – деды помнят про царя Гороха. «Мальчишка! – не без зависти подумал Барметьев. – Где мои шестьдесят пять лет? А ведь тогда он считался поздним ребёнком!» Но вслух академик только сухо буркнул:

– Это было задолго до моего рождения.

Сын виновато свесил кудлатую голову. Помолчав, Барметьев веско прибавил:

– Проект остановили писатели.

– Писатели? – вскинулась светло-рыжая шевелюра. – Как так – писатели?

– Да, так! Русские писатели. Залыгин, Распутин, Астафьев, Солоухин, Белов… Некоторые из них ныне забыты, а зря. Это они стеной выступили против столь губительного для страны и этноса прожекта. Так они считали. В своё время я листал статьи Сергея Залыгина. Ты знаешь, он рассуждал там почти как профессиональный гидролог…

– Так уж и профессиональный!

– По крайней мере, в моём понимании. Он писал о вероятных экологических последствиях, и его прогнозы казались очень убедительными. Кстати, в то время ушло такое понятие, как гидрометеорология, оно раздвоилось. Как бы ты сострил на моём месте, на метео и гидру. Стало понятно, что гидрология – слишком самостоятельная дисциплина. Но я отвлёк тебя, прости.

– Так вот. А теперь пришла идея направить воду из средне- и нижневолжских водохранилищ в Калмыцкие чёрные степи, Казахстан и Среднюю Азию.

– Подожди! – снова прервал его Барметьев. – Тогда ведь тоже попытались реализовать такой колоссальный план. Уже строился канал Волга-Чограй. Смысл его состоял в том, чтобы пустить Волгу, вернее часть её воды по старому руслу, которое, якобы, проходило по Калмыкии и Ставропольскому краю, орошало их, питало влагой засушливые степи и впадало в Каспий в устье реки Кумы…

– Папа, да ты рассуждаешь как истинный гидролог! Я бывал в Калмыкии, отец. Видел положение. Голые чёрные степи. Ведь там же практически никто не живёт! Что там делать?

– Вот именно! А если бы так сделали, неизвестно, что произошло бы с поймой реки Ахтубы, всей Астраханской областью, которая пронизана сетью боковых ответвлений Волги, где жили и нерестились осетры…

– Подожди-подожди, отец! Откуда ты всё это знаешь? Я думал, ты интересуешься одними звёздами!

– Откуда? Об этом много писали.

– Ну а тот, новый канал… как ты сказал?

– Волга-Чограй.

– Да. Его собирались облицовывать бетоном или другими твёрдыми породами?

– Да нет, конечно.

– Но тогда ведь большая часть воду просто ушла бы в песок!

– Вот именно! – согласился старик. – Поэтому проект вовремя и прикрыли. Хотя денег к тому моменту угробили выше крыши. И столько же разворовали. Минводстрой – министерство водного строительства, которым руководил товарищ Полад-заде, стало самой богатой и могущественной организацией в тогдашнем Советском Союзе. Ты не боишься, что в вашем случае этот печальный сценарий повторится? Кстати, ты толком не рассказал о нынешнем проекте.

– Хорошо-хорошо. Главное в нём то, что все возможные риски внимательно просчитаны и практически сведены к нулю…

«К нулю! Знаем мы эти нули без палочки!..» – саркастически подумал отец, но ничего не сказал. Сын же продолжал вдохновенно витийствовать:

– Это крайне выгодный ход в геогидрологии! Ирригация засушливых регионов принесёт невиданный экономический прирост. Мы вспомним, что такое настоящий хлопок. Наши модницы вместо поликоттона оденутся в натуральный батист, ситец, фланель, бязь, бумазею и что там ещё? В байку и натуральный гипюр!.. Потом… Наконец возродится многострадальный Арал! Гидроэлектростанции придётся демонтировать, но мы научились с максимальной пользой преобразовывать бетон. Он пойдёт на обустройство каналов. А сколько там металла! Донья водохранилищ за два столетия накопили такое количество плодородного ила, что им можно удобрить полстраны! На поверхности окажутся затопленные сёла, города, сады, парки… Храмы, в конце концов!..

Барметьеву захотелось перекреститься, но он сдержался.

– Так вот, у нас всё практически готово к началу пуска воды, вырыты каналы, сооружены шлюзы, мосты, водоспуски, станции перекачки, насосы, диспетчерские пункты, словом, – вся инфраструктура.

– Так быстро?

– А что? У нас поверхностно-глубинный проходческий щит движется со скоростью велосипедиста.

– Велосипедисты могут ездить по-разному. Слышал про сюрпляс2?

– Слышал. Я имею в виду среднюю скорость. Но дело не в этом. Теперь практически всё позади, идут последние согласования, и на днях заслонки будут открыты – волжские воды заструятся на юго-восток, в засушливые земли, среднеазиатские пески и калмыцкие степи. Она принесёт с собой жизнь, свежесть, цветение! А потом… Потом дело дойдёт до Новосибирского водохранилища и Братского моря, изуродовавшего красавицу Ангару. Правда, там надо будет действовать ещё осторожнее, чтобы не затронуть священный Байкал.

