(Не)Верность. Жизнь на осколках
- -
- 100%
- +
– У вас тут всегда такой удивительный, сложный запах. Это сандал? Или что-то ещё?
– Вы сегодня одна? Где ваша грозная напарница? – это он про Марину, и в его голосе звучала лёгкая, добрая насмешка.
Его вопросы были лёгкими, ненавязчивыми, воздушными. Флирт – если это можно было так назвать – был едва уловимым, тонким, вполне приличным для такого заведения. Но он был. Он читался в его открытом, заинтересованном взгляде, в лёгкой, чуть вызывающей улыбке, в том, как он растягивал моё имя, которое прочитал на моём бейджике. «А-нна». В его устах мой псевдоним, моя новая личина, звучала как-то по-новому, тепло, твёрдо и по-настоящему.
Марина, с её обострённым чувством справедливости на любое непрофессиональное поведение, однажды, когда он ушёл, бросила на меня свой самый убийственный, оценивающий взгляд поверх очков.
– Подкатывает к тебе наш новый красавчик с глазами цвета айсберга, – констатировала она без эмоций, как робот, констатирующий погодные условия. – Осторожнее с такими, Ким. Богатые, красивые и слишком уверенные в себе. Сплошные проблемы в виде бывших жён, брошенных детей, привычки получать всё, что хотят, и полного отсутствия тормозов. Тебе это надо?
Я промолчала, делая вид, что погружена в изучение графика на следующий день, но её слова, холодные и точные, как иглы, упали в душу тревожным, ядовитым семенем. Она была права. На все сто процентов права. Я не могла себе позволить ровно ничего из этого списка. Никакого флирта, никакого интереса, никаких личных связей. Моя единственная задача была – оставаться серой мышью, невидимой, растворившейся, ничем не примечательной Анной Ким. Любой интерес ко мне был угрозой. Любой.
Но в следующий его визит он совершил нечто, что перевернуло все мои защитные механизмы с ног на голову. Он принёс с собой небольшую, потрёпанную книгу в мягкой обложке и положил её на стойку передо мной.
– Держите, – произнёс он просто. – Вам.
Я опустила взгляд. Это был сборник стихов японских классиков – Басё, Исса, Бусон – в прекрасном, как мне показалось, переводе.
– Я… не понимаю, – растерянно пробормотала я.
– Вы как-то упомянули, что скучаете по восточной поэзии, – напомнил он, и в его голосе не было ни тени насмешки, только лёгкая, сдержанная теплота. – Мельком, неделю назад. Я вспомнил, что у меня завалялся этот томик. Мне показалось, вам может понравиться.
Я онемела. Я действительно обмолвилась об этом, отвечая на его вежливый вопрос, по чему скучаю из дома, имея в виду, конечно, Южную Корею. Я сказала это машинально, не придав значения, просто чтобы заполнить паузу. И он запомнил. Он не просто запомнил – он принёс мне книгу.
– Я… Спасибо, – я взяла книгу, чувствуя, как грубая бумага обложки обжигает кончики пальцев. – Это очень… неожиданно. И любезно с вашей стороны.
– Ничего особенного, – он пожал плечами, и его голубые глаза вновь улыбнулись мне, теперь уже почти по-дружески. – Просто подумал о вас. Не за что. До встречи, Анна.
Он развернулся и ушёл на свой сеанс к Олегу, а я осталась стоять со сборником стихов в руках, чувствуя, как по мне бегут мурашки. Книга пахла старой типографской краской, пылью и чем-то ещё, едва уловимым, но узнаваемым – его парфюмом, древесным, свежим, с нотками дыма и кожи.
Сердце бешено колотилось где-то в горле, смешивая в коктейль самый настоящий, животный страх и запретное, давно забытое, потому что казалось – навсегда выжженное, чувство – интерес. Простую, наивную, чисто человеческую симпатию. Это было так же опасно, как и притягательно. Я пряталась, бежала от одного мужчины, от его всепоглощающей, уничтожающей собственности, и теперь другой, с глазами цвета зимнего неба и лёгкой улыбкой, неожиданно, тихо, но настойчиво постучался в мою дверь.
И я до ужаса боялась, что мне, такой одинокой и изголодавшейся по простому человеческому теплу, захочется её открыть. Эта мысль пугала куда больше, чем любая другая.
