Пролог
Артём смотрел поверх дула на своего сына.
Шурик, похожий на каменное изваяние, сидел на мусорной куче, посреди битого кирпича и ржавой арматуры. Мальчик сейчас совершенно не походил на его сына. Поджатые к груди ноги, поникшие плечи, уставившиеся в пустоту глаза – просто оболочка без внутреннего содержания.
Как же болела голова! Разбитое лицо саднило, а внутрь черепа словно накидали мельчайших бутылочных осколков, которые при каждой мысли впивались в мозг. Логические цепочки в голове никак не хотели выстраиваться. Плотный туман безразличия пытался окутать сознание.
Артём пошевелился, стараясь принять удобную позицию. Захрустела каменная крошка, больно впиваясь в кожу.
Он только сейчас понял, что вцепился в цевьё до ломоты в пальцах. В груди всё трепетало от возбуждения. Он еле сдерживался. Он хотел выстрелить. Хотел узнать, что произойдёт. Потренироваться перед тем, как начнётся игра.
Артём навёл оружие на точку между бровями ребёнка. Палец, лежащий на спусковом крючке, подрагивал.
Выстрел, боль, и всё. Ничего сложного.
Сзади раздался голос:
– Стреляй.
Глава 1
Артём скучал. Он вяло ковырял вилкой в салате и улыбался. Он чувствовал себя не в своей тарелке, и поэтому улыбка давалась нелегко. Больше всего Артём сейчас хотел оказаться дома, налить в бокал виски, хорошенько засыпать его льдом и подкрасить «Кока-Колой», затем взять «Молодых львов» и на пару часиков уйти в воображаемый мир Ирвина Шоу. Но он был виновником торжества, а потому – приходилось держаться.
Инициатором вечера в ресторане был главный редактор отдела фантастики “Ex Libris” Максим Максимович Родзянко. Это он ввёл традицию отмечать каждую новую книгу Артёма, начиная с третьей – «Гематомы», когда стало понятно, что Артемий Павлович Белозёров выделяется на фоне безликой толпы писателей хоррора и мистики. Тиражи росли, распродавались и допечатывались, а стало быть, повод для небольшого празднества имелся.
На этот раз отмечали успех пятого романа – «Кукловод», который уже вовсю расхватывали в магазинах. Максим Максимович, которого из-за имени, отчества и полковничьей внешности за глаза называли Штирлицем, рассказывал, как Артемий Павлович попал к ним в издательство в качестве молодого неоперившегося графомана.
– Вот вы думаете, он, скромняга, лишнего слова не скажет? Как в том анекдоте про мальчика, который заговорил только в шесть лет, попросил у мамы солонку. Мама в шоке, спрашивает: «Сынок, почему же ты всё время молчал?» А сынок, значит, и говорит: «Да как-то сказать было нечего!»
Главный редактор заржал, словно сам не слышал ничего смешнее. Компания заулыбалась, но скорее не из-за анекдота, а из-за довольного вида главреда. Артём усилием воли удерживал губы в приподнятом состоянии, раздражённо костеря про себя солдафона Родзянко за то, что тот постоянно ставит его в неудобное положение.
– Так что, думаете, он такой? Хрен вам.
Максим Максимович никогда не лез в карман за красивым и эстетичным словцом, а рубил прямолинейно, по-полковничьи грубо.
– После его звонков у меня уши горели от трубки. Он выяснил все, понимаете, все номера, по которым меня можно достать, и, поверьте, он меня действительно достал.
Компания сидела за круглым столом в углу полупустого ресторана. Ленивыми медузами перемещались по паркету вишнёвого цвета официанты, словно решившие немного отдохнуть перед пятничным авралом. Из-под потолка на обшитые деревянными панелями стены разливали мягкий жёлтый свет массивные люстры. С репродукций на стенах, если бы нарисованное вдруг ожило, вылилось бы, наверное, целое море. Боголюбов, Гриценко и, конечно же, Айвазовский – владельцы ресторана явно были под впечатлением от работ русских маринистов. Всё здесь неспешно текло, переливалось и скользило, создавая ощущение уюта. Но Артём чувствовал лишь раздражение и скуку. Он бы с удовольствием променял здешнюю умиротворённость на покой своей игровой комнаты.
