- -
- 100%
- +
IX
У человека на портрете были очень мудрые, внимательные глаза и очень сосредоточенный взгляд. А еще у него была густая белоснежная борода, точно у Николы Чудотворца, что стоит у матери в божнице. Алеша перелистнул пожелтевшую страницу и, склонившись над книгой, зашептал.
– Будущее принадлежит медицине предохранительной. Эта наука, идя рука об руку с лечебной, принесет несомненную пользу человечеству…
Скрипнула дверь, кто-то прошел по комнате, в которой находилась маленькая школьная библиотека, кто-то встал у Алеши за спиной.
– Алеш, мне в город нужно. Школу на замок хочу закрыть, воровства много.
– А? Да-да, я сейчас… – Алеша захлопнул книгу. Человек с белоснежной бородой снова посмотрел на Алешу внимательно и сосредоточено.
– Про доктора Пирогова читаешь?
– Про него, – Алеша кивнул, поднялся из-за стола.
Напротив Алеши стоял молодой мужчина в стареньком, но опрятном пиджаке. Подслеповатые глаза, чуть щурясь, глядели на Алешу из-под круглых очков.
– Возьми книгу домой, завтра вернешь.
– Правда, можно? – Алеша от радости даже вскрикнул.
– Тебе можно, – мужчина улыбнулся. – Я вот что, Алеша, про тебя тут думал. Надо тебе в город ехать. На доктора учиться. Образование тебе надо получать. Ты человек цельный и голова у тебя светлая.
– Да как же в город, Иван Андреевич. Кто ж меня там ждет? – Алеша прижал к груди книгу.
– Ну, это пока не ждет… Имеется у меня, Алеша, вариант, надо нам с тобой его хорошенько обсудить, – Иван Андреевич обнял Алешу за плечи. – Живет в городе человек один, весьма своеобразный, стоит заметить, но души широкой, очень широкой. Зовут его Павел Аркадьевич Бабахин. Он директор драматического театра, сестра моя Анюта в театре у него служит. Так вот, у Павла Аркадьевича связи большие и родственник Бабахина – известный в городе доктор. Бабахин никогда никому в помощи не отказывал. Надо нам, Алеша, опробовать этот вариант.
Спустя пару минут Алеша и школьный учитель Иван Андреевич Колокольцев стояли уже у дверей школы. Колокольцев вставил в петли большой амбарный замок, закрыл его на ключ. В это самое время на дороге раздался цокот копыт и следом за ним зазвучал женский крик.
– Алешка-а! Алешка, погоди!
Вдоль дороги ехала повозка, в которой сидела, свесив с телеги ноги, Алешина мать Дарья. Проворно, точно молодая девка, Дарья спрыгнула с телеги, махнула кучеру и поспешила к школе.
– Вот ведь он чего нынче учудил-то, Иван Андреич, – Дарья перевела дыхание, сунула под платок выбившиеся волосы. – Бабка Дуня, она же мать моя родимая, Богу душу нынче отдавала, так он ей руку ножом резанул, и кровища как хлынет! Но это что, бабка-то наша после того происшествия глазом как посвежеет и хоть бы черт с ней после того. Ожила, точно помирать и не думала. А дед наш Лукьян, батя мой неугомонный, на пол грохнулся и лежит, будто уже покойник. Так Алешка и его на ноги поставил. Как в морду ему воду плеснет и пиявок ему на задницу нашлепал. Дед до этого самого Алешкиного вмешательства ковылял, точно псина старая, а после пиявок, будто молодой жеребец скакать начал! Вот ведь какой сын у меня, Иван Андреич!
Дарья умолкла, закончив тираду и гордо вскинув голову, посмотрела на Колокольцева.
– Кровопускание ей сделал? – Колокольцев глянул на Алешу.
– В книге про это прочитал, – Алеша кивнул.
– Алешка, пойдем, – Дарья потянула сына за руку. – Я чего с телеги-то спрыгнула, у Потаповых дочку выворачивает третий день и живот у нее, точно у беременной коровы вздулся, поглядел бы ты ее!
