Отчий берег

– Дяденька доктор, это ваше? – мальчишка сунул Алеше какую-то бумажку.

Алеша поправил очки, уткнул в бумажку нос. Бумажка оказалась старым, пожелтевшим рецептом, что некогда выписал некой Хромовой Зое Петровне начинающий доктор Морозов. Свою подпись и свой почерк Алеша, разумеется, сразу опознал.

– Не то что бы мое… – Алеша посмотрел на мальчишку с легким недоумением. – Это некой Хромовой Зои Петровны, но выписывал этот рецепт точно я. Правда, лет шесть назад, на заре моей медицинской практики.

– Хромова Зоя Петровна, это моя тетя, – мальчишка потер чумазый нос. – Вы тогда ее от болезни излечили, и она вам в ножки кланяется. Весной, правда, она с лестницы свалилась, да так ушиблась, что теперь лежит и помирает. И помрет, ежели вы к ней не придете и не спасете ее, бедняжку. Она на вас, точно на икону молится. Пойдемте со мной к ней, – мальчишка вцепился в рукав Алешиного пиджака, потянул его за собой.

– Да как пойдем? Милый мой, не могу я, у меня сегодня крайне тяжелый день был. Я выдохся на сегодня. И к тому же меня моя невеста сейчас… – Алеша вдруг запнулся, смутился, точно в юности, после чего взял мальчишку за руку и решительно зашагал с ним по дороге.

XIX

Дарья Морозова подцепила вилами сено, кинула его наземь подле коровьего стойла, затем, взяв в руки ведро и подоткнув за пояс подол длинной юбки, зашагала к сараю.

Сарай был полон всякой хозяйственной всячины: были тут какие-то мешки, старые крынки да тазы, плетеные лукошки, древняя прялка, некогда принадлежавшая Дарьиной прабабке, панцирная сетка от давно развалившейся кровати, отсыревшая детская люлька, в которой спал еще первенец Алешка, старые вилы, лопаты и прочий рабочий инструмент хозяина. Намочив в ведре тряпку, Дарья принялась протирать всю эту немудреную утварь, смахивать со стен узорчатую паутину.

– На кой ты рухлядь всю эту чистишь? – в сарай, хрустя сухарем, заглянул Макар. – Повыкидывать тут все давно пора.

– Тебе лишь бы все повыкидывать, – Дарья взяла с полки лукошко, сдула с него пыль, громко чихнула. – А ежели чего понадобится?

– Да что нам тут понадобится? Вон та люлька? – Макар вошел в сарай, кивнул на Алешину люльку. – Кроме Алешки в той люльке никто из детишек наших спать не пожелал. А ведь я ее своими руками мастерил. Нет, пожалуй, люльку выкидывать жалко.

– Вот и я тебе про то же, – Дарья кивнула. – Каждая вещь тут чем-то сердцу дорога. Куды ж ее выкинешь? Я, может, сарай этот более всего в доме нашем люблю. На душе мне тут покойно. Ты мне тут под потолок полочки повесь, и крюк мне вбей, я тут мясо подвешивать буду, что бы на зиму нам вяленое было.

– Сделаю, – Макар кивнул, дожевав сухарь, стряхнул с подбородка крошки. – А куды Варвара наша подевалась?

– Да с Санькой Жуковым на речку убежала, – Дарья протерла маленькое оконце, сквозь которое в сарай пробивался косой закатный луч, что разрезал своим светом пыль, клубившуюся в воздухе.

– Надо ее поскорей за Саньку замуж отдавать, – Макар подпер спиной стену, сунул в карманы штанов руки. – Как свататься станет, так без разговоров всяких ее и отдам.

– Да куды ж! Господь с тобой, Макар, – Дарья махнула рукой. – Рано ей еще.

– Куды ж рано, – Макар нахмурился. – На Степку сегодня так пялилась, что меня стыдоба аж до костей пробрала.

– Иди ж ты?! На Степку? – Дарья было засмеялась, но вдруг разом умолкла, отвернулась от мужа, принялась тереть тряпкой старый таз.

