- -
- 100%
- +
– Вот…
– А-ах! – Суслова всплеснула руками, зажала напомаженный рот.
Бабахин схватил шубу, кинул ее на плечи Сусловой.
– Носи, моя царица!
В этот момент раздался звон колокольчика, затем из прихожей послышались голоса, и, наконец, в комнату заглянула пожилая особа в белоснежном фартуке.
– Павел Аркадьевич, к вам там двое молодых, говорят, по поручительству Ивана Андреевича Колокольцева.
– Какого-такого Колокольцева? – Бабахин сунул в рот сигару.
– У нас в театре Аня Колокольцева, та самая, которую я тебя на Варвару в «Грозу» посмотреть просила, – Суслова погладила воротник шубы. – Иван Колокольцев, брат ее.
– Ах, да-а… – Бабахин пыхнул сигарой. – Ваня Колокольцев… хороший человек. Ну, так ежели от него, пускай, пускай заходят!
XVI
К северу от деревни Старая Шайтанка, откуда брала она свое начало, находилась стянутая уральскими горами лужайка. Была эта лужайка любимым местом игр деревенских ребятишек. Вот и сейчас на этой самой лужайке бегали, играя в салки, вопя и хохоча один громче другого, шайтанские мальчишки.
– Засалил!
– Не засалил, я увернулся!
– Э-эй, Гришка-а, поймай меня! А вот и не поймаешь!
– Степка-а! Степка, у тебя ноги быстрые! Степка, все равно тебя поймаю-ю! Поймаю-ю-ю!
– Кукиш ты поймаешь! Во, видал?!
Степка Морозов вытянул вперед руку с фигой, покрутил ею перед конопатым мальчишкой и помчался по лужайке, сверкая грязными босыми пятками. Щеки у Степки пылали, озорные черные глаза горели. Хохоча и размахивая руками, Степка ловко, точно цирковая обезьяна, уворачивался от мальчишек, пытавшихся его «засалить».
– Лови, Митька! Лови-и-и!
Степка перепрыгнул через корявый пень, кинулся было в сторону, но тут раздался топот копыт, лошадиное ржание и зычный разгневанный крик.
– А ну, стой! Стой, Степка!
В следующую секунду на Степку понеслась фыркающая лошадь. Поравнявшись со Степкой, с лошади свесилась крепкая мускулистая рука, в одно движенье схватила Степку, точно щенка за шкирку. Степка даже ойкнуть не успел, как был тут же перекинут через спину лошади и унесен прочь с лужайки.
– Куда?! – Степка дергался, брыкаясь ногами. – Пусти!
– А ну, цыц! – Макар Морозов усадил сына, крепко прижал его к себе. – Довольно, Степка, лоботрясничать. Ты у меня теперь заместо Алешки. Один ты у меня теперь мужик середь баб моих. Будешь теперь бате помогать!
– Куда ты меня?
– Лес валить с батей поедешь!
XVII
Вот уже минут десять как Павел Аркадьевич Бабахин мусолил во рту тлеющую сигару, напрочь позабыв о том, что ее вообще-то следует курить. Все это время, пока Алеша Морозов рассказывал о том, кто он таков и зачем к Бабахину пожаловал, Павел Аркадьевич поедал своими дьявольскими глазами прелестное юное создание, что стояло от Алеши Морозова по правую руку. Создание это на Бабахина внимания ничуть не обращало и с нескрываемым интересом озиралось вокруг, разглядывая то ломящийся от яства стол, то музицирующих дамочек, то Суслову вместе с ее роскошной шубой.
– … по этой причине Иван Андреевич Колокольцев потешил себя надеждой, что вы не откажете в помощи и поспособствуете моему обучению. Стать доктором я всей своей душой желаю и обещаю вас ни в чем не подвести, – Алеша, договорив, умолк и покрылся пунцовой краской, потупив при этом взор.
– Угу-у… – Бабахин причмокнул, вытащил, наконец, изо рта сигару перевел взгляд с Алёнки на умолкшего Алешу. – А это, стало быть, сестрица твоя будет?
