Ражая

– Ну тут, я те доложу, толпа тоже не надобна, тем более видывали мы твоих вояк! Богатыри с них, извини за прямоту, никудышные! – от слов седого вождя Руд и впрямь поник правдой. Кому как не ему знать своих удальцов. – Лучники и арбалетчики пусть по крышам деревеньки залягут, а в тесноте твои неумехи нам мешать только станут! На двоих с Алирой порубим, не первый раз. Она вон такого дюжего рогатого уложила в городке, под потолок ростом был!

Руд сперва глянул оценивающе на балки перекрытий чертога, закопченные от времени, явно прикидывая помянутого демона, после – на ражую, косую в плечах мечницу, поодаль отодвинувшую с коварной улыбкой кувшин вожделенный!

– Втроём пойдем! – вот теперь в глазах толстяка сквозила твёрдость. – Это мои вассалы и мой долг!

– Но у нас только сталь чёрная! – покачал Хорш головою.

– Не только у вас! – поднялся барон да двинул наверх в свои покои, вскоре воротившись с черных шипов булавою. На что старый кланник только хлопнул его по плечу!

Негаданная мысль кольнула Элиота, вслушивающегося в ярый диспут Бусинки и местного священника, порою перекрывавшего накалом страстей даже хохот от края стола, где барон и варвары, как и пристало воинам, травили ратные байки и говорили за оружие. Вот он все гадал, дескать, сколько обиженному самим создателем ребёнку лет? По виду не больше десяти-двенадцати, а знаний в этой головенке как у старца! Десять долгих зим опосля того, как его вознесли в сан, Элиот наставлял словом спасителя люд в городке Торсторд, но ни разу не слышал о какой-либо роженице, ушедшей в изгнание или разразившейся от бремени скверной тронутым плодом. А ведь таких сплетней местные кликуши не забывают! Еще детям и внукам сказывают! Была в сём некая тайна, не дававшая призраку покоя!

– Мне вот интересно – на кой вы мертвяков в землю зарываете, а не жгёте? Дрова что ль экономите? – чисто гоня скуку и слегка теша своё любопытство, поинтересовалась ворчливо Алира у Руда, пренебрёгшего звонкими латами в угоду обшитого кольцами хоуберка поверх стёганки, нет-нет да глядящего на витые мускулами руки спутницы единственной брони дублённой кирасы без оплечий, когда они в компании Хорша лежали брюхом в грязь в небольшой канаве в футах ста от обнесенного невысокой замысловато-кованной оградой кладбища, объятого небольшой рощицей стройных берёзок и ольхи на отшибе поселения за городьбой. До рези в глазах оглядывая прореженный старыми надгробиями и парой склепов добротный пустырь еще пред осени пожухлой травы, залитый потусторонним светом полной луны, бледным оком мертвяка казавшейся из-за чернеющих небес. Где-то вдали свою серенаду пела птица ночная, промеж объятых чаще вьюном каменных плит носились светляки, из-за частокола деревеньки паскудно так, не к добру, голосила собака.

– Дабы в назначенный создателем час все почившие могли воскреснуть в свете его и за праведную жизнь начать новое бытие! – глянул толстяк скорбью в сторону одной из усыпальниц, пред коей стояла дюже дорогая статуя белого мрамора – дева в тоге, простёршая длани к небесам и сложившая крыла за спиною.

Алира же, в свой черед полнясь потаённой ненавистью, оглядывала именно светляков, золотистым свечение гонящих мрак, порхая над могилами. В детстве ей одна бабка, явно не от широкого ума, ляпнула поверье, что светляки эти, дескать, волшебные феи, а коли с ними свести дружбу, то они, осыпав пыльцой зачарованной, научат летать! Воодушевившись такой будоражащей перспективой, маленькая девочка, сломя голову рыжую, цельную седмицу носилась за ними, пытаясь наладить дипломатические переговоры. Не вышло, и, озлобившись от обиды да порешив: может, пыльца изнутри подействует, принялась Алира их есть в великом множестве! На вторую седмицу накрепко приковавшись к горшку!

– Видывала я, как воскресали кнехты ваши в Торсторде, прескверное я тебе доложу зрелище! – отрешившись от тягостных воспоминаний, припомнила дикарка как ломано поднимались мертвяки по воле демонессы-ведьмы, горя алчущим крови адовым пламенем по глазницам!