Рядом с Артёмом по левую руку сидела его жена Лиза. Элегантное чёрное вечернее платье, прямая спина, лёгкая улыбка на губах – она была создана для походов в ресторан. Возле неё тарелка, вилки и ножи послушно занимали свои места, не позволяя себе внести хотя бы малейший хаос.
Справа от Артёма сидел художник Святослав Иванов. Слава, как его чаще называли, проиллюстрировал все пять книг Артёма, и Артём ни разу не видел в Сети ни одного отрицательного отзыва по иллюстрациям – низшей категорией было «нормально». Обычно живой и весёлый, сегодня Слава был как в воду опущен. За весь вечер не произнёс и двух предложений. Бледные щёки впали, заострив черты лица. Тёмные круги под глазами и небрежная щетина придавали ему сходство с этаким гиком-интровертом. Глаза, всегда смотрящие на людей с весёлым, дружелюбным прищуром, округлились и остекленели. Он глядел на Максима Максимовича и в то же время как будто сквозь него. Артём несколько раз порывался спросить Славу, в чём дело, но болтливый главред не оставлял ни единого шанса на посторонние разговоры.
Место между Лизой и Максимом Максимовичем занял репортёр журнала «Интерлит» Широков Вениамин Михайлович, институтский друг Штирлица. Это был пухлый, но довольно юркий в своих движениях, коротышка. Его одутловатое красное лицо и лысина покрывала плёнка пота. Толстяк поминутно обтирал круглую, как шар для боулинга, голову огромным платком, но всё равно сидел, словно обмазанный толстым слоем жира. Артём даже невольно скривился от отвращения, представив, как обнажённое тело Широкова намазывают топлёным свиным жиром две пожилые суровые дамы в кожаных обтягивающих платьях из арсенала садо-мазохистов. Образ тошнотворный, но прилипчивый, как вредная привычка. Витамин Михалыч (как его называл главред, не стесняясь говорить это в лицо) провёл днём большое интервью с Артёмом, пытаясь выудить из немногословного писателя хоть какую-то информацию. Его напористость и нагловатая, высокомерная манера задавать вопросы выбивали Артёма из колеи, вынуждая давать сухие, односложные ответы. Теперь же, успешно выполнив свою работу, Широков имел полное право расслабиться, но духота в зале и повышенная потливость не позволяли ему всецело отдаться неге.
Посередине стола, глядя обложкой в потолок, лежал «Кукловод». Принести в ресторан книгу тоже придумал Максим Максимович. Артём подозревал, что все эти маленькие элементы, из которых состояла церемония, главред продумал уже давно, составив в своей голове некий устав. И всё, что выбивалось из его регламента, должно было считаться «неуставняком». Хорошо ещё, думал Артём, что Штирлиц не устраивал литературных чтений, которые в его исполнении больше бы походили на политинформацию. На обложке десятки чёрно-белых людей спешили по своим чёрно-белым делам по чёрно-белой улице. Пустые лица, опущенные головы, от каждой из которых вверх уходила еле видимая нить. Выше, за чёрно-белыми «высотками», сверкал свежей артериальной кровью закат. Среди облаков прятались два огромных глаза со зрачками, частично спрятанными под веком, и блестящими белками склер. В глазах угадывалась ухмылка. Артёму казалось, что невидимый кукловод смотрит с книги на сидящую за столом компанию, как бы показывая: «Ваши головы тоже привязаны к моей ваге». Глупость, конечно, но это не отменяло того факта, что обложка в подобном стиле явно не гармонировала с мирной окружающей обстановкой ресторана. По крайней мере, для Артёма.