– В том оно и дело, что на брата родного, точно на мужика пялилась, – Макар нахмурился, достал из кармана штанов самокрутку, сунул ее за ухо. – Я едва глаза ее увидал, чуть с крыши бани наземь не грохнулся. Скороспелая девка у нас с тобой, кровь у нее, видать, шибко горячая. Замуж ее немедля отдавать надо.

– Ну, тоды да… – Дарья, не поворачиваясь к мужу, кивнула головой.

В глазах у Дарьи затаился испуг.

X

Мальчишка крепко держал Алешу за руку. А еще он то и дело заглядывал Алеше в глаза, точно хотел убедиться, все ли в порядке, не передумал ли Алеша. Вдвоем они миновали улицу, на которой не было ни единого фонаря, отчего тонула она в сумерках позднего вечера, после чего свернули во двор старенького двухэтажного деревянного дома. Затем вошли в подъезд с покосившимся крыльцом, стали спускаться вниз по жалобно скрипящим ступеням.

– У нас квартира в подвале, – мальчишка остановился на секунду, встал на цыпочки, заглянул Алеше в лицо, затем двинулся дальше, потянув Алешу за руку. – Вы, дяденька доктор, не пугайтесь, у нас света нету. Тетя моя, бедняжечка, вот с этих самых ступеней и свалилась, глаза у нее плохо видят.

– Мне кажется, я тут уже был, – Алеша прищурился, поправил очки.

– Ну, так и я вам про тоже. Были вы у нее. Давно только были, – мальчишка положил Алешину руку на худенькое свое плечо. – Вот так за меня держитесь, крепко держитесь, слышите, а то, упаси боже, еще навернетесь. А я тут каждую ступеньку, как родную знаю.

– Тебе сколько лет? – Алеша улыбнулся. Мальчишка явно ему нравился.

– Шесть лет мне скоро. Только когда у меня день рождения, я не знаю. Тетя говорит, скоро. Мне только один раз на день рождения подарок дарили. Дедушка дарил, пряники сахарные, но дедушка уже умер. Держитесь крепко, еще три шага, и будет наша дверь.

Заскрипела дверь, где-то внутри квартиры затрепыхалось от сквозняка пламя свечи.

– Тут уже светлей. Проходите. Только не споткнитесь, тут доски лежат, это моя тетя весной себе на гроб припасла. Если помрет, чтоб гроб ей сколотили, она про это все время думает. Но она ведь не помрет, правда, вы же ее вылечите? – мальчишка посмотрел с надеждой на Алешу. Алеша молча кивнул.

Комната была достаточно большая, но почти пустая. Стол с двумя стульями, деревянная этажерка, старый комод и две кровати, на одной из которых лежала женщина лет шестидесяти. Растрепанные седые волосы, мягкие черты лица, большие, чуть навыкате глаза с обеспокоенным, пугливым выражением, какое бывает у людей, которые немного не в себе.

– Вы пришли, Алексей Макарович… – женщина оторвала от подушки голову. – Я же вас все эти годы вспоминала, только найти вас никак не могла. А на днях мне приснилась наша старенькая Библия. Я ее соседке Ирине Антоновне на небольшой мешок картошки два года назад выменяла. Тимка ко мне Ирину Антоновну привел, я ей и говорю, дайте срочно мне мою Библию! Она ее принесла, я ее открываю, а в ней рецепт ваш. Господи, как я обрадовалась! Читаю: Морозов Алексей Макарович. Я Тимке говорю, обойди все больницы, найди мне этого доктора. Вы же мне жизнь когда-то спасли.

– Я вас помню, – Алеша взял стул, поставил его рядом с кроватью, присел на него. – Что вас сейчас беспокоит?

– Беспокоят меня ноги. В коленях не сгибаются, как упала, видать, ноги переломала, – женщина откинула старое ватное одеяло.

Алеша склонился над женщиной, ощупал ее ноги.

– Переломов нет, обе ноги целы. У вас, судя по всему, артрит, – Алеша открыл саквояж. – Я сейчас напишу, чем вам его лечить.

