- -
- 100%
- +
– Варьку вашу никто еще не сватал? – ясноглазый глянул на товарища.
– Витька Шишкин сватался, – крепкая спина напряглась, мускулистые руки истово заработали пилой. – Теперь стороной наш дом обходит.
– Ты так всех женихов от девки отвадишь, – ясноглазый покачал головой. – Шишкин, ясно дело, у вас с ним с детства ненависть, с той поры, как ты ему ножом отметину на щеке оставил. Да только помимо Витьки в деревне еще парни есть, которые к Варьке твоей неровно дышат.
– Ты об себе что ли, Санька?
– Ну почему об себе… – ясноглазый с силой налег на ручку пилы. – А если и об себе? Чего с того? Ты ж ко мне по-дружески…
– Степан! Степа-ан! Подь сюды-ы!
Парень, что стоял к Макару спиной, оглянулся. Был он жуть как хорош собой. Черные глаза его были, точно два глубоких омута. Взгляд этих черных глаз был необычайно пронзителен и наделен какой-то не по годам сумасшедшей внутренней силой. Вытирая о штаны руки, Степка Морозов, а это был он, зашагал к отцу. Шел Степка чуть прихрамывая на правую ногу, что ни в коем разе не ущемляло его и не уродовало. Напротив, эта чуть прихрамывающая Степкина походка еще более добавляла ему мужской силы. И еще, несмотря на хромоту, шел Степка стремительно, будто разрезая собой воздух. Курчавые смоляные волосы, немногим длинней, чем у парней положено, развевались на ветру.
– Берись и налегай шибче, – Макар взялся за ручку пилы с одной ее стороны, на вторую указал взглядом Степке. – В конце недели надо нам с тобой дом починить, крыша совсем прохудилась. А после праздников начнем баню новую ставить.
В это время за спиной у Макара послышался топот копыт, и на поляну ворвалась кобылица, которую тут же потянула за узды всадница лет семнадцати. Черные, точно две переспелые вишни, глаза ее озорно горели. Раскрасневшиеся щеки пылали, растрепанные смоляные волосы, не прибранные в косу, прыгали вдоль спины кудрявыми волнами. Оттого ли что девушка была черноглаза, а смоляные ее волосы были вольно распущены или оттого, что была на ней цветастая кофта и яркая юбка, но было в девушке что-то цыганское. Яркое и страстное, смелое и горячее.
– Варька! Варька приехала, мужики! Стало быть, время обеда!
Мужики, оставив работу, заспешили к деревьям, под которыми стояла подле огромного котла тучная мордатая баба.
– Варька… – Макар отложил пилу, зашагал к дочери, нахмурив брови. – Опять прискакала. Сколько раз тебе говорил, не вози нам из дому еду, мы со Степкой вместе со всеми мужиками щей колхозных похлебаем!
– Не выйдет ничего у тебя, батя! – Варька спрыгнула с лошади, скинула с плеча мешок, что все это время болтался у нее за спиной. – Как возила, так и буду возить!
– Упертая ты девка, Варвара, – Макар перестал хмурить брови, оттаял, потрепал дочь по волосам. – Ну хоть бы, как все девки косу заплетала, а то ходишь простоволосая. Ты ж не ведьма и не русалка.
– А, может, ведьма и русалка! – Варька засмеялась, помахала рукой ясноглазому парню, что таращился на Варьку, с тех пор как она на поляне появилась. – Санька! Давай быстро, к нам! Я вареников с картошкой наварила, вместе с миской слопаешь!
– Опять ты его… – Степка сел на траву, глянул на Варьку колюче.
– Жалко тебе вареников что ли? – Варька фыркнула, плюхнулась на траву, вытащила из мешка чугунок и миски. – Он же товарищ твой…
– Дядь Макар… – Санька, тот самый ясноглазый парень, подошел к Морозовым, сел на траву возле Макара. – Дядь Макар, можно, я вашу Варьку на лодке в праздники покатаю?