– Мой редактор, – продолжал Максим Максимович, – прочитал синопсис, прочитал немного текста и отписался, что роман нам не подходит. Не подходит, знаете ли, ни к одной серии, да и самостоятельно слабовато. В общем, красивыми словами сообщил, что роман – дерьмо. Ну дерьмо и дерьмо. Таких сотни в день мимо нас протекают. Один дерьмовей другого. Но наш сегодняшний герой, – Максим Максимович снисходительно перевёл на секунду внимание на Артёма, и тут же вернул его к себе, – буквально осадил меня. Хуже того, он не только выяснил мой личный сотовый, но и узнал, в каком кабинете я сижу и во сколько меня легче там отловить. В общем, получается целая агентурная сеть в лице одного графомана.
Он рассмеялся.
– И представьте себе теперь нашего скромного гения, который стеснительно выясняет, прочитал ли я его роман или нет, и не собирается меня отпускать живым. В конце концов, я сдался. А что бы вы сделали?
Главред обвёл взглядом публику, словно приглашая ответить на его вопрос. Но Артём знал, что Максим Максимович сейчас, во время своего монолога, не планировал выслушивать кого-то ещё кроме себя любимого. Знали это и все остальные присутствующие, поэтому они даже не попытались вставить ни единого слова.
– Вот-вот, – согласился главред с ответами, которых не было. – О чём я и говорю. Пришлось читать рукопись назойливого бумагомараки. И знаете, что? Первые двадцать страниц, кстати, действительно оказались посредственными. Задумка интересная, но исполнение… словно бы писал маленький шкет, который ещё не совсем подружился с русским языком. А дальше… дальше я уже не смог оторваться до самой последней буквы. Я так запойно не читал с института, когда мне подсунули ещё самиздатовскую «Москву-Петушки». Буквально до трёх часов ночи. С утра я вызвал того редактора, очкастого задохлика, и спросил его, мол, внимательно ли он читал эту работу. А тот даже не вспомнил, что это за рукопись, представляете? В общем, я потом уволил этого разгильдяя. А начало романа Артём переписал, естественно. Он у нас личность на всю голову творческая, и правкой занимается только под давлением.
Максим Максимович остановился, медленно, словно питон Каа, обвёл взглядом своих слушателей и, удовлетворённо кивнув, провозгласил:
– Давайте ж поднимем бокалы за человека, который несёт нам прекрасные романы, которые мы превращаем в чудесные книги, которые, в свою очередь, превращаются в безликие цифры на счетах издательства!
Раздался лёгкий перезвон бокалов. Главред наконец-то сел и занялся закуской, гремя вилкой так, словно избивал ей тарелку. Все остальные тоже сосредоточились на угощениях.
Артём подцепил лист рукколы и принялся задумчиво пережёвывать его. Знал бы Родзянко, что источник, из которого “Ex Libris” черпал материал для «чудесных книг», пересох около трёх месяцев назад. Привыкший к безостановочно работающему механизму фантазии Белозёрова Артемия Павловича главред сильно бы удивился и взволновался. Он регулярно спрашивал Артёма, как идёт разработка нового романа, и тому приходилось каждый раз…
– А? – рассеянно проговорил Артём, повернувшись к Лизе.
– Я говорю, он всегда так забавно рассказывает, – прошептала она, – хоть и грубо.
Она опять для чего-то решила вернуться к их периодическим беседам о том, кто таков главный редактор Максим Максимович – добродушный остряк или базарный хам. Артём придерживался второй точки зрения, хоть и понимал, что Родзянко был, в первую очередь, профессионалом. А вот жена всегда умудрялась находить в речах главреда что-то добродушное. То ли она действительно так считала, то ли старалась представить Максима Максимовича в более выгодном свете, понимая его важность для Артёма.
– Угу, – неопределённо проговорил он, поглядывая на Святослава, который вдруг начал взволновано водить взглядом по поверхности стола, уставленной тарелками. Лицо его при этом побледнело ещё больше. После выхода «Гематомы» несколько лет назад Слава и Артём довольно быстро нашли общий язык. Нет, точнее Слава нашёл подход к нему, потому что сам Артём обладал коммуникационными навыками на уровне социофоба. Так, по крайней мере, он сам считал. Он получал удовольствие от общения со Славой и радовался возможности пообщаться, при этом сам никогда не инициировал совместное времяпрепровождение. Это походило на игру в бадминтон одной ракеткой – бил всегда один игрок, не получая ответного удара. Славу это устраивало – по крайней мере, Артём хотел в это верить. Он частенько думал, можно ли считать Славу другом, но каждый раз приходил к неутешительному выводу – человек, с которым не можешь поделиться всем, что у тебя на душе, – хороший знакомый, товарищ, приятель, но – не друг.