– Сестра, – Алеша кивнул. – Она сегодня же домой вернется. Она тут совершенно случайно оказалась. Порыв у нее случился, необдуманно она сбежала.
– Ну, отчего же сразу домой возвращаться? Зачем же домой? – Бабахин подался вперед и снова выставился на Алёнку.
Суслова, все это время сидевшая на подлокотнике кресла, забарабанила острыми ногтями по столу, сквозь зубы прошептала.
– Паша…
– А ну, уйди-ка, Томка, – Бабахин отстранил Суслову, поднялся с кресла, чуть пошатываясь, направился к Алёнке.
Суслова при этом вскочила, замерла, закусив напомаженные губы.
– Тебе сколько лет, Златовласка? – Бабахин погладил Алёнку по золотистым волосам, уставил на нее свои хмельные дьявольские глаза.
– Шестнадцать уж исполнилось, – Алёнка смело посмотрела Бабахину в глаза.
– Мать честная, глаза-то какие… – Бабахин вытащил из нагрудного кармана кружевной платок, промокнул вспотевший лоб. – Шестнадцать… мала еще…
Снова погладив Аленку по волосам и поймав ее взгляд, устремленный на Суслову, Бабахин оглянулся, пыхнул сигарой.
– Красивая Томка у меня? – Бабахин вытащил сигару изо рта, посмотрел на Алёнку.
– Шуба у нее красивая, – Алёнка улыбнулась.
– Шуба-а?! Слыхали?! Шуба у нее красивая-я! – Бабахин захохотал, замахал руками. – А ну, Томка, снимай с себя шубу и сюда ее неси!
– Паша… – Суслова попятилась, вцепилась ногтями в воротник шубы.
– У нее из глотки не вытащишь, ежели она во что зубами вцепилась, – Бабахин улыбнулся Алёнке, подмигнул ей хитровато. – А пусть она шубой этой подавится. Пал Аркадьич тебе, детка, кой-чего другое сейчас подарит.
Бабахин, пошатываясь, направился к дубовому секретеру, достал из кармана ключи, открыл верхний ящик.
– Тебе, Томка, подарить хотел. Так, стало быть, не тебе теперь достанется.
Все так же пошатываясь, Бабахин вернулся обратно, размахивая золотыми дамскими часиками. Взяв Алёнкину руку, Бабахин нацепил на нее часики и приложился к Аленкиной руке толстыми губами.
– Паша! – Суслова взвизгнула.
– Что вы… зачем же вы это… мы не можем… – Алеша, молчавший все это время, покраснел еще гуще, обнял сестру за плечи, шагнул назад.
– А почему же это мы не можем? – Алёнка вскинула голову, улыбнулась лучисто. – Ты не можешь, а я могу.
– Вот! – Бабахин отпустил Алёнкину руку, перевел взгляд на Алешу, затем повернулся к Дубасову. – Ты, Яков Дмитриевич, паренька к себе забирай, комнату ему для проживания выделишь. Будем его на доктора обучать. Ну а ты, сахарная… – Бабахин хмельно и хитро посмотрел на Алёнку, – ты покуда домой возвращайся. Подрастешь чуток, а как подрастешь – сразу ко мне. Ждать тебя буду, Златовласка! Поняла меня, нет?
– Поняла, – Алёнка улыбнулась, погладила часики.
– Ну, вот и умница, – Бабахин обхватил голову Алёнки обеими руками, наклонился порывисто и тут же впечатал в Алёнкины губы свой толстый мокрый рот. Через пару секунд Бабахин отстранился от Алёнки, шумно выдохнул и громогласно скомандовал. – Всё! Златовласка – домой! Юный доктор – на постой к Дубасову!
XVIII
И снова фыркали на лесозаготовке усталые лошади, тянули за собой поваленные деревья. Въедаясь в хвойный ствол, скрежетала пила, летели во все стороны опилки, десятки топоров едиными ударами рубили поленья. Удерживаемые тугими веревочными тросами, с треском валились наземь деревья.