– Мам, я же не доктор, я же только книжки про это читал, – Алеша попытался высвободиться из рук матери, но Дарья держала сына крепко.
– Ну, поглядел бы ты хотя бы!
– Иди, Алеша, – Колокольцев улыбнулся, поправил очки. – Завтра увидимся.
X
В деревне голосили петухи, возвещали о приходе нового дня. Над рекой Шайтанкой всходило пурпурное солнце, над колхозным полем стелился густой молочный туман. Вдоль поля, лихо размахивая косами-литовками, вышагивали бабы. Бабы дружно косили траву. Поодаль от поля, на склоне, что спускался к реке, стояли запряженные телеги, оттуда доносились мужские голоса. Бабы, несмотря на ранний час, бодро перекрикивались, смеялись, пели.
– Дарья, слышь че?! Машка-то моя на Алексея твоего глаз положила. Вчера он по дороге мимо дома нашего проходил, так она едва из окна на улицу не вывалилась!
– Ой, Надюха, скажешь ты тоже. Лешке нашему до девок дела нету, ему заместо девок книги, он у нас будто какой ученый… и точно доктор он у нас. Скажи, Аленка?
– И впрямь доктор.
Аленка кивнула матери, воткнула в землю черенок косы, принялась чистить сорванной травой острое лезвие, глядя куда-то вдаль. Глаза у Аленки при этом сузились, точно у кошки, что добычу увидала.
Вдоль высокой травы, прямо на Аленку шла сквозь облако тумана, размахивая косой-литовкой, статная грудастая молодая баба. Широкие покатые бедра бабы при каждом шаге призывно колыхались. Аленка закусила губы так, что они побелели.
– Кузнецова! Катерина-а!
К статной молодой бабе быстро шагала, тряся животом, толстая щекастая тетка.
– Давай-ка на ферму поезжай, замени-ка Валентину!
– А чего я-то? Вечно ты меня, Матрена Николаевна, на самую дурную работу отправляешь, будто других баб вокруг не видишь, только меня одну! – Катерина, статная молодая баба, испепелила тетку недовольным взглядом.
– Ты, давай, не пререкайся, а делай, чего тебе велят, не то председателю доложу, – Матрена утерла рукавом со лба пот. – Давай живо, Катерина, вон Игнат тебя отвезет, он на лесозаготовку едет, ему по дороге.
– Игнат… – Катерина перестала махать косой, подняла голову, откинула со лба прядь волос, устремила взгляд в сторону реки.
Аленка при этом едва не задохнулась.
– Игнат! Игнат Кузьмич! Езжай-ка, сюда-а-а! – Матрена замахала руками.
Через пару минут на дороге показалась телега, в которую тут же ловко запрыгнула Катерина. Едва телега тронулась, Аленка Морозова швырнула на землю косу-литовку, кинулась, как умалишенная прочь с поля.
– Аленка! Ты куда?! – Дарья удивленно уставилась вслед убегающей дочери.
Теребя пальцами туго заплетенную косу, Катерина Кузнецова ехала в телеге и смотрела на крепкую широкую мужскую спину.
– Ну, здравствуй что ли, Катерина…
– А то мы с тобой, Игнат, не виделись, – Катерина передернула плечами.
– Не знаю как ты меня, а я тебя за версту всегда вижу, и глядеть на тебя готов неустанно.
Спина все так же не поворачивалась. Катерина оставила в покое косу, стащила с головы платок, кинула его на дно телеги.
– Опять ты за свое, Игнат.
Телега миновала реку, свернула в пролесок.
– Ты куда это? Ты куда меня повез?!
– Погоди кричать, Катюха.
Телега резко затормозила, спина, наконец, развернулась и в следующую секунду крепкие мужские руки опрокинули Катерину на дно телеги. Над Катериной зависло улыбающееся, нагловатое лицо с шальными небесно-голубыми глазами.
– Игнат…
Катерина и охнуть не успела, как рот ее поймали горячие сухие губы, а крепкие мужские руки рванули кверху подол Катерининой юбки.