– Хорошо, что мы сегодня Сашку отвезли маме с папой, можем вечерком немного посидеть. Шампанского дома завались.
Артём отвёл взгляд от Славы и рассеяно улыбнулся Лизе:
– Тебе завтра разве не нужно на работу?
– Не раньше обеда, – прошептала она, игриво улыбнувшись в ответ.
Раздался наигранный кашель. Артём повернулся. Звук получился на удивление звонким и чётким, он словно разбил монотонное гудение тихих разрозненных разговоров за соседними столиками и негромкой музыки.
Человеком, привлекшим общее внимание, оказался Святослав Иванов. Артём отметил, как у его друга… нет, приятеля… дрожат руки.
– Слава, ты в порядке?.. – начал, было, он, но Святослав поднял руку, призывая его замолчать.
Все взгляды были обращены на художника. Вениамин Михайлович выглядел испуганным – рука, сжимавшая платок, замерла у шеи. Лиза крепко схватила Артёма за локоть, впившись ногтями в кожу.
Максим Максимович, повернув грузное тело в сторону художника, осмотрел последнего и громко (как и всё, что он делал) проговорил:
– Славик, ты, по-моему, либо перепил, либо недопил. Выглядишь хреново.
Он усмехнулся, но, заметив, что никто его не поддержал, подавил смешок.
– Заткнись, – внезапно проговорил Святослав. Он произнёс это слово с трудом, будто что-то мешало звукам выходить из его рта. Челюсть ходила ходуном, а в глазах явственно читался страх.
Главред моментально замолчал. Прошло несколько тягучих, словно ириска, секунд, во время которых можно было услышать дыхание сидевших за столом. Кто-то сглотнул.
Святослав встал. Он слегка покачивался, словно действительно был пьян.
– Я прошу прощения, отрываю вас… от ваших блюд. Я ненадолго, и вы сможете продолжить… если будет желание.
Он невпопад хихикнул, при этом в глазах всё так же отчётливо различался страх. У Артёма появилось странное ощущение, что рот Славы произносил слова самостоятельно, не спрашивая разрешения у мозга.
– Вы – люди образованные, и наверняка читали… «Идиот» Достоевского. Хотя книга в школьной программе, поэтому, может быть, тогда вы и читали в последний раз.
Он говорил отрывисто и сбивчиво, не очень связно строя предложения, глотая слова и делая нелогичные паузы, словно забывая, о чём говорит.
– Там такой герой… Ипполит, чахоточный. Он умирает, всех ненавидит и всем завидует. Помните?
Все промолчали.
Артём, прекрасно помнивший роман, машинально кивнул. Святослав заметил движение, пристально посмотрел в глаза Артёму и больше от них не отрывался. Сам Артём заворожено смотрел в глаза Святослава и пытался понять то, что в них творится.
– Хорошо… Так вот, этот самый чахоточный, он пришёл к князю…князю…
– Мышкину, – подсказал Артём.
Слава кивнул:
– Мышкину. На день рождения. Там собрались все эти Иволгины, Лебедев, Ферд…Ферд…
– Фердыщенко, – вновь помог Артём.
– Да он…все. Он написал им записку…прочитал её вслух. Помнишь, Артём?
Святослав обращался теперь исключительно к Артёму, но тот почти не обратил внимания. Он вспоминал этот эпизод. Он пытался понять, зачем эту сцену вспоминает сейчас Святослав. И почему у него в глазах застыло отчаяние, словно всё, что он делает, он не хочет делать.
– Он рассказывает, что… не хочет доживать те…недели, что остались. Он хочет…по своей воле.