– Катай, – Макар отломал ломоть хлеба, протянул его Саньке. – Ты парень не хулиганистый. Тебе разрешаю.
Степка при этом вскочил на ноги.
– Ты чего, Степка? – Варька засмеялась, тряхнула курчавой головой. – Оса тебя ужалила?
– Не разрешаю я тебе, Санька, Варьку на лодке катать, – Степка, чуть прихрамывая, зашагал к лошади. – Сам ее покатаю!
– Ты куда? – Варька поднялась с колен, уставилась на Степку. – А вареники?
Степка, сверкнул на Варьку колючим взглядом, ударил лошадь по бокам и галопом помчался прочь с поляны.
II
Уральский город.
– Алёнка-а! Алёнушка, душа моя, посмотри, что я тебе принес!
Огромное зеркало с массивной бронзовой рамой и шестью канделябрами по обе его стороны поймало отражение тщательно причесанного, гладко выбритого, облачённого в добротный полосатый костюм гражданина, что прижимал к груди небольшую золотистую коробочку. Глянув на себя в зеркало и поправив при этом галстук, гражданин, а был это директор драматического театра Павел Аркадьевич Бабахин, быстро зашагал в гостиную.
В большой и светлой гостиной посреди всевозможных изысканных шкафчиков, этажерок, кресел, картин, больших напольных ваз и статуэток стояла шелковая тахта, на которой лежала молодая женщина. Волосы ее были подколоты на затылке шпильками и мягкими золотистыми локонами спадали на округлые, необычайно женственные плечи. Одета она была в легкое платье цвета чайной розы. Закинув ногу на ногу и покачивая верхней из них, на которой едва удерживалась пальчиками домашняя туфелька, женщина, чуть сдвинув тоненькие бровки, внимательно читала какие-то бумаги. Несмотря на ухоженность женщины и яркую, окончательно созревшую красоту, догадаться, что это была за женщина, сложности не составляло.
– Алёна, взгляни-ка…
Бабахин подошел к Алёнке, присел рядышком на тахту.
– Паша, я же тебя уже просила, – Алёнка отложила бумаги. – Не называй меня Алёной.
– Хорошо, Леночка, больше не буду, – Бабахин протянул коробочку Алёнке, уставил на нее свои дьявольски горящие глаза. – Ну, открывай, Златовласка…
Алёнка взяла коробочку, открыла ее, достала из нее бриллиантовые сережки тут же кинулась к Бабахину на шею.
– Паша! Красота какая, ведь я же о таких как раз мечтала!
Бабахин прижал к себе Алёнку, растянул в довольной улыбке рот, растаяв при этом точно мороженое в бане.
– Пьесу прочитала?
– Прочитала, – Алёнка отстранилась от Бабахина, погладила его по плечу. – Только там у этой героини слов совсем мало. Мне, конечно, так легче. Меньше слов учить придется, только на сцене в этом спектакле я буду всего три раза появляться.
– Детка моя, нельзя же сразу в дамки. Начнем с малого, чтобы потом прийти к великому, – Бабахин откинулся на подлокотник тахты, достал из нагрудного кармана пиджака портсигар, сунул в рот папиросу.
– Ты когда старую суку из театра выкинешь? – Алёнка взяла из рук Бабахина папиросу, сделала затяжку, выпустила колечками дым.
– Ты про Томку Суслову? – Бабахин хохотнул.
– А у тебя в театре еще одна старая сука есть, о которой я не знаю? – Алёнка нацепила новые сережки, хитро прищурилась, щелкнула Бабахина по носу.
– Ну и бестия же ты! Просто сущий черт в юбке! – Бабахин захохотал от души, сотрясая животом, хватая Алёнку за коленки. – Собирайся, детка, вечером на очередной чудовищный партийный концерт пойдем! Отметиться там непременно надо!
III
– Вчера у профессора Бельского на операционном столе человек умер…
– Бельскому нынче семьдесят два года стукнет, возраст уже преклонный.