XI
Степка Морозов зевнул во весь рот, потянулся, почесал взъерошенную макушку и, скинув с себя старое одеяло, ловко спрыгнул с печи. Тихонько ступая босыми ногами по деревянным половицам, потирая при этом заспанные, черные, точно две переспелые вишни глаза, Степка нырнул в сени и, замерев там, огляделся. Слева от Степки стояла деревянная лавка с ведрами, кадками и двумя пузатыми бочками, в которых мать хранила соленья, справа стояли на полу отцовские кирзовые сапоги и три пары сапог резиновых: матери, сестры Алёнки и брата Алеши. Над сапогами висел на вбитом в стену гвозде старый отцовский ватник. Степка еще раз на всякий случай огляделся и, точно хищный зверь, бесшумно сиганул к ватнику. Сунув пятерню в один карман ватника, Степка вытащил из него мешок с махоркой, но тут же отправил его обратно. Затем он сунул руку в другой карман и вытащил оттуда дешевенькие бабские бусы, те самые из-за которых третий день подряд пылал, точно ошпаренный Степкин зад. Спрятав бусы за пазуху, Степка, все так же бесшумно двигаясь, вынырнул из сеней.
Почти не дыша, Степка прошел по комнате, словно пролетел по воздуху и, остановившись у печи, отдернул ситцевую занавеску. За занавеской стояла металлическая кровать, на которой, утопая в перине и большой подушке, спала Степкина сестра Варька. Румяная от сна, посапывающая в две дырки, отчего-то сладко улыбающаяся во сне. Степка сунул было руку за пазуху, но глядя на Варьку, неожиданно замер. Лицо его при этом приняло весьма странное выражение. Рот у Степки открылся, глаза заблестели, точно он вдруг увидел что-то очень необычное и крайне изумительное. Сделав два шага к кровати, Степка наклонился к Варьке и неизвестно, что бы он сделал дальше, только Варька вдруг перестала улыбаться, нахмурилась во сне и уткнула лицо в подушку. Степка тут же тоже нахмурился, вытащил из-за пазухи бусы, вложил их в Варькину распахнутую ладошку и бесшумно сиганул из комнаты.
Плюхнувшись во дворе на старый ящик, что стоял подле амбара, Степка вытащил из-под ящика толстую ветку с ножиком и принялся строгать из ветки рогатку.
– Степка! Степка-а!!!
Окно дома распахнулось, и из него высунулась Варька. Вид у Варьки был крайне счастливый, отчего казалось, что Варька сейчас вот-вот лопнет. На шее у Варьки красовались дешевенькие бабские бусы.
– Степка, ты погляди! Ты погляди, чего у меня на шее висит!
Степка, молча, посмотрел на Варьку, сплюнул сквозь зубы на землю и принялся дальше строгать рогатку.
– Нет, ты погляди-погляди! – Варька выпрыгнула из окна на улицу, помчалась к Степке. – Вот!!!
Подбежав к Степке, Варька выпятила плоскую грудь, на которой висели бусы.
– И чего дальше? – Степка вскочил с ящика, подкинул в руках ножик, после чего воткнул его ловким броском в землю.
– Вот, мне папка бусы какие красивые купил. И в кровать мне их подложил, покуда я спала. Посмотри, какие бусы, просто загляденье! – Варька погладила бусы. – Ну, помнишь, я тебе рассказывала, что я бусы такие вот хочу? Ну, помнишь?!
– Не помню я ни про какие бусы, – Степка вытащил из земли нож, сунул его в карман штанов, запустил из рогатки камень в петуха, чинно вышагивающего по двору. Петух подпрыгнул, точно ужаленный, заголосил на весь двор, хлопая крыльями.
– Ты чего делаешь, дурак?! – Варька кинулась к петуху.
– Сама ты дура! – Степка испепелил Варьку ненавистным взглядом, помчался к воротам.
– Ну и проваливай! – Варька остановилась, глядя Степке вслед, погладила бусы. – Ненавижу тебя!
– Ну и умри! Это я тебя ненавижу! – Степка одним махом перепрыгнул через забор, только грязные босые пятки сверкнули в воздухе.
