- -
- 100%
- +
Мы снова устроили дуэль взглядов. Библиотека словно затаила дыхание вокруг нас. Он ненавидел меня в эту секунду. Я чувствовала это каждой клеткой. И я отвечала ему тем же. Эта ненависть была живой, дышащей сущностью между нами.
– Хорошо, – он выдохнул, и в его голосе послышалась новая, опасная нота. – Давай сыграем.
– Я здесь не для твоих детских игр.
– О, это именно детская игра, – он наклонился через стол, его глаза сузились. – Только правила другие. На каждый правильный ответ в этом долбаном тесте… ты отвечаешь на мой вопрос. Честно.
Я рассмеялась. Коротко, беззвучно.
– Ты серьезно? Это что, детский сад? «Угадай, какой у меня любимый цвет?» Ты, конечно, младше, но не до такого же уровня.
– Зассала? – он ухмыльнулся. – Боишься, что я задам не тот вопрос? Или боишься своих ответов?
Черт возьми. Он снова пытался выманить меня на свою территорию. На территорию личного. И самое ужасное, что это работало. Мне было любопытно. А любопытство – это первый шаг к капитуляции.
– Ладно, – сказала я, поддаваясь импульсу, о котором потом точно пожалею. – Но только если ты наберешь выше 90%. Ниже – и ты остаешься без ужина сегодня. Вообще без еды.
Его глаза вспыхнули азартом.
– По рукам. Начинай, надзиратель.
Он взял телефон, открыл приложение. Я наблюдала, как он сосредоточенно водит пальцем по экрану, его лоб наморщился. Он был чертовски красив, когда концентрировался. Я тут же отогнала эту мыслю, как предательскую.
Через пятнадцать минут он с триумфом швырнул телефон на стол.
– Девяносто два, сука. Заткнись и слушай.
Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки.
– Я вся во внимании.
– Почему ты так себя ненавидишь? – его вопрос ударил, как обухом по голове. Он был тихим, но абсолютно серьезным.
– Что? – я не поняла.
– Ты слышала. Ты умна, целеустремленна, чертовски сексуальна, если убрать твой ледяной фасад. Но ты хоронишь себя за этой стеной из долгов, работы и ответственности. Как будто не заслуживаешь ничего, кроме борьбы. Почему?
Я онемела. Ни один из возможных его вопросов – о моем прошлом, о страхах, даже об Эдди – не был бы таким болезненным. Он снова увидел слишком много.
– Это не ненависть, – выдавила я, чувствуя, как предательский жар поднимается к щекам. – Это взрослая жизнь. Та самая, о которой ты знаешь только понаслышке. Следующий модуль. Главы семь-девять.
– Ага, конечно, – он не отводил взгляда. – Беги. Как всегда. В свою удобную конуру. Потому что там безопасно. Там не нужно чувствовать.
– Хватит, Чейз! – мой голос сорвался, заставив пару человек за соседним столом обернуться. Я понизила тон, шипя: – Твоя работа – учиться. Моя – заставлять тебя. Не пытайся быть моим психоаналитиком. Ты для этого слишком… молод.
Я знала, что это попадет в цель. Его лицо исказилось от обиды и гнева.
– Да? А по-моему, я как раз подходящего возраста, чтобы понять, когда передо мной трусиха, которая прячется за свою никчемную праведность.
Я вскочила, собирая вещи. Мне нужно было уйти. Сейчас же. Потому что еще секунда – и я либо заору на него во всю глотку, либо разрыдаюсь. И то, и другое было неприемлемо.
– Мы закончили на сегодня, – сказала я, стараясь говорить ровно. – Завтра в восемь. Не опаздывай.
– Бежишь, Глория? – его голос преследовал меня, пока я шла к выходу. – Как всегда? Когда становится жарко?
Я не обернулась. Я просто шла, чувствуя, как его слова жгут мне спину. Он был прав. Я бежала. Потому что остаться значило признать, что в его ебучей, неуместной, опасной правоте есть доля истины.
––
Чейз
Бар «Лайтере». Тот же вечер.
Я сидел у стойки, уставившись в стакан виски. Он не помогал. Ничто не помогало заглушить этот заебывающий голос в голове. Ее голос. Холодный, точный, как скальпель.
«Ты для этого слишком молод ».
Блядь. Она умела подбирать слова. Каждое – как удар ниже пояса, удар четко по мужскому достоинству.
Тревор сидел рядом, что-то нес о новой яхте своего отца. Я не слушал. Я видел ее лицо, когда я задал тот вопрос. Шок. Боль. И.. страх. Да, черт возьми, страх. Я дотронулся до чего-то настоящего. До той самой части ее, которую она так яростно прятала.
И это свело меня с ума. Я хотел больше. Хотел докопаться до самой сути. Узнать, что скрывается за этой стальной броней. И в тот же момент хотел заткнуть ее нахрен, чтобы больше никогда не слышать этих едких замечаний.
– …так что я говорю, может, встряхнем эту дуру? – Тревор похлопал меня по плечу, выдергивая из раздумий.
– Что? – я мрачно взглянул на него.
– Твоя доебщица. Мы с ребятами думаем, она зазналась. Надо бы ее… проучить. Несильно. Так, чтобы поняла свое место.
Что-то холодное и тяжелое сжалось у меня в груди. Раньше я бы, наверное, согласился. Рассмеялся бы. Но сейчас мысль о том, что Тревор и его ублюдки прикоснутся к ней, вызывала во мне слепую, животную ярость.