– К глубочайшему сожалению, факт. А какой светила был, выдающийся хирург. После Пирогова один у нас такой. Жаль Андрея Лаврентьевича, равных ему не будет.
– Слышал, он ученика своего на замену готовит…
– Ты про Морозова?
– Про него.
– Очень способный молодой человек. Только ни Пироговым, ни Бельским не быть ему никогда.
– Как знать, как знать.
Разговор этот вели два пожилых доктора, что вышагали в этот час вдоль длинного коридора больницы. В то время как два доктора миновали коридор и скрылись за дверью одной из палат, в соседней палате сосредоточенно глядя на черную вздутую конечность, что была когда-то здоровой ногой, выносил свой медицинский приговор молодой доктор Алексей Макарович Морозов. Изменился Алеша сильно. Ранее и без того умные и внимательные глаза его обрели нынче глубочайшую ученую мудрость, а весь внешний облик, утратив деревенскую простоватость, обрел чрезвычайную интеллигентность. К тому же за годы обучения зрение у Алеши весьма подпортилось и оттого на носу его красовались теперь новенькие круглые очки в тонюсенькой металлической оправе.
– Гангрена. Готовьте к операции, будем ампутировать.
Алеша накинул на пораженную конечность простынь и быстро вышел из палаты.
Посреди темного больничного коридора стояла одинокая фигура. Маленькая, остренькая. Едва Алеша зашагал по коридору, фигура тут же обрела движение, медленно двинулась навстречу Алеше.
– Добрый день, Андрей Лаврентьевич, – Алеша почтительно склонил голову.
– Ну, кому этот день добрый, а кому нет.
Фигура обрела очертания профессора Бельского, правда, совсем состарившегося и совсем заострившегося, внимательно глядящего на Алешу и теребящего в руках старенькие очки.
– Я уже слышал, очень сожалею, – Алеша подошел к профессору, который тут же зашагал по коридору, дыша на стеклышки очков и протирая их батистовым платком. Глянув на профессора, Алеша продолжил. – Пациент был весьма преклонного возраста, оттого не выдержал сложной операции.
– Хирург тоже был весьма преклонного возраста и оттого ему пора честь знать, – Бельский нацепил на нос очки, сунул в карман платок.
– Андрей Лаврентьевич, зачем же вы о себе так, – Алеша посмотрел на профессора несколько обеспокоенно.
– Алеша, ото всюду нужно уходить с гордо поднятой головой. Я такую возможность упустил и мне придётся уйти с поджатым хвостом, – профессор сцепил острые пальцы, хрустнул костяшками.
– Андрей Лаврентьевич…
– Достаточно обо мне. Я ведь дожидался вас не с этой целью, – профессор взял Алешу за локоть. – Я по-прежнему буду возглавлять больницу, но все мои операции теперь будете проводить вы.
– Я? – Алеша, точно в юности покраснел.
– Вы! А кто еще? У меня, кроме вас, больше никого нет, – профессор пожал плечами. – И не нужно так смущаться, точно я вам что-то постыдное предложил. Вы, Алексей, наделены уникальным врачебным талантом, и талант этот я в вас разглядел еще десять лет назад. Так что не скромничайте, мой друг, а готовьтесь к серьезной работе.
Алеша кивнул, рот его, точно в юности разъехался от уха до уха.
Когда Алеша Морозов вышел из больницы в больничный двор, на улице светило солнце. На одной из лавочек, что стояли в глубине больничного сквера, сидела молодая женщина. У женщины была коротко стриженная и уложенная в завитки прическа. Одета она была в простенькое, но не лишенное изящества крепдешиновое платье. В руках у женщины была книга, которую она внимательно читала, сосредоточенно водя пальцами по странице. Вокруг молодой женщины расхаживали пузатые голуби, клевали крошки недоеденной булочки, что десятью минутами ранее пожертвовала им читающая женщина. Завидев женщину, Алеша совершил странный маршрут, вместо дорожки шагнул на траву, сорвал с клумбы лиловую маргаритку, стремительно обошел скамейки, оказавшись тем самым позади молодой женщины. В следующую минуту Алеша положил маргаритку на страницу раскрытой книги и поцеловал молодую женщину в макушку.
