В потоке творчества: музыкант… Терентiй Травнiкъ в статьях, письмах, дневниках и диалогах современников

Детство: «Пусть бегут неуклюже…»

Именно эту детскую песенку крокодила Гены, из любимого всей советской детворой мультика «Чебурашка», Терентий исполнил на прослушивании в детском садике, когда его попросили что-нибудь спеть. Историю о своем первом «неуклюжем» знакомстве с музыкой рассказал мне сам музыкант. Я слушала его и не переставала удивляться, как этот взрослый, степенный, седовласый, уверенный в себе мужчина, давно сложившийся как художник, поэт и композитор, со смущением и волнением в голосе вспоминал о своём первом вхождении в мир музыки.

Немного забегая вперед, скажу, что маленький Игоряша от природы был очень стеснительным, даже «сверхстеснительным», по определению самого Терентия. Он все время старался держаться «в тени» и больше всего не любил выступлений на публике. И когда в тот, можно сказать, знаменательный для других день, педагоги, да к тому же ещё и в белых халатах, позвали его на прослушивание, первая его мысль была о том, как бы ему туда вообще не попасть.

Когда комиссия вошла в группу, и эти взрослые люди сели на детские стульчики недалеко от столика воспитателя, он моментально догадался, что пришла опасность, замер и заволновался, краем глаза наблюдая за их поведением, в то время, как другие дети весело и непринужденно возились на полу с игрушками. Его вызвали первым. Вообще-то ему «везло» на первого, и как бы он ни пригибался, ни устремлял взгляд в пол, всё равно постоянно на этом попадался.

Подойдя, он встал рядом с улыбчивым дяденькой и услышал его спокойный голос с вопросом, обращенным к нему: «Ну, как тебя звать? Какую песенку ты знаешь? Спой нам что-нибудь…». Игоряша упорно молчал и от этого ещё больше стеснялся и краснел, суча ножкой и накручивая уголок вылезшей из колготок рубахи на палец… Наконец-то он выдавил из себя:

– Игорь…

– Вот и хорошо. Не бойся, Игорек, не волнуйся, пой, – подбадривал его мужчина, двигаясь к нему вплотную вместе со стулом и подставляя как можно ближе свое большое, красное ухо.

Не зная как, вероятно своим детским чутьем, малыш догадывался, что если и запеть, то это надо сделать как можно хуже, чтобы его оставили в покое. Это состояние души он хорошо запомнил. Обычно дети хотят, чтобы их заметили, любят выступать перед зрителями, ждут похвал, а он, ну совершенно этого не хотел, и надо сказать, что на это у него были весьма серьезные причины.

Во-первых, он точно не знал, куда его заберут в случае успеха, как-никак, но педагоги пришли в белых халатах, как доктора. Он же не знал, что в то время всем пришедшим в садик полагалось одевать белые халаты; а во-вторых – он никогда, нигде и ни в чем особо не участвовал. Для него выступить с номером перед зрителями, покувыркаться, спеть, станцевать означало катастрофу – до слез иногда доходило, как он не хотел. К примеру, его зимой выбрали играть на новогодней елке медведя. «Ну, нет слов, что выдумали – мишка же неуклюжий!» – размышлял он. Это же позор перед ребятами, а для стеснительного мальчика вдвойне. Что тут ещё сказать? Короче: все это для него было очень и очень трудным.

А мужчина настойчиво продолжал обращаться к нему:

– Ну, давай, спой, не волнуйся. Какую песенку ты знаешь?

– Пусть бегут неуклюже… – тихо прошептал Игоряша в надежде, что его не расслышат.

Человек в белом халате ещё ближе придвинулся, наклонился так, что малыш носом уткнулся в бобрик его стриженной головы…

«И вот я начал петь, – вспоминает Травник. —Уткнувшись глазами в пол и покраснев, можно сказать, до колгот и шортиков, я сжал кулачки, глубоко вдохнул и с каким-то присвистом затянул песню любимого мною крокодила, варварски при этом коверкая ритм, и кромсая всё, что касалось мелодии. Фальшивил самозабвенно, иначе и не скажешь. Мастерски! В общем, старался испортить и песню, и впечатление о себе, насколько был способен. Дойдя до слов: «почему я веселый такой…», я вдруг затих и расплакался. Мужчина обнял меня и почему-то рассмеялся, отчего я ещё сильнее заплакал.

– Ну ладно. Иди, – сказал он все тем же спокойным голосом, и чуть громче позвал следующего».