Нет, были конечно и у горцев курганы, сложенные из камня крипты, полные заговорённого добра в усладу почивших владельцев, обратившиеся сотнями зим в цветущее ромашками холмики, где покоились великие вожди да герои саг! Но их можно было по пальцам пересчитать!. Да и то из глубокой ветхой древности пришли. Ща народ хоть и чтит щуров мудрость, но как-то не пылает желанием приветить в гости древнего родича, лишённого богов волей перерождения, что от дурного нрава при жизни прошлой или так, скуку решив развеять, обратившись неупокоенным мертвяком-драугром, громыхая костями и скрипя ржой кольчуги, явится на порог!

– Тихо! – шепнул Хорш, явно вслушиваясь.

Какой-то тревогой пошёл Элиот, священник-дух, зримо только для варваров скитающийся пред оградой кладбища.

Алира вся обратилась в слух. И правда, изначально будто ветров шалость, но позже более разборчиво до неё донеслось пение девичье, красивое, как на духу!

Отчего-то чуть раздавленно всхлипнул рядом барон, заставив обернуться в полумраке, признав на одутловатых щеках слёзы. Ему та серенада была явно знакома!

– Аннис! – будто мороком объятый, он поднялся, обронив шестопёр, нетвёрдо поковыляв к жальнику. Уж не раз Руду начинало казаться, дескать, его разум блекнет ночами, когда он явственно чувствовал её присутствие, украдкой слышал голос возлюбленной, видел краем глаза её силуэт в тёмных коридорах донжона! И вот его прекрасная Аннис взаправду оказалась здесь!

Черта разъерошив во все лады шипением, за ним стремглав бросилась мечница, хватив из-за плеча клинок, чуть даже оступившись открывшейся картиной!

Обознались по всему местные бражники – не было старухи седой, попутали с пьяных очей, залитых до самых век. По кладбищу, не касаясь жухлой травы, невесомо паря, двигалась туманным белёсым облаком дева, развеваясь проказами легкого ветра очертаниями, держа в руках младенца. Чуть разбиваясь мороком, минуя надгробия, устремляясь к каменному склепу, всё также продолжая напевать, качая спящую малютку. Вот только сверток, притихший вразрез ей, не пробивался насквозь лучами серебристыми лунного света, он был материальным.

– Это моя Аннис! – полными слёз глазами Руд схватил бегущую к земельке погребальной Алиру.

– Ох, сомнительно мне, что твоя! Глаза раскрой – ща мальца утащит! – вывернулась из небывало крепкой хватки мечница, в один скачок рукою уперевшись, перемахнула чрез изгородь, наддавая к явно товарке их Элиота, затворяя путь к склепу.

Шум и крики, коими расцвело хозяйство Руда, пробудили Бусинку, вырвав из вязких объятий дрёмы. Покинув гостевую комнатку, девочка, потирая сонные глазищи, спустилась в кухонную залу, минуя гостевой чертог, приметив, как сломя голову носились слуги и немногочисленные кнехты –стражи баронского замка. Царила паника, истерично кричали женщины, через окна виделось, как по частоколу вдвое прибавилось факелов.

Поначалу сердечко малышки кольнула тревога за Алиру и Хорша – может стряслась беда на деревенском кладбище?! Но с черным от горя лицом возникший Донован развеял гнетущие неизвестностью тёмные думы вестями не краше. Пропал ребёнок! Невместно как, но пропал! Всю крепость с ног на голову поставили, но не нашли! Да и стража спасителем клянётся: не видели никого!

Следом, как и пристало беде, всегда товарку в руку ведущую, грянула вторая – за Донованом прибежала экономка с бледным ликом, дескать, роды начались ещё у одной беженки от волнений раньше меченого срока, а повитухи не могут осилить – дескать, не так что-то!

Священник поспешил из донжона в жильё деревенских сподобить роженицу молитвой. За ним поспешила и Бусинка, на коию в отдельной клети разом покосились все женщины, в особенности сама обременённая, всю кровать уже кровью залившая.

– Нет, она так умрёт! Нельзя тужиться! – крикнула порченная скверной кроха, на раз прозрев корень беды, едва начал отец святой молитву.