– А-ах… – женщина вздрогнула, обернулась и тут же засмеялась. – Доктор Морозов, неприлично ходить по газонам и срывать с клумбы цветы!
– Лиля… – Алеша поправил очки, рот его расползся от одного уха до другого. – Мне кажется, я жутко по тебе соскучился.
– Ты сияешь, точно новенький пятак! – Лиля снова засмеялась, взяла маргаритку, погладила ее мохнатую шапочку. – Живо признавайся, что за радость у тебя случилась!
– Мне кажется…
– Опять тебе кажется! Алеша, не томи меня, – Лиля дернула Алешу за руку. – Я жутко любопытная, ты же знаешь!
– Не перебивай меня, Лилия Михайловна, – Алеша обнял Лилю за плечи. – Мне кажется, я очень хочу, чтобы ты стала моей женой.
– Ну, наконец-то…
Лиля зажмурилась от счастья, рот ее расплылся от уха до уха, один в один, как у Алеши.
IV
Многовековые уральские горы окружали кольцом дикое поле, сплошь усыпанное какими-то белыми цветами да ромашками. В розовом небе кружились горлицы, вдоль поля стелился молочный пушистый туман, до одури пахло сочной травой и полевыми цветами. Ветер свистел в ушах, трепал смоляные волосы. И звучал топот копыт, вторя бешеным ударам сердца. Варька со Степкой скакали галопом по полю.
– Ты где лошадь взяла?
– У председателя! Сказала, что Иван Андреич во Фряново книги велел отвезти!
– Наврала, а ежели узнает?
– А я Колокольцеву сама желанье изъявила книги отвезти! Да я уж отвезла их!
– Поскакали к горам?
– Поскакали!
Высокая отвесная скала тонула своим подножьем в реке. Вода в Шайтанке с высоты скалы казалась совсем черной. Впереди висело кровавое закатное солнце, слепило своим тревожным светом глаза. Степка спрыгнул с лошади, приземлив на землю сначала одну, затем другую ногу. Отпустив коня, Степка подошел к Варьке. Варька перекинула на одну сторону обе ноги, приподняла подол широкой цветастой юбки, хотела было спрыгнуть наземь, но председательская кобылица вдруг брыкнулась и ни с того ни с сего рванула вперед. В следующую секунду Варька слетела с лошади, но тут же была подхвачена крепкими Степкиными руками.
– Бешеная кобыла, не то, что наш Вороной! – Варька засмеялась звонко. – Кабы не ты, я бы наземь грохнулась!
Внезапно Варька умолкла. Отчего-то замерла, широко раскрыв глаза.
Степка смотрел на Варьку как-то странно, прерывисто при этом дыша, не выпуская сестру из объятий.
– Степ, ты чего? – Варька неожиданно смутилась. Едва слышно прошептала. – Чего это ты, Степа…
Затем поддавшись какой-то непонятной силе, совсем не соображая, что творит, Варька вдруг наклонилась к Степкиному лицу и уткнулась губами в горячие Степкины губы. В следующую секунду, разом придя в себя, точно на него ушат ледяной воды опрокинули, Степка отпихнул Варьку, кинулся, чуть прихрамывая, к отцовскому жеребцу, вскочил на него и помчался догонять ускакавшую председательскую кобылицу.
V
Прима городского драматического театра Тамара Кирилловна Суслова стояла подле большого напольного зеркала, что находилось в небольшом вестибюле, расположенном рядом с гримерными комнатами артистов. На Сусловой было чудесное платье в легких воланах нежнейшего голубого кружева, что смастерила для нее одна из лучших портних города. Оглядев себя со всех сторон, Суслова поправила изящной рукой высокую, тщательно уложенную прическу и в этот момент где-то совсем рядом раздался звонкий голос.
– Превосходное платье!