– Вот именно – священный! Так и сделайте всё по уму!

– Легко сказать! От меня ведь далеко не всё зависит.

– Но ты же в этом деле – важное лицо! На тебе большая ответственность.

– Да не лицо я, папа, а морда! Наглая рыжая морда. Кстати, во многом, по твоей прямой вине.

Старик довольно ухмыльнулся, вспомнив себя в молодости. У него ведь тоже когда-то были пышные кудри. Но это в юные годы волосы растут вверх, а в старости всё больше вниз.

– Короче, – продолжал развивать свою мысль сын, – я действительно на многое могу повлиять. Но самые важные решения принимаются там, наверху, на небе. В этом ты лучше понимаешь. Вот ты – академик, кто тебя тронет? А с меня постоянно стружку снимают. Ты думаешь, извечная бюрократия куда-то улетучилось, улетела на Луну? Как бы не так! Первые лица всегда пребывают в небесах. В райских, так сказать, кущах. До них не сразу докричишься. Но мы стараемся, стараемся…

– Да-а, – задумчиво заключил отец, довольный тем, как выражается его далёкий от вопросов веры сын, и перевёл разговор на более скромный уровень. – Ты разделишь со мной трапезу?

– Спасибо, не могу.

– Неужели так спешишь, что не в состоянии посидеть за отцовским столом?

– Не в этом дело. Профилактическое голодание, пятый день. Ещё двое суток поста. Зато я тебе хавчик привёз!

«Хавчик! Хиппи волосатая…» – беззлобно помыслил Барметьев, ему вновь стало приятно, что сын вспомнил про слово «пост». Придёт, верилось ему, придёт сынок к религии.

Водограев тем временем подошёл к пищевому модулю, посмотрел на показатели приборов, выщелкнул из пенала фидгенератор и вставил на его место новый, который привёз с собой.

– Пап, ты тут не доел. Я оставлю его в криокамере, а то мало ли что…

– Ладно, спасибо, что не забываешь.

– Ну, как я могу!

– Парамон!

– Что, падре?

– Ну, вы там не боитесь нарушить естественный ход жизни?

– В смысле?

– … уничтожить красивые месте на Земле?

– А что, здесь есть красивые места?

– Были, по крайней мере. Ты много летаешь повсюду и, наверное, видишь неземные красоты, но…

– Что но? Да, я слышал, ты по молодости лет был туристом: костерок, рюкзачок, гитарка, девушки? Но что красивого, кроме своих звёзд ты видел в своей жизни?

Сын выражался довольно жестоко, но отец взял себя в руки и ответил:

– Да, я видел красивые места…

– И-и?.. Назови эти «красоты». Что тебя так особо поразило?

Академик помолчал, не то, чтобы напрягая память, а скорее отбирая впечатления давно прошлого. Потом начал не спеша перечислять:

– Более всего мне запомнились – я не беру в счёт общеизвестные достопримечательности вроде Пятигорска, Гурзуфа, Карловых Вар или Дубровника, но… Наибольшее впечатление на меня произвела Абхазия с её ущельями, водопадами и озером Рица. Великолепна река Псыш в Архызе. Кодры в Молдавии и место силы. Потрясло меня также и высокогорное Медео в Казахстане… Но, знаешь, нигде я так не отдыхал душой, как в окрестностях поволжского села Ундоры. Там такие родники, такие овраги, такие панорамы!.. Швейцария отдыхает…

– А ты и в Швейцарии бывал?

– Бывал. Без особого удовольствия.

– ??

– Гиблое место. Женевское озеро вообще – тоска смертная. А Швейцария – что? Тогда это была страна банков, сыра и наручных часов.

– Тогда носили такой анахронизм?

– Более того: в ту эпоху дорогие часы вдруг стали мерилом достатка и преуспеяния. Статусный аксессуар! Словом, все только говорили: «Ах, Швейцария!..» А на самом деле!.. То ли дело – Поволжье. Впрочем, давненько я там отдыхал… Кажется, тот пансионат назывался «Дубки». Мы ходили в тамошний лес и собирали грибы: подберёзовики, лисички, рыжики… Боже, как это было здорово!

– Грибы? – скептически улыбнулся сын, убеждённый, что архаичная страсть к сбору нестерильных грибов есть проявление дремучего мракобесия и старческого маразма. – А в лесу – смазливые и доступные девушки? Ну, тогда понятно!..

– Да что ты понимаешь? Понятно ему! Роботы, блин!.. Ладно, иди! Заливайте всё, закатывайте под каток, вандалы новейшего времени!..

– Да, ладно, батяня! Я ведь это так, к слову. Понимаю, что всё это тебе памятно и дорого. Не сердись!

Парамон порывисто обнял старика и по-спортивному вскочил на перила, перешагнул на появившуюся словно ниоткуда доску (на самом деле, всё это время она «отдыхала», присосавшись к стене):

– Покедова! – он помахал рукой и совершил пробный круг перед балконом.

