(Не)Верность. Жизнь на осколках

Пролог

В ушах стоял оглушительный белый шум, словно после взрыва. С каждой секундой он становился все громче, вытесняя любую мысль, любое чувство, кроме одного – животного страха. Воздух был густым и тяжёлым, как сироп. Каждый вдох обжигал лёгкие, давался с трудом, будто я пыталась дышать под водой. Головокружение подкатывало тошнотворной волной, и казалось, ещё немного, и из меня вытянут душу, как нитку из старого свитера, оставив лишь пустую, безжизненную оболочку.

Я чувствовала теплею, липкую струйку, ползущую от разбитой губы. Медленно, неспешно, словно издеваясь. Её солоноватый металлический вкус въелся в язык. Очередная алая капля сорвалась вниз, растеклась на белой блузке алым, безжалостно ярким цветком предательства, которого я не совершала. Он ненавидел, когда я ношу белое. Говорил, что это цвет невинности, которой у меня больше нет.

Ярость в его глазах, обычно таких темных и глубоких, была всепоглощающей. В них не осталось и следа от того обаятельного корейца с лучистыми глазами и ослепительной улыбкой, который три года назад, улыбаясь, преподнёс мне букет пионов и сказал, что будет любить до конца своих дней. Теперь в этих глазах бушевала черная буря, холодная и бездонная, как океанская пучина. Он был наследником империи, выстроенной на насилии и страхе, и сегодня он превзошёл в жестокости даже своего отца – легендарного и беспощадного Пака.

Мои руки дрожали мелкой, предательской дрожью. Я сжала их в кулаки, чувствуя, как впиваются ногти в ладони, но не посмела издать ни звука. Любое слово, любой вздох могли стать последней каплей. Пусть лучше он проводит время со своими нарядными, подобранными для него отцом «спутницами». Пусть лучше он вообще забудет о моем существовании. Любое его прикосновение сейчас вызывало бы лишь леденящий душу ужас.

Наша сказка о безграничной любви, начавшаяся под бархатное небо Сеула, осыпалась пеплом несбывшихся надежд и алыми, живыми каплями моей крови на бежевый ковёр нашего… Нет! Его особняка. Роскошная золотая клетка внезапно ставшая камерой смертников.

Сопротивляться? Это было бессмысленно. За непослушание он убивал. Я видела это своими глазами. Он называл это «поддержанием порядка». Моё исчезновение было бы лишь вопросом времени. Как бы я не мечтала вырваться, самостоятельно ничего не выйдет. Ибо он контролировал практически всё в этом городе. Включая меня саму.

Только он не мог подумать о том, что у загнанной в угол жертвы могли появиться силы на сопротивление. Он нашёл себе жену из русских, не подозревая о том, какие демоны плясали у неё в голове. И это моё всё… Это значило, что время ещё было. Секунда на спасение. Одно-единственное имя, мелькавшее в темных чатах как призрачная надежда для таких, как я. Агентство «Верность»…

С трудом вытащив из кармана разбитый телефон, который завтра бы он выкинул и отдал бы мне новый, я забилась в угол комнаты. Пальцы плохо слушались, срывались, промахивались по клавишам. Каждый стук сердца отдавался в висках тяжёлым молотом. Я набрала спасительный номер в зашифрованном мессенджере, и каждое написанное слово было криком отчаяния: «Помогите. Муж. Клан Пак. Бьёт. Боюсь, убьёт. Увезите куда угодно. Готова на все».

Ответ пришёл почти мгновенно, без эмоций, сухо и по делу: «Ситуация ясна. Готовьтесь. Ждите указаний. Оповестим за час.»

Слёзы наконец хлынули из глаз, тихие и горькие, смешиваясь с кровью на губах. Но это были не слезы боли или страха. Это была бешеная, исступлённая радость. Где-то там, в холодной неизвестности, кто-то уже бросил спасательный круг.

Неважно куда. В глухую деревню, на другой конец земли, в подвал без окон. Неважно как. Без денег, без прошлого, без имени. Лишь бы подальше от этого роскошного кошмара. Лишь бы выжить.

