Бэллариэль

Маленькие, отдаленные от всего мира городки. Истинный житель мегаполиса, едва сойдя с поезда, снисходительным взором исследует местные улочки, начиная с самого вокзала. Характерные повороты любопытным лицом вправо-влево – мол, надо же, и здесь живут люди!

Я вышла из вагона, в котором провела семь с половиной часов. Станция, знакомый с детства длинный деревянный домик, после многих лет запустения снова была открыта. Железнодорожное сообщение до этого медвежьего угла пытались было упразднить, но в итоге снова запустили поезд. На нем я и приехала.

В детстве мы с сестрой регулярно бывали здесь на каникулах у родителей матери. И с этой самой станции, окрыленные, мчались вперед – к летним подвигам!

На привокзальной автобусной остановке не было ни одного человека, никто из приехавших пассажиров туда не свернул. Я посчитала это говорящим знаком и тоже решила идти пешком. Первое, что бросилось в глаза – нет никаких людских потоков или толп. Все было единичным: автомобили ехали по одному, пешеходы шли по одному-двум. Магазинная очередь никуда не торопилась, кассир успевала с каждым перемолвиться словечком.

Не думала, что еще хоть один раз в жизни окажусь в этом северном городке.

«Никогда не возвращайтесь туда, где вы были счастливы. Пока вы не делаете этого, всё остается живым в вашей памяти. Если вы оказываетесь там снова, всё разрушается». Как же права была Агата Кристи! И классический пример того места на карте, куда не надо было возвращаться – именно этот город. Но человек полагает, а решает за него судьба: приехать все-таки пришлось, и по довольно печальному поводу. Но об этом позже.

***

Улица Углекольщиков. Слово «детство» в моем сознании прочно связано с ней. Широкая, солнечная. А на ней дома. И каждый – красавец. Каждый несет на себе характер своих хозяев. Вот первый с краю, очень аккуратный, с многочисленными дворовыми постройками – дом хохотушки тети Тамары и ее серьезного мастеровитого мужа Людвига. На Углекольщиков, как и в городе в целом, жило много этнических немцев. В их числе и наш дедушка.

По диагонали от тамариного хозяйства (а в детстве казалось – через километр) – дом нескольких сестер и двух братьев. Младшая сестра – почти нам ровесница, но в компанию мы ее не берем, отчего ее мама очень на нас обижена.

Следующий дом. Там живет Хельда. В моих детских глазах это вызывающе иностранное, киношное имя придает ей шарму и загадочности. Хотя на деле я знаю, что Хельда ничем не отличается от иной Ларисы. Вышла замуж за всегда нетрезвого чубатого Петю, родила ему вечно не присмотренного мальчика Андрюшу.

Но не суть.

Уличная команда сорванцов, в которой мы состояли – вот что делало эту улицу особенной. По грунтовым дорогам рассыпаны поблескивающие разнородные камни. Вечером окрестности оглашал звон колокольцев: с пастбищ возвращались коровы и козы. А мы – мы неслись на велосипедах через лес, играли в полицейских-нарушителей, шли в кино на индийский фильм или даже ставили театральную пьесу. Волшебные сказки строились из обычных вещей.

По утрам – первым делом в огород, на проверку. Что там со вчера поспело – горох, смородина, малина? Проинспектировать – и тут же съесть. Потом садишься на прикрепленные дедушкой веревочные качели, они скрипят «и-и-и, у-у-у, и-и-и, у-у-у». Наконец, причастившись всем, чем можно на территории усадьбы, идешь по домам подруг, вытаскиваешь их на улицу. А уж с ними… как минимум можно залезть на дерево черемухи и провести там часок…

Тем временем, я продолжила углубляться от вокзала в город. По горизонту щемяще знакомыми голубыми волнами шел горный хребет – символ надежности и бессмертия. Сменяются поколения, до обидного быстро. Вот, например, тетя Мария рассказывает неприглядное про тетю Олю. Терки у них. «У его жены уже тогда сердце больное было, а Ольга выходит на улицу, большой живот специально вперед выставит, мол, смотрите! Он мой!».

Ничего, горы и это приняли к сведению. Знают, что пока суть да дело, сложные отношения, а через короткий период времени – р-раз, и ни той не станет, ни другой. И будут горы другие глупости слушать. И следующие. А у самих ни одной черточки в силуэте не изменится.

***

Через пару дней после приезда в городок я покончила с делами и с замиранием сердца отправилась к тому самому дому, который прочно ассоциировался у меня с детством. Пошла на ту самую Углекольщиков.

Я ступила на нашу улицу. Почувствовала ногами те же самые ямки и ухабы, хоженые-перехоженные, тысячи раз прочувствованные и подошвами и на велосипеде. Туда улица шла на подъем, а сюда – на спуск. Оглядела дом Хельды, потом дом Тамары и остальные. Сейчас ни один из них уже не казался таким особенным. И ни один не имел своего яркого лица. Обычные скучные строения. Наверняка поэтому и не надо возвращаться в те места, где ты был счастлив. Это больно.