Глава 5. Минус сорок по Фаренгейту
Рутина стала моим наркотиком, моим коконом, моим единственным и нерушимым укрытием. Я научилась не просто существовать, а жить в ритме «Эйдоса», в его особом, замедленном хроносе. Я стала заложником этого распорядка, и это было сладким пленом. Утренний кофе, который я теперь варила не только Виктории, но и себе, находя утешение в горьковатом вкусе и тёплой чашке в ладонях. Приветливая, отрепетированная до автоматизма улыбка для клиентов, которая понемногу начала казаться менее натянутой. И да, тот самый лёгкий, почти незаметный, дозированный, как дорогое лекарство, флирт с Кириллом. Он уже не заставлял сердце бешено колотиться от страха, а лишь учащённо и приятно стучать где-то в районе горла, смутно напоминая о том, что я всё ещё живая женщина, а не просто испуганное существо в бегах. Я начала потихоньку, крадучись, сама себе в этом признаваться, верить в эту новую, хрупкую, но такую прекрасную жизнь. Почти верить.
Однажды вечером, вернувшись в свою каморку – крошечную, проходную комнату в трёхкомнатной коммуналке на окраине, пахнущую старыми обоями, щами соседки и тоской, – я готовила себе ужин. Нехитрый салат из томатов и огурцов, купленных у бабулек у метро. На краю стола, застеленного дешёвой клеёнкой, лежала та самая, уже порядком зачитанная книга японских стихов. Я машинально улыбалась, вспоминая, как он сегодня, стоя у стойки, спросил низким, чуть хрипловатым голосом: «Ну что, Анна, понравилось вам хайку Басё про старый пруд? Мне всегда казалось, в этой простоте – вся глубина мира». Я что-то пробормотала в ответ, снова покраснев, как дура.
Чтобы заглушить гулкую тишину чужого жилья, я привычным движением ткнула кнопку на пульте от старого, с толстым экраном телевизора, доставшегося мне от предыдущих жильцов. Зашипел динамик, вспыхнул экран – привычный российский новостной канал, который я всегда ставила для фона, чтобы не сходить с ума от одиночества. Принялась дальше резать овощи, уйдя в себя, в свои почти что счастливые мысли.
И вдруг я замерла. Лезвие тупого ножа больно и глубоко впилось в подушечку указательного пальца, но я даже не почувствовала боли, не увидела крови, медленно выступающей на бледной коже.
На экране, в разделе «Мировые новости», мелькали до боли, до тошноты знакомые кадры. Роскошная вилла в элитном районе Сеула, наш бассейн, уходящий в горизонт. Высокий, ухоженный, идеально одетый мужчина в безупречном чёрном костюме и траурном галстуке. Его лицо было бледным, осунувшимся от якобы бессонных ночей, глаза – влажными, полными неподдельной, такой убедительной, такой отвратительной в своей лживости скорби. Рядом с ним, опираясь на резной яшмовый посох, стоял его отец, старый Пак, с каменным, неумолимым, как гранитная гора, лицом. Выдержанный, леденящий душу спектакль.
Я схватила пульт, судорожно тычась пальцем в кнопку увеличения звука. Голос диктора, обычно бесстрастный, теперь звучал проникновенно, сочувственно, почти траурно.
«…крупное вознаграждение за любую информацию о местонахождении Юн-хи Пак, жены наследника империи «PakCorp», пропавшей при загадочных и трагических обстоятельствах почти три месяца назад. Её супруг, Чжи-хун Пак, утверждает, что у него есть неопровержимые свидетельства похищения его возлюбленной жены и её вывоза за границу преступной группировкой. Он в слезах обращается к международному сообществу…»
Из динамика полился его голос. Тот самый, бархатный, низкий, от которого у меня всегда стыла кровь в жилах и цепенели мышцы. Теперь он звучал мягко, дрожал от искусно сдержанных, идеально сыгранных эмоций, прерывался на самых пафосных моментах.
«Юн-хи, дорогая… моя любимая… Если ты видишь это… или если кто-то знает, где она, пожалуйста… Мы с отцом готовы заплатить любые деньги. Любые! Мы не хотим знать имён, мы не хотим проблем. Мы просто хотим, чтобы наша девочка вернулась домой целой и невредимой. Я скучаю по тебе каждую секунду. Я люблю тебя. Мы все тебя любим».