Артём услышал, как Слава выдавил слова «по своей воле», – словно выплюнул протухший склизкий кусок мяса. И ещё он услышал кое-что в этих словах. Зависть. Какую-то странную, будто вывернутую наизнанку и перевёрнутую вверх ногами, зависть.
– И под конец он хочет…застрелиться. Напоказ, перед всеми. А может, не хочет, – Слава выделил голосом «не хочет», словно переступил через препятствие, попавшееся на пути, – но пистолет у него с собой.
Речь Святослава, казалась, полилась ровнее. На лице застыло новое выражение – смесь злости и обречённости. Артём с удивлением смотрел на эти метаморфозы. Внезапно он похолодел. Он понял, зачем Слава рассказывает этот эпизод. Это походило на бред, который казался ещё более невозможным здесь, в тихом ресторанчике в компании, произносящей весёлые тосты и вспоминающей разные забавные истории. То, о чём подумал Артём, моментально наложило какой-то фантасмагорический отпечаток на окружающую обстановку.
– Слава, ты уверен?.. – начал, было, он, но Святослав продолжил, постепенно увеличивая темп и выстреливая словами, словно боялся, что Артём сможет помешать.
–Над ним и его письмом все смеются, а он… он достаёт пистолет и выстреливает себе в висок. Но выстрела нет. Он забыл положить капсюль. Или нарочно это сделал. И опозорился. Перед ними всеми…
– Слава… – громче, но как-то стесняясь, произнёс Артём. У него было чувство, которое возникает, когда нужно сделать что-то непривычное в привычной ситуации. Вроде бы это правильный поступок, и нет других вариантов, но существует мизерный шанс (который кажется в такой момент самым вероятным), что всё это ошибка, и ты просто выставишь себя дураком, и над тобой просто-напросто посмеются или, ещё хуже, промолчат, но за спиной будут слышаться шёпот и насмешки.
– Я – нет, – проговорил Слава, не слушая Артёма, но тому показалось, что Святослав сказал эти два слова именно ему. «Я – нет».
Дальше всё происходило быстро. Слава засунул правую руку во внутренний карман пиджака (он всегда носил пиджак и брюки не по размеру, словно постоянно менял вес то в одну, то в другую сторону) и вынул чёрный предмет, в котором Артём не сразу признал пистолет. Артём раскрыл рот, но вновь это ощущение, что он выставит себя дураком перед всей компанией, сковало горло. Вдруг это какой-то смешной розыгрыш, чтобы скрасить унылый вечер четверга.
Артём видел глаза Славы в этот момент. Они вновь изменились. Теперь в них горела мольба, дикая, необузданная, и готовность сделать всё, что угодно: отдать все свои деньги, украсть пенсию у старушки, убить ребёнка, лишь бы получить контроль над распоясавшимся телом.
Святослав Иванов (главред всегда смеялся над тем, какое благородное и возвышенное имя выбрал для сына отец Святослава при такой-то незатейливой фамилии) приподнял подбородок, упёр ствол в изгиб шеи чуть выше выступающего адамова яблока и, после секундной паузы, нажал на спусковой крючок. В эти мгновения до выстрела Артём успел подумать: «Может, он всё же забыл капсюль».
Раздался оглушительный выстрел, который моментально обрубил все остальные, второстепенные, звуки. Даже музыка, казалось, выключилась сама собой. Святослав с откинутой, словно он внезапно решил посмотреть на потолок, головой опрокинул стул и рухнул на пол. Раздался негромкий, но отчётливый щелчок – это на паркет упал пистолет. Кровь на тёмно-вишнёвом полу мимикрировала, выдавая себя лишь жирным отблеском света люстр.
На несколько секунд всё замерло, словно задетая ваза в точке невозврата. Компания, только что смеявшаяся над историей Максима Максимовича, не издавала ни звука. Лицо Витамин Михалыча, бледнея на глазах, оплывало, словно воск, превращая натуженную улыбку, с которой он слушал непонятный монолог Иванова, в гримасу отвращения. Сам Максим Максимович сидел ровный, как струна, всё ещё держа на своём лице самодовольное и глуповатое выражение, которое он принял после грубого высказывания Славы. Лиза вжалась в Артёма и только тихо не то постанывала, не то попискивала.