Наконец, показался и наш дом. Внезапно густое, душное чувство ностальгии и причастности ко всему, что с ним связано, навалилось на меня. Голова поплыла. Вдруг ушла тревога от того, что нахожусь одна на пустынной улице недалеко от леса и от того, что там и сям видела огромных бродячих псов. Все перестало быть важным. Я словно оказалась с домом наедине. В большом мире дома.

Он давно стоял заброшенный.

Несколько шагов вперед через разошедшиеся в стороны от старости створки ворот, и я уже во дворе. Первая мысль: где же тут размещалось все то, что я помню? Деревенский двор, полный куриц, кладовка с большим сундуком, в котором до краев старых детских книг и журналов, калитка в огород? Совсем небольшое пространство заняли непроходимые растительные кущи. Крыльцо… сохранились его остатки, доски со знакомой до боли, уже облупившейся коричневой краской.

Я поднялась по ступеням в сени, если еще можно было назвать сенями этот маленький коридорчик с обвалившейся стеной. И открыла дверь в прихожую, но как будто открыла дверь в детство – до того знакомым скрипом она отозвалась. Однако, дверной проем наискосок перекрывал упавший шкаф. Он лежал так, что и не перешагнешь через него. И это точно был наш шкаф – старомодный, тяжелый, лакированный, раньше он стоял в спальне деда.

Но никакое препятствие уже не могло меня остановить. Теперь я просто должна была войти, должна была оказаться внутри и ощутить себя в той сказке, в тех далеких временах. Уверенность в том, что я теперь там, где нужно, неудержимо тянула меня вперед. Я протиснулась сквозь косую щель и плашмя взгромоздилась на шкаф, с которого благополучно съехала вниз и встала на ноги.

Картина внутренних покоев предстала ужасающая, но одновременно и до сердечной боли родная. Те же проемы между комнатами, та же круглая печь. Я помнила, как вокруг всего этого хлопотали ловкие руки бабушки. А сейчас перед глазами была тоскливая картина запустения. Стены осыпались, пол был усеян обломками, тряпками и прочим мусором.

Я шагнула из бывшей «столовой», в которой когда-то просыпалась каждое утро под громкие звуки радио, в «залу».

Радио начинало работу ровно в шесть утра. И если забыть прикрутить звук перед сном, то утром громкий торжественный аккорд гимна над головой был обеспечен.

«Зала» в воспоминаниях моего детства была заполнена многочисленными накидками с вышивкой «ришелье» и боем больших часов, что заводились ключом. Чем больше проходило времени с последнего завода, тем более хриплым и медленным становился бой. Пол усеивал такой же разнокалиберный мусор, что и в столовой. Я двинулась дальше, к дедушкиной спальне. Помню яркий ковер на стене. Один из цветков на его рисунке виделся мне чьим-то унылым лицом. Кровать с шишечками. Шкаф, который сейчас лежит поперек входной двери, раньше стоял именно тут. А сейчас на этом самом месте, в углу маленькой комнаты, виднелось лишь одинокое потрепанное кресло с небрежно наброшенной большой тканью.

– Эля! Я пошел в теплицу, – зазвучал в памяти властный голос деда. – Суводня надо полить. Потом я хотел бы обедать.

Вместо «сегодня» дед говорил «суводня». И называл каждую из нас «тохтэр» (нем. «дочь»), хотя не дочери мы ему были, а внучки, о чем каждый раз и напоминали.

Я мысленно перенеслась в то время и поймала эхо тех звуков, запахов. Теплый воздух, легкое чувство вины: как всегда, привели подружек и нарушаем дедушкин дневной отдых. Негромко кудахчут куры, скрипят качели, из стаек доносится овечье блеяние…

Невероятной силы томление овладело мной, я затаила дыхание, стараясь полностью оказаться в себе той. Снова почувствовать мир также, как в то волшебное время. Подул легкий ветер в голый проем окна, и край старой тряпки на кресле чуть отогнулся и опал обратно. Потом снова отогнулся, но не опал, а резко дернулся. Тряпка целиком полетела на пол. Не успела я подумать, что не такой уж сильный был ветер, как увидела то, что таилось под тряпкой до этого момента.

***

Пухленькое существо, слепленное из какой-то мягкой полупрозрачной субстанции, безвольно развалилось на старой обивке. Толстые короткие ножки его были забавно скрещены, на лице застыло выражение детского озорства, которое не слишком сочеталось с нездоровыми мешочками под глазами и общей одутловатостью. Оно как будто состояло из очень мягкого нагретого воска. Казалось, можно было зачерпнуть его пальцем, как заварной крем.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.