– Ну вот, тетя Зоя, ты не помрешь, – мальчишка выглянул из-за плеча Алеши, что-то стряхнул с его плеча, заботливо оглядел Алешину спину.

– Тимофей, ты ведешь себя сейчас крайне невоспитанно, – женщина нахмурилась. – Отойди от доктора, сядь за стол и поешь каши, которую тебе сварила Ирина Антоновна.

– Кашу эту я съел еще вчера, – мальчишка отошел от Алеши, присел на корточках в углу комнаты.

– Ну тогда съешь чего-нибудь другое, – женщина откинулась на подушке. – Хлеба съешь.

– Хлеба нет. И чего-нибудь другого тоже нет, – мальчишка почесал чумазый нос. – У нас вообще ничего нет. Никакой еды.

– Так, вот тут я вам все написал, – Алеша встал, положил на стол рецепт. – Я к вам завтра зайду. А сейчас я вынужден спешить. И еще, – Алеша подошел к мальчишке, наклонился, взял его за руку. – Вашего Тимофея я заберу на часик, если вы не против.

Через несколько минут Алеша и мальчишка по имени Тимофей шагали уже по улице.

– А куда вы меня ведете? – мальчишка, припрыгивая точно заводной заяц, с любопытством заглянул Алеше в глаза.

– К себе домой, – Алеша посмотрел на мальчишку.

– А зачем? – мальчишка шмыгнул чумазым круглым носом.

– Затем, чтобы накормить тебя и передать еды для твоей тети, – Алеша достал из кармана платок, вытер мальчишке нос. – Ведешь ты себя, Тимофей, совсем как взрослый, а нос у тебя чумазый и сопливый.

– Имя Тимофей мне совсем не нравится, зовите меня Тимкой, – мальчишка улыбнулся. Глаза у него сияли, точно две звездочки.

– Хорошо, понял тебя. Держи, Тимка, платок, будешь нос им вытирать. – Алеша протянул мальчишке платок, улыбнулся, точно в юности, от уха до уха. Мальчишка все больше нравился Алеше.

XI

Алёнка Морозова лежала на диванчике и рассматривала театральную афишу. На афише была изображена Суслова в длинном кремовом платье, заламывающая руки и стоящая на коленях перед бородатым мужчиной в сюртуке. Среди фамилий исполнителей была указана Морозова Е., правда, в списке после Тамары Сусловой она значилась седьмой по счету. Алёнка погладила пальчиками собственную фамилию, уставилась на Суслову. Затем потянулась к столику и взяла оттуда золотую перьевую ручку Бабахина. В следующую секунду на лице у Сусловой появилась такая же борода, как у ее партнера по спектаклю. Следом за бородой у Сусловой выросли козлиные рога и огромные, точно у слона, уши. Алёнка откинулась на диванчике и залилась звонким смехом. В соседней комнате, откуда доносились мужские голоса, раздался бас Бабахина.

– Детка моя, чего там у тебя случилось?

– Все хорошо, Паша! Я тут немножко художеством занимаюсь! – Алёнка подрисовала Сусловой усы, как у гусара. – Рисую я, Паша!

– Неужели?! – из соседней комнаты донесся голос художника Дубасова. – Непременно покажите нам свое художество, Елена Макаровна!

– Непременно, только я с вас за просмотр деньги буду брать! – Алёнка подрисовала Сусловой два больших передних зуба, точно у зайца.

– Душа моя, да ты у меня не актриса, а коммерсант!

В соседней комнате раздался дружный мужской смех.

Алёнка отложила перьевую ручку, откинула голову на шелковую подушку. Взгляд ее уткнулся в одну из картин, висевшую на стене. На картине была изображена обнаженная женщина, сидевшая у зеркала и причесывающая длинные волосы. Алёнка прищурилась, затем уставилась на Суслову на афише. Снова уставилась на картину, сдвинула тоненькие бровки. Женщина на картине очень походила на Суслову.

– Ну, надо же, какое сходство… сука старая…

Алёнка вскочила с диванчика, подставила к стене стул, забралась на него, сняла со стены картину. Картина была тяжелая.

