- -
- 100%
- +
Введение
Иногда я думаю, что мы родились не из плоти и крови, а из старых ран наших семей.
Мой отец говорил, что в нашем городе можно стать кем угодно – кроме свободного. Здесь каждый кирпич помнит шепот сделок, каждый асфальт впитал кровь предательств. Наши дома – это крепости. Наши улыбки – оружие. А любовь… любовь здесь приговор, который ты подписываешь собственной рукой.
Я, Ева Романо, знала это с тех пор, как поняла, что значит моя фамилия. Мы – фундамент. Камень. Тень, что держит город на плаву. Они, Деверо, – блеск и сталь, Башня, пронзившая небо и отбрасывающая на всех свою холодную тень.
Мы должны были ненавидеть друг друга. Должны были стрелять при встрече. Это было наше наследие – проклятие, переданное с колыбели.
Но в ту ночь, когда пуля нашла меня, а его руки – мою рану, все изменилось. Он спас меня, не зная, что я – его смерть. А я позволила ему это сделать, не зная, что он – призрак из кошмаров моего отца.
Эта история – не о том, как полюбить врага. Она о том, как обнаружить, что настоящий враг скрывается за твоей спиной. И о том, что единственный человек, который понимает тебя – это тот, с кем ты должен был сражаться насмерть.
Они думали, что мы пешки. Они ошибались.
Мы были бомбой, которую они сами создали.
Готовы ли вы узнать, что важнее – клятва, данная семье, или правда, способная ее уничтожить? Тогда перелистните страницу.
Ваш проводник в мир, где любовь – это форма безумия, а предательство – искусство.
Глава 1. Наследница руин
Поезд издал протяжный, усталый гудок, словно нехотя признавая конец пути. Я медленно спустилась на перрон, и первый глоток воздуха родного города обжёг лёгкие. Он пах так же, как и три года назад – смесью морской соли, выхлопных газов и сладковатого запаха гниющей надежды. Ничего не изменилось. Разве что трещины в асфальте стали чуть глубже, а ржавчина на вокзальных конструкциях – более выразительной.
– Синьорина Ева. – Сухой, простуженный голос Винса, старого шофёра отца, заставил меня вздрогнуть. Он стоял рядом с чёрным лимузином, его пальцы нервно перебирали ключи. – Добро пожаловать домой.
Но настоящий удар ждал внутри автомобиля. Дядя Стефано сидел на заднем сиденье, его длинные пальцы барабанили по кожаному подлокотнику. При моём появлении он прекратил этот нервный танец.
– Ева. – Его объятие было быстрым и холодным, как рукопожатие с нежитью. Пальцы коснулись спины на долю секунды, не оставляя тепла, лишь лёгкий запах дорогого одеколона и старого пергамента. – Надеюсь, европейские университеты не вытравили из тебя главное – понимание, чья кровь течёт в твоих жилах.
Я скользнула на сиденье напротив, позволив себе на мгновение прислониться лбом к прохладному стеклу.
– Странно, дядя, но именно там я окончательно поняла ценность настоящего, – мои пальцы бессознательно сжали ремень сумки. – Европа научила меня отличать подлинное антиквариат от искусной подделки. И признаюсь, некоторые «семейные реликвии» здесь оказались сомнительного качества.
В воздухе повисла тишина, густая и тяжёлая, будто наполненная невысказанными обвинениями. Он медленно провёл рукой по гладкой поверхности портфеля, и этот жест был более откровенным, чем любые слова.
Машина тронулась, и город поплыл за окном – сначала знакомые улочки с облупившейся штукатуркой, потом широкие проспекты с блестящими витринами. И тогда я увидела Её.
Башня Деверо.
Она возвышалась над городом, как чужеродный организм – стеклянный, холодный, бесчувственный. Солнце играло в её гранях, слепя глаза, но не согревая. Казалось, даже облака обтекали эту конструкцию, не смея прикоснуться.
– Великолепно, не правда ли? – Стефано следил за моей реакцией, как хирург за показаниями приборов. – Символ нового времени.
Я сжала пальцы.
– Отец называл это болезнью. Раком, пожирающим город.
– Твой отец был поэтом, – Дядя наклонился вперёд, его дыхание пахло дорогим кофе и мятой. – Но поэты редко выживают в мире, где правят цифры. Не повторяй его ошибок, девочка.
