Частная практика

Михаил Дмитриевич сел за стол, разлил водку на двоих, как будто за столом больше никого не было. Друзья чокнулись и выпили.

– Союз развалила не дешевая нефть, а предательская элита, как ты помнишь! – парировал Василий Петрович. – Мы обязаны слезть с нефтяной иглы, обязаны! Так и должно быть! Ты когда-нибудь видел, как страшно и плохо героиновым наркоманам, когда их с иглы снимают? Они орут, корчатся, потеют и блюют. И согласны на все. Бежать, убивать и предавать. Все от страха и боли! Вот и тебе страшно, что не будет очередной нефтяной дозы – не будет гранта, который можно будет талантливо распределить, не будет отпуска в Европе, не будет нового холодильника. Тебе просто страшно, что дозы не будет. Вот и вся правда.

Василий Петрович сказал то, что думал. Потом продолжил:

– К интересам страны и народа это никакого отношения не имеет! В интересах народа слезть с иглы и зажить в реальности. Зажить здоровой жизнью! Обрабатывать землю, кормить себя самим. И смотри, как все изменилось – мог ли ты представить себе еще недавно, что будешь выбирать между фермерскими хозяйствами, чтобы курицу купить? Россия всегда была аграрной страной, и это правильно!

Василий Петрович говорил спокойным голосом, но на дне интонации плескалось настолько осязаемое чувство собственной правоты и веры, что Михаил Дмитриевич растерялся, хоть и уверен, что друг говорит полную чушь. Желать России аграрной судьбы мог только полный дурак, и фермерская курица его не убеждает, хоть и очень вкусна.

Даша выбралась из-за стола: хочется проветриться. И от разговоров тошнит. Завернувшись в пальто, вышла на балкон и закурила стрелянную у мамы сигарету. Дует северный ветер, Даша запахивает пальто поглубже. Ровно напротив, в Нескучном саду, приятно сияет аристократическое кафе. «Вот там бы жить!» – мечтала Даша в детстве. Быть дочкой известного московского графа, живущего в окружении true благородной семьи, где не врут, не разводятся, не изменяют, не теряют достоинство, где есть снисхождение и любовь. Где не спорят о политике до крика. Нормальные люди в нормальной семье.

Нескучный особняк парит над речкой и приглашает мечтать. Даша вздохнула, щелчком выкинула недокуренную сигарету, проследив, как она улетает в темные бездны, и вернулась в шумную гостиную. Россияспасительный разговор близится к развязке. Василий Петрович в ударе:

– И даже если мы будем воевать – это нормально! К сожалению, мы, люди, или как ты, Сережа, говоришь, homo, не научились пока решать все проблемы мирным путем. Мы же животные, в конце концов…

Василий Петрович устало сел обратно за стол и посмотрел Михаилу Дмитриевичу прямо в глаза.

– Мишка, ну ты же историк, ну неужели ты не видишь, что происходит? Ведь происходит то, что происходит всегда! Нас опять просят выполнить свою историческую миссию и объединить Восток и Запад. Нас просто заставляют сделать свою обычную работу! Мы сильно качнулись в сторону Запада последние четверть века – законы, нравы, ценности. Понабрались всего – надо бы переварить… А для этого нужна изоляция. Это неизбежно. Может, люди хоть по своей стране поездят, увидят ее… Поймут, вообще, где и с кем живут! После перестройки, этой катастрофы, у нас опять есть шанс.

Михаил Дмитриевич обиженно махнул рукой.

– Какой же ты идеалист, Васька! Какой шанс у нас есть?