– О, боже…

Алёнка спрыгнула со стула, опустила картину на пол. Картина грохнулась о пол, что-то громыхнуло внутри картины. Алёнка перевернула картину. Задняя стенка картины в левом ее углу отошла от подрамника. Алёнка встала, взяла с секретера ножницы, подцепила им дно картины. Через пару минут Алёнкиных трудовых усилий глаза ее округлились и едва не вывалились из орбит. На дне картины лежали завернутые в алый сатин старинные драгоценности. Было там несколько бриллиантовых ожерелий, несколько бриллиантовых и изумрудных подвесок, несколько драгоценных брошей и браслетов. Едва дыша, Алёнка вернула драгоценности обратно, закрыла дно картины, взяла картину, забралась на стул. Едва она повесила картину обратно, как за спиной ее раздался голос.

– Чем это ты занимаешься, душа моя?

Алёнка обернулась. В дверях комнаты стоял Бабахин. Он был явно нетрезв, но глаза его смотрели на Алёнку цепко и настороженно.

– Не нравится мне эта картина, – Алёнка с вызовом вскинула голову. – Хотела ее снять и выкинуть к чертовой матери.

– Вот как? – Бабахин вошел в комнату, пыхнул сигарой. – И чем же тебя эта картина так разгневала?

– Неужели ты не понимаешь? – Алёнка нахмурилась. – Еще скажи, что Дубасов ее не со старой суки Сусловой писал!

– А во-о-от оно что! – Бабахин тут же обмяк лицом, расхохотался от души, подошел к Алёнке, снял ее со стула, задержав при этом в своих объятиях. – Ты моя сахарная! Ревнует Златовласка своего Пашу!

XII

Степка Морозов перевернулся с одного бока на другой, заложил за голову руку, уткнулся взглядом в окно. Там, за окном, висела в черном небе круглая тревожная луна, заливающая мертвым светом двор. За стеной раскатисто храпел отец, посапывала мать. Степка не спал уже третий час. Не выдержав, Степка поднялся с кровати, спешно оделся, бесшумно ступая, вышел из комнаты. По дороге он заглянул в соседнюю комнату и бог знает в который раз посмотрел на пустую Варькину кровать.

Через несколько минут Степка уже спускался к реке. Вода в Шайтанке была спокойна, серебриста от лунного света. Было так тихо, что казалось, будто все вокруг уснуло мертвым сном. Степка прошелся вдоль берега, огляделся. Внезапно где-то далеко раздались голоса и зазвучал смех, от которого у Степки сжалось сердце. Заплескалась под веслами вода, показалась на реке лодка. Степка, чуть прихрамывая на правую ногу, быстро зашагал к зарослям кустарника. Сквозь листву кустарника Степка видел, как причалила к берегу лодка, как сошли с нее на берег Варька с Санькой Жуковым. Санька что-то весело и оживленно рассказывал Варьке, Варька звонко переливчато смеялась. Затем они пошли вдоль берега, Санька обнял Варьку, и они тут же остановились. И воцарилась тишина, от которой еще больше сжалось Степкино тревожное сердце. А потом Санька наклонился и стал целовать Варьку, и она обняла Саньку, запустила в его светлые кудрявые волосы свои руки. Кровь ударила в Степкину голову и тут же, ничего уже не соображая, рванул он из кустов. В следующее мгновение Санька отлетел от Варьки, Варька испуганно закричала, а Степка стал мутузить Саньку, теряя разум с каждым ударом кулака. В какой-то момент Санька вырвался, удар его пришелся Степке прямо в глаз. Степка, точно разъяренный зверь, рванул на Саньку, ударил так, что Санька взвыл, словно раненный волк. Степка снова нанес удар и от этого удара Санька рухнул на землю, и тут же на землю рухнул Степка, схватил Саньку за шею, принялся его душить.

Варька тем временем уже бежала к дому. А еще через несколько минут она уже бежала к реке вместе с отцом. Тараща заспанные глаза, Макар надевал на бегу рубаху.

– Батя! Батя, поубивают они сейчас друг друга!!!