– Макар, ты сына на кой сюда приволок? Мал он у тебя еще для работы такой тяжелой!
– Мужик к любой работе сызмальства привыкать должен!
– Ты погляди, как он топором у него орудует! А ты, Григорий Ильич, говоришь, мал он еще!
Мужики дружно развернули головы, дружно разинули рты. Возле запряженных в телегу лошадей трудился в поте лица Степка Морозов, рубил топором так, что щепки летели.
– Ишь чего творит, малец! – Григорий Ильич Грушин, председатель шайтанского колхоза широко улыбнулся, покачал головой. – Нравится мне, Макар, твой Степка, хоть и сорванец он у тебя растет.
– Кровь у него, как у Макара горячая, – один из мужиков закинул на дерево веревочную петлю, крикнул стоявшим рядом мужикам. – Ну что, мужики, налегай шибче!
– Позови-ка мне его, Макар, – Грушин кивнул на Степку. – От тебя ведь он слова доброго вовек не дождется, так хоть я ему пару слов человеческих скажу.
– Ты, Григорий Ильич, много-то ему не наговори, в башке у него мусора пока навалом, – Макар смахнул со лба пот, крикнул. – Степка! Степка-а! А ну, подь сюды! Живо!
Степка вскинул голову, посмотрел на отца колючим взглядом. Затем покидал в телегу нарубленные поленья, воткнул в бревно топор и, наконец, лениво зашагал к мужикам.
До мужиков оставалось несколько шагов, когда вдруг истово заржала лошадь, дернула повозку, в которой лежали Степкины поленья. Степка оглянулся, кинулся было обратно, но тут над головой его раздался хруст и тяжелый деревянный ствол одним ударом сбил Степку с ног.
Дальше Степка ничего уже не видел и не слышал. Не слышал он, как разом заорали мужики, не видел, как рванул к нему ошалевший от ужаса отец.
А потом отец нес Степку на руках к телеге, и лицо у отца было серым, а губы его подрагивали. И откуда-то доносились голоса.
– Живой… живой… повредил только, кажись, чего-то…
Часть вторая.
ПЕРВЫЕ ШАГИ.
I
Синее небо вместе с пушистыми облаками то надвигалось, то стремительно отскакивало назад. И раздавался скрип, и вторил этому скрипу звонкий, точно колокольчик смех. Деревянные качели, что смастерили для ребятни шайтанские мужики по указке председателя колхоза, взмывали высоко-высоко в небо. Варька Морозова стояла на качелях, крепко вцепившись в веревочный подвес. Заливалась звонким смехом, Варька запрокидывала голову, ловила раскрытым ртом чистый пахучий воздух. Голову Варьки окольцовывал венок из васильков, черные кудрявые волосы растрепались, выбившись из косы. Подол Варькиной юбки раздувался и трепыхался, худенькие загорелые ноги, торчавшие из-под подола, то приседали, то пружинисто выпрямлялись. Вокруг качелей бегала деревенская ребятня, девочки играли в ручеек, мальчишки в лапту да салки. Когда деревянные качели в очередной раз взлетели высоко-высоко в небо, раздался крик.
– Варька-а! Варька-а, Степку твоего пришибло!
– Варька-а, домой бежи-и! Степку деревом пришибло-о!!!
Синее небо вместе с пушистыми облаками тут же вздрогнуло, точно было живое и разом исчезло. А затем откуда не возьмись, появились деревья, быстро понеслись навстречу, замельтешили перед глазами, будто сумасшедшие. И зловеще стали надвигаться горы… Варька бежала по пыльной дороге, сломя голову, задыхаясь, глотая соленые слезы. Волосы ее окончательно выбились из косы и летели теперь за Варькой, растрепанные ветром, венок из васильков остался где-то позади на пыльной дороге.
Горы… горы… деревья… деревья… и вот она, наконец, Старая Шайтанка, замелькали деревенские дома и снова зазвучали крики.