Кадры сменились. На экране возникла наша свадебная фотография. Я, двадцатидвухлетняя дурочка, улыбалась в камеру, полная глупых, наивных, сладких надежд, а его сильная, холёная рука сжимала моё плечо с таким видом собственничества, с такой демонстративной властью, что сейчас, глядя на это, я почувствовала, как по спине бегут мурашки, а в горле встаёт кислый, жгучий ком. Внизу бежала строка с номерами телефонов «горячей линии» и сумма вознаграждения, от которой у меня перехватило дыхание. Это была целое состояние. Достаточное, чтобы купить десяток таких жизней, как моя нынешняя.
Меня вырвало. Сразу, резко, не дав ни секунды на то, чтобы добежать до умывальника. Прямо на пол, на только что нарезанные, яркие овощи. Тело затряслось в истерике, мелкой, неконтролируемой дрожью, рыдания рвались из горла сдавленными, хрипами, животными воплями, которые я пыталась заглушить, кусая собственный кулак. Он нашёл меня. Он знает, что я жива. Он знает, что я сбежала. И теперь он травит меня, как зверя, на весь мир, выставляя несчастным, убитым горем мужем. Его «любые деньги» были смертным приговором, расставленной на глобальной карте ловушкой. Каждый алчный, нуждающийся глаз, увидевший это сообщение, каждый искатель лёгкой наживы теперь будет искать меня. Моё лицо, моё старое лицо, улыбающееся с той проклятой фотографии, теперь видели миллионы.
Я металась по крошечной комнате, ломая руки, чувствуя, как стены смыкаются, как потолок давит на темя. Москва, которая только начала казаться хоть каким-то укрытием, внезапно снова стала крошечной, тесной клеткой. Он везде. Его лицо на экране. Его голос, заполняющий мою убогую комнатку. Его деньги, его влияние, которые протянут свои щупальца и сюда, в эту промозглую московскую коммуналку, и найдут меня.
«Он убьёт меня. Он найдёт и убьёт. Медленно. Со вкусом. На моих глазах», – стучало в висках, сливаясь с бешеным пульсом.
Слепая, животная паника, та самая, что гнала меня оттуда, заставила меня схватить телефон. Я почти не видела экран, залитый слезами, но пальцы сами нашли нужный, единственный чат – переписку с «(Не)Верностью». Я писала, сбиваясь, путая буквы, не следя за смыслом, заглавными буквами, выплёскивая свой ужас наружу: «ОН ОБЪЯВИЛ О ПОИСКЕ ПО ТЕЛЕВИЗОРУ ВЕЗДЕ ОН НАЙДЁТ МЕНЯ ОН ЗДЕСЬ ОН ВЕЗДЕ ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА ОН УБЬЁТ МЕНЯ Я ЗНАЮ ОН УБЬЁТ».
Я забросила телефон в угол, как раскалённый, опаляющий руки уголь, и сжалась в комок на продавленной кровати, зарывшись лицом в подушку, пахнущую чужим потом, чтобы заглушить собственные, предательские рыдания. Я была в ловушке. Бежать было некуда. Вся планета, весь этот огромный, враждебный мир теперь видел моё лицо. Моё прошлое. Моё проклятие.
Прошло десять минут. Может быть час. А может и целая вечность. Время потеряло смысл, расплылось в массе липкого, чёрного ужаса. Затем телефон, валявшийся на полу, тихо и коротко завибрировал, осветив пыльный пол тусклым синим светом.
Я чуть не взвыла от нового приступа страха, инстинктивно отпрянув к стене. Казалось, это он, он сам звонит мне, его лицо сейчас появится на экране. Медленно, как приговорённая к казни, на четвереньках, я поползла за ним, чувствуя липкий холод пола под ладонями.
На экране горело одно-единственное сообщение от неизвестного, зашифрованного номера. Без подписи. Без эмоций.
«Не паниковать. Ситуация под контролем. Это ожидаемый ход. Активируем протокол «Призрак». Ваши документы уже в процессе замены. Внешность изменим. Глубоко дышите. Ждите инструкций. Вы в безопасности.»
Я перечитала сообщение раз, другой, третий. Короткие, рубленые фразы не сразу доходили до сознания, затуманенного адреналином и ужасом. «Ожидаемый ход». «Под контролем». «Протокол «Призрак»». «Вы в безопасности».