Варька вздохнула, поправила растрепанные от сна волосы, и, любовно прижимая к груди бусы, зашагала к крыльцу дома.
XII
В большом колхозном коровнике пахло свежескошенной травой и парным молоком. Возле одной из телок сидела, оттопырив толстый зад, тучная рукастая баба. Баба дергала телку за вымя, струйки молока звенели о дно ведра. Поодаль мычала еще одна телка, трясла недоенным выменем, отгоняла хвостом комаров да мошкару.
– Не мычи, слышу, не глухая. Сейчас и тебя подою, – баба поправила съехавшую косынку.
– Где они?! Где?!
В коровник, задыхаясь и глотая раскрытым ртом воздух, ворвалась Алёнка Морозова.
– Ой! – баба вскрикнула. – Фу ты, напугала! Кто они?
– Катька Кузнецова и Игнат Акимов!
– Нету их тут. Ты чего кричишь-то так?!
В это время раздался топот копыт, заливистый смех, Алёнка при этом попятилась и через секунду в коровник вбежала раскрасневшаяся Катерина. Алёнка тут же рванула вон из коровника, догнала отъезжающую телегу, запрыгнула на нее.
– Привет, Алёнка, – Игнат хлестнул лошадь. – Ты же вроде на поле была.
– Была, да сплыла, – Алёнка нахмурила тоненькие бровки.
– А чего не спросишь, куда я еду? Может, нам с тобой не по пути, – Игнат оглянулся.
– А мне все равно, куда с тобой ехать, – Алёнка закусила губы, взгляд ее уткнулся в лежавший на дне телеги Катеринин платок. В следующую секунду Алёнка схватила платок, сунула его за пазуху.
– Ты чего такое говоришь? – Игнат снова хлестнул лошадь.
– А чего слышишь, то и говорю, – Алёнка наклонилась к Игнату. – Останови-ка телегу!
– Чего? – Игнат натянул вожжи, остановил лошадь. – Это еще зачем?
– Иди сюда, – Алёнка откинулась, уставилась на Игната. – Иди-иди!
Игнат спрыгнул с повозки, запрыгнул на телегу.
– Ты чего удумала?
– Поцелуй меня! Ну! – Алёнка схватила Игната за руки, потянула к себе.
– Да ты и целоваться-то еще не умеешь, дуреха! – Игнат засмеялся.
– Ты сейчас научишь! – Алёнка положила руку Игната себе на грудь.
– Может и научу, когда постарше станешь, – Игнат отдернул руку, запрыгнул обратно на повозку, хлестнул лошадь. – Ты, давай-ка, девка, без дури! Я другую люблю, поняла?!
– Пожалеешь еще, понял?!
Игнат так и не успел сказать, понял он или не понял, поскольку Алёнка Морозова мигом рванула вон из повозки прямо на полном ее ходу, крепко ударилась о землю и покатилась кубарем вниз по склону реки.
XIII
– …буква «П» это будет… Отвечай, какие слова с этой самой буквы начинаются?
– Да Бог их знает слова енти…
– Нет, ты сперва хорошенько подумай. Вот это что такое перед нами?
– Печь перед нами, чего ж ешо-то. Без нее померли бы в мороз, без нее ни картошки, ни каши не сваришь. Я сколько деду твоему талдычу, почисти…
– Печка, правильно. А начинается она на какую букву?
– На енту самую и начинается. На «пе» твою и начинается.
– Ну и молодец ты, баба Дуня! Вот видишь, ты теперь и букву «П» знаешь. Да ты так скоро все буквы алфавита выучишь и газеты читать будешь!
– Ой ты, мать моя честная! Газе-е-еты!
Бабка Дуня, она же Евдокия Егоровна Петухова, едва не подпрыгнула на табурете и даже румянцем залилась, точно девка молодая. Лицо бабки озарила по-детски радостная улыбка и, гордо задрав голову, бабка крикнула.
– Слыхал, Лукьян?!
– А че слыхать-то? Сбрендила старуха на исходе дней своих, – в комнату вошел, прижимая к пузу начищенный до блеска самовар, дед Лукьян. – И куды тебе ента грамота сдалась, на тот свет с нею ускакать удумала?
