(Не)Верность. Жизнь на осколках

Глава 3. Рутина обычной жизни

Дни в «Эйдосе» слились для меня в единый, плавный, почти гипнотический поток, похожий на те медленные, текучие, ритуальные движения, которые использовали наши массажисты. Этот ритм – предсказуемый, монотонный, лишённый резких скачков – стал моим лучшим лекарством, единственной терапией, которую я могла себе позволить. Монотонность была моим щитом, моим барьером, прикрывавшим меня от призраков прошлого, которые норовили прорваться в моё хрупкое настоящее с каждым резким звуком за окном, с каждым чёрным седаном, ненадолго притормозившим у входа.

Мой день начинался затемно. Ровно в шесть утра будильник вырывал меня из короткого, всегда тревожного сна. Я не включала свет сразу – сначала сидела на краю кровати, прислушиваясь к ночной тишине съёмной однушки на окраине Москвы, к гулу ночных грузовиков под окном, к скрипу половиц у соседей. Потом – быстрый, почти что армейский душ, лёгкий завтрак (обычно просто йогурт и чашка зелёного чая), и – выход.

Метро в семь утра было своим собственным миром, отдельной вселенной со своими законами. Я забивалась в угол вагона, стараясь занять как можно меньше места, и пока поезд нёсся через ещё спящий, подсвеченный жёлтыми огнями город, я просматривала почту на своём вечном, потрёпанном телефоне. Не личную – её не было, – а рабочую. Виктория требовала проверять расписание с вечера, но я перепроверяла его всегда утром, заученным движением пальца пролистывая список имён и процедур. Это был мой цифровой щит, моя мантра на предстоящий день.

Я научилась отличать наших ранних клиентов по одному лишь голосу в трубке, ещё до того, как они называли свои имена. Господин Семёнов, бухгалтер из крупного холдинга, – его голос был всегда сонным и раздражённым, он требовал «разбудить его мышцы» интенсивным массажем ровно в восемь. Мадам Ковалёва, дама бальзаковского возраста с утончёнными манерами и стальными глазами, – она говорила тихо, чётко выговаривая каждый звук, и всегда просила одно и то же: «расслабляющий антистресс с маслом нероли». Деловые встречи до офиса, стакан свежевыжатого сока, который приносили ему прямо в кабину, и двадцатиминутный лимфодренаж для снятия отёчности. Я знала их всех. Их привычки, их капризы, их молчаливые просьбы. Это знание давало мне иллюзию контроля.

Моё рабочее место – стойка администратора, высокий глянцевый монолит из тёмного дерева – стало моей крепостью, моим командным пунктом, моим барьером между старой жизнью и новой. Я изучила каждый сантиметр этой территории. Знала каждую кнопку на многострочном телефоне, каждый скрип нижней правой тумбочки, если её открыть слишком резко. Я знала, какую заварку предпочитает Виктория (крепкий, терпкий пуэр, без сахара, в маленькой чёрной чашке) и в какое время Олег, наш невозмутимый массажист, позволял себе пятиминутный перекур у чёрного хода, в крошечном, засыпанном снегом дворике-колодце. Я знала, что Алиса, наша фарфоровая кукла, терпеть не может запах лаванды, а Марина, старшая администратор, всегда теряет свои идеальные ручки и их вечно приходится искать под стопками бумаг.

Я постепенно, медленно, но верно становилась Анной. Настоящей Анной Сергеевной Ким. Я отвечала на звонки ровным, вежливым, вышколенным и абсолютно безэмоциональным голосом, который, казалось, принадлежал не мне, а какой-то другой, очень собранной и уверенной женщине: «Добрый день, салон «Эйдос», Анна. Слушаю вас». Этот голос меня самого порой удивлял своей неузнаваемостью.