– Выгоните её, проклянёт дитя! – как не в себе заверещала роженица. И может в другой раз Донован бы приложил ухо, ведь девочка скверной меченная, но не сейчас! Уж больно жалостью и знанием твердым глядели огромные глаза чудного ребёнка.

– Тихо! – перекрыв бабий злобный гвалт, растущий аки ураган, рявкнул он сурово. – Её сама мать-судительница печатью чистоты пометила! – а сам склонился. – Знаешь, что за беда?

Бусинка часто закивала.

– Маленький в утробе не так лежит, повернуть надобно! И зелий дать кровь затворить, да боль ослабить!

Несколько тяжких мгновений священник терялся в сомнениях, моля спасителя безгрешного творца о совете, а затем, набравшись решимости, кивнул, дескать, действуй!

Бусинка подошла к ложу под ошалелым взором самой будущей матери, взвывшей очередным приступом боли да оградительной молитвой. Нечеловеческие ручки стали трогать огромный живот, а Бусинка, смежив глазки, сама помянула творца!

«Ну ведь лосиха та в ущелье была в разы страшнее!» – понапутствовала себя маленькая знахарка, уже столкнувшаяся с подобной бедой.

– А ну, покладь верещалку беззубую! – подняв пред собой верный двуручник, гаркнула Алира, приглядываясь, как за спину навьи заходит Хорш, примеряясь к маху секирой.

Из-за бревен частокола, развеяв ночной полусумрак, вылетели факелы – кнехты, хоть и сверкая на бледных рожах холодным потом, глянули остриями взведенных болтов и стрел из-за затёсанных верхушек частокола-тына!

Призрак девы в вычурном воздушном саване замысловатой кружевной оторочки по вороту и длинным рукавам медленно положил свёрток на земли насыпь у ближайшего надгробья и ринулся на мечницу. Но не было более той жинки-супружницы баронской! На неё летел ужас в черных лохмотьях истлевших, сгнившей чуть не в череп оскаленной личины, обтянутой серой, аки пергамент, прореженной язвами кожи, запавших глазниц-провалов в бездну чёрную. Несся, широко раскинув руки жёлтых когтей загнутых.

– Мой первенец! Никому не отдам! – столько тоски и горечи было в крике надсадном покойницы, что чуть не оледенела кровь в жилах ражей дикарки.

Но будто разом всеми предками славными направляемый меч тяжело грянул из-за головы замаха, разнеся на излёте каменную плиту, развеяв навью, будто от боли взвывшую!

«Ага, припекает тебя черная сталь!»

Упреждающий крик вождя заставил обернуться, крутанув перехватом клинок, вдарив наискось снизу-вверх с левого бока по соткавшейся из обрывков туманной мглы дамочке.

–– Не отдам! Мой! – полным мрачной тоски невыносимой, эхом погребального колокола разнеслось по кладбищу. Будто стаявшим снегом просочилась Аннис сквозь землю.

– Она здесь, не теряйте бдительности! – воскликнул Элиот, явив себя в призрачном образе. Его пронзив безвредно, в землю глубоко вошли арбалетные болты и стрелы – очнулись, прорвав вязкие нити страха, кнехты баронские!

– А чем вам наш-то не угодил? – крикнула дочь клана стрелкам, пошатнувшись от вздыбившейся в сапогах земли.

Иной раз сам диву даёшься, как быстры бывают ноги, ведь едва твердь в ногах мечницы пошатнулась, как она с Хоршем, да хватив попутно одной рукою сверток, оказались футах в двадцати от растущего как на дрожжах пузыря, выворачивающего надгробные плиты, поднимающего из глубин сгнившие гробы! Свищ из дёрна рос, гнойником раздаваясь вширь.

– Волоки его прочь, борода! – протянула сверток Хоршу Алира, моментом углядев, как соплежуй щекастый, трёх кудрявых волосин на челе, глядя из-под материи во все глазенки, пучеглазо пялится на неё! Скривив оскалом лик в узоре вайды, она решила обрисовать малявке их незавидное положение, да только грудничок вопреки ожиданию дочери клана, задрыгав ручками и ножками, зашёлся потешным таким, писклявым, даже не смехом – гуканьем!

– Я ворочусь! – уже мелькая ногами, окрикнул её вождь, унося бесстрашное сердечко прочь от жальника!