– Газеты тебе, кособокому, читать удумала, – бабка Дуня вмиг сняла с лица детскую радость, грозно брови сдвинула.
– Вот там мне их и почитаешь, – дед поставил самовар на стол, глянул на собственное отражение, растянувшееся вширь по всему пузатому самовару, крякнул в кулак, пригладил пятерней мочалистую бороденку.
– Дак я помирать ешо не собираюсь, – бабка Дуня подперла руками впалые бока, закипела так, что ноздри ее раздулись. – Ты какого лешего, старый хряк, в могилу меня все укладываешь?! А коли и помру, дак видаться там с тобою не желаю! Я, может, Антипку Зайцева на том свете повстречать желаю!
– Кого-о?! А ну, цыц! – дед Лукьян врезал по столу кулаком, сверкнул на бабку колючим глазом. – Я тебе повстречаю! Блудница бесстыжая! Внучку родную постыдись!
– Баб Дунь, давай, дальше учиться.
Варька, что все это время сидела за столом, старательно выводя на бумаге буквы, не обращая при этом внимания на бабку с дедом, подняла голову, придвинула к бабке книгу.
– Покажи-ка мне, где тут буква «П» имеется?
– Дак вот она твоя «пе». Я ее усвоила, она на табурет похожа, – баба Дуня подперла подбородок кулаками, еще раз стрельнула взглядом в деда.
– Правильно. А теперь я тебе дальше почитаю, – Варька уткнулась носом в книгу и, водя пальцем по странице, принялась медленно, по слогам читать. – Бросилась девочка догонять их. Бежала, бежала, увидела, стоит печь. Печка, печка, скажи, куда гуси-лебеди полетели? Печка ей отвечает: Съешь моего ржаного пирожка, скажу.
– Етить… да где ж енто видано, чтобы печь разговаривала?! – дед Лукьян тряхнул башкой, закряхтел, вроде как засмеялся.
– Деда, да ведь это же сказка, – Варька захлопнула книгу, вскочила со стула. – Надоели вы мне, пойду от вас на речку!
Выскочив в сени, Варька тут же нос к носу столкнулась со Степкой.
– Ты чего заявился? – Варька выставилась на Степку.
– Мать зовет, – Степка отстранил Варьку, заглянул в комнату. – Дед Лукьян, баба Дуня, собирайтесь! Алешка нынче уезжает, мамка попрощаться с ним зовет.
Спустя несколько минут бабка Дуня, дед Лукьян и Варька шагали по пыльной дороге. Дед ковылял, то опираясь на палку, то размахивая ею, отгоняя мошкару да собак. Бабка Дуня вышагивала бодренько, крепко держа Варьку за руку. Впереди них бежал, сверкая грязными босыми пятками, Степка. По дороге он врезал какому-то пареньку по шее, другому парню дал крепкого щелбана, сплюнул под ноги, швырнул в чей-то огород камень, помог маленькой старухе затащить во двор блеющую, трясущую рогами козу.
– Иди ж ты, саранча какая у нас, а не Степка! – бабка покачала головой.
– Сорванец растет! Упустил его Макар. Гни деревце покуда гнется, учи дитятку, покуда слушается. Да только Степку нашего не перегнешь с той поры как с люльки встал. Добром Степка наш не кончит, помяните мое словечко, – дед потеребил бороденку. – Али сам кого укокошит, али кто его…
– Да ну на вас! – Варька сверкнула глазами на бабку с дедом, кинулась догонять Степку.
XIV
В доме у Морозовых точно стужий ветер погулял и унес с собой привычное домашнее тепло. И ничего ведь в доме не изменилось, только небольшой дорожный мешок на лавке у двери появился, да другой мешок поменьше лежал теперь на столе. В этот самый мешок укладывала, стоявшая подле стола Дарья свежеиспеченный каравай, яйца да бутыль полную парного молока. Глаза у Дарьи были влажные, взгляд тревожный и погасший.