Суслова вздрогнула и тут же лицо ее заметно напряглось, оттого как в зеркале появилась молодая особа с золотистыми волосами и ясными, смеющимися, несколько нагловатыми глазами. Особа достала из маленького ридикюля губную помаду, принялась подкрашивать губы.
– Можно подумать, вам зеркал в театре не хватает, – Суслова закусила губы, потеребила пуговку на платье.
– А вам жалко? Или вы боитесь, что мы, глядя в одно зеркало, в одного мужчину влюбимся, – Алёнка, а это была именно она, улыбнулась сладко, растянув в улыбке ярко напомаженные губы. – Ну, так не беспокойтесь, мы с вами уже давно в него влюбились. А платье, ей богу, превосходное и цвет изумительный, очень вам к лицу…
– Правда? – Суслова отпустила пуговицу, разгладила складки платья.
– Очень, очень вам идет этот цвет, – Алёнка всплеснула руками, точно на сцене, затем наклонилась к Сусловой и прошептала ей в ухо. – Вот только не с вашей фигурой модели такие носить.
Застучав каблучками по коридору, Алёнка крикнула, не оборачиваясь.
– Вы поменьше нервничайте, Тамара Кирилловна! Не то от нервов кушаете много! Вы, разумеется, уже не девочка, фигуру прекрасную иметь. Только фигура у вас страдает не от лет, а от котлет!
Стук каблучков затих. Громко захлопнулась дверь Алёнкиной гримерной.
– … Уж у нас ли, кажется, вам, странным, не житье, а вы все ссоритесь да перекоряетесь; греха-то вы не боитесь. Да… Все ссоритесь да перекоряетесь, греха-то вы не боитесь. Нет, ни так, иначе… Вы все ссоритесь да перекоряетесь, греха-то вы не боитесь…
Алёнка, сидя напротив зеркала, припудрила пуховкой нос, уткнула взгляд в лежавшую на туалетном столике пьесу.
– Отчего ж вам так много? Нет, тут иначе сказать надо… Отчего ж вам так много?! Отчего ж вам…
В этот момент в дверь гримерной постучали.
– Кого там принесло? Репетирую! – Алёнка отложила пуховку, поправила волосы. – Ну, заходите, раз пришли!
Дверь гримерной комнаты распахнулась, и на пороге появился Алёнкин брат Алеша, из-за плеча которого выглядывало лицо симпатичной молодой женщины с короткой, по моде стриженой прической. Глядя на сестру, Алеша расплылся в улыбке, совсем как юности. После чего уже, как взрослый, поправил круглые очки в тонюсенькой металлической оправе.
– Бог мой! Алеша?! Алешка-а!!!
Алёнка тут же вскочила со стула, кинулась к брату, повисла у него на шее. Затем отстранилась от него и уставилась с вопросом на молодую женщину.
– Познакомься, это Лиля, – Алеша приобнял Лилю за плечи, пропустив ее вперед. – Это моя…
– О, Боже! Вот как?! А я уж думала, что брат у меня – евнух! Я думала, он только больных резать умеет! – Алёнка театрально всплеснула руками, засмеялась звонким заразительным смехом. – Да вы садитесь, садитесь на диван, чего ж вы стоите?
– Мы уже несколько лет с Алешей общаемся, – Лиля присела на диван, улыбнулась. – Только он почему-то знакомить меня с вами не спешил. Полагаю, ждал, пока созреет его решение. А зрело его решение чрезвычайно долго, я уже всякую надежду потеряла.
– Решение? – Алёнка глянула на Алешу. – Какое решение? Алешка, да ты никак надумал…
– Жениться, – Алеша кивнул, закинул ногу на ногу, поправил очки. – Свадьбу хочу в родной деревне сыграть. Так что готовься, Алёнка, к скорой встрече с родней.
– Нет… – Алёнка тряхнула головой, да так, что подпрыгнули золотистые локоны. – В деревню? Нет… Нет-нет… Кого я там не видела… А впрочем… – Алёнка прищурила глаза. – А впрочем, почему бы нет?
