- -
- 100%
- +
ГЛАВА 4.
Чейз
Тренажерный зал NYU. Утро.
Привычные удары по груше. Казалось бы, мое обычное утро в зале. Но, чтоб его! В моей голове мысли только об этом пиздеце, в который я вляпался по самое не балуй. Все эти цифры, графики, формулы, хуюрмулы, которые Глория вбивала мне в голову последние три дня. Глухой, влажный звук удара наполняет зал. Представляю ее лицо на месте груши. Помогает херово, вообще ноль эффекта.
– Эй, Харрингтон, полегче! Ты ж испортишь мне инвентарь! – кричит кто-то из команды.
Нахуй. Пусть рвется. Как и все в этой жизни, что нельзя купить или сломать.
После тренировки я иду в душевую. Горячая вода обжигает кожу, но не может смыть ощущение, что я – подопытный кролик. Ее кролик, если не крыса. Эта мысль сводит с ума.
– Чейз! – раздается голос Тревора. Он заходит в душевую, сияя ухмылкой с похмелья. – Ну что, как там твоя… надзиратель? Уже сбежала в слезах-соплях?
Я резко закрываю кран и хватаю полотенце.
– Нет.
– Серьезно? – Тревор прислоняется к кафельной стене. – Блядь, да она железная. Что ты делал? Я бы уже предложил ей тройничок с Оливией, чтобы она охуела и отстала.
– Не прокатит, – я вытираюсь, чувствуя, как напрягается спина. – Она не из таких.
– О, все они «из таких», братан, – Тревор подмигивает. – Просто нужно найти правильную цену. Или припугнуть. Устроим ей маленький сюрприз сегодня после пар? Покажем, что чужакам-побирушкам тут не рады.
Идея заманчива. Очень. Но что-то во мне сопротивляется. Не из-за нее. Из-за принципа. Я не хочу, чтобы Тревор и его свора думали, что я не могу справиться с одной жалкой девчонкой сам.
– Не надо, – говорю я, натягивая штаны. – Я сам разберусь.
– Твои похороны, – пожимает плечами Тревор. – Мы будем в «Лайтере» с девочками. Присоединяйся, когда надоест играть в школу.
Он уходит. Я остаюсь один. Мысль о том, чтобы снова видеть ее лицо, вызывает во мне странную смесь ярости и.. предвкушения. Как перед сложной схваткой. Я ненавижу ее. Но, черт возьми, она заставляет меня чувствовать себя живым. Живее, чем любая вечеринка Тревора.
––
Глория
Библиотека бизнес-школы. Полдень.
Я пришла заранее, чтобы занять лучший стол – в углу, подальше от посторонних глаз. Разложила свои материалы, составила план на сегодня. Макроэкономика. Теории потребления. Скучно, сухо и совершенно необходимо.
Чейз появляется ровно в назначенное время. Это уже прогресс. Он не смотрит на меня, плюхается на стул, откидывается на спинку. Он в своем обычном состоянии – раздраженная греческая статуя с этим неизменно надменным видом правителя мира.
– Ну? – он бросает свой рюкзак на пол. – Какое сегодня дерьмо мы будем разжевывать?
Я смотрю на него поверх планшета.
– Приятно видеть, что твое утонченное красноречие никуда не делось. Сегодня мы разбираем Кейнса и теорию потребления.
– О, боже, – он закатывает глаза так настоящая королева драмы, будто в плохой мыльной опере. – Еще один мертвый мужик, который думал, что знает, как надо тратить деньги.
– В отличие от тебя, он хотя бы понимал, откуда они берутся, – парирую я. – Открой учебник. Глава седьмая.
Он с силой хлопает книгой, заставляя пару студентов за соседним столом вздрогнуть. Я не моргаю.
Мы начинаем. Он бубнит что-то под нос, делает вид, что читает. Я чувствую, как его внимание уплывает. Он смотрит в окно, на свой телефон, куда угодно, только не в книгу.
– Сконцентрируйся, Чейз.
– А ты не отвлекай меня, Глория.
– Я здесь для того, чтобы отвлекать тебя от твоей гениальной карьеры профессионального бездельника.
Он резко поворачивается ко мне, и его глаза вспыхивают.
– А ты знаешь, что? Может, мне нравится быть бездельником. Может, мне нравится тратить папочкины бабки и ебаться с кем попало. И ты знаешь, почему? Потому что я могу.
Я откладываю карандаш. Игра в его правила? Пожалуйста.