– Ты ему иконку махонькую прабабкину в мешок сунь, коли он креста нательного носить не желает. Глядишь, оберегать его там будет. И реветь сама более не смей.
К Дарье подошел Макар, обнял жену за плечи.
– Сунула икону, и образок ему в рубаху зашила, – Дарья завернула каравай в полотенце, положила его в мешок, но вдруг всхлипнула, уткнулась носом в мужнину грудь.
– Ну-ну, перестань, Дарья, – Макар погладил жену по голове. – Птенцы, они рано али поздно вырастают, улетают из гнезда.
– Да куды ж он там один одинешенек? Страшно за него, аж сердце мое на части рвется…
– Все, утри глаза, – Макар резко отстранил жену. – Во дворе вон голоса слышны, старики, видать, с внуком попрощаться прибыли.
Скрипнули половицы, в комнату вошел Алеша, взял со скамьи мешок.
– Погоди, Алешенька, я покушать тебе приготовила, – Дарья кинулась к сыну. – Вот, положи.
– Мам.
– Молчи, сама положу.
За оградой дома била копытом лошадь, запряженная в повозку. Спрыгнул с повозки румяный круглолицый мужик, поспешил во двор Морозовых, закричал зычно.
– Макар, отпускай сына! Не то я до вечера туды-сюды не обернусь!
– Ой куды же ты от нас, спаситель наш Алешка-а-а! Да кто же нас тепереча-а-а лячить буде-е-ет?
Упала на грудь к Алешке бабка Дуня, зарыдала, точно по покойнику.
– Тьфу на тебя, старая! Ты не об себе, ты об нем подумай! – дед Лукьян сплюнул сквозь беззубую щелину. – Из нашего Петуховского роду впервой мужик деревню покидает, а она все об себе да об своих болячках!
– Из нашего Морозовского рода тоже первый мужик отчий берег покидает, – Макар отстранил от Алеши бабку, взял сына за плечи, горячо посмотрел ему в глаза. – Ты главное, Алешка, род наш не запятнай… да ты и не запятнаешь. Ты у нас толковый. Правильный ты, Алешка. Ты уж там в городе, давай-ка так, чтобы мать с отцом тобой гордились. Мужиком будь, Алексей Морозов.
Алеша крепко обнял отца, затем взял на руки Варьку, поцеловал ее в кудрявую макушку, после чего огляделся.
– А Алёнка где?
– И впрямь, куды она запропастилась? – Дарья охнула, всплеснула руками. – Даже с братом родным попрощаться не явилась! Игнатом Акимовым башку себе забила, дрянь такая.
Алеша опустил на землю Варьку, подошел к Степке, что стоял в стороне, подле амбара, подпирая спиной стену, глядя на всех исподлобья.
– Мать не обижай и Варьку не гоняй. Любишь ты ее странно.
Алеша потрепал Степку по вихрам и, закинув за плечо мешок, быстро зашагал к воротам.
– Алеша-а-а!!! – Дарья зарыдала в голос, кинулась было за сыном, но тут же крепкие руки мужа схватили ее, прижали к широкой груди. Дарья, уткнувшись носом в мужнину грудь, вся обмякла разом, едва слышно прошептала. – Ну, с Богом что ли.
Через несколько минут, громыхая по дороге колесами и оставляя за собой длинный пыльный след, телега, что увозила прочь от родного дома Алешу Морозова, ехала уже мимо березовой рощи, мимо темной реки Шайтанки, мимо старенькой, революцией порушенной церкви. Алеша вытащил из мешка толстую книгу, уткнулся в нее, но тут же из соломы, что застилала телегу, вынырнула светловолосая голова. Голова чихнула и следом за ней появилась тонкая рука, что стащила с волос траву и утерла раскрасневшийся нос.
– Алёнка?! – Алеша даже книгу выронил.
– Тс-с-с! – Алёнка приложила к губам палец, стрельнула глазами в спину мужика, что истово хлестал кобылицу.