Основная группа детей перебралась в игротеку, и Игорь почти бежал к ним, боясь, что его вернут и опять чего-то попросят сделать.

Прошла неделя, и он, как нормальный ребенок, про этот случай забыл. А потом к ним домой пришло письмо. Это уже его мама рассказала мне – открывает она конверт и читает: «У вашего сына при прослушивании обнаружен…». Первое, что пришло ей в голову – туберкулез! Но потом дочитала до конца: «…великолепный слух. Приглашаем Вас прийти в музыкальную школу по адресу…». Людмила Георгиевна действительно испугалась, прочитав первые строки, подумала, что Игорь заболел. Он же рассказал ей только про белые халаты. О своем пении все детали скрыл. А тут нате вам – письмо, да еще и в школу позвали. Невозможно представить, какой ужас он тогда испытал. Игоряша что-то говорил маме, хныкал, упрашивал… Но его папа, игравший тогда в джазовом ансамбле, легко убедил жену в необходимости обучения сына, раз обнаружили слух. Это было полное и окончательное поражение для Игоря. Город, как он любит говорить в таких случаях, пал, флаги на башнях поснимали.

Дома ещё от прадеда сохранилось пианино, и он окончательно понял, что беды теперь точно не миновать, музыка взяла его в плен, и он вынужденно капитулировал. Все усилия маленького Игоряши не попасть туда, куда он не хотел, оказались тщетны.

Его без проблем берут в музыкальную школу в класс фортепиано. На мой вопрос: «А как же распознали, что у ребенка хороший слух, при том, что он старательно фальшивил?» – Терентий с улыбкой ответил:

– Видимо это были большие специалисты в музыкальном деле! Фальшь всегда слышна, но у меня-то она была особая. Дело в том, что любому музыканту известно, что если человек со слухом, то он и фальшивит музыкально. Если же без слуха, ему и фальшивить не надо, он и так не споет хорошо. Оксана1 мне позже подтвердила, что человек со слухом плохо не сфальшивит, даже если и захочет «петуха» дать или пустить «козла».

Несмотря на детские отчаянные слезы и решительный отказ заниматься музыкой, Игоря всё-таки в школу повели. Свое нежелание посещать занятия, он пытался объяснить тем, что школа находилась не в детском саду, а на приличном расстоянии от дома, в котором они жили, на малознакомой улице, близ Новодевичьего монастыря. Но это был очень слабый аргумент в противовес найденному у него великолепному слуху.

Музыкальная спецшкола располагалась в старом двухэтажном здании. В ней царил не привычный уклад, как в обычной школе, а музыкальный: занятие здесь вел не простой учитель, а самый настоящий педагог, как его называли взрослые. Всё здесь было по-иному, начиная от доски с расчерченным на ней нотным станом, портретами и бюстами композиторов в классах, огромными гибискусами и пальмами в кадушках в фойе каждого этажа и до красных ковровых дорожек по всей длине нескончаемых коридоров. Эти обстоятельства больше пугали маленького Игоряшу, нежели располагали к занятиям. Первое его впечатление от школы было таким:

«Мы пришли туда зимним вечером. Шли по безлюдной, плохо освещенной улице. Вошли, а потолки-то высоченные, кругом ноты нарисованы на стенах. Помню, нас встретила женщина в черном платье с белым, наглухо застегнутым воротничком и такими же манжетами, и сразу повела к директору в кабинет. Идём, а кругом металлофоны „звенькают“, слышны хрипы пиликающих скрипок и „дудение“ на трубе. Ну, в общем, никакой музыки особой не было, а только так, шум сплошной. Классы были приспособлены для разных занятий, но что смущало больше всего – это то, что все дети были совершенно незнакомые. Первый месяц прошел быстро. Сначала на пианино никому не разрешали играть, и я, как все, играл месяца два на металлофоне».

Игорь пошел в музыкальную школу лет с пяти-шести, еще в детском саду, даже не став первоклассником. Отношение к инструменту на тот момент у него было такое: «Я на дедовское пианино больше забирался и ползал по нему, да в солдатиков на нем играл. В общем, оно выполняло какую угодно функцию, кроме своего прямого назначения. Я и не открывал его особо, и не знал, что у него внутри. А потом мне на семилетие, в связи со школой, ещё и официально его подарили, сделав табличку с гравировкой, прикрепив ее на обратной стороне крышки: „Игорю в день 7-летия от дедушки и бабушки“. К моменту поступления в первый класс я уж с год, как прозанимался в музыкалке».

