Спорим, ты пожалеешь об этом

Часть I

Я делаю глоток обжигающего кофе и морщу нос от крепкости этого напитка. На секунду мне кажется, что язык сгорит к чертям, а желудок объявит забастовку. Как так получилось, что один из самых дорогих и популярных курортов во всей стране не в курсе о существовании таких чудес, как раф или матча? Тут тебе подадут три вида черного кофе, но ничего вкуснее него. И все же я делаю еще один глоток – чисто из самоуничтожения и желания хоть немного взбодриться.

Холл главного здания выглядит так, будто его придумали архитекторы, которые пересмотрели огромное количество рождественских фильмов. Огромные окна до пола открывают вид на горы, укутанные в туман. Воздух пахнет свежесрубленной елью и дорогими духами, а мягкие кресла цвета сливок буквально приглашают утонуть в них с бокалом вина. Повсюду мерцают огоньки гирлянд, играя на стеклянных поверхностях, а в центре зала трещит камин – как будто обещает, что все будет хорошо. Уют и роскошь здесь уживаются как старые друзья, и даже холодный конец сентября за дверью кажется не таким уж страшным.

Наверное, тут можно было бы весело провести время на каникулах, хотя – будь моя воля, я бы осталась здесь жить до конца своей жизни.

Несколько сотрудников снуют туда-сюда, словно муравьи, заканчивая последние приготовления к открытию сезона. Один из них таскает коробки с брошюрами, другой расставляет на стойке блестящие визитки, а третий проверяет, как горит подсветка под новыми баннерами. Рядом со мной милая девушка с аккуратно собранными волосами слегка улыбается и раскладывает на столике несколько свежих спортивных журналов. Ее улыбка – как тихое «держитесь», адресованное всем, кто еще не проснулся.

– Могу я предложить вам что-нибудь еще? – вежливо тянет она, бросая взгляд на мою полупустую кружку.

– Я бы не отказалась от апельсинового сока, – признаюсь я, – мне нужно чем-то запить эту горечь.

– Понимаю вас, – хмыкает она, – я обожаю работать здесь, но каждый раз жалею, что поблизости нет ни одного «Старбакса».

– Вы разбиваете мне сердце, – улыбаюсь я, передавая ей кружку.

Она уходит к бару легкой походкой, будто скользит по гладкому льду. Я провожаю ее взглядом и снова опускаюсь в кресло, где собираюсь переждать оставшиеся двадцать минут до встречи с главой курорта. Последний этап собеседования – и, возможно, новая глава моей жизни. Кто бы мог подумать, что я вообще окажусь здесь? Высшее образование, которое я получала скорее «на всякий случай», наконец-то пригодилось, хотя оно даже не было моим планом Б. Да и вообще – у меня никогда не было плана Б. Я знала, чем хочу заниматься, и, черт возьми, я была в этом хороша – сноуборд был моим всем.

Что-то похожее на скуку и нетерпение одновременно начинают меня раздражать. Я барабаню пальцами по подлокотнику, бегаю взглядом по холлу, выискивая хоть что-то, что отвлечет. Но все, что попадается на глаза – это аккуратная стопка журналов на столике. Мода, спорт, зимние путешествия, хоккей… все выглядит одинаково и безлико, пока одна обложка вдруг не притягивает мой взгляд.

На ней – до боли знакомое лицо. Молодой мужчина с острыми скулами, легкой щетиной и теми самыми серо-голубыми глазами, которые когда-то могли свести меня с ума одним своим взглядом. Его губы тронуты небрежной, почти снисходительной улыбкой, а руки небрежно спрятана в карманы джинс. Он позирует на фоне однотонной серой стены – и выглядит чертовски уверенным в себе. Все внутри меня болезненно сжимается, будто сердце пытается свернуться в комок. Щеки вспыхивают, а в груди нарастает что-то вязкое и горячее.

«Ошибка Роми Риддок стоила ей карьеры и отмены нашей помолвки» – гласит триггерный заголовок. И, черт побери, он справляется с задачей идеально – цепляет за живое, вытаскивая из памяти самые больные воспоминания. Новый прилив злости накатывает, как лавина – он прожигает изнутри, заставляя пальцы дрожать. Я хватаю журнал, листаю его в поисках интервью, будто от этого зависит моя жизнь.