Когда Макар схватил сына и оттащил его он Саньки, лицо Степки было точно месиво кровавое, а Санька, у которого от ударов и глаз было не видать, сплевывал на землю выбитые зубы.

– Да где ж это такое видано… да что же вы, два полудурка, вытворили… да чтобы из-за бабы так друг друга изувечить… в войну врага вот так не изувечивали… – Макар ошалело таращился на сына, вытирая рукавом окровавленное его лицо.

XIII

Лиля поставила на стол тарелку, протянула Тимке ложку.

– Это суп куриный, покушай его. Мне кажется, вкусный получился. Вот, держи хлеб. Когда съешь суп, я тебе…

Внезапно Лиля умолкла, ноги ее подкосились, и она бесшумно опустилась на стул. Главное было не расплакаться. Лиля крепко сцепила пальцы, так, что они побелели, отвернулась от Тимки, не выдержав, снова посмотрела на него и слезы все-таки рванули вон из ее глаз. Тимка ел, как маленький голодный зверек. Руки его, сжимавшие ложку и хлеб, дрожали. Суп он глотал жадно, хлеб заглатывал, не прожевывая. А потом и вовсе отложил ложку и стал пить суп из тарелки. Алеша, который все это время раскладывал на своем рабочем столе какие-то книги, отложил их, не спуская с Тимки глаз, подошел к Лиле, присел рядом с ней на стул.

– Тимка, а, давай, мы кое о чем с тобой договоримся? – Алеша снял очки, положил их на стол, потер близорукие глаза.

– Угу, – Тимка допил последние капли супа, провел ладошкой по тарелке, облизал ладошку, после чего поднял глаза на Алешу. – Ну, давайте, теперь договоримся.

– Давай, ты к нам каждый день будешь кушать приходить? – Алеша глянул на Лилю. Лиля при этом с готовностью кивнула, обняла Алешу за плечи.

– Дяденька доктор, вы серьезно или у вас шутка такая? – Тимка достал из кармана Алешин платок, вытер им круглый нос.

– Серьезно. Я, Тимка, никогда так шучу, – Алеша наклонился к Тимке. – Ты по вечерам к нам приходи, каждый день, понял?

– Понял, – Тимка кивнул, растерянно и изумленно похлопал круглыми глазами.

– А в субботу я с тобой на представленье в кукольный театр схожу, – Лиля поставила перед Тимкой стакан с молоком, положила рядом с ним сдобную булочку.

– Нет, такого просто быть не может… – Тимка откусил булку, вытаращился на Лилю, затем перевел взгляд на Алешу. – Дяденька, тетенька, вы, наверное, ненастоящие. У меня один раз было… мне во сне солдатика мальчик один подарил. Я проснулся, а мальчика и солдатика нету. Потому как были они ненастоящие. Вы ведь тоже не настоящие?

– Господи, – Лиля встала, подошла к Тимке, поцеловала его в нечесаную макушку. – Меня Лиля зовут, а дяденьку – Алеша. Так нас и называй.

XIV

– Матвеевна-а! Ты чего не у Морозовых? Вся деревня нынче у них гуляет!

– Дак пойду и я сейчас, куды ж я денусь!

– Слыхала, сын-то у них дохтор в городе! Известный дохтор, людей режет!

– Иди ж ты, Лешка-то? Ай, молодец!

– И невеста у него – девка городская, нашим девкам не чета, не лыком она у него шитая! Догоняй нас, Матвеевна! Сейчас за нами ешо Протасовы подтянутся!

– Ой, бегу-бегу!!!

Уже третий час, как гуляла Старая Шайтанка в доме Морозовых. Посреди двора растянулся длинный стол, и галдели, веселились, пели, опрокидывали чарки парни и девки, мужики и бабы, старики да старухи. Во главе стола сидели жених с невестой. На Алеше был ладный костюм и галстук, отчего выглядел Алеша взросло и солидно. На Лиле было простенькое белое платье, нежный венок с кружевной фатой украшал Лилину голову. Тут же сидели Макар с Дарьей, Варька со Степкой, дед Лукьян с бабкой Дуней и Алёнка. Напротив них стоял со стаканом в трудовой руке председатель колхоза Грушин.