Особняк Романо встретил меня гробовой тишиной. Высокие потолки, тёмное дерево, портреты предков – всё лежало в совершенном, но бездушном порядке. Моя комната на втором этаже выглядела так, будто время здесь остановилось три года назад. Куклы на полках, книги в идеальном порядке, даже засохшие цветы в вазе – всё говорило о том, что здесь ждали возвращения девочки. Но той девочки больше не существовало.
Я подошла к окну. С этого ракурса Башня казалась ещё ближе, ещё агрессивнее. Её тень падала на наш сад, на мою террасу, на качели, где я качалась в детстве. Казалось, этот стеклянный монстр протягивал свои щупальца, пытаясь поглотить последние островки памяти.
В кармане пальцы наткнулись на медальон. Я достала его – старинное серебро, потускневшее от времени, с гравировкой в виде спирали. Единственное, что осталось от отца. Металл был холодным, как его пальцы в тот последний вечер.
– Я нашла твой дневник, папа, – прошептала я, не отрывая взгляда от Башни. – Я прочитала каждое слово. И теперь я знаю – их победа была обманом.
Шаги в коридоре заставили меня вздрогнуть. В дверях стоял Стефано, его тёмный костюм сливался с полумраком коридора.
– Приведи себя в порядок, – сказал он без предисловий. – Завтра вечером мы идём на приём к Деверо. Виктор хочет представить тебя своему наследнику.
Его слова повисли в воздухе, словно ядовитый газ. Я медленно повернулась, встречая его взгляд.
– Ты отдаёшь меня им, как разменную монету?
Стефано улыбнулся – холодно, без участия.
– Я открываю тебе дверь, племянница. Что ты увидишь за ней – зависит только от тебя.
Когда он ушёл, я снова осталась наедине с Башней. Где-то там, за этими стеклянными стенами, жил человек, чья семья уничтожила мою. Человек, с которым меня хотели свести, как животных в клетке.
Но я не была животным, и не была разменной монетой.
Я была Евой Романо. И готова была доказать это всем – дяде, Деверо, всему этому проклятому городу.
Пусть игра начинается.
Глава 2. Кровь и золото
Воздух на сорок пятом этаже был всегда одинаковым – прохладным, отфильтрованным, лишенным запаха. Он был частью капсулы, в которой жил Доменик Деверо. Капсулы, парящей над городом, но отрезанной от его настоящего, полного жизни, дыхания.
Доменик стоял, прижав ладонь к холодному стеклу. От его прикосновения оставался мутный, быстро таявший отпечаток. Внизу, у подножия Башни, кипела жизнь – крошечные машины, люди-букашки. А здесь, наверху, была только тишина, нарушаемая тихим гулом систем жизнеобеспечения. Его королевство. Его золотая клетка.
–Доменик.
Голос отца вошел в комнату раньше него самого, наполнив ее давлением, как перед грозой. Дон Виктор Деверо не ступал, а словно возникал, его темный костюм впитывал весь свет. От него пахло дорогим мылом, старым кожаным переплетом книг и едва уловимым, терпким ароматом власти.
Доменик медленно обернулся. В отражении стекла их было двое – он, бледный призрак в мире хай-тека, и его отец, высеченный из граната и стали.
– Отец.
– Твое предложение по порту… – Виктор подошел вплотную. Его палец с тяжелой фамильной печаткой лег на стекло, точно указывая на доки, которые десятилетиями были яблоком раздора. – Слишком академично. Романо дышат этим портом, они чувствуют его запах. Для них это не актив, а часть души. Твои уступки они примут за слабость. Терпение – это добродетель сильных, но терпение без действия – удел слабаков.
Доменик сглотнул, в попытке смочить пересохшее горло. Он чувствовал тепло отца, исходящее от него, как от печки.
– Это не уступки. Это стратегия. Мы не можем вечно строить на страхе и подлоге. Мир…
– Мир не меняется, – голос Виктора стал тише, но от этого только острее. – Меняются декорации. Сила Романо – в их слепой вере в «честь» и «кровь». Это их религия. Наша сила – в трезвом расчете. Cosa Nostra – это не сентименты. Это – здесь. – Он резко ткнул себя пальцем в висок. – И здесь. – Ладонь, шершавая, со шрамом через костяшки, легла Доменику на грудь, прямо над сердцем, и тот замер. – Не заставляй меня сомневаться, сын.