XV
Вчера с оглушительным успехом отгремела на подмостках городского драматического театра премьера «Бесприданницы», собрала в зрительный зал всю городскую знать и началась по ее окончанию в доме директора театра Павла Аркадьевича Бабахина гульба коромыслом, что перетекла в ночь и последовала в новый день. В огромном зале дома Бабахина на праздничном столе увядали в этот час блюда со свиными рылами, длинношеими гусями, с нетронутыми пирогами, некусаными фруктами и прочими хлебосольными яствами. Из гостей, а было их тут вчера полторы сотни, осталось лишь человек десять. А именно. Заведующий литературной частью Васюков, плешивый и помятый, нетрезвый, но из всех сил пытающийся говорить интеллигентно, поправляющий при этом золоченые очки, сползающие со скользкого крючковатого носа. Два друга Бабахина: один по фамилии Замятин – толстопузый гражданин с заплывшей физиономией, да так, что глаз не увидать, второй – щеголеватый, во фартовом клетчатом костюмчике, художник-портретист, пьяный в стельку, но в художестве своем небездарный, он же – Яков Дмитриевич Дубасов. Еще два гражданина, зычно храпящих, уткнувших морды в стол и оттого нам не известных. Три размалеванные особы, похожие не то артисток кордебалета, не то на дамочек наидревнейшей профессии. Прима театра – Тамара Суслова, яркая и эффектная молодая дама, по совместительству пассия Бабахина. И, наконец, сам хозяин, Павел Аркадьевич Бабахин, обладающий дьявольской внешностью и не менее дьявольской энергией, с огненным взором хмельных хитроватых глаз.
– … и ни копейки тебе, Яков Дмитрич, на это дело я не дам! Хошь, вон Тамару Ильиничну рисуй! Хошь в одежде ее рисуй, хошь без одежды, я тебе по-всякому разрешаю!
– Паша! – Тамара вспыхнула, поджала напомаженные губы.
– А как тебе Паша скажет, так оно и будет! Ты кем была, до того как в театр ко мне заявилась? Ты платочки вышивала и на базаре ими торговала. Как Павел Аркадьевич Бабахин тебе прикажет, так и будешь делать! – Бабахин ударил по столу, гуси и свиньи на блюдах разом подпрыгнули.
– Ну, зачем же вы так, дорогой вы наш Пал Аркадьич? – Дубасов, покачиваясь из стороны в сторону, подошел к Бабахину, разлил по стаканам из графина водку. – Тамара Ильинична – она вон как вчера на сцене блистала, лучше актрисы я и не видал. Давайте-ка, мы с вами за Тамару Ильиничну водочки опрокинем?
– Паша, – Тамара поправила тонкой рукой взбитые волосы, посмотрела с мольбой на Бабахина.
– Поди сюда, Томка! – Бабахин хлопнул рукой по подлокотнику деревянного резного кресла, в котором сидел, развалившись.
Суслова, точно птичка перепорхнула со стула на подлокотник кресла Бабахина, обняла его за плечи.
– Господа! Тьфу ты… то есть, товарищи! Предлагаю, товарищи, всем встать, кого ноги, разумеется, держат и кто за Тамару Ильиничну выпить готов! – Бабахин поднялся со стула, взял в руки стакан. – За красоту невиданную и талант неслыханный! За Томочку Суслову, любовь мою горячую!
Бабахин опрокинул рюмку, схватил руку Сусловой, печатался в нее мокрыми губами, после чего поднял на Суслову глаза и хитро подмигнул ей.
– А делать будешь то, чего я тебе велю. Велю, голой Дубасову позировать, будешь позировать! Велю, голой по улице пойти, пойдешь!
– Пал Аркадьич, вы мне наказали вам напомнить, что у вас для Тамары Ильиничны подарочек припрятан, – Васюков поправил золоченые очки.
– А-а-а, пода-а-арочек! Ну, так неси его сюда! Неси живо! – Бабахин сунул в рот огурец, захрустел им, глянул на раскрашенных девиц. – А вы пойте! Пойте! Я песни слушать желаю!
Одна из девиц кинулась к роялю, мигом заиграла на нем дешевенькую песенку. Две другие девицы запели. В это время в комнату вбежал Васюков, держа в руках соболью шубу.