Присев на стул подле гримерного зеркала, Алёнка глянула на собственное отражение, улыбнулась странною, загадочной улыбкой.
– Может, оно и пришло, это время.
VI
Хищные отвесные горы отражались в темной глади Шайтанки, на которой играло солнечными зайчиками яркое рассветное солнце, что поднималось в этот утренний час из-за горных вершин. Встречая новый день, пели на все голоса птицы, кукарекали во дворах Старой Шайтанки петухи, мычали в ожидании утренней дойки коровы.
Варька Морозова прополоскала в речной воде белье, крепко его отжала, кинула в деревянное корыто и тут же опустила в воду очередную постирушку. Была Варька простоволосая, смоляные волосы, перекинутые через плечо, доставали до пояса юбки, плотно обхватывающей узкую талию. Из-под выреза Варькиной рубахи выглядывала округлая грудь, из-под подола широкой цветастой юбки торчали босые ноги.
– Варька-а! Ты бы так не нагибалась, ни то, глядишь, у тебя из рубахи кой-чего повыскакивает! Я ж тогда в воду грохнусь!
Варька подняла глаза, откинула с лица кудрявую прядь.
Вдоль Шайтанки плыла лодка, на которой, усердно работая веслами, сидел ясноглазый парень, похожий на молодого Васнецовского богатыря, он же, Санька Жуков.
– А ты, Санька, глазелки свои не расшеперивай! – Варька засмеялась, кинула в корыто постирушку, вытерла о юбку мокрые руки. – Ты куды это с утреца пораньше?
– Да заместо отца порыбачить, – Санька оставил в покое весла, лодка застыла на воде. – Спину у него прихватило, второй день лежит, с печи не встает. Завтра я тебя, Варька, на лодке покатаю!
– Покатает он меня на лодке! Ты гляди-ка на него, – Варька фыркнула, засмеялась, вскинула голову. – Да, может, я не захочу!
– Вот завтра и поглядим, захочешь ты, али нет! – Санька захохотал, навалился грудью на весла, отчего лодка быстро заскользила по воде.
Варька зачерпнула ладонями речную воду, сполоснула лицо, утерла его подолом юбки, после чего взяла корыто с постирушкой и зашагала ко двору дома.
VII
Во дворе дома раздавались удары молотка. Макар Морозов стоял на досках, стуча молотком по крыше новенькой бани. Тут же на крыше сидел его сын Степка, устанавливал на бане печную трубу. Варька, завидев отца с братом, улыбнулась, тут же направилась к ним, с любопытством глядя на баню.
– Бать, скоро ли в бане мыться будем? А то я все в речке, да в речке, – Варька засмеялась. – Точно цыганка чумазая хожу!
– А ты, Варюха, что чумазая, что не чумазая, все равно, точно цыганка. В следующую субботу все готово будет, вот тогда помоешься да попаришься, – Макар сунул в рот гвоздь.
– Степ, ты, гляди, с крыши-то не свались! – Варька перевела взгляд на брата, в глазах ее появилось беспокойство. – Жуть, как уселся на крышу! Глядеть на тебя страшно!
– А ты не гляди, – Степка сверкнул на Варьку глазами и тут же отвернулся, продолжив работу. – Не свалюсь, ежели не накаркаешь.
– Шла бы ты, Варвара, – Макар покачал головой. – Не мешала бы мужикам работать.
– А то и поглядеть на вас нельзя! – Варька засмеялась.
Степка в это время стащил с себя мокрую рубаху, утер пот и тут же снова принялся за дело. Варька перестала улыбаться, замерла, прижимая к животу корыто, вытаращилась на крепкую голую Степкину спину, на широкие, мокрые от пота Степкины плечи, на руки с округлыми, при каждом движении гуляющими мускулами.
– Поди вон, матери хлев почистить помоги, – Макар глянул на Варьку. – Слышь, чё говорю?
Варька все так же завороженно таращилась на Степку. Щеки ее при этом пылали, глаза блестели странным горячим блеском.