Ваза упала.
Крик молоденькой официантки запустил движение. Люди, очнувшись, принялись вскакивать, кричать, звонить, фотографировать, и где-то за спиной (Артём с трудом мог в это поверить) даже раздался смех, пусть и звучал он так, словно автор этого звука выбрал его случайным образом, не учитывая сложившуюся ситуацию. Лиза, наконец, вышла из ступора и закричала. «Вот она не стесняется показаться смешной», – почему-то пришло в голову Артёму.
– Что тут происходит? – медленно, голосом человека, которого прервали на каком-то важном слове, проговорил Родзянко.
Артём, который чувствовал себя сейчас вполне спокойно, размеренно проговорил:
– Слава застрелился. Нужно вызывать врача.
Он достал телефон и, обратив внимание на то, что руки не дрожат, набрал «112». Когда оператор ответил, Артём вкратце объяснил суть дела. Затем, ответив на несколько вопросов, прервал вызов.
– Едут, – проговорил он, про себя отметив, что ведёт себя чересчур спокойно.
Максим Максимович кивнул.
Вениамин Михайлович вскочил со стула и подбежал к телу Святослава.
– Может быть, он жив? Может, жив? Слав, а, Слав?
Его голос срывался на фальцет, а руки ходили ходуном.
– Как проверить пульс? Как проверить?.. – голос окончательно сорвался.
Артём, чувствуя, что в состоянии управлять своими действиями, подошёл и присел рядом с толстяком. Он сам себе сейчас казался воспитателем рядом с несмышлёными ясельниками.
– Запястье, Вениамин Михайлович, нужно проверить запястье.
Он сам взял левую руку Славы и приложил указательный и средний пальцы к артерии. В этот момент он увидел входное отверстие от пули, обрамлённое чёрным кольцом порохового ожога. «Пульса не будет», – решил он. И оказался прав.
***
Полиция и «скорая» приехали одновременно. Двое полицейских просили людей расступиться, пока их коллеги пробирались к телу. Медики стояли в стороне – самоубийце они уже не требовались. Только сейчас Артём увидел, что вокруг тела собралась приличных размеров толпа: официанты, посетители внезапно позабыли о том, что должны играть друг перед другом роли, соответствующие их статусу, и удивительным образом слились в монохромное единое целое – в толпу. Оказалось, что ресторан был не так уж и пуст.
– Отойдите, не мешайте работать, – угрюмо проговорил один из полицейских, взял за плечо Артёма и медленно, но настойчиво отодвинул его в сторону.
Артём сделал несколько шагов назад к Лизе и обнял её. Жена как будто только и ждала этого – уткнулась ему в плечо и глухо зарыдала. На высоких каблуках она была выше Артёма, но теперь ему казалось, что она уменьшилась в росте, как будто съёжилась. Затем, взглянув на её ноги, он понял, в чём дело. Сидя за столом и слушая долгие тосты Максима Максимовича, она сняла туфли, чтобы дать отдохнуть ступням, а вот надеть их она уже забыла. Когда Слава вынул пистолет, ей уже было не до обуви.
«Пистолет. Где же пистолет?» – подумал Артём. Удивительно, но про пистолет все как будто и забыли.
Он повернулся и заметил, как полицейский, пухлый и розовощёкий, словно он только что пришёл с мороза, неуклюже присел и разглядывал что-то на полу. Артём чуть вытянул шею, чтобы разглядеть, что именно полицейский изучал, и, увидев, замер в изумлении.
На тёмном, со светлыми проплешинами, паркете, неуместный, как священник в борделе, лежал чёрный пластмассовый детский пистолетик с лампочкой-фонариком на кончике короткого ствола.
Глава 2
Артём смотрел вслед отъезжающему внедорожнику. «Митцубиши» громоздким, неуклюжим динозавром пробирался по гравийной дорожке, унося в своём чреве Лизу.