Но мечнице было сейчас не до него – пузырь, в коий уже вонзались оперённые древки, наконец разорвался, обдав тленным смрадом кладбище! Явив миру жуткое месиво костей и рёбер, неведомыми силами собранных воедино – тварь из ночных кошмаров четырёх длинных лап, удерживающих невнятное ощетинившееся гребнем тело. Больше всего громада, изнутри пронизанная свечением, напоминала поджарого охотничьего пса, футов семи в холке, вот только взамест головы в районе шеи был лютого вида зев из обломков рёбер, а холку пред шипастым гребнем венчала темное естество бароновой жены, вросшей в костяного голема в районе талии.

– Мой! Никому не отдам!

Разнося надгробные плиты, монстр, когтищами распахивая дерн, целенаправленно ломанул в сторону наддававшего прочь под стоны старых коленей Хорша. Стрелы перестали бессильно бить в потустороннее нечто, видать кнехты, раньше зим оседев, замарав штаны, залили журчащими ручьями все свои укрытия.

Всего несколько скачков отделяло обжившуюся костяной плотью Аннис от старца-вождя, когда, с разбегу толкнувшись ногою от надгробия, Алира взмыла вверх, блеснув черной сталью в свете луны, обрушив широкий клинок на хребет некротической твари, брызнувшей в стороны костяками!

Рядом запел молитву Элиот, но тщетно – видать, лишившись жизни, он не мог призвать своим пением силы создателя! А тварь, вроде как разлетевшаяся клочками, стала, суля горести, собираться воедино, да прытко так собираться, щёлкая останками, но не псиной, а длинным шершавым на обломки костяков телом, могильным червём, чью головёнку венчали с десяток черепов единой сросшейся пасти.

– Горна жаркое пламя! – изготовив двуручник направленным вперёд остриём, будто хвастая кованными шипами, дочь клана стала отступать, пока новая, не менее отвратная ипостась призрака свивалась в кольца для броска! Бросок сродни вспышке молнии, расчертившей небес твердь, грянул внезапно, и Алира на силу его приветила, рубанув с левого плеча, частью разнеся лютого вида голову, тем же мигом собравшуюся воедино!

Тяжело вбирая в себя воздух, тленным послевкусием пронизанный, заставлявший чуть не согнуться рвотой, мечница сдержанно пятясь, без устали плетёт клинком размашистые росчерки, широкие мельницы и восьмёрки, осаживая непрестанно жалящие наскоки чудовищного червя! Не желая признать своё поражение, дочь клана исступлённо вкладывает всю свою ярость в каждый сокрушительный в своей мощи удар, иной раз множимый разворотом! Руки, размывшись для глаза чуждого, будто обволакивают разными хватками рукоять и пяту за крестовиной! Не раз и не два она промеж своего громкого дыхания слышала, как их бестелесный пастырь пытался подсобить молитвенным словом, да только бестолку!

«Эх, дуболобы узколобые, жечь надо покойников! Неча им назад окромя перерождения возвращаться!» – Алира метнулась вправо, пропустив костяной распахнутый зев мимо, а сама, лихо крутанув над головой двуручник, изогнувшись в хребте, рубанула на исходе снизу, снеся дохлой гадюке в бревно доброго дуба толщиною головёнку.

Еще взмах – и кончик клинка, несмотря на два шипа, пригвоздил трепыхающееся чудище к землице! Но длинное тело обвило ражую дикарку, вгрызаясь в тело чешуёй обломков костей, стягиваясь все туже и туже под отчаянный крик Алиры, чувствующей, как, разметав дублёную кожу кирасы, острия глубоко бороздят плоть. Пред ликом мечницы, вайды узора поплывшего потом, исказившегося воплем, злобным торжеством соткалась из небытия Аннис.

– Ани, стой! Остановись, молю! – уже по всему подобравший шестопёр барон стоял подле, свесив негаданным бессилием руки со щитом и булавою, а призрак медленно обернулась. Слезла гнилью, будто смытая дождями, черная оболочка навьи, явив туманный облик красавицы, скорбью и горем взирающей на своего избранника! – Так не должно быть! – Руд был бледен, не краше призрака, но тверд во взоре! – Отпусти её!