– Поздравляю. Ты достиг пика человеческой эволюции. Сидишь на шее у папочки, пока он решает, что тебе можно дышать, а что – нет. Очень по-взрослому. Очень независимо. Настоящий альфа-самец.
Его лицо искажается. Я попала в больное место. Он ненавидит, когда ему напоминают, кто на самом деле дергает за ниточки.
– Лучше сидеть на шее у папочки, чем торговать своим захудалым интеллектом тому, кто больше заплатит, – он шипит, наклоняясь ко мне через стол. – По крайней мере, я честен в том, кто я есть. А ты? Ты просто наемница. Дорогая, хорошо одетая, но проститутка.
Слова должны ранить. Но они лишь укрепляют мою решимость. Я позволяю себе медленную, ледяную улыбку.
– Милый мальчик, – говорю я почти нежно. – Ты даже не представляешь, насколько ты прав. Но есть одна разница. Я знаю, кто я, и знаю, зачем я здесь. А ты? Ты понятия не имеешь, кто ты без папиных денег и маминых связей. Ты пустышка в дорогой упаковке. И самое смешное? Ты даже не видишь, насколько это очевидно со стороны.
Он замирает. Его дыхание сбивается. Он смотрит на меня так, будто я только что плюнула ему в душу. И, возможно, так оно и есть.
– Вот сука, – выдыхает он. Но в его голосе нет прежней ярости. Есть что-то другое. Шок. И, возможно, капля уважения.
Мы сидим в гробовой тишине. Он больше не смотрит в окно. Он смотрит на меня. Изучает. Как будто видит впервые.
– Ладно, – наконец говорит он, и его голос хриплый. – Покажи мне этого долбаного Кейнса. Давай закончим с этим, заебался уже.
И мы возвращаемся к учебе. Но что-то изменилось. Воздух стал чище. Острее. Мы больше не просто надзиратель и подопечный. Мы два противника, которые наконец-то измерили глубину ненависти друг друга и нашли на дне нечто, отдаленно напоминающее понимание.
Он начинает читать. Вслух. И на этот раз он действительно вникает. Задает вопросы. Грубые, саркастичные, но вопросы. Я отвечаю. Тоже с сарказмом. Это наше новое поле боя. И, черт возьми, оно куда интереснее прежнего.
Когда время занятия подходит к концу, он закрывает учебник.
– Ну что? – он смотрит на меня, и в его глазах снова появляется знакомая искорка дерзости. – Довольна, надзиратель? Я был сегодня паинькой?
– Сравнительно, – говорю я, собирая вещи. – Для тебя – просто образцовый студент.
Он хмыкает.
– Может, за такие успехи я заслужил поощрение? Ужин, например.
Я замираю. Это что? Новая тактика? Подкуп?
– Ужин не входит в мой контракт. Только твое образование. И, насколько я вижу, его едва хватает на перекус.
– Ой, да ладно тебе, – он встает, его рост снова давит на меня. – Живешь же ты не только работой. Или в твоей унылой жизни нет места для нормальной еды?
Это ловушка. Я это знаю. Но отступать не в моих правилах.
– Моя «унылая жизнь», как ты ее называешь, включает в себя оплату счетов и заботу о больной бабушке. Ужины в ресторанах с мажорами в нее не входят.
– Я угощаю, – настаивает он. Его взгляд становится серьезнее. – Без подвоха. Просто… еда. Чтобы отдохнуть от всей этой… – он делает жест, указывая на учебники.
Я смотрю на него. На этого избалованного, невыносимого, сложного парня, который внезапно предлагает перемирие. Это глупо. Опасно. Но… заманчиво. Как прыжок с обрыва.
– Хорошо, – говорю я, и мое собственное согласие удивляет меня. – Но только если это не какой-нибудь пафосный помойный бак с золотыми унитазами. Мне нужна нормальная еда.
Уголки его губ ползут вверх в самой искренней улыбке, которую я у него видела.
– Договорились, Синклер. Увидимся в восемь. Не опаздывай.
Он разворачивается и уходит, оставив меня одну с грудой учебников и с растущим ощущением, что я только что совершила огромную ошибку. Или… открыла новую, еще более опасную главу нашей войны.
ГЛАВА 5.
Чейз
Мой пентхаус. Вечер.
Я стою перед гардеробом и чувствую себя идиотом. Приехали, блядь, я раздумываю, что же надеть на этот… ужин? Это не свидание. Абсолютно точно не свидание. Это тактический маневр. Разведка боем. Да, именно так.