«…Роми всегда шла к этому – говорит Найл – Олимпийские игры, чемпионаты мира – она побеждала везде. Но на Кубке мира… все пошло не так. Она упала, травмировала колено, и это поставило крест на ее карьере. Думаю, ее травма была не только физической – страх, неуверенность, злость… Я не знаю, чего в ней стало больше, но это изменило все. Она отдалялась, раздражалась, отталкивала. Я пытался сохранить наши отношения, ведь мы собирались пожениться, но… мне пришлось закончить это. Иногда любви – недостаточно, чтобы спасти человека от самого себя».

Я чувствую, как все внутри превращается в пепел. Словно каждая строчка – пощечина. Злость, густая и ядовитая, расползается по венам, и тело будто не справляется с ее весом. Сердце бьется слишком быстро, ладони сжимаются до боли. Меня трясет от мысли, что он действительно преподнес это так – будто я была сломленной, будто он – жертва, а я та, кто разрушила все.

Потому что все это ложь! Ну ладно, не все – я действительно получила травму и злилась, но помолвка… это придурок изменил мне с тремя разными женщинами пока я проходила восстановление в реабилитационном центре! Я рыдала от боли и загубленной карьеры к которой шла всю свою жизнь из-за ошибки другого человека, пока он трахал других!

Злость наполняет меня так быстро и так густо, что я не знаю, куда мне деть свои руки. От нее накатывает тошнота, которая будто сжимает мне диафрагму руками. Я хватаюсь за край кресла, но понимаю, что не выдержу – мне нужно вырваться на улицу и отдышаться. Внутри все кипит и колет, будто кто-то подмешивает кислоту, и я подрываюсь с диванчика.

На улице снег хрустит под моими уггами, как будто каждый шаг уведомляет о моей злости весь курорт. Прохладный воздух режет по лицу и пробирается под плотный спортивный комбинезон, заставляя слезы стекать по щекам от холода, а не от боли. Дыхание режет грудь, и я делаю глубокие, беспорядочные вдохи, но они не помогают. Я топаю через двор, и мир вокруг кажется слишком чистым и несправедливым против моей внутренней бури.

Я не могу нормально вдохнуть от количества злости внутри меня. Глаза мечутся в поисках какого-то выхода, какого-то осязаемого объекта, на который можно вылить весь этот яд. Но все, что попадается на глаза – брошенные лыжи у стены, слегка засыпанные снегом – они выглядят так, будто их бросили здесь уже давно. Мне кажется, эти лыжи – идеальная жертва.

Я хватаю одну из них, не думая ни о чем, кроме злости. Удар первый – по каменной дорожке, и металл со стуком отклоняется от плит. Вторая волна – по ступеням, где краска осыпается мелкими щепками. Я бью лыжу о стену, и звук отдается в груди, как будто я бью не по дереву, а по своим воспоминаниям. С третьим ударом лыжа трескается, и в моих руках появляются первые щепки.

– Вот тебе за Олимпиаду в двадцать втором году, – вырывается из меня с новым ударом. Я хватаю оставшиеся палки и продолжаю превращать их в щепки. – Вот тебе за чемпионат мира в двадцать третьем, – рвется еще один крик, и я чувствую, как злость превращает удары в ритуал отмщения.

Палки легко ломаются под моими руками, и я гну их о свое больное колено, будто проверяю, насколько прочна моя ненависть. С каждым новым ударом ненависть становится четче и ярче. Мне не хочется плакать – мне хочется, чтобы эти вещи тоже чувствовали, каково это – быть преданными.

– Дай угадаю, – слышу позади себя, но не останавливаюсь. – сноубордистка, верно?

Я хмыкаю от упоминания вечного противостояния лыжников и сноубордистов, доламываю остатки палок, и только тогда оборачиваюсь. На выходе стоит он – чертов красавчик с бровями, которые выглядят так, будто выбриты идеальным художником, и улыбкой, заставляющей трусики девушек намокать. Волосы у него чуть в беспорядке, как будто он только что соскользнул с обложки журнала. Глаза темные и всегда немного усталые, но в них есть тихая опасность – будто он мог бы посмеяться над любой моей драмой и сделать это очаровательно, а не грубо. Он одет просто: теплый шерстяной свитер, куртка нараспашку и джинсы, которые сидят так, будто это его естественная кожа.

– Бывшая, – говорю я, наступая на остатки палки, чтобы доломать ее. – И я не в настроении для допросов.