– Варька-а! Степку твоего деревом пришибло-о!!!
– Варька! Твой батя Степку полумертвого привез!!!
II
Куры неистово сражались за зерно. Кудахча и похлопывая крыльями, отпихивая друг дружку, кидались к месту, куда падала новая пригоршня пшенки. Дарья отогнала рукой мошкару, высыпала на землю остатки зерна и, глянув на мужа, тяжело вздохнула.
– Макар, чё с Варькой-то нашей творится? От Степки ведь ни на шаг не отходит…
Макар Морозов, что чинил в это время просевшую амбарную дверь, вытер со лба пот, хмуро посмотрел на Дарью.
– Ну. И кровать ему свою уступила, сама теперь калачиком на печке, точно кошка спит. Я ей говорю, спи-ка ты на Лешкиной кровати, нет, говорит, Алешина кровать в другой комнате, а с печи, мол я, в любой час к Степке спрыгну, ежели чего ему понадобится, – Макар вернулся к делу, ударил молотком по гвоздю. – Ты ж гляди, как она Степку любит. Ни тебя, ни меня она так не любит. Что за неразбериха такая?
Дарья хотела было что-то сказать, но лицо ее внезапно застыло, а меж бровей разом залегла глубокая складка.
– И к Алёнке с Лешкой ведь не так она, – Макар вытащил из стены ржавый кривой гвоздь, осмотрел его. – Оно, поди, так по-особому, оттого как двойня они. В одном животе вместе зародились, вместе на свет божий появились, вот и тяга у нее к нему такая… Дарья, позабыл я тебе вот чего сказать, председатель завтра вечером собрание в колхозе собирает, стало быть, пойдем с тобою… Дарья, слышь, чего говорю, нет? Дарья? Ты чё застыла, будто каменная? Даша-а? – Макар уставился на жену.
Дарья что-то беззвучно шепнула, кивнула головой, заспешила к дому.
Войдя в сени, она тут же там остановилась, уткнулась лбом в стену, зажала руками рот. Постояв так с минуту, тихонько ступая, направилась к комнате.
– … ты когда снова ходить будешь, мы с тобой на лодке покатаемся. У Настасьи Топорковой батя лодку смастерил и всех ребятишек, кто его покатать просит, он катает…
– Не буду я снова ходить.
– Ты зачем так говоришь?! У тебя только одна нога покалеченная, а вторая целая. Доктор, тот которого председатель к тебе привозил, сказал, что все у тебя, непременно, срастется, потому как ты еще маленький и организм у тебя растет.
Варька, сидевшая на табурете подле кровати, на которой лежал ее брат Степка, поболтала в воздухе ногами, улыбнулась брату, смешно наморщив нос. Степка, совсем худой и бледный лежал, уставившись в деревянный потолок. В углу потолка весела маленькая паутинка, по которой медленно полз паучок.
– Болит очень, – Степка сглотнул слюну, кадык на его тонкой шее дрогнул.
– Поболит-поболит да перестанет, – Варька закинула за спину косу. – Ты, главное, верь, что ходить снова будешь. Вера, она такая, она чудеса творит. А ходить ты, Степка, непременно будешь! Я Богородицу за тебя попросила, она меня услыхала и пообещала тебя излечить!
– Глупости какие, – Степка посмотрел на Варьку. – Вечно ты выдумываешь всякое.
– Не выдумываю я, – Варька обиженно покусала пухлые губы. – Я тебе всего один раз выдумала, когда сказала, что ненавижу тебя.
– И я тебе тогда тоже про это выдумал, – Степка отвернул голову от Варьки, выставился на оконную занавеску.
– Я, Степка, книжку одну читала. Про Снежную королеву… так там эта королева мальчика заколдовала, а девочка пришла к нему, заплакала, слезы упали на его сердце и он расколдовался. Я тоже плакать так буду, чтобы ты излечился, – Варька отдернула старое одеяло, склонилась над Степкиной ногой. По щекам Варьки быстро помчались слезы, несколько слезинок тут же упали на Степкину больную ногу.