– Мишка, ты никогда не понимал самого главного… Мы несем миру православие. Саму суть христианства. Мы противостоим глобальному проекту. Американцы возомнили себя избранным народом, дело обычное, с многими народами это уже случалось… Они извратили саму суть Христа. Их Христос с Библией в руках и с камнем за пазухой. В них нет свободы, нет истинной любви. Только корысть и отвратительный прагматизм. «Истинная любовь не ищет своего, не мыслит зла…»

Михаил Дмитриевич смотрел на друга сокрушенно. Бывший коммунист Василий Петрович любил в пылу спора гуглить цитаты из Библии, кричать об «истинной любви», становясь вдохновенным проповедником борьбы со звериным рылом либерализма. На пике политического оргазма Василий Петрович легко превращал Христа в Маркса, а Энгельса – в апостола Петра. А Михаил Дмитриевич не мог удержаться от того, чтобы поддеть друга и спросить его, соответствует ли распределение последнего государственного заказа для его конторы новозаветным принципам и апрельским тезисам. После они надолго ссорились.

Даша вполуха слушала их разговор. Скука смертная. Она ненавидит споры о политике, медицинских реформах, выборах и протесте. Особенно когда спорят папа и Василий Петрович. В какой-то момент они перестают замечать кого-то кроме себя, начинают краснеть, пить, не закусывая, и кричать. Сокрушительные аргументы их не убеждают, поэтому в ход идут пафос, оскорбления и эмоциональный шантаж. Она все время слышала, как они доказывают друг другу, кто из них лучше другого. Так и орали бы в ухо: «Я лучше тебя!» – «Нет, я лучше тебя!»

Английская невеста плохо понимала, о чем спор, с тревогой думая, не превратят ли и ее свадьбу в политический диспут. А смогут ли дружить их родители, думала она и еще больше беспокоилась. Сережа старался развлекать ее, подшучивая над страстными стариками и пытаясь перевести на английский выражение «есть еще порох в пороховницах». Мама со своей сестрой тоже заскучали, к тому же девочка в розовом жабо начинала кукситься.

Спасла ситуацию бабушка. Даша с удивлением обнаружила себя с полным бокалом вина. Сколько она уже выпила?

– Дорогие мои, хватит разговоров! Мы собрались тут, потому что нашей Дусе исполнилось тридцать лет. – В старых глазах появились слезы, и она запнулась.

«Спасибо, что напомнила. Часики-то тикают. Я уж начала думать, что все притащились на политическую передачу». Даша смотрит исподлобья. Напряжение нарастает и колеблется, куда направиться – в злость или слезы.

– Ты моя самая любимая внучка…

«Конечно, любить орущий розовый торт даже для тебя – перебор!»

– И я хочу, чтобы ты, самое главное, была здоровенькой и, конечно же, счастливой!

Гости, вспомнившие про Дашу, бурно поддерживают бабушку. Михаил Дмитриевич и Василий Петрович подливают друг другу и с удовольствием ждут продолжения интересного разговора. Мама ушла заваривать чай. Сережа с невестой обнимаются, выглядят поглощенными друг другом и явно собираются начать разговор о свадьбе.

«Господи, никто из них вообще не знает обо мне ничего и знать не хотят! Им всем наплевать на мои чувства, мои проблемы и мою жизнь! Все это просто маскарад! Семья – это маскарад». Язык внутренних комментариев становится непечатным. До потери контроля остается самая малость.

Даша слушает поздравление бабушки и не слышит, семья кажется ей неродной и безразличной. Они дарят подарки, говорят добрые, не имеющие к ней отношения слова, делятся новостями, шутят и спорят, а потом сплетничают, завидуют, ревнуют и манипулируют.

«Неужели это и есть моя семья? И я такая же? Нет, не может быть».

Даша просит тишины, встает с заглавного места, наливает себе полный бокал вина. Василий Петрович расстраивается, что не успел поухаживать, а бабушка считает, что пора закругляться с алкоголем. Мама принесла заварочный чайник и с улыбкой смотрит на Дашу. Она ждет поздравлений от единственной дочки, ведь за родителей так и не выпили.

Даша не разочаровывает:

– Дорогие мои родители, от всей души хочу вас по-бла-го-да-рить за то, что вы меня родили! – Она с трудом, но все же справляется с сложным словом. Высокая грудь в вырезе голубого платья покрывается красными пятнами.

За столом хихикают: Дусенька набралась.