Словно ледяная вода окатила моё разгорячённое, взмокшее от слёз и пота тело. Я сделала судорожный, глубокий, с присвистом вдох, как приказано. Потом ещё один. Воздух обжёг лёгкие.
Они знали. Они ждали этого. Они были к этому готовы. Вся моя паника, весь мой испуг – они уже были просчитаны, заложены в их холодные, безэмоциональные алгоритмы.
Я медленно сползла на пол, прислонившись спиной к холодной стене, и обхватила колени руками. Слёзы текли по лицу, смешиваясь с тушью и соплями, но это уже были не слёзы безысходной паники, а слёзы дикого, щемящего, почти болезненного облегчения. Я не одна. За мной стоит не просто абстрактная организация. За мной стоит целая машина, тень, которая борется с другой тенью. Они были моими призрачными защитниками.
Я посмотрела на залитый рвотой пол, на телевизор, где теперь беззаботно танцевала какая-то девичья группа, рекламируя йогурт. Кошмар, абсолютный, осязаемый кошмар был всего в шаге отсюда. Его дыхание чувствовалось на моей шее. Но его самого здесь не было. Пока не было.
Я снова сделала глубокий, дрожащий вдох. Потом выдох. Я должна была ждать. И верить. Слепо, безрассудно, отчаянно верить. Это сообщение, эти несколько сухих строчек, были единственной ниточкой, связывающей меня с жизнью, с надеждой. И за эту тоненькую, почти невидимую ниточку сейчас держались все мои оставшиеся силы.
Глава 6. Эскорт на линии
Сообщение от «Верности» пришло на следующее утро, когда я в ступоре сидела на краю кровати, уставившись в стену и пытаясь заставить себя дышать ровно. Тонкий, почти невесомый, одноразовый телефон-«звонилка», купленный для экстренной связи, вибрировал в моей ладони, как живое, трепещущее существо, полное скрытых тайн и смертельных приказов. Каждая вибрация отдавалась болью в незажившей до конца душе. Инструкции, как всегда, были краткими, лаконичными, лишёнными всяких эмоций, как точный, хлёсткий выстрел: «Сегодня. 15:00. Салон «Химера», ул. Малая Бронная, 5. Спросить для Алисы. Кодовое слово: «Меня ждёт феникс». Деньги в конверте в почтовом ящике 12 у подъезда. Ничего не брать с собой. Всё будет предоставлено.»
Сердце сжалось в тугой, болезненный комок. «Феникс». Мифическая птица, сгорающая и восстающая из пепла. Новая жизнь через полное уничтожение старой. Ирония судьбы была горькой, циничной, но чудовищно точной. Мне предстояло сгореть дотла.
Я спустилась к почтовым ящикам своего подъезда, чувствуя на себе невидимые взгляды из-за каждой двери. Ящик под номером 12 был пуст, если не считать лежавшего в нём плотного коричневого конверта без каких-либо опознавательных знаков. Я судорожно сунула его внутрь куртки, словно совершала кражу, и рванула обратно в квартиру.
Внутри конверт был туго набит пачками купюр. Более чем щедрая сумма, гораздо больше, чем я держала в руках за все последние месяцы своего затворничества. Ощущение чужих, пахнущих типографской краской и чем-то чужим, может быть, даже потом, денег вызывало приступ тошноты. Это была не плата за услугу. Это была плата за уничтожение. За ритуал убийства Анны Ким, которая только-только начала казаться настоящей.
Салон «Химера» оказался не просто другим заведением – это был другой мир, другая планета, антипод «Эйдоса». Никакого полумрака, умиротворяющей тишины и тонкого запаха сандала. Здесь всё оглушало и било по нервам: яркий, режущий глаза неоновый свет, отражавшийся в десятках зеркал во весь рост, громкий, монотонный электронный бит, под который содрогались стены, и резкий, едкий химический запах аммиака, перекиси, лаков и чего-то ещё, искусственного и сладковатого.
Меня встретила высокая, худая женщина с иссиня-чёрными волосами, собранными в высокий «конский хвост», и в чёрной футболке с принтом светящегося черепа. Её глаза, подведённые чёрным карандашом, бесстрастно скользнули по мне.
– Алиса? – её голос был хриплым, прокуренным, без всякой приветливости.
У меня пересохло во рту. Я едва слышно выдохнула заученную фразу, чувствуя, насколько это глупо и пафосно звучит в этой обстановке:
– Меня ждёт феникс…
Женщина оценивающе, медленно осмотрела меня с ног до головы, будто оценивая материал для работы. Затем коротко кивнула.