Скидываю на пол стопку футболок с провокационными принтами и в итоге выбираю простую черную водолазку и темные джинсы. Выглядит… нормально, даже слишком. Не особо пафосно, но и не просто. Идеально, чтобы ее раздражать своей адекватностью.
В голове стучит мысль: а что, если это ловушка? Что, если она явится с диктофоном и будет вытягивать из меня компромат? Или того хуже – будет читать лекцию о монетарной политике за десертом. Я смеюсь про себя, уже началась шиза, всем здрасьте.
Но нет, ожидания не оправдались. В ее глазах сегодня было что-то другое. Не только лед и сталь. Было любопытство. Такое же, как у меня.
Ровно в восемь раздается звонок. Я делаю глубокий вдох, прогоняю всю эту хрень из головы и открываю.
Она стоит в дверях. Не в своем обычном строгом секретутском костюме. На ней простое черное платье, без всяких побрякушек. Волосы распущены и лежат тяжелой волной на плечах. Выглядит… черт, выглядит, я бы даже сказал, потрясающе. Опасно.
– Я не опоздала, – говорит она вместо приветствия.
– Вообще-то, опоздала на тридцать секунд, – парирую я, пропуская ее внутрь. – По контракту, полагается штраф.
Она проходит мимо меня, и я ловлю легкий аромат – не духов, а чего-то чистого, типа мыла или шампуня. Свежего. Не так уж и плохо.
– В контракте нет пункта о штрафах за опоздание на ужин, который не входит в мои обязанности, – она окидывает взглядом прихожую. – Так, где этот знаменитый ужин? Я ожидаю увидеть личного шеф-повара.
– Разочарую. Шеф-повар сегодня уволен. Придется довольствоваться моим обществом и едой на вынос.
Она поднимает бровь. Забавное выражение физиономии.
– Ты заказал еду на вынос?
– Не я. Мой помощник. И это не просто еда. Это лучшие буррито в Нью-Йорке. С того ларька в Бруклине, про который ты вчера упоминала.
Она замирает. Я вижу, как в ее глазах мелькает удивление. Она не ожидала, что я запомню такую ерунду.
– О, – это все, что она говорит.
М-да, так на мои жесты доброты еще не реагировали.
Я веду ее в гостиную, где на низком столе уже разложены картонные коробки с едой. Открываю холодильник.
– Вино? Виски? Сок для младенцев? – какого-то черта решаю побыть клоуном этого вечера. Что за пиздецки стремные шуточки, Чейз…
– Воду, пожалуйста, – буднично ответила она, спасая меня от унижения за искрометный юмор. Ну и ахуенно, хотя я не против позориться до конца.
– Скучно, – достаю две бутылки воды и сажусь напротив нее на диван. – Но ладно. Твои правила, так и быть.
Мы едим молча. Первые несколько минут уходят на то, чтобы разрушить эту стену неловкости. Уровень дискомфорта стремительно растет, неприятное ощущение… Она ест аккуратно, я – как голодный волк после тренировки.
– Ну? – говорю я наконец, откладывая пустую коробку. – Как тебе непафосная еда с мажором?
Она медленно кладет свой буррито.
– Съедобно. Для начала.
– Высокая оценка от тебя, – я ухмыляюсь. – Почти комплимент.
– Не привыкай.
Мы снова смотрим друг на друга. Тишина становится густой, наэлектризованной. Я чувствую, как напрягаются мышцы. Как перед схваткой.
– Так зачем все это, Чейз? – она спрашивает прямо. Без предисловий. – В чем подвох? Ты хочешь, чтобы я расслабилась и снизила требования? Или это новая тактика – завоевать доверие?
Я откидываюсь на спинку дивана, протягиваю ноги.
– А может, мне просто надоело, что ты смотришь на меня, как на говно на подошве. Может, я хочу посмотреть, какая ты, когда не играешь роль надзирателя.
– Я всегда играю роль надзирателя, пока твой отец платит мне.
– Не сейчас, – я наклоняюсь вперед, упираюсь локтями в колени. – Сейчас он не платит. Сейчас мы просто два человека, которые едят буррито. Так какая Глория, когда не работает, не строит из себя злобную тетку?
Она отводит взгляд, смотрит на огни города за окном.
– Усталая.
Этот простой ответ бьет неожиданно сильно. В ее голосе нет ни сарказма, ни защиты. Только усталость. Та самая, что копится годами.