Степка при этом даже дышать забыл, замер от какого-то неведомого ему чувства.
– Степушка…
Дарья, все это время стоявшая у дверей, слушая украдкой разговор детей, прошла по комнате.
– Степушка, может, ты покушать хочешь? Может, молочка тебе налить?
– Не хочу…, – Степка натянул на себя одеяло.
Дарья подошла к кровати, погладила по голове сперва дочь, затем сына, утерла мокрые глаза и едва слышно прошептала.
– Оба вы мои родненькие…
III
Пылающий диск солнца, что висел нынче над уральской рекой Шайтанка, отражался в речной глади, и оттого вода в Шайтанке приобретала розовый волнующий окрас. Все ниже и ниже опускалось пылающее солнце, унося с собою теплый летний день. Над водой Шайтанки роились тучи комаров да мошкары, воздух до одури пах травой, дикими цветами да парным молоком, последним, оттого как в деревне в этот час повсеместно шла вечерняя дойка. Алёнка Морозова, донельзя хорошенькая, гордо вскинув голову, вышагивала по дороге в компании подружек, что дружно прилипли к вытянутой Алёнкиной руке, вытаращив глаза и разинув от изумления рты.
– Тикают?
– Тикают.
– Неужто самые, что ни наесть золотые?
– Чистое золото. Я за такие часики три дома, как у бывшего кулака Потапова купить могу. А то и лучше.
– Ой ли? Чё, вправду, купишь?
– Да запросто купила бы, только на кой они мне. Если чего и куплю, так платьев всяких разных и туфелек таких, в каких дамочки по городу расхаживают. И шляпок красивых, – Алёнка отдернула руку, спрятала часы под рукав кофты. – Вот наряжусь, как городская дамочка, тогда тут все и передохнут.
– А тот дядька, что часики тебе подарил, он хорош собою?
– Да куда хорош. Старый. И глаза у него, как у черта. Глядит так, будто вот-вот придушит, и целоваться прямо в губы лезет. Но если захочу… – Алёнка помолчала, прищурившись, после чего продолжила. – Но если я захочу, Бабахин этот мне тысячу таких часиков подарит. Только я не захочу. У него рот мокрый и пахнет он скверно.
– Фу ты. Не нужен тебе такой жених, Алёнка.
– А то я без тебя не знаю, какой жених мне нужен. Давным-давно уж знаю.
– А расскажи-ка, Алёнка, какие платья дамочки городские носят?
– Да всякие разные. У той, которую я у Бабахина видала, платье такое тонюсенькое было, что почти всю ее под этим платьем видно было. А на рукавах пуговки малюсенькие, вот тут, – Алёнка вытянула руку, ткнула пальцем в то место, где у Сусловой были пуговицы, затем подняла глаза и тут же нахмурила тоненькие бровки.
Впереди, у ворот одного из домов стояли Катерина Кузнецова и Игнат Акимов. Катерина смеялась, сотрясая пышной грудью, Игнат что-то шептал ей на ухо. На Катерине было алое платье, и это платье своим алым цветом тут же наотмашь ударило Алёнку по глазам.
– Ну, рассказывай, Алёнка, дальше!
– Алёнка, ты чего умолкла?!
Катерина тем временем взяла Игната за руку, потянула его во двор своего дома. Алое платье мелькнуло пылающим пятном и исчезло, точно его там никогда и не было.
– Не хочу ничего рассказывать. Домой пойду, надоели вы с вопросами своими.
Алёнка развернулась и, закусив до боли губы, быстро зашагала прочь от девок.
Из настежь распахнутого окна дома доносился звонкий Варькин голос, Варька читала Степке книжку. Стучал по деревянной стенке молоток, Макар чинил чего-то в доме. Дарья, оттопырив зад и подвернув подол юбки, ровно как и все шайтанские бабы, доила в сей вечерний час во дворе корову. Заслышав скрип ворот, Дарья вскинула голову.