Он убрал руку, оставив на пиджаке Доменика невидимый след, и положил на стеклянный столик тонкую, как лезвие, папку.
– Новый альянс в совете. Их голоса должны стать нашими. Используй что угодно, но без шума. Тишина – наше главное оружие.
Когда дверь закрылась, Доменик выдохнул, словно пройдя через ураган. Он подошел к бару, налил «Лимончелло». Напиток обжег горло, разлился теплом внутри, напомнив о жарком солнце Сицилии, о пыльных дорогах поместья деда, где воздух был густым и живым, а не стерильным, как здесь.
Лифт плавно понес его вниз. Подземный гараж встретил его влажным, спертым воздухом, пахнущим бензином, резиной и пылью. Он сделал глубокий вдох, почти с наслаждением. Здесь был настоящий мир.
В лимузине уже сидел Марко. Он что-то шептал по телефону, и его ухоженные пальцы теребили чётки из черного дерева. Увидев Доменика, он бросил трубку и улыбнулся. Улыбка была ослепительной и абсолютно пустой.
– Доменик, – протянул Марко. – Ты пахнешь озоном и одиночеством. Башня высасывает из тебя жизнь.
– Кто-то должен строить будущее, Марко, – отозвался Доменик, с наслаждением чувствуя, как мягкая кожа сиденья принимает форму его тела. – А не только цепляться за прошлое.
– Прошлое – это почва под ногами. Забыть его – все равно что срубить дерево, на котором сидишь. – Марко откинулся. – Говорят, Романо вернули свою маленькую принцессу Еву.
Имя, произнесенное его губами, показалось Доменику кощунственным. Он посмотрел в окно.
– Слышал.
– Говорят, она не вписывается в их грубый мир. Училась далеко. Может, позабыла, что такое настоящая опасность. Будь внимателен завтра. Иногда яд скрыт не в кинжале, а в аромате дорогих духов.
Лимузин остановился у заднего входа «Аурелио». Дверь в ресторан была неприметной, потертой. Но за ней был другой мир.
Волна теплого, густого воздуха накрыла Доменика с головой.
Запах чеснока, томящихся на огне томатов, свежего базилика и парного теста. Запах его дома и детства. На кухне, залитой огнем, хозяйничал дон Джованни, толстый, как мешок с мукой, с глазами-буравчиками. Он молча протянул Доменику ломоть еще теплого хлеба, сбрызнутый золотистым оливковым маслом. Следование этому ритуалу – язык, на котором говорят об уважении.
В задней комнате с красной скатертью Марко разложил бумаги. Доменик слушал его, но всем существом впитывал атмосферу: доносившийся с кухни звон посуды, приглушенные голоса, музыку, что лилась откуда-то из зала. Это была жизнь. Настоящая, шумная, пахнущая.
Его телефон, лежавший на столешнице, беззвучно вибрировал. Анонимный номер. Одно слово:
«L'idrante.»
Водосток. Кодовое слово. Тот самый старый, гнилой фундамент, на котором стояла их сверкающая Башня.
Кровь отхлынула от лица, оставив ледяную пустоту. Он медленно поднял глаза. Марко смотрел на него, его взгляд был внимательным, изучающим, а в уголках рта играла едва заметная улыбка.
– Что-то не так? – спросил он, и его голос прозвучал как нельзя более беззаботно.
Доменик опустил телефон в карман. Его пальцы сжались в кулак, ногти впились в ладонь, и эта боль вернула его к реальности.
– Все в полном порядке, – сказал он, и его собственный голос прозвучал спокойно и холодно. – Абсолютно.
Они думали, что он заперся в своей башне из слоновой кости. Что он разучился чувствовать опасность кожей. Они ошибались. Кровь Деверо – все еще текла в его жилах. Горячая, темная и готовая к бою.
И если начиналась охота, он покажет им, что ученый в костюме от Brioni может быть куда опаснее уличного головореза. И наследница Романо, с ее прямым взглядом и старой болью, станет его первым свидетелем.