Артём стоял возле въездных ворот под светом фонаря и смотрел, как задние габаритные огни автомобиля становились всё меньше и меньше, пока вовсе не исчезли в тёплой летней ночи. Он пошёл в дом не сразу. Несколько минут он просто смотрел в ту точку, где растворились огни машины. Голова была совершенно пуста. Все мысли пока ещё сидели взаперти в тёмной клетушке в дальнем уголке его мозга, не смея поднимать волнение.
Он посмотрел на часы. Их подарили ему на прошлый день рождения в издательстве, и носил он их только потому, что Лиза, любившая дорогие штучки, настояла на этом. Минутная и часовая стрелки, слившись вместе, уткнулись своими острыми носами в двойку. Прошло каких-то четыре часа с того момента, как Слава загнал себе пулю в голову. Артёма передёрнуло от отвращения при воспоминании о чёрной дырочке меньше пятикопеечной монеты размером и пороховом ободке, похожем на подводку для глаз. Два часа они провели в отделении, ожидая, пока их опросят. Полицейские совершенно не проявляли энтузиазма, но, в конце концов, записали показания. На вопрос, замечал ли он в последнее время что-то странное в поведении Иванова С.И., Артём ответил: «Нет». На вопрос о том, откуда у Иванова С.И. взялся «пистолет Макарова», он ответил: «Не знаю». Полицейские, не получив от него ровно никакой информации, попросили расписаться в записанных с его слов показаниях. Артём, не читая, поставил подпись привычным, отработанным до автоматизма, движением, и его отпустили. В коридоре отделения его уже ждала Лиза, освободившаяся чуть раньше.
По пути домой она почти всё время плакала. Артёму показалось, что слёзы были слегка наигранными, словно Лиза для себя решила, что в ситуации, когда гибнет лучший друг её мужа, необходимо соответствовать тяжести момента. Его ощущение подтверждало и то, что, несмотря на слёзы, Лиза вела машину по-мужски чётко и размеренно. Приехав домой, она сразу же сказала, что собирается к сыну. Артём, который не хотел сейчас никому ничего объяснять, да и вообще разговаривать, отказался ехать. Лиза позвонила папе, и пока Николай Александрович ехал за ней, Лиза расслабилась, откупорила бутылку «Киндзмараули», и к моменту, когда «Паджеро» с дизельным бухтением подобрался к въездным воротам, уговорила половину.
Сейчас же, глядя, как большая стрелка решила расстаться с маленькой ещё на час и еле заметным движением вырвалась вперёд, Артём констатировал, что подспудное желание Лизы напиться перебралось к нему и плотно обосновалось в голове. Он поднялся по ступенькам на крыльцо и вошёл в дом.
На покупке дома настояла Лиза. Артёма вполне устраивала их «двушка», но жена, когда дела и у него с издательством и у неё с бизнесом пошли вверх, в ультимативной форме сообщила, что их жильё не соответствует их статусу. После полугода поисков нашёлся участок с небольшим, но достаточно новым и опрятным, двухэтажным домом. После двухкомнатной квартиры дом с огромной кухней и четырьмя просторными комнатами показался Артёму просто гигантским. Он ходил по пустым комнатам, слушая эхо от стука ботинок по полу, и безуспешно пытался представить, чем можно заполнить всё это пространство. Постепенно они обжились, превратив пустую коробку в уютное жилище. Лиза настояла на том, что у Артёма должен быть отдельный кабинет, где он мог бы спокойно заниматься писательством, не боясь, что кто-то спугнёт его музу. Артём, несмотря на сопротивление жены, выбрал себе небольшую комнату в полуподвальном помещении. Узкие окошки под потолком, расположенные в полуметре над уровнем земли, почти не пускали солнечный свет. Он ощущал себя булгаковским Мастером в этой уютной комнатушке, только под окнами вместо сиреней, лип и клёнов росла огромная сосна с неизменным ковром из пожелтевшей хвои. Здесь он проводил много времени: писал, читал, дремал, размышлял и играл.