Окончил Игорь в музыкальной школе пять классов, при этом параллельно занимался с преподавателем, в общеобразовательной школе, которая вела уроки музыки. Педагогом она была, что называется от Бога – очень талантливая, и ее тоже звали Людмила Георгиевна, как и маму нашего героя. Учительница взялась подтянуть «слухача» по сольфеджио, заметив, что ребёнок «безумно талантливый, но при этом ужасно ленивый». Терентий считает, что «она была абсолютно права по поводу его лени, потому что музыку он тогда, в полном смысле, почти ненавидел, она для него была в то время, что называется «хуже некуда».

Терентий Травник за домашним фортепиано. 2000 г.

Он не учил уроки, увиливал от занятий, домашние задания делал кое-как, и поэтому родители вынужденно привели его к Людмиле Георгиевне на дополнительные занятия, т.к. он изрядно отстал в музшколе, благодаря собственной лени. Людмила Георгиевна тянула его по музыке, как могла, а могла она даже очень хорошо. При встрече она говорила маме Игоряши, что у него хорошие композиторские данные:

– Он сочиняет мелодии и неплохо подбирает на слух, но совершенно не любит играть по нотам. Если из него и получится музыкант, то только уличный.

Этот факт Терентий признает и подтверждает: «Да, ноты я, действительно не любил, не учил, и они были для меня просто ужасны. Я даже имя им придумал – «вражья пехота». Они полностью съедали всю мою свободу и желание бесконечно импровизировать на фортепиано, купаясь в океане звуков. Учительница, конечно, как могла, поддерживала меня, называя талантливым, но ужасно ленивым мальчиком – просто «несносным лентяем с композиторскими данными и замечательным слухом». Она считала, что у меня «большие перспективы в музыке», но при этом добавляла: «Если не будет лениться и начнет-таки учиться играть по нотам».

Терентий нигде так больше не ленился, как в этой самой музыкальной школе. И все потому, что он музыку почему-то не любил. В то время у него были другие планы по организации своего досуга и иные увлечения: рисовать-то он не ленился, а всё потому, что – любил. А музыкой нужно было заниматься, причем долго, упорно и методично, приложив все свои усилия и старания к приобретению и закреплению музыкальных навыков, постоянно играя гаммы. Рисование было ему дано сразу, от рождения. Оно хорошо получалось, и не нужно было особо этим заниматься – взял карандаш и рисуй. А в музыке нельзя сесть за инструмент и просто по клавишам стучать – здесь надо было за-ни-мать-ся, напрягая при этом всё: и голову, и уши, и пальцы, запоминать ноты, синхронизировать исполнение обеими руками, т.е. делать немалые усилие над собой.

У Игоря были свои, куда более интересные мальчишеские дела: после школы он с ребятами занимался возведением городов из песка, сказочными путешествиями по переулкам, лазанием по чердакам и подвалам, хождением по таинственным картам в поисках сокровищ, игрой в геологов, астрономов, археологов, биологов и… поджиганием помоек. И вообще он любил после школы – гу-лять!

На выполнение домашнего задания у него уходило не более часа. Как правило, он сразу после школы делал уроки, не откладывая на вечер, тут же собирал портфель и дальше, где-то с трех-четырех часов дня и до десяти вечера, была только улица – его отдушина, его радость, его жизнь.

Улица – это было всё и даже больше для всех ребят, и не выйти на улицу – означало для каждого преступление и предательство всего мальчишеского братства. Ну о какой улице могла идти речь, когда его два раза в неделю с четырех и до шести соседка Клавдия Львовна водила за ручку помимо основных занятий по музыке, еще и на дополнительные. Чтобы добраться до школы, надо было переходить улицу Плющиху, и его одного пока не отпускали: машины всё-таки, а он маленький, вот за ручку и водили.

«Представь, каково мне было, – обращается Терентий ко мне. – В то время, когда все ребята гуляют, перекрывают

ручьи, плотины строят, помойку поджигают или камни швыряют в лужи, делая взрывы, меня с кожаной папочкой, в которой нотки лежат, бабушка мимо них за ручку на эту самую музыку тащит. Слышу, Саша Басов кричит: «Игоряныч, привет, давай быстрей к нам! Сейчас плотину будем вскрывать!» А Коля Игумнов, с каким-то сожалеющим презрением машет рукой и поясняет ему, да так, чтобы я непременно услышал: «Да музыка у него, Сань! Не знаешь, что ли!..»