– Жаль только, меня не спросили! Я бы отказалась от этого сомнительного удовольствия. Вам же совершенно наплевать на меня, признайтесь! Признайся, папа, тебя в сто раз больше заботят проблемы твоих любовниц, чем моя жизнь. А ты, мама, ма-ма, в каком ужасном мире ты живешь! Мне страшно представить, что ты чувствуешь на самом деле! Не удивляйся, папочка, если в один прекрасный день она тебя отравит. Зачем вам нужны мои дети? Для чего плодить несчастных уродов? Зачем вам генетический маскарад? Обязательный маскарад – вот, Сережа, это и есть семья! Скоро и вы присоединитесь к общему веселью! – Даша тыкнула пальцем в сторону брата и его невесты.

Такого поворота гости точно не ожидали, застыв в немой сцене, пока с красивых Дашиных губ срывались некрасивые чувства.

– Как ты смеешь так со мной разговаривать?! – задохнулась в гневе ошарашенная мама.

Василий Петрович внимательно смотрит на Дашу, Сережа закрыл глаза руками.

Папа встал и вышел на кухню.

Давай-давай! Беги быстрее! Как делать всякую мерзость, так ты первый, а как отвечать – мы так на всех обиделись… – Даша очень похоже показала лицо обиженного Михаила Дмитриевича.

– Даша, девочка, ну что ты разошлась? – Василий Петрович попытался ласково успокоить разбушевавшуюся именинницу.

Но та только набирала обороты. Азарт и прорвавшееся напряжение фонтаном вырывались наружу, злорадное удовольствие подталкивало зайти еще дальше. Говорить правду оказалось удивительно легко и приятно.

– О, старый друг семьи! А что ты не бежишь за папочкой? Вы же как братья, даром, что он считает тебя импотентом и конченым путиноидом. – Даша опять передразнила отца очень похоже. – Это же связи! Семья! Маскарад! – Даша поклонилась в сторону брата Сережи, еще раз отдав честь его монографии. – Ну и куда Россия без вас денется? Ведь пропадет бедняжка сразу! Бедная-бедная Россия! – Даша передразнивала предыдущий разговор, на слове «Россия» немного подвывая. – Да вы оба ничего не понимаете! Оба чушь несете несусветную! Ты, – она ткнула пальцем в дверь кухни, куда сбежал Михаил Дмитриевич, – думаешь, что ты хоть что-то понимаешь в русском народе, в России? Ты сидишь в своем маленьком мирке как в норке и воображаешь, что твоя личность играет хоть какую-то роль в истории! Ты нелеп и даже не представляешь, насколько! И ни во что ты на самом деле не веришь, и уж в Россию в последнюю очередь… Тебя только твои интересы волнуют, твоя делянка, твоя власть! Уж поверь мне, я не на научных конференциях штаны просиживаю, а по всей стране катаюсь. Люди, ««темная масса», «бабка в деревне», «вата», – Даша тыкнула вилкой в бабушку, – как ты выражаешься, работают, между прочим, живут обычной жизнью, не хуже твоей, а не только деньги пилят и гундят, «что в этой стране ничего хорошего не будет»!

– А вы, Василий Петрович, серьезно собрались предложить аграрный путь державе? В каком мире вы вообще живете? Географию изучите, что ли! Провинциалы московские – тошнит от вас! Вы все просрали, за что ваши отцы умирали! Вы все предатели! Предатели на маскараде! Вы счастья желаете, а вокруг вас страдают! Вы о России печетесь, а на детей своих вам насрать! – Даша задохнулась на секунду от крика, села на стул и внезапно тихо укорила Василия Петровича: – А сынок ваш, Семен, меня даже с днем рождения не поздравил…

Лицо Василия Петровича стало ясным и яростным – «про отцов» удар был ниже пояса.

– Даша, ты говоришь очень обидные вещи. Это твой день рождения, ты пьяна, и только поэтому я буду с тобой разговаривать в дальнейшем.