Глава 1. Три удара сердца

Инструкции от «Верности» пришли обрывистым, лаконичным кодом ровно в шесть утра. Сообщение вспыхнуло на экране самого обычного, купленного в соседнем супермаркете телефона-«звонилки» и самоуничтожилось через три секунды, оставив после себя лишь сухой, едкий запах озона и пятно расплавленного пластика на тумбочке. Я швырнула аппарат в раковину, под струю ледяной воды, завершая начатое. «Час Икс» наступил. Сердце колотилось где-то в горле, готовое вырваться наружу. Каждая клетка тела кричала о риске, о безумии этого плана. А план был до безобразия прост и оттого ещё страшнее: ничего с собой не брать. Ни денег, ни документов, ни украшений. Все это – цепи, которые мгновенно выдадут и приведут его прямо ко мне. Я была пустотой, тенью, призраком, который должен был бесшумно раствориться в утреннем тумане Сеула.

Я оставила на холодной мраморной тумбе в прихожей обручальное кольцо с идеальным, холодным бриллиантом, которое когда-то, кажется, в другой вселенной, считала символом своей сказки. Теперь оно было просто холодным стёклышкам, бездушным и мёртвым, напоминанием о самой большой и горькой ошибке в моей жизни. Рядом с кольцом лежали ключи от «Майбаха», который он мне подарил на первую годовщину – огромный, блестящий, позолоченный капкан. Я не взяла даже свою сумочку, ту самую, лимитированную, из крокодиловой кожи, за которой стояла в очереди полгода. Всё это больше не было моим. Это была бутафория, декорации к спектаклю под названием «Идеальная жена Мистера Ли».

Один последний взгляд на спальню, где дверь была пока приоткрыта ровно настолько, чтобы я могла слышать его ровное, тяжёлое дыхание. Он вернулся под утро и спал мёртвым сном после очередной ночи «переговоров», от него пахло дорогим виски и ещё более дорогими духами, которые явно принадлежали не ему. Тихая, звериная, первобытная ненависть на мгновение затмила весь страх, сжала кулаки и заставила зубы скрежетать так, что челюсти свело судорогой. Мгновение – и я погасила этот порыв. Нет. Это чувство было роскошью, которую я не могла себе позволить. Ненависть требует энергии, требует времени, требует силы. У меня не было ничего. Только инстинкт. Только бежать.

Дверь квартиры закрылась за мной с тихим, шепчущим щелчком замка. Звук показался мне оглушительно громким, словно выстрелом на тихой улице. Я не стала вызывать лифт – спустилась по лестнице, двадцать два этажа вниз, почти не чувствуя ног. Каждая ступенька отдавалась в висках молоточком: «Поздно. Ещё не поздно. Вернись. Он найдёт. Беги». Внизу, в стерильно-чистом холле, спал сторож. Телевизор за его спиной тихо вещал о курсе валют. Я прошла мимо, прижимаясь к стенам, превратившись в пятно тени, в ничто.

Улица встретила меня спёртым, влажным воздухом, только-только начинающегося дня. Сеул просыпался, гудел, как встревоженный улей. И где-то в этом гуле уже звучал для меня один-единственный звук – звук погони. Я поймала первую же свободную машину с жёлтым огоньком на крыше. Водитель, пожилой мужчина с усталым, помятым лицом, кивнул в ответ на моё едва слетевшее с губ: «Инчхон, пожалуйста».

Дорога до аэропорта Инчхон превратилась в сплошное, беспрерывное полотно паранойи, растянутое на десятки километров. Каждая чёрная машина, особенно дорогие седаны и внедорожники с тонированными стёклами, каждый кореец средних лет в безупречно сидящем дорогом костюме, каждый взгляд, брошенный в мою сторону, заставлял меня вжиматься в потёртый кожзам сиденья, задерживать дыхание, искать глазами укрытие, которого не было. Моя разбитая, аккуратно замазанная губа пульсировала под слоем тонального крема, словно предательский маячок, кричащий о моём преступлении. Непослушании. О том, что вещь осмелилась иметь свою волю.

Я сжала руки на коленях, чтобы они не дрожали. Ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. В голове стучало: «Он просыпается. Он уже звонит. Они уже знают. Они уже едут». Я представляла, как он открывает глаза, как его рука тянется на мою сторону кровати, встречая холодную пустоту. Как его ярость, мгновенная и ослепляющая, сменяется той самой, ледяной, расчётливой, математической злобой. Он бы не стал кричать. Не стал бы бить прислугу. Он бы просто взял один из своих телефонов, тот, что цвета воронёной стали, и отдал тихий, спокойный приказ. И машина начала бы работать. Шестерёнки закрутились бы, рычаги сомкнулись. Охота началась.