Макар вытащил изо рта гвоздь, почесал затылок, нахмурил брови.
– Варвара, ты никак оглохла?!
– А?! Чего, батя? – Варька вздрогнула, перевела взгляд на отца.
– Чего-чего! Ступай, матери помоги! – Макар заорал на весь двор, после чего принялся колотить молотком, с истовой силой ударяя по гвоздям.
Варька, прижимая к животу корыто, кинулась к дому.
VIII
Операционная была совсем маленькая, и воздух в ней был неимоверно спертым, отчего дышать было крайне тяжело. И без того спертый воздух с трудом проникал сквозь марлевую маску, что наполовину скрывала Алешино лицо. Алешины глаза смотрели на вскрытую брюшную полость пациента внимательно и сосредоточенно, руки, стягивающие нитками разрез, работали уверенно и ловко. Закончив операцию, Алеша вымыл руки, быстро вышел в коридор, стащил на ходу марлевую маску.
– Просто нечеловеческих усилий стоит мне поход мимо стен операционной комнаты…
Заслышав за спиной голос, Алеша тут же обернулся. По коридору, шаркая башмаками, шагал старенький профессор Бельский.
– Добрый день, Андрей Лаврентьевич, – Алеша чуть склонил в почтении голову.
– Да какой там день, вечер уже, Алеша, – профессор сцепил руки, хрустнул костяшками острых пальцев. – Вы сегодня весь день в операционной провели, не заметили, как вечер наступил. Устали, я вижу.
– Да нет, ну, что вы, – Алеша улыбнулся. – Это ли усталость.
– Не лукавьте, Алексей, я же вижу. А потом, по себе помню, – Бельский вдруг остановился, посмотрел на Алешу. – Разрешите мне к вам в операционную иногда заходить. Я совсем бесшумно ступать буду и, не дыша, в уголочке стоять.
– Андрей Лаврентьевич, разумеется, – Алеша стащил с головы шапочку. – Приходите в любое время.
– Не могу от этого желанья удержаться, – профессор улыбнулся несколько виновато. – Каждый день, едва вы оперируете, нет-нет да тащу к операционной свое тело и, точно кот ученый тут прогуливаюсь. Видимо, меня как убийцу на место преступленья тянет.
– Андрей Лаврентьевич, – Алеша глянул на Бельского. – Вы столько лет у операционного стола провели… вам теперь без хирургии, вроде как без кислорода.
– Это точно. Раньше вы у меня за спиной стояли, каждому моему движению внимая, теперь я ваше место займу… Ну а вы, соответственно, мое. Впрочем, вы его уже заняли, – Бельский грустно засмеялся, погладил остренькую седую бородку. – Вы, Алеша, уникальный хирург. Вы себе даже и не представляете, что ждет вас в медицине. Какого уровня хирургом вы будете, и как громко прозвучит ваше славное и доброе имя. Ну, все, больше ничего вам не скажу, и слова мои позабудьте. На том, до завтра.
Бельский развернулся и шаркающей походкой чрезвычайно пожилого человека, зашагал по коридору. Алеша еще несколько минут стоял и смотрел профессору вслед, и дико хотелось его догнать и крепко обнять, точно родного. Только делать этого нельзя было, невозможно было нарушать правила приличия, которые так уважал профессор Бельский.
Выйдя на улицу, Алеша первым дело вдохнул полной грудью воздух, затем усадил покрепче на нос круглые очки и быстро зашагал по дороге. Погрузившись в глубокие раздумья, Алеша не сразу услышал за спиной тонюсенький голосок.
– Дяденька доктор! Погодите! Дяденька доктор!
Очнулся Алеша от раздумий лишь тогда, когда маленькие цепкие пальчики схватили его за рукав пиджака. Алеша тут же обернулся и с удивлением уставился на мальчишку, что припрыгивая, точно заводной заяц, вышагивал по правую Алешину руку. Мальчишке было лет шесть, не больше.