Глава 3. Танец скорпионов
Зеркало в гардеробной особняка Романо отражало незнакомку. Темное платье без единой складки, волосы, уложенные в строгую гладь, губы, подкрашенные ровно настолько, чтобы не выглядеть бледной. Я смотрела на свое отражение и видела идеальную маску. Маску, за которой пряталась девочка, все еще пахнущая пылью библиотек и свободой чужих городов.
– Bellissima, – произнес за моей спиной дядя Стефано. Он вошел бесшумно, как и всегда. В его руках лежала шкатулка. Внутри, на черном бархате, поблескивали жемчужные серьги. Серьги моей матери. – Твоя мать носила их в день своей помолвки. Она понимала, что красота – это тоже оружие. Только глупцы думают, что сила – лишь в кулаке.
Он взял одну серьгу, его пальцы, холодные и цепкие, как у хищной птицы, коснулись мочки моего уха. Я не дрогнула.
– Ты поведешь себя сегодня соответствующе, – его голос был тихим, но каждое слово впивалось в кожу, как шип. – Мы идем не на войну. Мы идем демонстрировать силу. Наша сила – в нашем спокойствии. Покажи им, что камень не боится ветра.
Я встретила его взгляд в зеркале. Его глаза были пустыми, как заброшенные колодцы.
– Я всегда знаю, где мое место, дядя.
– Надеюсь, – он закончил возиться с серьгой и отошел, критически оглядывая меня. – Потому что твое место сейчас – между молотом и наковальней. Не дай им раздавить тебя.
Лифт в Башне Деверо двигался так плавно, что было непонятно, едешь ли ты вверх или просто паришь в невесомости. Стефано стоял рядом, неподвижный, как изваяние. Я же чувствовала каждый мускул, каждое нервное окончание. Они пели песню тревоги.
Двери разъехались – и нас поглотил свет. Ослепительный, холодный, сияющий. Белый мрамор, хром, стекло. И воздух – густой, сладковатый коктейль из дорогих духов, шампанского и притворства. Звук приглушенного джаза тонул в гуле голосов и звоне бокалов.
И они смотрели. Все они смотрели на нас. На последних Романо, пришедших в логово льва. Взгляды были разными: любопытство, ненависть, страх, расчет. Но все они были частью одного целого – паутины, которую сплели Деверо.
И тогда я увидела его.
Он стоял у панорамного окна, беседуя с кем-то из городских чиновников. Доменик Деверо. На фотографиях он выглядел холодным манекеном, но в жизни он был живым воплощением той власти, что исходила от этой Башни. Костюм сидел на нем так безупречно, будто был второй кожей. Он жестикулировал сдержанно, его улыбка была корректной и ничего не значащей. Но даже через всю комнату я чувствовала его энергию – сконцентрированную, опасную.
Стефано мягко, но неумолимо подтолкнул меня вперед, к группе, где стоял Виктор Деверо. Дон Деверо был похож на старого, уставшего ястреба. Его рукопожатие было сухим и сильным.
– Стефано. Рад, что вы приняли приглашение. – Его глаза, цвета льда, скользнули по мне. – И это должна быть Ева. Очень похожа на Альдо. Та же… несгибаемость во взгляде.
Упоминание отца прозвучало как выстрел. Я чувствовала, как по спине пробегают мурашки, но улыбка не дрогнула на моих губах.
– Синьор Деверо. – Мой кивок был ровно настолько почтительным, насколько того требовали приличия, и не более. – Башня впечатляет. Правда, несколько бездушна. Но, вероятно, так и должно выглядеть будущее.
В воздухе повисла секундная пауза. Виктор усмехнулся, коротко и беззвучно.
– Будущее редко бывает уютным, дорогая. Оно требует жертв.
И в этот момент подошёл Доменик. От него пахло чем-то свежим, древесным, с горьковатой ноткой. Не духами, а просто… чистотой. Его взгляд встретился с моим, и что-то дрогнуло в глубине его глаз, какая-то тень удивления, мгновенно погашенная.
– Отец. Стефано. – Его голос был бархатным, глубоким. Идеально поставленным. Затем он повернулся ко мне. – Синьорина Романо. Добро пожаловать.
Он протянул руку. Руку человека, чья семья разрушила мою. Чистую, с идеально очерченными ногтями. Руку стратега, а не убийцы.