– Тогда почему я чувствую, что сейчас приму участие в твоей терапии? – отвечает он.

– Потому что ты стоишь слишком близко?

– Ты действительно выглядишь так, будто тебя лучше не перебивать.

– Верно подмечено.

– И все же я рискну. Эти палки тебе что-то сделали?

– Были не в том месте, не в то время. Как и мой придурок бывший.

– Тогда ему повезло, что это не его лицо.

– Почему?

– Ты слишком хорошо справляешься, – хмыкает он, – Напомни мне никогда не становится твоим бывшим.

– Ты странно спокоен для свидетеля преступления.

– Может, я соучастник.

– Добровольный?

– Сто процентов. Особенно, если ты продолжишь так выгибаться.

Я не могу удержаться и прыскаю от смеха, хотя он получается горьким и почти жалким. Незнакомец поднимает локоть, опираясь на перила, и выглядит так, будто это все – его самый обычный уикенд.

– Давай. Добей комплект. – убеждает он меня, протягивая вторую лыжу.

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

Мне не нужно предлагать дважды. Я хватаю вторую лыжу и снова бью ее о каменную кладку, как будто у меня есть с ней личный счет. Удары ритмичны и жестоки – щепки летят и исчезают в снежном воздухе. С каждым ударом внутри что-то немного успокаивается, а злость превращается в действие. Люди вокруг отступают, но мне плевать на их взгляды: сейчас я делаю то, что должна сделать.

– Это будут лучшие четыре тысячи долларов, потраченные на то, чтобы увидеть, как кто-то выглядит сексуально в гневе, – говорит он и ухмыляется.

Я медленно оборачиваюсь на него, и сердце непонятно почему подскакивает.

– Это твои лыжи?! – спрашиваю я, держась за обломки.

– Считай это моим вложением в шоу, – лениво отмахивается он.

– Ты ненормальный.

– Люблю дорогие удовольствия.

Я добиваю остатки лыж и выпускаю всю свою злость на последний удар. Когда последняя щепка разлетается, я тяжело, но с облегчением выдыхаю и только сейчас начинаю приходить в себя. Легкая дрожь пробегает по пальцам и в груди остается странное пустое место. Я смотрю на крошки дерева у своих угг и понимаю, что слегка перегнула палку – в буквальном смысле.

– Оо, мой Бог, – оборачиваюсь я к нему, осознавая всю серьезность ситуации. – Мне так жаль, правда, я…

– Расслабься, – мотает головой он. – Их все равно следовало… обновить.

– Я заплачу за них, – говорю я, чувствуя, как неловкость и остатки ярости борются во мне. – Просто скажи номер своего счета или я могу выписать тебе чек и…

– Считай это подарком, ладно? – перебивает он меня и отступает от перил, делая шаг ближе.

– Подарком? На что?

– На Рождество? Уверен, ты была хорошей девочкой и Санта определенно запишет тебя в свой список «самых послушных». – Он вглядывается в мое лицо и задерживается на моих губах чуть дольше, чем было бы прилично, – ну или «самых горячих» – выбирай, что больше нравится.

Уверенные в себе мужчины всегда были моей слабостью, и это мгновение действует на меня, как теплая подушка после ледяного душа. Я чуть смущенно улыбаюсь, пытаясь выглядеть не слишком доступной, но и не слишком холодной. Внутри борются сразу три эмоции: раздражение, облегчение и какой-то детский восторг от случившегося. Я чувствую, как щеки чуть нагреваются, и не могу не заметить, что он видит это. Немного смущенная, я отвожу взгляд, но улыбка не уходит.

– Надеюсь, – выдыхает он, явно довольный моей реакцией, – еще увидимся.

Я могу лишь кивнуть, потому что слова вдруг кажутся мизерными. Он обходит меня и спускается вниз по склону, к домикам, двигаясь легко и уверенно, будто делает это в миллионный раз. Я тяжело выдыхаю и присаживаюсь на корточки – поднимаю крошки и щепки вокруг себя, чтобы хоть как-то скрыть следы своей ярости, и чувствую, как сердце все еще стучит быстрее нормы. Только теперь я не уверена – это все отголоски моего прошлого или настоящее, которое точно планирует быть интересным.

2

– Знаете, – уверенно тянет Норингтон, – я передумал.