– Поехали. План в общих чертах знаешь?
План я знала. Вернее, его знали они, эти тени из «(Не)Верности». Мне же оставалось только слепо подчиниться, отдать своё тело и лицо в чужие руки, как отдают на переработку ненужную вещь.
Следующие несколько часов стали самым настоящим кошмаром наяву, медленной, методичной и безжалостной смертью Анны Ким. Это был акт насилия над самой собой, совершаемый с молчаливого согласия жертвы.
Сначала – волосы. Длинные, густые, иссиня-чёрные пряди, моя гордость, моя визитная карточка, которыми когда-то с таким сладострастием и собственническим восторгом любовался Чжи-хун, падали на белый кафельный пол бесчувственными, мёртвыми змеями. Мастер, угрюмый парень с проколотыми бровями, работал машинкой быстро и безэмоционально. Я смотрела в огромное зеркало перед собой, как на моей бледной, испуганной, какой-то до безумия маленькой и беззащитной голове появлялся жутковатый, покрытый жёлтой щетиной череп. Потом пошёл краситель. Едкий, обжигающий кожу головы состав, от которого слезились глаза и щипало в носу. Меня укутали в плёнку и оставили на сорок минут, и это время я провела в странном оцепенении, глядя в своё отражение – лысое, чуждое, готовое к перерождению. Когда меня, наконец, повернули к зеркалу после смывки и сушки, я не узнала себя. Из зеркала на меня смотрела холодная, стервозная, отстранённая особа с короткими, острыми волосами цвета холодной, почти серебряной платины. Жёсткая, кислотная, абсолютно чужая. В этом образе не было ни капли тепла.
Потом было лицо. Визажист-трансформер, девушка с руками сапёра и взглядом физика-ядерщика, тончайшими кистями и иглами вырисовывала мне новую личность, новый характер прямо на коже. Очищающие маски, пилинги, инъекции ботокса и гиалуроновой кислоты в губы, от которых они распухли, стали неестественно чувственными и онемели. Боль была тупой, глубокой, но я почти не чувствовала её – я была парализована страхом и отрешённостью. Потом – макияж. Фундамент, ложащийся идеальным, непроницаемым матовым слоем. Стрелки такие острые и чёткие, что, казалось, могли ранить. Губы, подведённые карандашом и наполненные стойкой помадой алого, почти кровавого оттенка. Кожа стала гладкой, фарфоровой, абсолютно бесчувственной маской. Брови-ниточки, высоко и насмешливо изогнутые, придававшие взгляду надменное и вечно удивлённое выражение.
Маникюр стал завершающим аккордом этого акта уничтожения. Длинные, острые ногти-когти, нарощенные акрилом и покрытые стойким гель-лаком агрессивного, ядовито-фиолетового оттенка «ультрафиолет». Они мешали привычно шевелить пальцами, цеплялись за всё, постоянно напоминая, что мои руки теперь – не инструмент для работы, а оружие соблазна, часть образа дорогой, ухоженной содержанки.
Мне принесли одежду. Чёрные кожаные леггинсы, обтягивающие, как вторая кожа, короткий топ, открывающий живот, и туфли на невероятно высокой, почти архитектурной шпильке. Я надела это, чувствуя себя голой и уязвимой, будто меня одели в костюм для совсем другого спектакля.
В конце меня снова подвели к зеркалу. И в ответ на меня смотрела дорогая, высокооплачиваемая, безупречно сделанная кукла. Эскортница высшего класса. Девушка с обложки глянцевого журнала для тех, кто может себе позволить всё и всех. В этих глазах, подведённых идеальной подводкой, не было ни страха, ни боли, ни памяти. Только холодная, пустая, бронированная挑战 – вызов миру и самой себе.
Вечером того же дня я стояла на пороге новой квартиры. Агентство сняло её для меня, часть легенды. Элитный, новодельный дом на Котельнической набережной, один из тех стекляшно-бетонных монстров. Место, хорошо известное в определённых кругах как «курятник» или «гнездовье» – здесь селили содержанок, эскортниц, девушек по вызову, которых держали богатые, невидимые покровители.