Таксист, к счастью, не был разговорчивым. Он лишь включил радио, и какая-то девушка пела под переливы кей-попа о несчастной любви. Ирония была настолько горькой, что меня чуть не вырвало прямо в салоне. Я закрыла глаза, пытаясь дышать глубже, но вместо воздуха в лёгкие вливался чистый, неразбавленный страх.

Аэропорт. Огромный, шумный, многолюдный терминал Инчхона стал моим первым испытанием. Камера наблюдения на потолке была его глазом. Охранник у рамки металлодетектора – его солдатом. Каждый официальный человек в униформе смотрел на меня так, будто читал мои мысли, видел насквозь мою ложь. Я прошла к стойке регистрации, чувствуя, как подошвы туфель прилипают к полу, будто он был выстлан горячей смолой.

– Паспорт, – улыбнулась милая девушка-агент с идеальной причёской и безукоризненным макияжем. Её улыбка не дошла до глаз.

Я молча протянула ей маленькую синюю книжечку. Чистую, без виз. Она была моим пропуском в другую жизнь и самым опасным компрометирующим материалом одновременно.

– До Гонконга? – девушка пробежала пальцем по экрану. – С дальней пересадкой в… Москву?

Я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Горло сжалось. Агентство купило мне билет не прямым рейсом, а с трёхчасовой пересадкой в Гонконге. Правильно. Спутать следы. Усложнить задачу. Я была не пассажиром, а живым, дышащим грузом, который нужно переправить контрабандой, невзирая на таможни, пограничный контроль и его всевидящее око.

– Багаж сдаёте?

Я снова покачала головой, и на её лице мелькнуло лёгкое удивление. Кто летит на другой конец света без единой сумки? Сумасшедшая. Беглая. Преступница. Она, должно быть, подумала что-то из этого. Но её профессиональная улыбка не дрогнула. Она протянула мне посадочный талон.

– Приятного полёта, миссис Ли.

Эту фразу он заставлял меня слушать годами. «Миссис Ли». От неё теперь сводило зубы. Я взяла талон, не глядя, и почти побежала в сторону выхода на посадку, чувствуя, как её взгляд жжёт мне спину.

Ожидание в зале было отдельным видом пытки. Я села в самом углу, за колонной, спиной к стене, чтобы видеть всё и всех. Я пила воду из фонтанчика, и она была похожа на жидкий металл – холодная и тяжёлая. Каждые пять секунд я ловила себя на том, что ищу в толпе знакомые лица. Его людей. Их было легко вычислить – они всегда носили тёмные костюмы, никогда не улыбались, а их глаза постоянно сканировали пространство. Охотники. Я видела одного такого. Потом второго. Сердце уходило в пятки, но через мгновение я понимала – это просто бизнесмен, просто пилот, просто уставший отец семейства. Паранойя разъедала мозг, как кислота.

Наконец, объявили посадку. Рейс до Гонконга. Я прошла к трапу, вжав голову в плечи, и мой единственный спутник – паспорт – стал влажным от ладоней.

Самолёт до Гонконга показался мне капсулой, временным укрытием. Я прилипла к иллюминатору, смотря, как Сеул, мой роскошный, ненавистный, прекрасный тюремный город, уменьшается, превращается в игрушку, а потом и вовсе пропадает в белой вате облаков. Слёз не было. Была только пустота, огромная и всепоглощающая. Три часа полёта пролетели в одном сплошном оцепенении. Я не могла есть, не могла пить. Я просто существовала, затаившись.

Гонконг встретил меня тропической, удушающей влажностью и новым витком страха. Мне нужно было перейти в другой терминал, пройти контроль. Здесь я была уже не миссис Ли, просто одной из тысяч транзитных пассажиров. Но я чувствовала себя волком, загнанным в угол, на которого вот-вот спустят свору. Я купила в дьюти-фри бутылку воды и сигареты, хотя не курила со студенческих времён. Они стали моим талисманом, игрушкой для рук, которая хоть как-то отвлекала от тряски.

И вот – главный рубеж. Самолёт до Москвы. Боинг-777, огромная стальная птица, которая должна была унести меня прочь. Двенадцать часов в воздухе. Двенадцать часов между небом и землёй, между прошлой жизнью и будущим, которого не было, которое было лишь туманной, ничем не гарантированной возможностью. Я заняла своё место у иллюминатора, рядом с пожилой русской женщиной, которая сразу же укуталась в плед и уснула. Мне её тихое, мирное посапывание казалось верхом блаженства, недостижимой роскошью.