Пожилой мужчина выглядит как актер из старых приключенческих фильмов: слегка потрепанное, но доброжелательное лицо, глаза, в которых живет мягкая усталость, и улыбка, от которой хочется расслабиться, даже если тебе только что огласили приговор. В нем есть что-то коренастое и надежное, как у людей, которые всю жизнь решали проблемы руками, а не словами. Я начинаю волноваться: видимо ему уже донесли, что я вдребезги разнесла лыжи одного из его постояльцев, и эта мысль давит на плечи, словно тяжкий груз.

– Мне очень жаль, мистер Норингтон, – начинаю уже извиняться я, – я правда очень…

– Я собирался прослушать этим утром еще двух кандидатов, – все еще дружелюбно настаивает он, будто не слыша моих слов, – но передумал. Не хочу тратить свое время, когда вы – нам идеально подходите, милая.

– Правда?! – почти хмурюсь я.

– Конечно. – он пожимает плечами и разваливается на спинке кресла. – Вы профессиональная спортсменка.

– В прошлом.

– Но не в душе. – напоминает он мне. – Ваша подготовка поможет контролировать все: от инструкторов до организации мероприятий, а мы… – он делает длинную паузу и выдыхает чуть печально, – очень нуждаемся в вашей душе.

Это звучит почти абсурдно, потому что в профессиональном спорте никто особо не интересовался моей «душой». Там ценили результаты, тайм-стемп, медальки и графики – люди платили за результат, а не за сентиментальные речи. Я просто делала свое дело, кайфовала от скорости и дисциплины, и мне казалось, что этого достаточно. Теперь же кто-то хвалит меня за то, что я «с душой», и я краснею от неловкости, потому что это звучит почти как комплимент из другой жизни. – Последнее время молодежь выбирает более современные курорты, – продолжает Норингтон, – в то время как семьи не до конца довольны нашими инструкторами для детей. Мы уже обновляли персонал, проводили тренинги, но… все тщетно. Именно поэтому нам нужен новый бренд-менеджер, а ваши идеи мне безумно понравились.

Я чувствую прилив гордости, который странно теплый и немного смущающий одновременно. Никто из тех, с кем я работала в спорте, не хвалил меня за креатив – хвалили за подиумные результаты и за способность держать темп. А тут мне аплодируют не за медали, а за мозги, и я невольно улыбаюсь. Слегка отвожу взгляд и пытаюсь не показывать, что мне приятно, когда оценивают не только мое прошлое, но и то, что я могу предложить сейчас.

– Извини, дедушка, я опоздал, – перебивает знакомый мужской голос сзади, и я оборачиваюсь.

В кабинет влетает он – уже, очевидно, без лыж, выглядящий так, словно минуту назад принял душ и решил, что мир готов к его появлению. Дорогая рубашка сидит идеально, рукава закатаны до локтей, верхние пуговицы расстегнуты – и это не неряшливость, а намеренная небрежность. Волосы еще влажные и кое-как прилипают ко лбу, а темно-серые брюки облегают так, что от них невозможно отвести взгляд. Он двигается легко и немного дерзко, и даже дверь, похоже, не успевает за ним, громко стуча. Я понимаю, что он – полный контраст с вежливым мистером Норингтоном, и это буквально меняет все вокруг.

– Дедушка? – хмурюсь я, потому что ситуация начинает напоминать мне плохую шутку.

– Разъяренная красотка? – удивляется он.

О, Боже, этого мне совсем не хватало. Я уже мысленно прощаюсь с работой, потому что как можно убедить взрослого, серьезного бизнесмена в своей адекватности, когда за пять минут до повторного собеседования ты устроила публичный перформанс по уничтожению инвентаря его внука?

Но у горячего незнакомца лицо показывает не только удивление – в нем читается серьезность и какая-то скрытая угрюмость. Казалось бы, после инцидента с лыжами он не планировал меня больше видеть, а теперь стоит рядом, будто ничего не случилось.

– Вы знакомы? – интересуется его дедушка, поправляя очки на переносице.

– Мы… ай! – начинает он.

– Нет, – перебиваю его, и, не раздумывая, наступаю уггами ему на ногу, чтобы он заткнулся и не испортил все окончательно. – Просто по вам не скажешь, что вы уже дедушка.