– Расскажи, – говорю я тише, что-то веселость сразу пропала.
Она поворачивается ко мне, и в ее глазах снова появляется сталь.
– Зачем? Чтобы ты мог использовать это против меня? Нет уж. Давай лучше ты расскажешь, почему такой умный парень, который за три дня схватывает то, что другим не дается за месяц, так остервенело саботирует свою учебу.
Я фыркаю.
– Потому что это скучно, тупо занудство, как у задрота-ботана! Потому что это не мое! Потому что мой отец пытается слепить из меня свою копию, а я не хочу ею быть! Я хочу…
– Что? – она не дает мне закончить.
– Что ты хочешь, Чейз? Кроме как тратить деньги и ломать жизни?
Я вскакиваю с дивана, меня переполняет знакомая ярость.
– Я хочу, чтобы меня воспринимали всерьез! Не как сына Картера Харрингтона, а как меня! Но никто не видит дальше моего банковского счета! Блядь, никто!
– Добро пожаловать в реальный мир, – ее голос звучит спокойно, но в нем нет насмешки. – Большинство людей судят по обложке. Твоя задача – заставить их прочитать книгу. А вместо этого ты просто плюешь на них с высоты своего пентхауса и удивляешься, почему они тебя ненавидят.
Я останавливаюсь, сжимаю кулаки. Она снова права. Черт возьми, как же она всегда права.
– Ты думаешь, это легко? – я поворачиваюсь к ней. – Быть таким, как я? Все от тебя чего-то хотят. Все пытаются что-то получить. Друзья, девушки… даже ты. Кругом меркантильность, пусть и тщательно прикрытая.
– Я ничего от тебя не хочу, кроме твоих оценок.
– Ага, конечно. Только ради оценок ты сейчас здесь.
– Именно так.
Мы снова замерли. Два врага на поле боя, уставшие от битвы, но не знающие, как сложить оружие.
– Знаешь что? – говорю я, и голос мой срывается. – Иногда я смотрю на тебя и вижу то же самое, что и в себе. Ты тоже заперта в клетке. Только твоя клетка – из долгов и обязанностей. А моя – из денег. Но суть-то одна. Мы оба не свободны.
Она смотрит на меня, и ее лицо смягчается. Всего на секунду. Но я это вижу.
– Возможно, – она произносит это слово так тихо, что я почти не слышу.
Потом она встает.
– Мне пора. Завтра рано вставать.
Я провожаю ее к двери. Она останавливается на пороге.
– Спасибо за буррито.
– Не за что.
Она уходит. Я закрываю дверь, прислоняюсь к ней лбом. В голове каша. Ярость, недоумение, и какое-то новое, незнакомое чувство. Не ненависть. Что-то гораздо более опасное.
––
Глория
Такси по пути в Бруклин.
Что, черт возьми, только что произошло?
Я смотрю на темные улицы Манхэттена за окном такси, но вижу его лицо. Его настоящее лицо, без маски наглого ублюдка. Я вижу усталость в его глазах. Разочарование. И ту же самую ярость, что живет во мне, только направленную в другую сторону.
Он сказал, что мы в одной клетке.
И самый ужас в том, что он прав.
Я всегда думала о нем как о избалованном ребенке, который ноет от скуки. Но сегодня… сегодня я увидела человека, который ненавидит ярмо своих привилегий так же сильно, как я ненавижу ярмо своей бедности.
Это меняет все. И одновременно ничего не меняет.
Мой телефон вибрирует. Софи.
«Ну что, как твое свидание с принцем на белом Porsche? Он уже предложил тебе купить остров?»
Я смотрю на сообщение и не могу заставить себя ответить с сарказмом. Потому что это не было свиданием. Это было… перемирием. Опасным, хрупким и совершенно непредсказуемым.
Я пишу назад: «Никакого острова. Только буррито. И разговор».
«Разговор? О чем вы, интересно, говорили? О биржевых индексах?»
«О клетках», – отправляю я и выключаю телефон.
Я закрываю глаза. Я должна быть умнее. Я не могу позволить себе чувствовать к нему что-то, кроме профессиональной холодности. Это опасно. Для меня. Для Эдди. Для всего, ради чего я работаю.
Но когда я вспоминаю, как он сказал: «Иногда я смотрю на тебя и вижу то же самое, что и в себе», что-то сжимается у меня внутри.
Это война. И сегодня вечером мы с Чейзом Харрингтоном, возможно, совершили самую большую ошибку – мы увидели в друг друге людей.