Мы взлетели. Я не отрывала взгляда от окна. Гонконг уплывал вниз, оставаясь лишь россыпью огней в темноте. Впереди была только ночь и бескрайние просторы Сибири. Каждый стук сердца, каждый гул турбин отдавался в ушах одним и тем же навязчивым вопросом: «А они уже хватились?». Я представляла себе эту картину с пугающей, обжигающей чёткостью. Его кабинет. Полумрак. Он сидит в своём кресле, не двигаясь. Перед ним на столе лежит моё обручальное кольцо, как улика, как насмешка. Его пальцы медленно барабанят по полированной поверхности. Он не кричит. Он даже не повышает голоса. Он поднимает трубку того самого, стального телефона. Набирает один-единственный номер.

– Она ушла. Найдите её. Верните.

И всё. Машина начинает работать. Его связи, его деньги, его власть. Они достанут записи с камер, отследят такси, найдут водителя. Они узнают про аэропорт, про рейс. Они уже знают. Они уже ждут меня в Москве. Эта мысль не давала ни на секунду расслабиться. Я вцепилась в подлокотники, пока безымянный стюард разносил ужин. Вид еды вызвал новый приступ тошноты.

Ночь тянулась бесконечно. Я проваливалась в короткие, обрывистые кошмары, где меня ловили у самого трапа самолёта, где он сам забирал меня из Шереметьево, и его лицо при этом было абсолютно спокойным, почти ласковым, и от этого было ещё страшнее. Я просыпалась в холодном поту, прикусывая язык, чтобы не закричать.

Когда первые лучи утра высветлили за стеклом бескрайнее, ничем не нарушенное снежное полотно Сибири, что-то дрогнуло внутри. Эта земля была абсолютно чужой, пустой, безжизненной и оттого – безопасной. Никто не мог контролировать эту пустоту. Ни он, ни кто-либо другой. Я впервые за весь полёт сделала глоток воды. Она была тёплой и безвкусной, но показалась мне нектаром.

Объявили о начале снижения. Ремни пристёгнуты. Спинки кресел приведены в вертикальное положение. Сердце снова заколотилось, теперь уже от нового, щемящего страха – страха перед финальным рубежом. Российская таможня. Пограничный контроль. Его люди могли быть здесь. Они могли договориться.

Когда шасси с глухим, но уверенным стуком коснулись посадочной полосы Шереметьево, меня окончательно вывернуло наизнанку. Я едва успела отстегнуться и броситься в крошечный, пахнущий хлоркой и блевотиной санитарный отсек. Тело трясло мелкой, неконтролируемой дрожью, ноги подкашивались. Я ополоснула лицо ледяной водой, глядя на своё отражение в зеркале – бледное, испуганное, с синяками под глазами и всё той же предательской, хоть и замазанной, губой. Тень миссис Ли.

Выход из самолёта, коридоры терминала – всё это прошло как в тумане. Я двигалась на автомате, встроившись в толпу таких же уставших пассажиров. И вот он – главный пост. Очередь в паспортный контроль. Каждый шаг вперёд отдавался эхом в висках. Я видела офицеров в форме – непроницаемых, усталых, безразличных.

Моя очередь. Я подошла к стеклянной будке, протянула паспорт. Офицер, молодой парень с абсолютно пустым, отрешённым лицом, долго, мучительно долго смотрел то на мой чистый, без единой визы, южнокорейский паспорт, то на меня. Его глаза, холодные и голубые, скользили по моим чертам, сверяя с фотографией. В его взгляде я пыталась увидеть что-то – узнавание, подвох, приказ. Но видела лишь усталость конца долгой смены, безразличие ко всему на свете. Для него я была просто ещё одной туристкой, странной азиаткой, летящей в Москву зимой без багажа. Он не видел крови у меня на губах, не видел ужаса в глазах, не чувствовал запаха страха, который, мне казалось, от меня исходил волнами.

Он что-то пробормотал себе под нос, ткнул пальцем в клавиатуру, и принтер под столом выплюнул мой миграционный листок. Потом он взял штемпель, на котором была выгравирована непонятная, могущественная аббревиатура, и с сухим, финальным стуком поставил штамп в паспорт. Звук этот показался мне величайшей симфонией, симфонией моего освобождения. Он махнул рукой – проходите. Всё.

Я сделала несколько шагов по залу прилёта, и ноги снова подкосились. Я оперлась о холодную стену, пытаясь перевести дыхание. Я была в России. Я прошла. Его рука, его власть, казалось, не дотягивались сюда. Пока.