Для игрушек он выделил целую стену. Лиза снисходительно смотрела на эту причуду, лишь изредка отпуская язвительные комментарии, но всегда останавливаясь у той границы, за которой начиналась открытая насмешка. Артём замечал, как трудно ей иногда сдержаться от того, чтобы высказать своё мнение, и мысленно благодарил её за эту сдержанность, при этом умудряясь обижаться на неё за непонимание. Полки для игрушек он купил сам и самостоятельно установил. Для него, человека, который зарабатывал деньги головой и не очень хорошо управлялся со своими руками, это был практически подвиг. Он зарылся в инструкциях, набрал инструмента и на два дня забросил всё: творчество, семью, дела. Выходил из комнаты лишь для того, чтобы поесть и поспать. Лиза несколько раз подходила, пытаясь предложить помощь сборщиков, но Артём лишь отрицательно мотал головой, не дослушивая жену.
В конце концов, к вечеру второго дня мучений он вышел из своей комнаты, уставший, но счастливый, – дело было сделано. Стеллаж стоял на своём месте, а все игрушки оказались расставлены с педантичностью, совершенно чуждой Артёму.
У противоположной от огромного стеллажа стены разместился небольшой стол. Лиза мечтала поставить здесь массивный письменный стол из красного дерева со старомодной тяжеловесной настольной лампой и громоздким органайзером всё из того же красного дерева, но Артём мягко, но непреклонно, остудил пыл жены и вместо всего этого великолепия купил недорогой стол в «Икее», там же прихватил небольшую лампу и простенькое офисное кресло, а от органайзера отказался вовсе – его старый лаптоп позволял вместо целой кипы канцелярских мелочей иметь лишь шариковую ручку, которая, к тому же, постоянно куда-то терялась, а позже находилась в самых неожиданных местах. Рядом со столом приютился небольшой книжный шкаф. Он разительно отличался от того, дорогого и тяжёлого в гостиной комнате, простотой и неприглядностью потрёпанных обложек книг.
Непосредственно возле стеллажа с игрушками стояло ещё одно кресло, на этот раз мягкое, с дутыми подлокотниками и спинкой. Благородная коричневая кожа позволяла этому креслу ощущать себя патрицием среди остальной плебейской мебели. Рядом с креслом расположился стеклянный, на металлических ножках, журнальный столик, разукрашенный коричневыми кольцами следов от чайных кружек.
Сюда, к креслу, и направился Артём, когда проводил жену и тестя, но прежде завернул на кухню: прихватил небольшое ведёрко со льдом и достал с верхней полочки своего книжного шкафа початую бутылку виски и бокал.
Кресло охотно приняло его в свои объятья. Артём нагнулся к столику, нацедил в бокал виски и бросил три кубика льда, прихватил «Молодых львов» и вновь откинулся в кресле, предвкушая предстоящие тихие пару часов чтения. Получалось так, что Святослав, выстрелив себе в голову, почти в точности исполнил мечту, которая одолевала Артёма в ресторане: виски, лёд, Ирвин Шоу. Разве что с «Кока-колой» вышла промашка – Артём не хотел вуалировать горький привкус своего горя.
Артём водил пальцем по строчкам, но проклятые мысли не хотели сосредотачиваться на приключениях Христиана Дистля, постоянно возвращаясь к выстрелу, раздавшемуся в ресторане несколько часов назад. Наконец, он отложил книгу и залпом выпил содержимое бокала. Обжигающе-холодный виски опалил горло и приятным теплом растёкся внутри. Кто-то набросил на его мысли покрывало, но не то, чтобы спрятал, а так – слегка прикрыл. Отставив бокал, Артём встал. Бесцельно походив по комнате, он приблизился к стеллажу, где расположились игрушки, и оглядел своё имущество.
На самой верхней полке заняли место пластмассовые модели самолётов и вертолётов. Чуть ниже в разные стороны тянули свои стволы модели танков, боевых машин и пушек, разбавленные монохромными проплешинами пластмассовых солдатиков. Моделированием Артём увлёкся в семнадцать, и игрушечная техника удачно влилась в его игру, начавшуюся в десятилетнем возрасте.