Анна умела гасить конфликты. Как-то раз одна разгневанная дама, опоздавшая на полчаса и потерявшая своё бронирование, устроила настоящую сцену, требуя «немедленно найти ей мастера». Старая я, та, прежняя, сжалась бы в комок от страха, расплакалась бы или начала оправдываться. Но Анна Ким лишь вежливо выслушала, сохраняя на лице лёгкую, сочувственную улыбку, и спокойно, но твёрдо объяснила правила салона, предложив взамен запись на другое время со скидкой. Дама в итоге успокоилась и даже извинилась. Это была маленькая победа.

Анна знала, как тактично, с намёком на лёгкую, профессиональную улыбку объяснить слишком настойчивому господину, что «расслабляющий массаж стоп» не включает в себя абсолютно ничего, кроме массажа стоп. Анна помнила все мелочи: что господину Петрову, крупному чиновнику, нужна температура в кабинке ровно 24 градуса, не больше и не меньше, а миссис Лаврентьевой, жене банкира, – два полотенца, одно из которых обязательно должно быть с жёсткой, скребущей фактурой. Я вела учёт всем этим причудам в отдельном файле, который называла «Библией комфорта».

Марина, старшая администратор, сначала наблюдала за мной с холодной, почти лабораторной отстранённостью, как хирург за новым медицинским прибором. Но постепенно, день за днём, в её взгляде, всегда скрытом за стёклами очков, стало появляться нечто вроде одобрения, а потом и лёгкого, почти незаметного уважения. Я была неболтливой, исполнительной, не лезла в душу и не задавала лишних вопросов. Я была идеальным винтиком в отлаженном механизме «Эйдоса». Как-то раз, ближе к концу смены, она молча, не глядя на меня, протянула мне половину круассана, который не стала доедать.

– Не пропадать же добру, – буркнула она, утыкаясь взглядом в монитор.

Для Марины, с её скупостью на эмоции и жесты, это был высший знак принятия в гильдию. Я взяла круассан и почувствовала, как в груди теплеет – не от сдобной выпечки, а от этого неловкого, но искреннего жеста.

Даже Виктория, наша железная леди, как-то раз, стремительно проносясь мимо стойки с папкой в руках, бросила, не сбавляя шага:

– Неплохо вливаетесь в коллектив, Ким.

И в её голосе не было ни дружелюбия, ни теплоты, но прозвучала сухая, деловая констатация факта, которая для неё была почти что комплиментом. «Вы справляетесь». Эти слова я мысленно повторяла весь оставшийся день, как заклинание.

Но за этим фасадом спокойствия, за этой безупречной маской образцовой сотрудницы всегда, в любой момент, прятался дикий, недремлющий зверь по имени Страх. Он дремал, притаившись где-то глубоко в подкорке, но просыпался мгновенно, от любого неожиданного звука. От резкого, не вписывающегося в расписание звонка входной двери, когда мы уже не ждали клиентов. От мужчин азиатской внешности, которые изредка, очень редко, но всё же заглядывали в салон.

Помню первый раз, когда вошёл такой гость. Высокий, подтянутый, в идеально сидящем тёмном костюме. У меня вдруг перехватило дыхание, в глазах помутнело, и я едва не уронила тяжёлый планшет с графиком, который держала в руках. Ладони моментально стали ледяными и влажными. Он подошёл к стойке, и я уже мысленно видела, как он достаёт из внутреннего кармана пиджака не кошелёк, а фотографию, и его холодные глаза сверлят меня.

– Добрый день, – сказал он, и его русский был почти идеальным, но с лёгким, певучим акцентом. – Мне бы на тайский массаж. Есть окно?

Это был японец, представитель какой-то крупной корпорации. Он лишь вежливо поклонился, записываясь на процедуру, и даже не взглянул на меня дважды. Когда он ушёл, мне пришлось закрыться в подсобке на пять минут, чтобы отдышаться, оперевшись о холодную стену и чувствуя, как бешено колотится сердце.