Москва встретила меня за дверями терминала пронзительным, колючим, по-настоящему зимним ветром и низким, свинцово-серым небом, которое висело так тяжело, что казалось, вот-вот рухнет на землю. Воздух пах иначе – не солёным океанским бризом и не сладковатыми, удушающими выхлопами Сеула, а чем-то новым, чужим, резким – морозом, бензином, угольным дымком и ещё чем-то незнакомым, но безумно бодрящим. Я стояла и просто дышала, позволяя этому воздуху обжигать лёгкие, смывая прошлое.

Мне нужно было двигаться. Инструкции были чёткими. Я прошла чуть в сторону от официального таксопарка, туда, где крутились бойкие ребята в спортивных куртках, снующие между только что прибывшими пассажирами.

– Такси? Москва? Дёшево, – бросил мне один из них, оценивающе глянув на мою лёгкую, не по сезону одежду.

Я молча кивнула. Он провёл меня к старенькой иномарке. Я села на заднее сиденье, и он тут же протянул руку:

– Предоплата, сестра. До центра пять тысяч.

Я покачала головой и на ломаном английском, который старательно учила все эти месяцы тайком по ночам, объяснила:

– Не центр. Телефон. Мне нужен телефон. Дешёвый. С сим-картой.

Таксист удивлённо поднял брови, потом пожал плечами – его дело не задавать вопросы. Он порылся в бардачке и достал запасной, старый, но работающий кнопочный аппарат.

– Тыща рублей, – буркнул он. – Или пятнадцать баксов.

Я протянула ему двадцатку. Он сунул деньги в карман, завёл двигатель и отъехал к ближайшему салону связи, где я за те же доллары купила предоплаченную сим-карту. Вставила её в телефон. Аппарат ожил. Через минуту пришёл первый и единственный звонок – без номера. Я ответила. Женский голос, без предисловий, отрывисто продиктовал адрес: улица, дом, код от подъезда, номер комнаты. Хостел на дальней, самой дешёвой ветке метро. Голос щёлкнул. Я перечитала sms с адресом несколько раз, запомнила, как молитву, и стёрла.

Дорога до этого хостела стала ещё одним путешествием в неизвестность. Метро поразило меня своей гулкой, подземной мощью, брутальной архитектурой старых станций, толчеёй и совершенно незнакомыми лицами – уставшими, озабоченными, суровыми. Никто не смотрел на меня. Я была невидимкой. Это было блаженством.

Я нашла этот хостел – неприметную дверь в пятиэтажной хрущёвке, позвонила в домофон, назвала код. Меня впустили. На ресепшене сидела девушка с фиолетовыми волосами и в наушниках, она молча протянула ключ от комнаты на третьем этаже, даже не спросив документы. Деньги я оставила подо мной на столе – я их туда положила.

Комната была крошечной, капсульной, с единственной узкой койкой, голыми стенами и стойким, въедливым запахом чужого быта, дешёвого табака и еды, которую здесь готовили много лет подряд. Но это был мой первый в жизни собственный угол. Я заперлась на щеколду и цепной замочек, который принесла с собой, подошла к запотевшему от моего дыхания холодному окну и посмотрела на незнакомый, чужой, бесконечно далёкий город, на мигающие огни реклам и бесконечный поток машин внизу. Где-то там, за тысячу километров, уже вовсю шла охота. Я знала это. Я чувствовала это каждой клеткой, каждой заживающей синей жилкой на теле, спиной, которая помнила каждое прикосновение, каждую угрозу.

Но прямо сейчас, в этой секунде, его не было. Не было его тяжёлых, размеренных шагов за дверью, не было его взгляда, прожигающего меня насквозь, видящего каждую мою тайную мысль. Не было страха следующего удара, следующего унижения, следующей ночи. Не было необходимости лгать, изворачиваться, притворяться.

Я сделала глубокий, настоящий, полногрудый вдох. Воздух в комнате был спёртым, пах пылью и остывшим радиатором. Но он обжёг мои лёгкие не болью, а свободой. Он был тяжёлым, холодным, абсолютно чужим. Но он был моим. Впервые за долгие, бесконечные три года.

И я выдохнула. Выдохнула весь свой страх, всю накопленную боль, всю прежнюю, чужую, ненавистную жизнь. На запотевшем стекле передо мной осталось маленькое, дрожащее, влажное облачко – единственное, хрупкое, но неоспоримое доказательство. Доказательство того, что я жива. Что я дышу. Сама. Что я на другом конце мира. И я прикоснулась пальцем к этому облачку, к своему дыханию, и медленно, медленно вывела одно-единственное слово, которое теперь было моим именем, моей мантрой, моим заклинанием против всего мира: «Свобода».