– Но, постойте, постойте! – за душой у Даши остались еще «гранаты». – Самое интересное! Сюр-приз! Я подарю вам нового члена семьи! Вы же хотели больше крепких связей? А вы знаете, что у нашего папочки есть еще один ребеночек? Сюр-приз! Вы не знали? Как ее зовут, кстати? А я вам скажу! На-та-ли! Ее зовут Натали! Что ты, мама, делаешь такое удивленное лицо, будто не знаешь? Есть еще девочки в русских селеньях! Надеюсь, она говорит по-французски и защитила парочку диссертаций!

Неожиданно бабушка, все это время неодобрительно слушавшая внучку, бодро вскочила с кресла с черными лебедями и бросилась к Михаилу Дмитриевичу. Он как раз вышел из кухни, услышав имя Натали.

– Я всегда знала, что ты – сволочь! – и влепила зятю тяжелую, не старушечью пощечину.

Михаил Дмитриевич растерялся, даже открыл рот: его никогда не били старушки. И что теперь делать? Испугался, что ситуация совершенно вышла из-под контроля. Он не готов рассказывать о Натали, они ведь не знакомы толком! Впервые лет за двадцать покраснел и молча вернулся в убежище – на кухню. Мама ушла за ним. Василий Петрович очень расстроился и не знал, как помочь. Английская невеста уговаривала Сережу исчезнуть по-английски, но он колебался. Про свадьбу объявить сейчас неуместно. Брат сокрушенно смотрел на Дашу и пару раз покрутил пальцем у виска.

Бабушка – советский человек, за спиной которого десятки пылких партсобраний с обсуждением морального облика распутных негодяев, готова обрушить годами сдерживаемый гнев на недостойного зятя, но в правом боку закололо так сильно, что она предпочла уйти в свою комнату пить лекарства. Пила она их в крайних ситуациях, лишь когда костлявая маячила на пороге. Сейчас как раз был такой случай. С ней ушла и мамина сестра, унеся недовольно пищащее розовое жабо.

Еще минуту назад шумная гостиная была свидетелем драматической сцены, а сейчас в комнате остались только именинница, пустые стулья и шкаф, который упал на папу в день ее рождения. Даша закрыла двери в комнату, выключила свет и зажгла свечку.

«Не дожила до торта, хоть какая-то радость».

Энергия гнева схлынула, и в трезвеющее сознание проникло тяжелое чувство стыда. Что она наделала? Василий Петрович расскажет Семену о ее «истерике», папа и мама перестанут с ней разговаривать, Сережа обидится, она останется совсем одна…

«Какая же я дура! Злобная дура!»

На столе стоит нетронутая «мимоза» – слоеный салат с красной рыбой, закутанный в веселый желток. В центре желтого покрывала буква «Д», выложенная морковкой. Мама готовила специально для нее и даже к чаю не убрала, надеялась, что дочка съест любимый салат. Даша скривилась от слез и пододвинула к себе вазочку с салатом. В «мимозу» падали горькие слезы испорченного дня рождения.

Синий осенний вечер постепенно перетекал в густую ночь. Даша вдоволь наплакалась, наелась «мимозы» и теперь сидит на диване, прижав к животу любимого плюшевого медведя. Медведь – мамина игрушка, с одним глазом и уже давно отреставрированными ногами. И все еще тихо рычит, когда его переворачивают. На потолке загадочно плывут всполохи света от фар проезжающих по улице машин. За дверью постепенно утихают голоса и шумы. Гости расходятся по домам, никто не зашел в гостиную попрощаться. Сил, чтобы выйти самой, попрощаться и попросить прощения – нет, хочется оцепенеть, провалиться сквозь землю, перестать слышать и видеть. Надо ехать домой, Даша вызывает такси и нехотя возвращает мишку на его место, в угол дивана.

Телефон в кармане нежно звякает – пришла эсэмэска. Кто-то запоздало поздравляет.

«Дарлинг, с днем рождения! Желаю терпения дождаться, чтобы все твои мечты сбылись». И все. Вся любовь в день рождения от Семена. Без пятнадцати двенадцать. Терпения. Все мечты сбылись. Лучше, чем ничего?