Я научилась с этим бороться. Вернее, не бороться, а обманывать. Я дышала глубоко и тихо, как учили на наших сеансах релаксации, прогоняя панику на выдохе. Я повторяла про себя, как мантру, слова Виктории: «Вы лицо салона, но не его душа». Я была всего лишь лицом. Маской. Актрисой, играющей роль благополучного человека. И эта роль, эта маска, по иронии судьбы, меня и спасала.

По вечерам, возвращаясь в свою крошечную, до боли знакомую комнатку в съёмной квартире на самой окраине, я чувствовала не физическую усталость – моя работа не требовала больших сил, – а леденящую, выматывающую, тотальную моральную истощённость. Это была усталость от постоянной, ни на секунду не прекращающейся бдительности, от того, что двадцать четыре часа в сутки ты играешь роль, оттого что каждая твоя мышца, каждая мысль находятся в напряжённом ожидании удара.

Я стояла у окна, вглядываясь в неоновые вывески незнакомого, чужого, но уже ставшего хоть каким-то пристанищем города, и слушала его шум. Он был грубым, резким, агрессивным – рёв машин, гул поездов, обрывки чужих разговоров под окном. Совсем не похожим на приглушённые, тщательно отфильтрованные звуки моего прошлого, где даже музыка подбиралась под настроение хозяина. Но в этом грубом, живом, настоящем шуме была свобода. Здесь я могла дышать полной грудью, не оглядываясь на тяжёлую, давящую тень в дверном проёме. Здесь мой вздох не комментировали. Здесь моя усталость принадлежала только мне.

Я заваривала самый дешёвый чай в пакетиках, включала на ноутбуке какой-нибудь бессмысленный русский сериал, просто для фона, для создания иллюзии быта, и позволяла себе на несколько часов просто быть. Никем. Просто Анной. Новой. Ещё очень хрупкой, ещё очень испуганной, с руками, которые иногда всё ещё дрожали без причины, но уже живой. Не существующей, а именно живой.

И эта рутина – утреннее метро, звонки клиентов, запах масел, вечерний чай у окна – стала моим якорем. Она привязывала меня к реальности, к этому новому, странному, порой пугающему, но такому бесконечно ценному настоящему. Каждый спокойно прожитый день, без скандалов, без унижений, без страха, был моей личной, тихой победой. И я знала, что готова буду сражаться за эту скучную, такую прекрасную и долгожданную рутину до самого конца. Ценой всего.

Глава 4. Неожиданный клиент

Время в «Эйдосе» текло по-своему, замедленному, почти что вневременному расписанию, подчиняясь не стрелкам часов, а ритму дыхания клиентов на сеансах и тихой музыке, льющейся из динамиков. Я уже не просто знала, я чувствовала этот ритм кожей, как слепой чувствует приближение человека по колебаниям воздуха. Я могла с закрытыми глазами назвать график постоянных клиентов, предсказать наплыв посетителей перед выходными – это были уставшие от недели трудоголики, жаждавшие расслабления, – и после праздников, когда наступала пора спасать тела и души от последствий обильных застолий. Моя жизнь обрела чёткие, почти что ритуальные очертания, и, что удивительнее всего, начала казаться почти безопасной. Это «почти» всегда висело во влажном, напоённом аромамаслами воздухе салона незримой, но ощутимой гранью.

Он вошёл в тот день, когда за окном хлестал слепой, яростный осенний дождь, превращая московские улицы в блестящее, размытое мокрое полотно. Серая пелена неба низко нависла над городом, и даже наш уютный, защищённый от внешнего мира салон казался немного осиротевшим, замершим в ожидании. Дверь открылась с тихим шипящим звуком, впуская порцию холодного, влажного, пахнущего мокрым асфальтом и прелыми листьями воздуха, и его.

Я подняла глаза от монитора, где сводила цифры ежедневного отчёта, и на секунду замерла, чувствуя, как что-то внутри резко сжимается, переходя в режим тревожной готовности.