– Алёнка, поди-ка… подой-ка корову, мне еще хлев вычистить надо! Ну, живо! – Дарья сдула с лица прилипшую к мокрому лбу прядь. – Плывешь, будто лебедушка!
– Вечно ты со своими делами, когда у меня на душе муторно, – Алёнка подошла к матери.
– Нет, ты погляди-ка на нее … на душе у нее муторно, – Дарья покачала головой, направилась к скотному двору, скрылась за дверью хлева. Оттуда тут же донесся ее недовольный голос. – И кончай уже башку глупостями забивать!
Алёнка наклонилась к коровьему вымени, дернула корову за сосок, да так, что корова тряхнула рогами, хлопнула по спине хвостом и зычно замычала.
– Чё ты там, дурында, с коровою творишь? Она какого лешего мычит у тебя на всю деревню?
Дарья высунула голову из хлева и тут же ошарашенно вытаращила глаза.
– Алёнка? Ты куда, дрянь такая, подевалась?! Алёнка-а?!!!
Кроме мычащей коровы во дворе никого не было.
Сквозь прохудившийся забор было видно два резных окна бревенчатого дома, в котором проживала Катерина Кузнецова. За одним окном, а окно это было настежь распахнуто, наблюдался старый дед, лежавший на кровати, жующий ржаную коврижку, да девочка, сидевшая за столом, уплетающая в обе щеки вареную картошку. Подле другого окна, это было закрыто, стояли Катерина с Игнатом. Руки Игната по-хозяйски гуляли вдоль крепкого Катерининого тела, губы хватали Катеринину шею, лицо, грудь. Алое платье еще больнее било по глазам.
Алёнка Морозова дышала со свистом, прилипнув к Кузнецовскому забору. Дикий озноб колотил Алёнку, бешено горели ее глаза. Когда Игнат повалил Катерину на кровать, Алёнка отпрянула от забора, будто забор ее кипятком ошпарил, кинулась к дороге, подвернула ногу, упала на землю, точно подстреленная птица. Сжав кулаки, Алёнка вскочила на ноги, недолго думая, схватила лежавший на дороге камень и, подбежав к забору, швырнула со всей дури камень в то самое окно, за которым лежали на кровати Игнат и Катерина. Раздался звон и по всей комнате тут же разлетелись осколки выбитого стекла. Игнат и Катерина вскочили с кровати, кинулись к оконной дыре. Следом за ними метнулась к соседнему окну девочка, вмиг перестав жевать вареную картошку, и даже дед, выронив коврижку, разом сел на кровати.
Алёнки Морозовой, разумеется, к этому времени уже и след простыл.
IV
Уральский город.
Медицинское образовательное заведение, имевшее с недавних пор статус института, находилось в старом особняке, что принадлежал до революции большой династии горных промышленников. В небольшом вестибюле заведения толпились в этот час юноши и девушки. Девушки в легких разноцветных платьях и кокетливых шляпках. Юноши в льняных костюмчиках, аккуратно причесанные, с толстыми книжками в руках. Алеша Морозов, в старых отцовских штанах, в сотню раз штопанной отцовской рубахе стоял в сторонке от толпы. Переминаясь с ноги на ногу и отчего-то разглядывая натертые до блеска половицы, Алеша чувствовал себя жуть как неловко. Он даже не поднял глаза, когда в вестибюле показался маленький упитанный человечек с пушистыми волосами. Сотрясая бумагами, человечек принялся выкрикивать фамилии фальцетом.
– Животко! Зачислен!… Елистратова! Зачислена!… Рукавишников! Не прошел!… Щербунов! Не прошел!…
Алеша закрыл глаза, подпер спиной холодную стену вестибюля. Голова Алеши от напряжения загудела, точно церковный колокол.
– Козинцева! Зачислена!… Васюков! Не прошел!… Зубакин! Не прошел… Морозов!…
Алеша вжался в стену так, что сердце забарабанило по холодным, крашенным желтой краской кирпичам.
– … Зачислен!