Собирается, заходит к бабушке в комнату. Та ворчит расстроенно, что устала и в боку колет. Даша просит прощения, целует ей руки, пахнущие леденцами и детским кремом. Бабушка целует в ответ и смотрит вопросительно, видя телефон в руках внучки. Даша морщит нос, не хочет говорить, но все же признается – поздравил Семен.

– Ох, Дусенька, уж поверь мне, я жизнь прожила, ну ни один из них не стоит твоих слез! Ни один, даже самый распрекрасный!

– А дедушка?

– А что дедушка? Он тоже не стоил моих слез, а было от чего плакать.

– Дедушка тебя плакать заставлял? Я его почти не помню, но, казалось, он такой мягкий, ты им вертела, как хочешь…

– В тихом омуте черти водятся, Дуся.

– Расскажи!

– Да не хочу я рассказывать. Тебе мало на сегодня откровений? Со всеми перессорилась. Не переживай, помиришься, дело семейное. А ты про эту Натали знаешь что-нибудь? Откуда она взялась? Квартиру, небось, захочет…

– Мне Семен про нее рассказал, они, оказывается, дружат давно, Москва – ты ж знаешь, большая деревня.

– Ох, не знаю, в деревне за такие дела, знаешь… Как же так получилось? Сколько ей лет?

– Она старше меня. И дети есть. Мальчик и девочка.

– Мишка дает! Наш пострел везде успел. Я маме твоей сказала сразу, что с ним нельзя связываться.

– Да ладно, ба, сейчас чего уж, давно дело было, а папа старый уже. Я пойду, устала, такой день длинный, у меня переговоры важные были… С ног валюсь. Как твой бок-то, болит?

Бабушка махнула рукой: болит, я уж старая, у меня все болит, внимание, главное, не обращать, а то превратишься в развалину.

– Постой, Семен – хороший парень, если нравится тебе – будь умнее, не психуй. Они пугливые, как воробьи, мужики-то.

– Дед тоже такой был?

– Да, тихий такой, весь в себе, что у него на уме, научилась понимать лет через десять только.

– И что же ты делала?

– Да ничего, хвостом не вертела, не изменяла. А может, и надо было, вон, Мишка-то какой шустрый оказался, времени даром не терял. От жены гулял во всех направлениях.

– Ну погоди, как дедушка жениться решил на тебе?

– Ты не сравнивай – в наше время по-другому было, люди по переписке женились.

– Да, сейчас тоже по переписке женятся, смс-роман называется.

– Это я не понимаю, что ты говоришь, а парень Семен хороший, видно сразу. Не бойся его, он сам себя боится. Ладно, иди, я устала. И папу попроси помочь тебе подарки отнести или завтра заезжай за ними.

Вскоре, неловко и обиженно распрощавшись с родителями, Даша вернулась домой на такси. Пока ехала, отчетливо поняла, что тайная дочь Михаила Дмитриевича была тайной только для нее и для бабушки. Все знали. А от нее скрывали и, если бы Семен, друживший с Натали, не проговорился случайно, она бы так и никогда не узнала. Сестра. Старшая. Интересно, они похожи? В детстве ей так не хватало сестры…

Дом встречает темнотой. Даша не зажигает свет, не хочет видеть свое глупое лицо с растекшейся косметикой. Ей не тридцать сегодня исполнилось, а три. Она сваливает в ванну букеты, еле стаскивает с себя не то голубое, не то сапфировое платье и с наслаждением забирается в кровать. Опять хочется плакать. Все-таки Семен ее поздравил. Так скупо, но все же…

Последний раз открывает почту. Кликает на странную алую открытку от мэра – та открывается, и на экране появляется рисованная женщина с узкими глазами и черными косичками. Она беззвучно открывает рот, и на экране возникают черные красивые буквы: «Дарья Думова, город Москва поздравляет Вас с днем рождения! Мы гордимся тем, что в нашем городе живет такой замечательный человек! Ничего не бойтесь, Дарья, мы с Вами!»

Буквы дописываются до конца, открытка рассыпается на множество сердечек и исчезает, а Даша улыбается и засыпает.