Норингтон-старший хмыкает, принимая мой странный комплимент, как своеобразную медаль, а его внук бросает в меня почти убийственный взгляд и разваливается на кожаном диване рядом со мной. Взгляд лыжного мужчины как ледяной ветер: он не только раздражен, он готов к эпической конфронтации.

– Хорошо, что ты здесь, Ноа, – одобрительно кивает Норингтон-старший, – хочу тебя представить. Ноа – это Роми Риддок, наш новый бренд-менеджер.

– Наш новый кто? – тут же почти протестует тот. – И зачем нам это? Мы прекрасно справляемся без посторонней помощи.

– Прекрасно справляемся? – грустно хмыкает его дедушка. – Ты это о потере прибыли в полтора раза в этом году или о падении наших акций на три процента?

Я слышу разговор, который явно не для моих посторонних ушей, и мне становится не по себе. В ушах начинает гудеть, как будто кто-то включил микрофон слишком громко. Я ловлю себя на том, что инстинктивно складываю руки на груди, будто это поможет мне спрятаться.

– Она нам не поможет! – отрезает Ноа.

– Извини?!

– Какую репутацию может создать нам человек, который не может контролировать свою ярость? – парирует тот. – А если в следующий раз это будет чье-то лицо, а не лыжи?

– Прекрасную репутацию, вообще-то, – хмурюсь я, складывая руки на груди, – если человек осознанно выбирает какой-то предмет, а не чье-то лицо, это многое говорит о его сдержанности и контроле гнева.

– Это так оправдывают агрессию в психбольницах?

– Ты мне скажи, – пожимаю я плечами, – не я ведь получаю удовольствие, наблюдая, как кто-то ломает вещи. Это, между прочим, тревожный звоночек – почти клинический фетиш на насилие.

– Давайте вернемся к делу, – стараясь скрыть улыбку, Норингтон глазами бегает с меня на Ноа, – Роми теперь наш сотрудник и имеет полный зеленый свет на свою работу…

– Но ее работа – это моя работа! – строже напоминает Ноа.

– Видимо кто-то с ней плохо справляется, – сквозь зубы говорю я, чтобы только он мог услышать меня, но от этого в меня прилетает недовольный взгляд.

– Все верно, – спокойно кивает Норингтон старший, будто услышав мою реплику, – я хочу, чтобы вы работали…

– Ни за что! – хором перебиваем мы его с Ноа.

– …друг против друга, – все-таки договаривает мужчина, поднимаясь со своего места и подходя к окну.

Кабинет мистера Норингтона выглядит так, будто его спроектировали для тех, кто любит порядок и не против роскоши. Тяжелый письменный стол, отполированный до зеркального блеска, кожаные кресла и пара аккуратных книжных полок создают ауру солидности. На стене висит большая карта лыжных трасс, а рядом – пара картин с горными пейзажами в простых рамах. Через панорамные окна открывается вид на заснеженные склоны и ряды домиков – потихоньку просыпающийся курорт кажется миниатюрой под стеклом.

– За годы работы, пока я создавал это место, я уяснил одну очень важную вещь, – говорит мужчина, смотря в окно, – без соревнований – нет результатов.

– Но я руководитель Сильвер-Пика, и…

– Технически, – перебивает его дедушка, все еще не оборачиваясь, – но мне нужны результаты, Ноа. Ты прекрасный руководитель, предприниматель и… внук. Но я не могу потерять это место, потому что ты его не чувствуешь.

Напряженная тишина повисает в комнате, как купол. Я мельком бросаю взгляд на Ноа и вижу, что он едва сдерживается. Его челюсть сжата, губы тянутся одной полоской, и плечи стремятся вверх как у человека, который вот-вот взорвется. Руки у него в кулаках, а все тело напряжено, будто он готов броситься и что-то разбить – лыжи, например. Его взгляд пронзает меня, и от этого в груди появляется неприятное, предчувственное жжение.

– Поэтому, – наконец оборачивается мужчина, – с завтрашнего дня и до конца этого года у вас двоих… соревнование за полный контроль над этим местом. Мне нужны результаты, милые, и я надеюсь их получить как минимум от одного из вас.

Старший Норингтон случайно встречается со мной взглядом, и там мелькает что-то вроде тихой ставки. Это явно не нравится Ноа. Он дергается, словно уколотый – его лицо белеет, и он выпрыгивает из кресла так, будто обжегся. Внук Норингтона мчится к двери и хлопает ею с такой силой, будто объявляет мне личную войну. Я остаюсь сидеть, и в животе у меня смешанные ощущения: отрывок адреналина, прилив злости и странная, глупая радость от предстоящего хаоса.