Алеша открыл глаза, отступил от стены, зачем-то потеребил ворот отцовской рубахи. Взгляд у него при этом был крайне растерянный. Затем Алеша, точно во сне зашагал к лестнице, едва передвигая ногами, стал спускаться по мраморным ступеням.
Выйдя на улицу, Алеша остановился, снова потеребил ворот рубахи. Мимо проходили люди, все до жути интересные, городские, по дороге проезжали повозки, а изредка, тарахтя мотором, проезжали даже и автомобили, коих Алеша никогда в глаза свои не видывал. Отовсюду доносились голоса, раздавался смех, на углу улицы играл шарманщик.
– Зачислен…
Алеша прошептал это невозможное слово, точно попробовал его на вкус, затем рот его расползся от уха до уха, а глаза обрели сумасшедший блеск. В следующую секунду Алеша сорвался с места и помчался вперед по улице. Стоит заметить, что никогда в жизни Алеша Морозов не был так счастлив и никогда, таким вот образом, не бежал он.
Вихрем миновав шарманщика, оставив позади бакалейный магазин и галантерею, Алеша добежал до магазина с надписью «Райский сад», но внезапно дверь магазина распахнулась и оттуда вышла девушка с большим бумажным пакетом в руках. В следующую секунду Алеша едва не сшиб девушку с ног. Девушка, к счастью, на ногах устояла, но пакет из ее рук выпал и из него тут же выкатились красные яблоки.
– Как же так… – девушка глянула на Алешу с досадой, принялась собирать покатившиеся по дороге яблоки.
– Простите… – Алеша тут же опустился на корточки, стал ловить яблоки обеими руками.
– Прощаю, разумеется. Только вы по улицам больше так не бегайте, – девушка подняла на Алешу глаза.
– Я вообще не бегаю. Просто со мной сегодня невозможное случилось, – Алеша покраснел, положил яблоки в пакет.
– Вы так покраснели, что стали краснее этих яблок, – девушка засмеялась, поднялась на ноги. – И что за невозможность с вами сегодня случилась?
– Меня сегодня учиться зачислили, – Алеша тоже поднялся на ноги. – На лечебно-профилактический факультет.
– Ух ты как, значит, доктором будете, – девушка внезапно зашагала по дороге, продолжила, не оборачиваясь. – Догоняйте, проводите меня немного.
Миновав угол улицы, на котором сидел шарманщик, Алеша с девушкой пошли вдоль узенькой улочки, сплошь утыканной витринами. От девушки нежно пахло фиалками и от этого запаха у Алеши почему-то замирало в груди сердце.
– Вы из деревни приехали? – девушка снова посмотрела на Алешу.
– Из деревни, – Алеша кивнул и снова густо-густо покраснел.
– Совсем не стоит этого стесняться, – девушка улыбнулась. Улыбка у девушки была открытой и располагающей. И вообще девушка была весьма мила и хороша собой. Одета она была в скромное шерстяное платье, не по погоде теплое, каштановые волосы девушки были запрятаны под кружевную белоснежную беретку.
– А я в городе родилась и мои родители тоже. Только их уже в живых нет. Папу вначале революции убили, он у меня штабс-капитаном был. А мама умерла от пневмонии спустя два года после папиной кончины. Я с бабушкой живу. До революции мы в достатке жили, а теперь тяжко приходится. Бабушка болеет, так что деньги зарабатываю я. Вот за этими яблоками меня женщина одна послала, она актриса, в театре служит. Я ее поручения иногда выполняю, она мне за это немного платит. Я за любую работу берусь, когда у меня выходной. Ну вот, – девушка остановилась возле старого двухэтажного дома, прижала пакет с яблоками к груди, – вот я пришла. Разрешите полюбопытствовать ваше имя?
– Алексей, – Алеша потеребил ворот рубахи.
– А я – Лиля, – девушка протянула худенькую ручку, пожала Алешину мозолистую руку. – До свидания, Алексей.
Алеша Морозов и глазом не успел моргнуть, как девушка с яблоками исчезла, скрывшись за массивной, почерневшей дверью.