– «Покедова»! Вы там Баскунчак с Эльтоном не разведите – а то ведь ещё без соли останемся! – крикнул ему вдогонку отец, но тот уже вряд ли услышал это шутливое предостережение. Впрочем, в каждой шутке…

ЗУАХТАРЫ

Ранним утром Парамон Водограев стоял на высоком берегу волжского водохранилища и задумчиво смотрел на таинственно мерцающую гладь воды. Впрочем, сейчас это зерцало казалось отнюдь не блестящим, а сильно запотевшим, да и запашок от неё исходил нехороший – это заживо гнила-разлагалась расплодившаяся на жаре сине-зелёная водоросль. Далеко за горизонтом показался тонкий огнистый краешек восходящего солнца, но его свечение уже разлилось по всему светло-голубому небу на востоке, а северная сторона горизонта ещё отливала молочной белизной. Лишь на юго-западной дуге земного циркуля тон небесной сферы был более насыщенно-синим, как цветки придорожного цикория.

Всё было готово к началу глобальной гидротехнической операции. Уже завтра будут открыты задвижки каналов и шлюзов, и освобождённые, застоявшиеся воды хлынут в суперсложную систему сообщающихся проток и резервуаров, устремятся в сторону засушливых земель Казахстана, пустынь Средней Азии и Калмыцких степей. Пройдёт немного времени, и всё там изменится. Зазеленеют пустоши. Расцветут чудные сады. На месте вчерашней пустыни вырастут изогнутые виноградные лозы и безбрежные хлопковые плантации. Начнёт обнажаться дно, покрытое плодородным слоем тины, появятся на поверхности останки затопленных деревьев, зданий, памятников, церквей. Торжественный момент! А на сердце всё-таки тревожно…

Думая об этом, он и не заметил, как на его спортивное плечо легла невесомая, но тёплая, сухая ладошка. Обернувшись, Парамон узнал свою помощницу, недавно назначенную Управлением.

– А! Это ты, Танзиля! Пришла в последний раз полюбоваться видом мёртвого моря?

– Да… в последний… – в её голосе явственно прозвучала неподдельная, глубокая грусть.

– Ты что – жалеешь!?

– Пожалуй, что да…

– А о чём, если не секрет? – он внимательно вгляделся в её ладную фигурку. Несмотря на технологичный дизайн служебного комбинезона, под ним легко угадывались вполне притягательные женские формы: узкие плечи, маленькая грудь, раздольные азиатские бёдра. Попка, кажется, была немного плосковата, но для потомственной наездницы выпуклость была бы и ни к чему. Впрочем, для углублённого в созидательные размышления гидротехника это сейчас представлялось маловажным. – Ты, по-моему, не очень радуешься воплощению нашего проекта? Ведь вся эта никчёмная вода пойдёт на орошение ваших засушливых земель!

Танзиля помолчала и с лёгким придыханием ответила:

– Да нет, меня всё это… радует, но…

– Что, но?

– … Да вот… Я ведь по моим наследственным корням – зуахтарка…

– Зуахтарка? Это – что? – он с недоумением воззрился на помощницу. Для него понятие национальности казалось дремучим, бессмысленным предрассудком. – И что? Что это значит?

– Зуахтары на нашем старом языке означает: ищущие воду…

– Ну, так вот! Вот она, вода. Благодаря матушке Волге она напоит ваши пустыни. На месте песчаных барханов возникнут реки, озёра, возродится Аральское море!

– Да, конечно, но…

– Опять это «но»! Забудь ты это слово. Скажи лучше: «Да»!

– Мои предки мечтали найти свою воду. А эта – будет чужая…

– Своя, чужая! У воды нет национальности.

– Я знаю, и всё-таки… Всё предстоящее меня сильно беспокоит.

– Да?.. И что же нам делать?

– Теперь, наверное, поздно…

– И зачем ты только пошла в гидротехники?

– Надеялась помочь своей земле.

– Помогла?

– Нет… Пожалуй, не помогла, – Танзиля смахнула с узкого прищура невидимую росинку.

– Ты – что? Плачешь? Но ведь это же – атавизм! И что у тебя за настроение? В будущее надо смотреть с оптимизмом и надеждой. А, Танзиля?

Она молча кивнула в знак согласия. Пауза затягивалась. Парамон, неожиданно почувствовав себя виноватым, приобнял её худые, слегка вздрагивающие плечи. Но не так, как ей бы того хотелось – не по-мужски, а скорее, по-товарищески.

БУРНЫЕ ПОТОКИ

Через день они снова стояли над тем же обрывом. Вода уже бурными потоками устремилась в каналы, протоки и искусственные резервуары. Она была подобна орлице, внезапно выпущенной из тесной клетки на свободу, не доверяла своим чувствам, клекотала, взмахивала волнами как крыльями, не веря тому, что способна парить легко и своенравно. Но вместо того, чтобы устремиться в гордый полёт, она совершала широкие, неуверенные круги. Вместе с чувством неожиданно накатившей воли, вода ещё не верила в то, что ей предоставлена полная свобода. Она была подобна женщине, разбуженной против её желания, и оттого – недовольной и раздражённой.