3

Утро в Аспене начинается с легкого инея на ветвях сосен и розоватого сияния рассвета, медленно разливающегося по склонам. Воздух прохладный и чистый, такой, от которого легкие словно улыбаются. Я шагаю по каменной тропинке от своего домика к главному зданию курорта, где сегодня состоится приветственная встреча всей команды. Настроение у меня отличное – смесь легкого волнения и предвкушения. Завтра открывается новый сезон, и мне предстоит провести здесь три с половиной месяца, работая с новой командой, новыми идеями и, надеюсь, без катастроф.

Постояльцев пока немного, и это чувствуется в спокойствии вокруг. По крайней мере, если судить по парковке у главного корпуса, здесь всего пара машин – обе настолько дорогие, что каждая могла бы покрыть ипотеку на мой прошлый дом. Но даже при этом – курорт не выглядит пустым: у дверей уже хлопочет персонал, а вдалеке, за зданием, я замечаю, как небольшой шаттл с логотипом курорта отправляется к аэропорту за первыми гостями. Все пропитано ожиданием – в воздухе витает та особенная тишина перед бурей, которая предшествует сезону, полному снега, гостей и бесконечных дел.

Я мельком оглядываюсь в отражении окна одного из домиков, чтобы проверить, все ли со мной в порядке. Волосы лежат аккуратными ровными локонами, чуть подпрыгивая от утреннего ветра. Мне говорили, что классический дресс-код здесь не обязателен, но я все равно выбрала то, что выглядит стильно: черная водолазка, облегающая там, где нужно, клечатая коричневая мини-юбка – не слишком короткая, но достаточная, чтобы показать ноги в тонких черных колготках. Дорогие сапоги до колена, на которые я потратила семьсот долларов, конечно, не лучший выбор для горного курорта, но я не собираюсь скрывать свою женственность после десятилетия в спортивных костюмах. Поверх – длинное черное пальто и меховая шапка-кубанка цвета топленого молока. В прошлой жизни я редко могла себе позволить выглядеть дорого, но сейчас собираюсь взять от этой новой главы максимум.

– Ой! – вскрикиваю я, когда под подошвой предательски скользит тонкий слой льда.

Все происходит слишком быстро: мир наклоняется, я теряю равновесие и готовлюсь уже удариться об землю, но…

– Поймал.

Чьи-то руки крепко подхватывают меня, не давая упасть. Я замираю, чувствуя, как мое сердце подпрыгивает и все вокруг вдруг пахнет свежим кофе и морозом. Медленно поднимаю глаза и встречаю взгляд мужчины – теплый, внимательный, чуть растерянный. Он симпатичный: взъерошенные каштановые волосы, выразительные темные глаза, сильная линия челюсти. От него идет то спокойствие, которое говорит: «Я привык спасать людей».

– Ты в порядке? – хмурится он, взглядом быстро скользя по моему лицу, будто проверяя, не ушиблась ли я.

– Эм… кхм, да, я… – запинаюсь, осознавая, что все еще нахожусь в его объятиях. Он помогает мне выпрямиться и отпускает, делая шаг назад. – Все нормально, спасибо. Кажется, каблуки не такая уж и хорошая идея для подобного места.

Он осматривает меня с ног до головы, уголки его губ дрожат.

– А мне нравится, – произносит он и протягивает руку. – Дин Дарзал.

– Роми Риддок, – улыбаюсь я, пожимая его ладонь.

– Я не помню, чтобы видел тебя здесь раньше.

– Я новенькая, – признаюсь я, переминаясь с ноги на ногу, чувствуя легкое смущение. – Меня наняли только вчера.

– Значит, ты здесь надолго? – спрашивает он, и в его голосе появляется мягкая заинтересованность, от которой почему-то теплеет в груди.

– Похоже на то, – киваю я. – Я новый бренд-менеджер.

– Вау, – одобрительно произносит он. – Отлично. Этому месту давно нужен свежий взгляд. Я здесь шеф-повар, так что, надеюсь, ты заглянешь к нам на кухню.

– С удовольствием, – отвечаю я с улыбкой. – Я всегда рядом, когда где-то пахнет вкусной едой.