Консьерж в ливрее, мужчина с абсолютно бесстрастным, отполированным до блеска лицом, молча вручил мне ключи-брелоки. Его взгляд, быстрый и профессиональный, скользнул по моей новой, шокирующей внешности, по короткому чёрному кожаному плащу, который я накинула поверх топика, и задержался на высоченных, безумных каблуках-шпильках. В его глазах не было ни вопроса, ни осуждения, ни даже намёка на любопытство. Только полное, натренированное профессиональное равнодушие. Он видел здесь таких, как я, сотни. Мы были для него всего лишь частью интерьера.
Дверь закрылась за мной с тихим щелчком дорогого замка. Я облокотилась о неё спиной, не в силах сделать ни шага вглубь. Квартира была студией с панорамным видом на Москву-реку и сияющие огни Кремля. Роскошная, безвкусно дорогая, уставленная хромированной мебелью, белым кожаным диваном, с огромной телевизионной панелью на стене. Всё здесь кричало о больших деньгах и полном отсутствии души. Здесь пахло чужими, цветочными духами, деньгами и леденящим одиночеством.
Я сбросила наконец эти адские каблуки и босиком, на холодном паркете, подошла к огромному, во всю стену окну. Москва сияла внизу тысячами огней, холодная, величественная, прекрасная и абсолютно чужая. Где-то там, в этой громаде, был «Эйдос», моё тихое, пахнущее лавандой убежище, которое теперь казалось сном. Где-то там был Кирилл с его книгой стихов и голубыми глазами, который искал взглядом милую, скромную администратора Анну Ким.
А здесь, в этой золотой клетке нового образца, стояла его полная, абсолютная противоположность. Сексуальный, агрессивный, пустой призрак. Женщина без прошлого, без будущего, без имени.
Я поймала своё отражение в тёмном стекле. Призрачная, почти нереальная платиновая блондинка с алыми, как свежая рана, губами и пустым, ничего не выражающим взглядом куклы. И где-то глубоко-глубоко внутри этой нарядной, дорогой куклы, закованной в новый образ, как в броню, пряталась маленькая, перепуганная до полусмерти, затравленная Юн-хи. Та, чьё старое, наивное лицо теперь разыскивали по всем новостям мира.
Я сделала глубокий, прерывистый вдох, изо всех сил стараясь не расплакаться и не смазать свой безупречный, купленный такой страшной ценой макияж. Эти слёзы были последним, что осталось от настоящей меня. Их нельзя было тратить.
Этот образ, этот шокирующий маскарад, был моим новым костюмом. Моей бронёй. Моим щитом и моим единственным оружием. Моей единственной защитой в мире, который снова стал охотиться на меня.
И теперь мне предстояло научиться не просто носить его, а жить внутри него. Дышать, говорить, двигаться и смотреть на мир глазами этой холодной, платиновой стервы. Это был вопрос выживания. Иного выхода не было.
Глава 7. С чистого листа
Надеть на себя этот костюм, эту кожу чужой, яркой и такой уязвимой куклы, и выйти в свет было, пожалуй, одним из самых трудных, самых противоестественных решений в моей жизни. Каждый элемент этого образа был пыткой. Высокие, невероятные каблуки-шпильки, в которых я чувствовала себя жирафом на льду, делали мою походку неустойчивой, неестественной и откровенно опасной – я боялась сделать лишний шаг, споткнуться и разбиться вдребезги, выставив себя на посмешище. Длинные, острые ногти-когти, покрытые ядовито-фиолетовым лаком, цеплялись за всё подряд – за ткань плаща, за молнию сумочки, за собственную кожу, – постоянно напоминая, что мои руки больше не для работы, а для украшения и соблазна. А эти платиновые, короткие и колкие, как ледяная стружка, волосы то и дело падали на лицо, застилая обзор, словно чужая, слишком яркая, слишком кричащая маска, которую я никак не могла приладить как следует.
Я шла по вечерней, оживлённой улице, чувствуя на себе десятки любопытных, оценивающих, а порой и откровенно осуждающих взглядов. Мужчины провожали меня долгим, заинтересованным взглядом, женщины – коротким, брезгливо-презрительным. Казалось, каждый прохожий, каждый случайный свидетель моего позора видит сквозь этот макияж, сквозь этот наряд мою тотальную, животную фальшь, мой ужас и моё отчаяние. Я ловила свои отражения в тёмных витринах дорогих бутиков – и каждый раз вздрагивала от чужого, холодного, размалёванного лица, которое смотрело на меня из глубины стекла.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.