Он был очень высоким, под метр девяносто, и его длинное тёмное пальто из тонкой шерсти было отмечено россыпью серебристых капель дождя. Но это было не главное, что вырвало меня из привычного рабочего ступора. Главное – это его лицо. Оно не было красивым в общепринятом, гладком смысле. Оно было резким, будто высеченным резцом не слишком терпеливого скульптора, – высокие, почти что скульптурные скулы, упрямый, твёрдый подбородок с ямочкой посредине, и чёрные, иссиня-чёрные волосы, собранные в короткий, небрежный хвост у самого затылка. Несколько непослушных прядей выбились из него и прилипли к вискам и высокому лбу. А когда он снял мокрые кожаные перчатки и уверенным шагом подошёл к стойке, я увидела его глаза. Это был шок. Невероятно светлые, пронзительно-голубые, почти ледяные, как зимнее небо в ясный морозный день. Они составляли сюрреалистичный, завораживающий, сбивающий с толку контраст с его южной, смугловатой кожей и угольными волосами.

– Добрый день, – его голос был низким, бархатным, с лёгкой, приятной хрипотцой, будто он только что проснулся или долго смеялся. – У меня запись на тайский массаж к Олегу. На семь вечера. Кирилл.

Я машинально провела пальцем по сенсорному экрану расписания, хотя прекрасно помнила, что в семь у Олега был свободный слот. Мои пальцы вдруг снова стали непослушными, ватными, какими они были в мои самые первые дни здесь. Я почувствовала на себе тяжесть его взгляда, этого невероятного, изучающего ледяного цвета.

– Да, конечно, господин… Кирилл, – я поймала его взгляд и ощутила, как по щекам разливается предательская, горячая краска. Глупо. Непрофессионально. Нельзя. Виктория своим ледяным взглядом убила бы меня на месте за такую реакцию на клиента.

Он улыбнулся. Лёгкая, едва заметная, но от этого не менее ослепительная улыбка тронула уголки его губ, на мгновение смягчив суровость черт.

– Просто Кирилл, – поправил он мягко, но настойчиво. – Без «господина». Звучит слишком официально для места, где тебя собираются как следует помять кости и вправить мозги на место.

Его простая, немного ироничная шутка была неожиданной. От неё мне стало как-то тепло и одновременно неловко, будто я оказалась в невыгодном положении.

– Хорошо, – я кивнула, стараясь вернуть своему голосу тот ровный, безэмоциональный, профессиональный тембр, который я так долго оттачивала. – Проходите, пожалуйста, в зону ожидания. Сейчас предупредим мастера. Что предложить? Кофе, чай, воду?

– Кофе, – он ответил без колебаний. – Чёрный, крепкий. Без всего.

Его взгляд – эти пронзительные голубые лучи – ещё на секунду задержался на мне, изучающий, заинтересованный, будто он читал не моё лицо, а что-то за ним. Потом он мягко кивнул, повернулся и направился вглубь зала, двигаясь с лёгкой, спортивной, почти хищной грацией, совершенно не свойственной таким крупным мужчинам.

Я отправила сообщение Олегу в мессенджер, с трудом попадая по клавишам виртуальной клавиатуры, и пошла готовить кофе. Руки чуть заметно дрожали. «Соберись, дура, – строго и зло сказала я себе мысленно. – Он просто клиент. Очередной красивый, уверенный в себе клиент с деньгами и странными глазами. Ничего больше. Ты видела таких сотни». Но внутренний голос, голос старой, затравленной меня, шептал: «Нет. Не таких. Таких ты ещё не видела».

И он не был похож на других. Он начал приходить раз в неделю, всегда по средам, всегда ровно в семь вечера, всегда к Олегу на его знаменитый жёсткий тайский массаж. И всегда он задерживался у стойки на пару минут, чтобы обменяться парой ничего не значащих, лёгких фраз. Казалось, он специально приходил на пять минут раньше, чтобы выкроить это время.

– Ну и погода сегодня, да? Кажется, весь город смывает в канализацию. Не отмыться от этой слякоти.