Отрочество: «Во мне проснулась музыка…»

Время летит незаметно и делает своё далеко «не временное» дело. Только через пять лет, после упорных занятий такой нелюбимой для него музыкой, Терентий осознал: «Какое счастье, что меня водили в музыкальную школу! И пусть не научили всему, что требовалось от её ученика, и моя лень-таки отхватила положенное, но что-то немаловажное в моей душе все же произошло».

Верно говорят, что научить что-то делать хорошо без желания самого обучаемого нельзя, а вот научиться ему самому чему-либо, вполне возможно. Терентий продолжает:

«Да, я неплохо играл сочинения Баха, какие-то простые его вещи, играл произведения для детей Чайковского, и довольно „кривенько“ Моцарта. Хотя музыке меня не доучили, но развили и закрепили слух, и самое, пожалуй, главное – музыке удалось меня в самом прямом смысле влюбить в себя. И когда я стал старше, где-то класс седьмой-восьмой, то во мне она проснулась и заявила о себе во всеуслышание. Да ещё как заявила! Я просто бредил ею, мечтал о гитаре и как заворожённый смотрел на ребят, которые умели играть на ней и петь».

Все началось в пионерском лагере. Ребята ходили на танцы, слушали музыку и подбирали услышанные мелодии на гитаре, а он им подсказывал, какую ноту взять. В один прекрасный момент Игорь заметил, как его «уши слышат всё, что касается музыки». Его уши чувствовали красоту мелодии, тонкости игры, слышали, как поют и как фальшивят исполнители. Он без ума был от игры на гитаре вожатых и пионеров, которые делали это мастерски, и куксился при явном горлопанстве. Он так страстно хотел освоить гитару, что упросил родителей купить её для него.

Москва. Бирюлево Западное. Фото из газеты «Вечерняя Москва». 1979

Когда Игорю исполнилось тринадцать лет, его семья переехала на новую квартиру в Бирюлево-Западное, и родители подарили ему первую в его жизни гитару. Это была известная на весь Советский Союз «шиховская2», и стоила она тогда шестнадцать рублей. Обучение давалось нелегко, хоть он и учился в музыкальной школе, но по классу фортепиано. Гитара была семиструнная, шестиструнных, по его словам, тогда было не достать, но одну струну можно было все-таки снять, распилить порожек под шестиструнку, перестроить и играть. «Всё ничего, – поясняет Терентий, но на ней ещё и струны стояли почему-то не пойми как, что было в духе мелкого брака советского времени: вместо нормального комплекта струн стояли две первых, одна третья, две четвертых и две седьмых».

Но тогда он толком этого не понимал и, не зная ни одного аккорда, выдумывал свои. Игорь целыми днями бренчал, подражая пионерским «лелям», исполняя на свой манер популярные в то время песни, которые услышал в местах своего летнего отдыха и успел к этому времени выучить. Пелось все: от знаменитых «Лица стёрты, краски тусклы…» группы «Машина времени» (то, что песня называлась «Марионетки», тогда мало кто знал) и до дворово-надрывных лирических баллад, типа слезливых «Зазвонят опять колокола», «На что похожи облака» и «Попавшего под рыбацкий борт дельфиненка». Он зажимал на грифе что-то вроде аккорда, и ему казалось, что все звучит удивительно красиво и даже гитара почему-то строит. Его тяга к игре была такова, что абсолютный слух, видимо, не возражал, предоставив возможность «гению» состояться.

Так он «проиграл» с месяц, пока кто-то из знатоков не намекнул ему, что у него гитара с разными струнами, а отсюда и полный, как выражались доки, «нестроевич», да и пел он полную, по их словам, лажу:

«Что за аккорды берешь? Ты откуда это всё надыбил?» – по-свойски возмущался тогда спец Вован. Игорь, интеллигентный мальчик, откровенный тихоня, напустив на себя «отвязно-оторванный» вид, небрежно и с достоинством кинул ему в ответ: «На своих!»