– Есть такие люди, на которых даже глядеть сердце радуется, оттого как люди эти – гордость наша… нашего колхоза гордость. Оставил ты родную деревню, Алексей, по другому пути ты пошел, но путь у тебя, Алексей, доблестный и славный. Ты, Алексей Макарыч, теперь большой человек в городе, ты теперь жизнь людям спасаешь, и все мы, здесь собравшиеся, дружно гордимся, что наш человек таких высот добился, – Грушин достал из кармана платок, промокнул мокрый лоб, после чего продолжил. – И невесту ты, Алексей, выбрал хорошую, правильную, да к тому ж еще и красавицу. Дорогие наши Алексей и Лилия, совет вам да любовь! Детишек вам побольше и чтобы вы всегда друг о друге заботились и жили в мире да согласии всю свою жизнь!

Грушин вытянул вперед стакан, тут же отовсюду потянулись руки, раздался звон стаканов, грянуло дружное «горько!». Молодые встали, как положено жениху с невестой запечатлели прилюдный поцелуй. Едва они сели, раздались звуки гармошки. Дед Лукьян, сверкая из-под мохнатых бровей шальным, захмелевшим глазом, растянул во всю ширь гармонь. Тут же в другом конце стола заиграла еще одна гармонь, а следом за ней забренчала балалайка. Бабы в несколько голосов затянули свадебную песню. Алёнка Морозова опрокинула рюмку с водкой, стрельнула глазами на другую сторону стола, где сидели Игнат и Катерина Акимовы. Игнат за эти годы заматерел, Катерина заметно раздалась, оттого как ждала ребенка, и живот ее от этого был необъятен. Алёнка столкнулась глазами с Игнатом, поправила вырез яркого модного платья. Игнат прищурился, опрокинул рюмку, наклонился к жене, что-то шепнул ей на ухо. Через минуту они встали из-за стола, направились к калитке. А еще через минуту из-за стола исчезла Алёнка.

XV

– Мой… мой… Господи, да что же ты в сердце моем, точно заноза засел?!

И тишина, и только шумное горячее дыхание и скрип старых досок забора. И снова голос, доносившийся откуда-то из темноты.

– Ты зачем меня караулишь… Я ведь живой мужик… не каменный я… Змея ты, а не баба… змея… Уезжай отсюда скорее, покуда я с тобой беды не наделал…

В зарослях деревьев, куда не могла пробраться мертвым светом круглая луна, стояли Игнат с Аленкой. Прижав Алёнку к забору, Игнат жадно целовал Алёнкину шею, лицо, пылающую жаром грудь в которой бешено билось Алёнкино сердце.

– Я же от тебя сбежала… я же видеть его не могу… Ты все, ты… только о тебе… только с тобой… Игна-а-ат…

Игнат отстранился от Алёнки, чуть пошатнулся, глаза его были хмельны и мутны.

– Дура ты, Алёнка, зачем я тебе?

– А то ты сам не понимаешь. Сердцу ведь не прикажешь, – Алёнка впилась в Игната взглядом, откинула голову, из груди ее, что ходила ходуном при каждом шумном вздохе, вырвался стон. – Игна-а-ат…

Игнат схватил Алёнку, рванул ее на себя, затем прижал к забору, всем телом навалился на нее, с жадностью впился в Алёнкины губы. Руки его при этом стали остервенело хватать Алёнку куда ни попадя.

XVI

– А хто у нас второй опосля председателя? Ась? – дед Лукьян отложил гармонь, пригладил бороденку.

– Понесло родимого по степям, – бабка Дуня поморщилась.

– Хто на колхозных собраниях председателя завсегда напутствует? – дед Лукьян подмигнул председателю хмельным глазом.

– Ты об себе, дед Лукьян, что ли? – Макар захрустел огурцом.

– А об ком ешо, коли не об себе! А ну, цыц всем, Лукьян Потапыч говорить будет! – дед Лукьян ударил по столу рукой, отчего подпрыгнули на нем тарелки.

– Батя… – Дарья покачала головой.