А на войне сострадание к врагу – это первая ступень к поражению.
Или… к чему-то такому, чего я боюсь даже назвать.
ГЛАВА 6.
Чейз
Тренировочный зал NYU. Следующий день.
Я вкладываю в каждый удар по груше всю свою ебучую растерянность. Весь этот спектакль одного актера со вчерашним вечером. Каждое ее слово, каждый ее взгляд. «Мы оба не свободны». Блядь. Почему она всегда фигачит в самую точку?
Груша отскакивает с дурацким глухим звуком. Я снова представляю себе ее лицо. Не то, холодное и надменное, а другое – уставшее, с размягченными чертами, когда она сказала «возможно».
– Эй, Харрингтон! – кричит тренер. – Ты ее на части порвешь! Успокойся уже!
Нахуй успокоиться. Какое чувство дежавю, чтоб его. Я не могу успокоиться. Во мне сейчас бурлит какая-то гремучая смесь из ярости, недоумения и.. интереса. Острого, как бритва, интереса. К какой-то попрошайки-выскочке, которая посмела встать мне поперек горла.
После тренировки Тревор ловит меня у выхода.
– Ну что, братан? Где ты вчера завис? Мы тебя ждали. Оливия специально для тебя свою новую подружку-модель привела.
– Занят был, – бурчу я, протирая лицо полотенцем.
– Чем? – Тревор подмигивает. – А, понял. Разбирался со своей надзирательницей. Ну что, сломал ее? Или… – его взгляд становится грязным, – сломал о нее?
Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему. Что-то во мне сжимается в тугой, опасный клубок.
– Закрой ебальник, Тревор.
– О, серьезно? – он смеется. – Ты что, в нее втюрился? Блядь, Чейз, мы же договорились – поиграли и бросили. Или она так хорошо сосет, что ты забыл, какого хрена она здесь вообще оказалась?
Я не думаю. Я просто действую. Моя рука сама сжимается в кулак, и я с размаху бью его в челюсть. Тревор с глухим стоном отлетает к стене.
– Повтори, – я шиплю, стоя над ним. – Повтори, что ты только что сказал.
Тревор потирает челюсть, смотрит на меня с шоком и злобой.
– Ты совсем ебанулся? Из-за какой-то шлюхи?
Я наклоняюсь, хватаю его за шиворот.
– Она не шлюха. Она… – я запинаюсь. Кто она? Черт возьми… Я и сам не знаю. – Она никто. Но это «никто» – мое дело. Понял? Мое. Свали по-хорошему, пока я тебе что-нибудь не сломал.
И отпускаю его. Он медленно встает, плюя кровью на пол.
– Тронулся. Приплыли нахуй. Ладно. Понял. Ты сам напросился. Посмотрим, что скажет твой папуля, когда узнает, что его золотой мальчик трахает свою прислугу.
Он разворачивается и уходит. Я остаюсь один в пустом коридоре, с окровавленными костяшками и с ебучей дырой в груди. Что, блядь, я наделал? Что это вообще было? Какое мне дело до нее, до слов Тревора? Достало. Крыша начала течь.
––
Глория
Кофейня возле кампуса. Тот же день.
Я пью свой кофе и пытаюсь сосредоточиться на конспектах. Безуспешно. Мозг отказывается воспринимать что-либо, кроме вчерашнего вечера. Его слова. Его признание. «Мы оба не свободны».
Черт возьми, этот сопляк угадал… Он нашел мое слабое место. Не деньги, не статус. Понимание.
Дверь в кофейню с силой распахивается. Входит Чейз. Он выглядит… другим. Взъерошенным. Глаза горят каким-то лихорадочным блеском. На его костяшках ссадины.
Он подходит к моему столику и плюхается на стул, не спрашивая разрешения.
– Ты довольна?
– Всегда, – отвечаю я, откладывая планшет. – Но сегодня особенно. Что случилось с руками? Решил помериться силами со стеной? Или повыпендриваться перед девочками?
– С Тревором, – хрипит он. – Он о тебе говорил всякую хуйню.
Я замираю. Внутри все холодеет.
– И что? Ты вступился за мою честь? Какой благородный рыцарь.
– Заткнись, Глория. Просто заткнись. Мне тупо не в кайф, когда что-то идет не так. Ни слова больше. Тема закрыта.
Он смотрит на меня, и в его взгляде столько боли и злости, что у меня перехватывает дыхание.