Я на мгновение замешкалась, чувствуя, как жар поднимается к щекам. Затем мои пальцы коснулись его ладони. Его рукопожатие было твердым, теплым. Слишком теплым для такого холодного места.
– Синьор Деверо, – выдохнула я. – Ваша… Башня не оставляет равнодушным.
– На то и расчет, – он не отпускал мою руку, его большой палец на долю секунды легонько провел по моей костяшке. Жест был почти незаметным, но от него по всему телу пробежал электрический разряд. – Она либо ослепляет, либо подавляет. А на вас, как я вижу, не действует ни то, ни другое.
Его глаза изучали меня, читали, как открытую книгу. В них не было той грубой ненависти, которую я ожидала. В них был… интерес. Холодный, аналитический, но интерес.
– Камень, как известно, не поддается ослеплению, – сказала я, наконец высвобождая руку. – Он просто ждет своего часа.
Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки.
– Ждать – удел слабых. Сильные сами определяют час.
Стефано что-то говорил Виктору, но их голоса превратились в далекий гул. Мы стояли, запертые в пузыре молчаливого противостояния. Два наследника, две философии, два мира, обреченных на столкновение.
– Мне говорили, вы изучали историю искусств в Европе, – нарушил он тишину, делая глоток из бокала. – Странный выбор для наследницы… таких традиций.
– А что, по-вашему, мне следовало изучать? Баллистику? – я подняла бровь.
– Искусство убеждения, – парировал он. – Искусство видеть суть за фасадом. Картины, как и люди, часто скрывают свои темные секреты под слоями краски.
Наша беседа была фехтованием. Каждое слово – укол. Каждая пауза – парирование. Я ненавидела его. Ненавидела все, что он олицетворял. Но вместе с ненавистью пришло и другое чувство – острое, щекочущее нервы осознание, что он – единственный человек в этой комнате, кто говорит со мной на одном языке. Не на языке грубой силы, а на языке намеков и интеллекта.
Внезапно музыка сменилась на медленный, томный блюз. Доменик поставил бокал.
– Синьорина Романо, – он снова протянул руку, на этот раз с немым вопросом. – Осмелюсь ли я пригласить? В конце концов, мир – хрупкая вещь. Иногда его нужно скреплять… ритуалами.
Это был вызов. Принять его – значило играть по его правилам. Отказать – показать слабость. Взгляд Стефано, тяжелый и предупреждающий, прожигал мне спину.
Я медленно, с вызовом положила свою руку на его.
– Только не ожидайте, что я буду следовать вашим па, синьор Деверо.
– О, я уверен, вы создадите свои собственные, – он повел меня на площадку, его рука легла на мою талию, уверенно, но без фамильярности.
И мы закружились. Враги, запертые в объятиях под пристальными взглядами всего города. Его тело было твердым и пластичным, он вел легко, почти невесомо. Я чувствовала тепло его ладони через тонкую ткань платья. Дышал он ровно, но я уловила, как вздымается его грудь. Он не был бесчувственным.
– Вы танцуете лучше, чем стреляете, – прошептала я, глядя куда-то ему в плечо.
Он наклонился так близко, что его губы почти коснулись моего уха, а дыхание обожгло кожу.
– А вы судите слишком поспешно, синьорина. Возможно, я просто еще не начал стрелять.
Музыка лилась, вокруг нас кружились пары, но существовали только мы двое. Его запах, его тепло, его взгляд, который я чувствовала на своей коже. В этом объятии не было места ненависти. Было только чистое, животное напряжение. Притяжение двух противоположных полюсов, двух сил, которые не могли сосуществовать, но и не могли существовать друг без друга.
Когда музыка затихла, он отпустил меня. Его глаза снова стали непроницаемыми.
– Спасибо за танец, – сказал он официально.
– Это был не танец, синьор Деверо, – так же холодно ответила я, отступая на шаг. – Это было перемирие. Временное.
Я развернулась и пошла прочь, чувствуя, как его взгляд прожигает мне спину. Сердце бешено колотилось, в висках стучала кровь.
Я пришла сюда ненавидеть его. А уходила с семенем сомнения, пустившим в моей дуще ядовитый корень. Он не был чудовищем. Он был хуже – он был человеком. И это делало все в тысячу раз опаснее.