– А чаво батя? Чаво тебе завсегда твой батя? Твой батя у Алешки в роду самый главный, самый старшой чаловек, – дед Лукьян встал. – Лексей, Лилия, вот мы с вашей бабкою пятьдесят годков ужо вместе…

– Ет кто ж тебе, безграмотному, арифметику енту подсчитал? – бабка Дуня стрельнула глазами на деда.

– Молчи, бабка! Ну дак вот… и ругаемся мы с нею, и глядеть друг на друга… тьфу-у… – дед сплюнул сквозь беззубую щелину, – аж глаза мне от нее иной раз будто луком режет… а срослися мы с нею так, будто чудо-юдо мы какое двухголовое, – дед Лукьян помолчал, насладившись воцарившимся молчанием и всеобщим вниманием, после чего продолжил. – Енто я к чяму клоню-то, да к тому, шобы вы, Лексей да Лиля, точно голова да шея были. А хто уж у вас голова, а хто шея будет, енто вам самим решать, тут я вам не указчик.

– За голову да за шею пьем? – бабка Дуня дернула деда за рукав. – За чяво пьем-то, дед?

– Уйди, бабка, – дед Лукьян отмахнулся от бабки. – И ешо… правнуков мне быстрехонько состряпайте, покуда я не помёр!

– Батя, а можно я скажу? – Дарья поправила платок, глянула на отца.

– Етить! Когды енто ты у нас речи за столом толкала? – дед хмыкнул.

– Говори, мама, – Алеша улыбнулся матери. – Говори.

– Я вот про что хочу сказать, – Дарья встала из-за стола, взяла в руки стакан. – Я речи держать не особо умелая… но сегодня скажу… Для каждого из нас земля родная, отчий берег – он один единственный, на всю жизнь он ему, точно отец и мать. И ежели ты этот самый берег покинул, то забывать об нем никак нельзя. Оттого как тут все предки твои жили, оттого как тут схоронены они… берег этот и слезы их видал и радость их видал. Ты, Алешенька, тепереча вряд ли сюды вернешься… но отчий берег свой родной, сынок, не забывай. Никогда его не забывай. Вот, – Дарья умолкла растерянно, утерла мокрые глаза.

– Дашка, да ты чего, будто на поминках?

– Дарья, ты чего тоску тут навела?!

– За молодых! А потом в пляс!

– Сказала, теперча сядь, – дед Лукьян взял стакан. – Ну, горько, что ли… горько-о-о!!!

Снова заиграла музыка, понеслась плясовая. Заплясала-загуляла Старая Шайтанка. Расправив плечи, Варька Морозова встала из-за стола, медленно обошла его, улыбаясь гостям, вошла в круг танцующих, топнула ногой, тряхнула головой и начала так лихо отплясывать, что бабы дружно закусили рты, а мужики и парни глаза вытаращили. Степка Морозов даже подавился. Быстро встав с лавки, Степка отошел к сараю и, сцепив на груди руки, стал наблюдать оттуда за сестрой. Несколько раз ловил он Варькин взгляд, горячий, точно огнем обжигающий. Варька смеялась, пряталась за танцующих, затем снова появлялась и, чуть повернув голову в Степкину сторону, цепляла брата взглядом. Степка смотрел на сестру, точно завороженный.

– Варька-то, а?! Варька! Вы поглядите, как она отплясывает!

– Ай да, Варька, ай да красота неписанная!

– Макар! Дарья! Пора девку замуж выдавать!

– Макар, давай, за Бориса нашего!

– Нужен нашей девке ваш Борис, как гнедой кобыле свиной пятак!

Отовсюду раздавались крики и смех захмелевших гостей. На Алешу с Лилей уже никто внимания не обращал. В Старой Шайтанке уже светало, когда гости разошлись по домам, кто ногами, а кто волоком.

XVII

Речной причал, что появился в деревне годом ранее, был почти безлюден. Утреннее солнце отражалось в реке, задувал легкий ветерок, трепыхал на березах листву, осыпал ее в речную воду, уносил прочь течением. На причале стояли Макар с Дарьей, Алеша с Лилей и Степка с Варькой.