А «на своих» наш гитарист играл по большей части дома и в основном для бабушки Марии Васильевны, которая, сидя на кухне, размачивала сушки в спитом чае, слушала и с умилением приговаривала: «Хорошо-то как, внучек! Ай-да молодец!». Вот он и старался наяривать и голосить ей «лагерные» зонги: «А вокруг такая тишина…» или «Сегодня битва с дураками» из репертуара Макаревича, и еще что-то подобное: «Кто виноват, скажи-ка, брат…»

Но пришла пора, и будущий бард, как-то неожиданно для себя понял, что не может дальше играть без нот и правильных аккордов. Вместе со своим соседом по дому Ваней Ламочкиным – Вано, как его называл Терентий, они занялись взаимным самообучением на гитаре. Вано купил себе гитару, и все дни напролет ребята «лабали» от души, к тому же умудрились привлечь к обучению и друга Игоря по старой квартире Колю Игумнова. Тот давал уроки по телефону: учил какую струну и каким пальцем нужно зажимать, а за какую дергать, если играть перебором, чтобы «клево» звучал «Дом восходящего солнца».

«Я настолько полюбил гитарную музыку, – рассказывает Терентий, – что в первый месяц стёр свои пальцы до кровавых мозолей, т.к. струны стояли высоко от грифа. Но я очень сильно хотел научиться играть! Пальцы опухли и болели. Проложив кое-как их ваткой, и надев напальчники, я и по ночам потихоньку музицировал, терпя боль. На пальцах левой руки образовались мокрые волдыри, вскоре они лопнули и засохли. Не дожидаясь, пока пальцы заживут, всё время игрой бередил раны. Только месяца через два у меня сошли мозоли – настоящие корки. Зато потом пальцы стали мягкие, пластичные и совершенно не болели, видимо адаптировались, и от этого я был благодарен сразу всему на свете».

Два года спустя, в 1979 году, когда появилась школьная группа «Ноев Ковчег», Игорь играл в ней не только на фортепьяно, но ещё и на гитаре. И что самое главное, он освоил ноты, мог свободно сочинять и записывать мелодии. С этим умением он быстро завоевал авторитет среди одноклассников, особенно среди его «шпанистой» прослойки.

Он как-то разом почувствовал свое превосходство и явную пользу от того, что музыкально образован. Наконец-то у него появилось то неоспоримое личное преимущество, которого никто не имел среди его ровесников: он умел играть на гитаре, на фортепьяно, мог объяснить, что такое «ля минор» и «до мажор», и точно подобрать к мелодии аккорды, или, как говорили тогда: «грамотно снять гармошку», что вызывало неоспоримое уважение к нему одноклассников, и конечно же, привлекало внимание девчонок.

Музыка! Это и было тем необходимым «вещдоком» для выживания на улице, когда тебе пятнадцать. Ведь до этого ничего приметного, кроме примерного поведения, хорошей учебы и проглядывающего сквозь поросль юной личности таланта, он предъявить не мог. Сверстники, скорее всего, не поняли бы. И если талант, в силу своей видимости, представлял хоть какой-то социальный вес, то ни учеба, ни тем более поведение не ценились тогда совсем, впрочем, как и сегодня. В остальном же, когда нужно было хорошо прыгнуть в длину, сигануть на «физ-ре» через коня или ловко кувыркнуться, он изрядно отставал, и по его выражению у него это получалось «через пень колоду»: «Я был неспортивным, стеснительным, неуклюжим, одним словом, «не курил», а это плохо. Откровенно говоря, в то время никто в классе особо и не курил, а так – покуривали.

Произошло осознанное вхождение в музыку: играл по многу часов, слушал магнитофонные записи, подбирал партии гитары и баса, разучивал их, и так целыми днями.

Возвращаясь немного назад в своем повествовании, Терентий продолжил рассказ о своем друге Иване Валентиновиче Ламочкине – Вано, который сегодня живет в Канаде. Когда он купил себе гитару, то ребята организовали свою концертную программу «Иван и Игорь», или сокращенно «ИиИ», и начали проводить домашние выступления. Ваня быстро обучился игре, купил «звучок» – звукосниматель на гитару, точнее темброблок, и они вдвоем подключились к единственной стереорадиоле папы Травника. Мама Игоря принесла с работы списанные барабаны, ей их просто отдали, купив новые. Папа, который еще в молодости был ударником в любительском джазовом оркестре, быстро их освоил, и они втроем: Иван и Игорь на гитарах, а Палыч на барабанах, вернее, на одном барабане (ведущем), а точнее «ритмаче», с тарелкой и «чарликом», чарльстоном играли домашние буги-вуги. Довольно быстро у них сложился свой репертуар от Фэтса Домино и Чака Берри, Нейла Седаки, до «Коробочки».