– Но моё дитя, наше дитя, я не отдам его никому! – подёрнулась сменой личины из светлой в страшенную на миг Аннис.

– Это не наш ребёнок! Он почил вместе с тобой. Молю, оставь живых и упокойся с миром в свете творца, дождись меня там за чертою, в отмеренный создателем срок я приду к тебе, любимая!

Алира смогла наконец вобрать в себя воздуха, ведь хватка могильного змея ослабла.

Призрак женщины исказился словно от муки, глядя на своего супруга. – Нет, мой! – взвизгнула навья, вновь принимая тьмы мерзостное гниющее обличье. И вот бы конец настал храброй дикарке, да только Хорш уже был подле, заправским дровосеком несколькими взмахами облюбовав плоть, отжившую костяную, даруя вожделенную свободу дочери клана. Черная сталь, хоть и не так, как с адовыми порождениями, но дела своё делала!

Теперь уже втроём встав спиною друг к другу, Руд, Хорш и Алира, утратившая былую резкость и силу ранами, идущими кровью, булавой, секирой и двуручником осаживали наскоки мёртвой длинной гадины, что раз от раза собиралась воедино все дольше, будто теряя силы потусторонние.

Метался, не в силах помочь, бестелесный Элиот, до того мига, как негаданным наитием не сподобился хватить, вторя молитву, бесплотной хваткой меч Алиры, в точности повторив её движение. Не иначе соприкоснув воедино свой призрачный образ и её плоть.

Разводы стали по длинному клинку слабо, но блеснули златым свечением, а от размашистого удара с оттягом в горизонт тварь шарахнулась ужасом и криком Аннис замогильным, зачернела, идя гарью, костей плоть, собранная злой волей в длинное извивающееся тело!

Не медля, не иначе богов заступничеством победным мигом, Алира, чуть не кроша зубья скрипом сведённых челюстей, ринулась последними силами вперёд, оставив их невольный строй, в миг оборота вокруг себя раскрутив меч да переведя хитрым финтом его за спиною, рубанула от души сверху, завалившись после бессильно на махонький погребальный холмик в тень покосившейся плиты.

От этой ласки туманную призрачную хозяйку вышибло из скверного обиталища, оставив останки валяться обычной грудой костей, и тем мигом невместно откуда взялся силуэт темный, будто огнем блеснувший на дланях, хватив баронову жинку за бесплотную голову.

Пред неотвратимо смеживающимися глазами Алиры в туманной мутной хмари плывущего взора показалась странная фигура, по всему женская очертаниями, в накинутом на чело капюшоне, добротной черной кожи кирасе с лоскутами кольчуги вставок, перетянутой ремнями, с левым наплечником, в клёпанных наручах и штанах, заправленных в высокие сапоги с отворотами.

Незнакомка, вторя Элиоту мольбу, так и сжимала дергающуюся аки белка в силках Аннис горящими нестерпимым златым светом дланями. Но тьма беспамятства все же подобрала мечницу, последним мигом пред пропастью забвения запомнившую, как крик нестерпимый Аннис разом затих, и призрак опосля вспышки яркого света, видимого не иначе за много миль, будто воспарил в полный звезд небосвод. Воспарил свободно, легко, хоть и тянулись, стыдя тьмою ночь, к нему бессильные ныне чёрные завитки!

– О, в себя приходит! – опять, как на том утесе, до мечницы из несусветного далёка донёсся голос Бусинки. Ей вторили хвалы, и творцу, и древним богам, совпавшие в унисон разных голосов.

«Нет, не померла!» – явно определила дочь клана. Ведь не черная кузня под корнями земли глубокими предстала ей, освящённая горном, питаемым тверди кровью – лавой, да не слепой кузнец, извечный Сидрас, последний из рода великанов, сурово отложив единого кристалла молот, трогал дланью клинок её духа, по узорам да сколам судя, кинуть ли в горн, дабы душа переродилась в новом теле, или в кучу ржи металла на злую проклятую участь! Не было того чертога тёмного, только боль! Тело взвыло каждой мышцей и костью просто попытке поглубже вобрать воздух. А на силу разомкнутые веки явили поначалу смутные лики, сменившие тёмный настрой тревоги облегчением и улыбками – малышки, опять ощетинившейся своей улыбкой от уха до уха, что теперь так сильно полюбилась сердцу воительницы, Хорша в длинной рубахе, схваченной поясом широким множества блях и ремешков, и барона в том дублете поверх рубахи, равно как на приёме! Рядом бок о бок с Донованом обретался Элиот своей незыблемой бесплотной формой в тёмной сутане и странная молодая девушка в хитром сплетении чёрных дублёных пластов кирасы тиснёной письменами и лоскутами кольчуги! Грудь незнакомки была перетянута двумя ремнями, пристегнутыми к поясу, тяжелевшему парой кошелей, а лицо высоких скул, заострённого подбородка, прожженных темных непроглядных глаз было бледно на тонкие черты, что ещё пуще казались суровыми от угольно-черных волос, собранных в тугой хвост.