Глава 2. Коллектив

Неделю я прожила в хостеле, как тень, как призрак, застрявший в липкой паутине между прошлым и будущим. Моё существование свелось к четырём бледно-зелёным стенам крошечной комнаты, мерцающему экрану самого дешёвого телефона, который только можно было найти, и постоянному, тошнотворному, всепоглощающему страху. Страху, что вот сейчас – в следующий миг, после следующего скрипа за дверью – её выбьют с одного мощного удара. Инструкции от «(Не)Верности» я выполняла с точностью запрограммированного робота, почти не дыша: не выходить лишний раз, не подходить к окну, питаться тем, что можно заказать с доставкой прямо к двери – пицца, суши, безвкусные бургеры в смятых картонных коробках. И каждые семьдесят два часа, с пугающей точностью, я извлекала из телефона маленький кусочек пластика с чипом – SIM-карту – и ломала его пополам, заворачивая в обрывок газеты и выбрасывая в мусорное ведро в конце коридора. Потом вставляла новую, купленную заранее, и ждала. Ждала нового сообщения, нового приказа, нового шага.

Каждый звук за пределами моей комнаты отзывался в теле электрическим разрядом паники. Ступеньки в подъезде, скрип тормозов на улице, приглушённые голоса соседей по хостелу – всё заставляло сердце бешено колотиться где-то в горле, а ладони – мгновенно покрываться липким, холодным потом. Я спала урывками, просыпаясь от каждого шороха, и моими единственными спутниками были рокот московского трафика за окном и тяжёлое, гнетущее чувство, что я не просто в ловушке, а в самой центре воронки, которая вот-вот схлопнется.

Но потом, ровно в десять утра на восьмой день, пришло то самое сообщение. Сухое и по делу, без приветствий и подписи, как всегда: «Ваши документы готовы. Забрать по адресу: ул. Малая Дмитровка, 24, к. 2, кв. 18. Трудоустройство организовано. Администратор в салоне «Эйдос». Выходите завтра в 8:00. Будьте осторожны».

Сердце не заколотилось, а наоборот, словно замерло на несколько ударов, превратившись в ледышку. Выходить. На улицу. В город. В поле зрения камер, случайных прохожих, его людей. Тело тут же вспомнило каждый удар, каждый унизительный шёпот, каждый взгляд, полный ненависти. Руки задрожали. Но это был приказ. Это был следующий шаг. Другого выхода не было. Я подошла к своему скудному багажу – рюкзаку, купленному в ближайшем подземном переходе, – и стала готовить одежду. Всё самое простое, самое незаметное, серое, как асфальт за окном.

Ночь перед выходом была самой долгой в моей жизни. Я не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому звуку, прокручивая в голове маршрут, данную мне однажды на тренинге инструкцию по конспирации: идти не спеша, но и не медленно, не опускать голову, но и не смотреть людям в глаза, сливаться с толпой, быть серой мышью, пустым местом. Когда за окном заалел рассвет, я была уже на ногах, полностью одетая, с рюкзаком за плечами.

Ровно в восемь я вышла из хостела. Утренний воздух ударил в лицо колючим, морозным ветром, и это было похоже на удар хлыста – болезненно, но отрезвляюще. Я заставила себя сделать первый шаг, потом второй, вливаясь в поток людей, спешащих на работу. Каждый человек в тёмном пальто, каждый чёрный внедорожник у обочины заставлял внутренне сжиматься. Я ловила отражения в витринах, высматривая подозрительные фигуры, но видела лишь усталые, сонные лица таких же, как я, заложников утра.

Адрес на Малой Дмитровке оказался ничем не примечательным панельным домом советской постройки. Я вошла в подъезд, пахнущий котом и старыми полами, поднялась на нужный этаж. Дверь квартиры № 18 была без таблички. Я позвонила. Мне открыла женщина лет двадцати пяти в простых домашних штанах и с лицом, абсолютно не выражавшим никаких эмоций. Она могла бы быть кем угодно – библиотекарем, студенткой, офисным работником, вышедшим в декрет. Ничто – ни взгляд, ни осанка, ни обстановка крошечной прихожей с вешалкой, забитой обычной одеждой, – не выдавало в ней сотрудника подпольного агентства.