– Ты… – он начинает и замолкает, сжимая кулаки. – Ты вчера вскрыла меня, как дешевую консервную банку. Выпустила всю эту дикую дрянь изнутри. И знаешь что? Мне это не понравилось. Мне это пиздец как не понравилось!
– Добро пожаловать в клуб, – говорю я, и мой голос звучит тише, чем я хотела. – Мне тоже не понравилось, что ты увидел во мне человека, а не просто препятствие.
Мы сидим молча. Напряжение, между нами, такое густое, что его можно резать ножом.
– Знаешь, что я понял? – говорит он наконец. – Что мы оба ебанулись. Ты ненавидишь меня за мои деньги. А я ненавижу тебя за то, что ты видишь меня насквозь. Мы идеальная пара, блядь, обделенных и ахиревших.
Я не могу сдержать короткий, резкий смешок, принимая саркастичное выражение лица.
– Это самое идиотское признание, которое я когда-либо слышала. Ты себя хоть слышишь?
– А ты ожидала шекспировских сонетов? – он ухмыляется, но в его улыбке нет веселья. – Извини, я не для этого настроен. Я сейчас либо тебя трахну здесь, на этом столе, либо убью. Выбирай.
Мое сердце замирает, потом начинает биться с бешеной скоростью. Это не предложение. Он совсем свихнулся! Хам ублюдский.
Это был вызов. И пока самый опасный из всех, что он бросал.
– Ты не посмеешь сделать ни то, ни другое, – говорю я, вставая. Мои колени дрожат, но я надеюсь, что он этого не видит. – Потому что тогда твой отец не заплатит мне. А ты останешься без своего личного зрителя в твоем ебучем цирке.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он резко встает и хватает меня за руку. Его пальцы обжигают кожу.
– А может, мне плевать на его деньги? – он говорит это так близко, что я чувствую его дыхание на своем лице. – Может, я просто хочу посмотреть, какая ты на вкус, когда перестаешь быть железной сукой.
Я вырываю руку. Мне нужно уйти. Сейчас же. Потому что, если я останусь еще на секунду, я сделаю что-нибудь невероятно глупое. Вроде того, чтобы поцеловать его. Или ударить. Прямо по самым яйцам. Или и то, и другое одновременно.
– На следующей неделе у тебя промежуточный тест по макроэкономике, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Учи. А не будешь – я позвоню твоему отцу и расскажу, как ты тратишь время на угрозы и драки с друзьями.
Я разворачиваюсь и ухожу. Чувствую его взгляд у себя на спине. Жгучий. Голодный. Опасный.
И самое ужасное? Часть меня хочет обернуться.
ГЛАВА 7.
Глория
Библиотека бизнес-школы. Неделя спустя.
Тишина в библиотеке была оглушительной, но громче нее звучало лишь напряжение, витавшее между нами. Мы сидели напротив друг друга, разделенные столом, грудами учебников и целой пропастью взаимной, яростной неприязни, которая за последние дни стала лишь острее.
Чейз листал страницы учебника по макроэкономике с таким видом, будто разглядывал особенно отталкивающее насекомое. Он не смотрел на меня. С того самого дня в кофейне он почти не смотрел мне в глаза. Но я чувствовала его взгляд на себе каждую секунду, когда он думал, что я не вижу. Жгучий, неотступный.
– Ладно, – он швырнул книгу на стол, заставив вздрогнуть пару студентов. – Я закончил. С этой главой покончено.
Я не отрывала взгляда от своего планшета, где проверяла его последнее эссе.
– Поздравляю. Теперь открой приложение и пройди тестовый модуль. Главы с четвертой по шестую.
– Ты тронулась? – его голос был низким, опасным шепотом. – Я уже три часа тут сижу. У меня мозги кипят, сейчас потекут из ушей.
– Прекрасно, – я наконец подняла на него глаза. – Значит, они хотя бы работают. В отличие от твоего чувства ответственности. Приложение. Сейчас.
Он не двигался, лишь сжал кулаки. Ссадины на костяшках уже зажили, но шрамы, похоже, остались глубже.
– Знаешь, что мне надоело больше всего? Твой тон. Этот ебучий, снисходительный тон, будто ты – воплощение здравого смысла, а я – плешивый даун, который не может зашнуровать ботинки без твоей помощи.
Я медленно отложила планшет, сложила руки на столе.
– Если бы ты мог самостоятельно зашнуровать ботинки в плане учебы, я бы здесь не сидела. А пока факты говорят сами за себя. Приложение, Чейз. Не заставляй меня повторять.