Алира лежала под пуховым одеялом на большой кровати под балдахином, да не в гостевой комнате, а хозяйской, самого барона опочивальне, отданной ей в благодарность под постой, ярящегося кипою горящих поленьев камина, распахнутого ставнями окна с левой руки. Собрание друзей со странной знакомицей, по всему в конец угомонившей жинку баронову, стояло у ног.

– Как малец?

– Все хорошо! – засияла Бусинка, перескочив прикрытые одеялом ноги воительницы, устремившись к столику справа у изголовья, принявшись деловито намешивать в чаше множество всяческих трав и кореньев, устилавших столешницу. – Родители пообещали до конца своих дней тебя молитвой за здравие поминать! Хочешь принесу? – под нос поданный ручонкой тонкой трёх пальчиков-коготков влез кубок, терпкий на ароматы трав.

– Нет! – попыталась подняться Алира, отпив пару глотков, да только охнула в голос, ведь все тело пронзительно взвыло мукой от единственного движения! – На беззубого лепеталку и там нагляделась! Где мои вещи? Пора в путь! – В этот раз она даже осилила подъём спины, тут же обрушившись обратно на подушки.

– Может через луну, а то и две! – покачал головой Хорш. – Досталось тебе, не каждый очнётся, наша кроха тебя всю перештопала!

– Досталось бы и пуще, коли не она! – кивнула головой дочь клана в странную особу.

– Это Лирия, она покаянница, демонолог, экзорцист и оккультист из сестринского ордена поборниц! – представил чуть склонившую голову их спасительницу Донован.

Алира меж тем пристально разглядывая странную особу, на раз смекнув, по чьему завету эта Лирия оказалась неподалёку – кто, как не жрица-судительница, приставила к ним свои глаза! Но сейчас дочь клана больше волновало другое. Средь вежественной беседы, посреди которой мечница по началу, не поверив ушам, прознала, дескать, Бусинка помогла принять тяжёлые роды, и заверений барона в том, что они вольны оставаться гостями сколько будет угодно, и как только мечница немного окрепнет, он закатит добротный пир, Алира нет-нет, но мельком разглядывала перстни на пальцах этой самой покаянницы – по четыре золотых кольца на каждой руке странными узорами гравированные. И едва её, пожелав скорейшего выздоровления, оставили в руках Бусинки да Элиота, она, очередной раз охнув, приподнялась.

– Тащи гвоздь какой да берестину, или дощечку! – скомандовала дикарка поднявшей бровь Бусинке, на расспросы бесплотного сподвижника только махнув рукою.

Ни бересты, ни дощечки в наличии не оказалась – их сменил пустой пергамент и перо с чернильницей.

Священник-дух изумленно покачал головой, на раз ухватив замысел мечницы, что, высунув усердием кончик языка, иной раз отводя на вытянутых руках лист, придирчиво оглядывая своё творение, кропя каплями пергамент, равно одеялу, стала выводить на нём пента- да гексаграммы, исщербленные по концам глифами, с приметных освященных колечек.

– Ничего не выйдет! – улыбнулся её ходу мыслей Элиот, подивившийся той точности, с которой Алира перерисовывала витиеватые росчерки ритуальных экзорцистких символов, не взирая даже на латную перчатку, вразрез всей одёжке не снимаемую из-за скверны проклятия кряжистой воительницы.

– Это ещё почему? Кольца мне и даром не нужны! А вот вдоль дола узорчиком клинок помечу – всяческую отжитую мерзопакость на вроде тебя гонять!