– Тронешь ее – сломаю тебе другую челюсть, – сказал я тихо, но так, чтобы он не сомневался в моей серьезности.
Тревор отшатнулся, удивленный.
– Блядь, Чейз, ты правда на нее подсел? Это уже не смешно.
– Она мое, – выдохнул я, поворачиваясь к своему виски. – Мое дело. Моя проблема. Не твоя. Просто не суйся.
– Проблема – это точно, – пробормотал Тревор, отодвигаясь.
Я допил виски, чувствуя, как огонь растекается по жилам. Она была моей. Моей враждой. Моей навязчивой идеей. Моим проклятием. Ненавижу. Как же я ее ненавижу…
Я встал и вышел из бара, не прощаясь. Мне нужно было ее видеть. Сейчас. Не как надзирателя. Не как врага. А как… ту самую Глорию, которая ела буррито и смотрела на меня без защиты в глазах.
Я сел в свой Porsche и рванул к ее дому в Бруклине. Это было безумием. Но я уже перешел грань, где это имело значение.
Припарковался напротив ее убогого кирпичного дома, заглушил двигатель и просто смотрел на освещенное окно ее квартиры. Что я, блядь, делаю? Что мы делаем? Сраный цирк, честное слово…
Мы играем в самую опасную игру – игру на взаимное уничтожение. И проиграет в ней тот, кто первым признает, что это не просто ненависть.
А я все больше боялся, что этим проигравшим окажусь я.
ГЛАВА 8.
Чейз
Пентхаус. Утро, следующее за тем вечером, когда я как херов сталкер-маньяк приехал к ее дому.
Проснулся с тяжелой головой и с еще более тяжелым осадком на душе. Вчерашний виски, тупой треп Тревора и та ебучая поездка в Бруклин слились в одно мутное, раздражающее пятно. Я стоял под ледяным душем, пытаясь смыть с себя это чувство – навязчивое, настойчивое, как зубная боль. Желание ее видеть. Слышать. Дразнить. Чувствовать на себе ее ледяные, полные ненависти взгляды. Шизанутый мазохист.
«Ты для этого слишком молод».
Блядь. Еще бы она добавила «маленький мальчик». Я с силой вытерся полотенцем. Ладно, мисс Синклер. Хочешь войну? Получишь ее. Самую грязную. Я увижу твои крокодильи слезы.
Мы должны были встретиться в библиотеке в десять. Я намеренно опоздал на сорок минут. Пусть посидит, подумает о своем поведении. Да, мелочно, но на войне все средства хороши.
Когда я ввалился в читальный зал, она сидела за нашим столом, уткнувшись в свой планшет. Сосредоточена. Холодна. Идеальная мишень.
– Проспал, – бросил я, плюхаясь на стул. – Вчера допоздна за учебниками сидел.
Она даже не подняла на меня глаз.
– Ври лучше. От тебя разит дорогим виски и дешевыми оправданиями. Глава десять. Тебе нужно нагнать…
– А у тебя шмотки новые? – перебил я ее, рассматривая ее простую темно-синюю блузку. – Или это тот же костюм, что и вчера, просто ты его проветрила?
Наконец она посмотрела на меня. В ее серых глазах вспыхнули знакомые искры. Прекрасно. Начинаем.
– Мой гардероб так же не интересует тебя, как и твое будущее – меня. Закрой рот и открывай учебник.
– А что интересует тебя, Глория? – я наклонился через стол, опустив голос. – Кроме моих оценок и состояния моего папаши? Может, тебе интересно, почему я вчера вечером стоял у твоего дома?
Это была рискованная ставка. Но она сработала. Она замерла. Все ее тело напряглось, как у охотничьей собаки, учуявшей дичь.
– Ты… что? – ее голос потерял свою привычную сталь.
– Ага. Решил проверить, не сбежала ли ты с кассиром из супермаркета. Или, может, принимаешь у себя того долговязого ублюдка, который заходил к тебя часов в девять? – я выдумал его на ходу, но вложил в вопрос всю свою ярость и ревность, которые клокотали во мне с прошлого вечера.
Ее глаза расширились. Сначала от шока, потом от гнева.
– Ты следил за мной?
– Называй это как хочешь. Просто удовлетворяю свое любопытство. Ты же не против? Ты ведь так любишь, когда я интересуюсь твоей жизнью.
Она резко встала, ее стул с грохотом отъехал назад.
– Псих, ты просто конченый псих. И ты перешел все границы.
– О, милая, – я усмехнулся, наслаждаясь ее реакцией. – Для нас с тобой границ не существует. Ты сама это отлично знаешь. Мы живем в аду взаимной ненависти, помнишь? Так что не делай вид, что я нарушил какие-то правила. Правил тут нет. Нихуя тут нет и не будет.
Она схватила свой портфель, ее пальцы сжали кожу так, что побелели костяшки.
– Сегодня занятий не будет. Я не буду сидеть здесь и слушать твои больные фантазии, чокнутый ублюдок.
– Снова даешь деру? – я мягко спросил, повторяя ее вчерашние слова. – Как всегда? Когда становится жарко? Мчишься в свою норку, как поганая мышь.
Она посмотрела на меня с таким чистым, безраздельным презрением, что мне стало физически душно.
– Знаешь, что я поняла, Чейз? Ты не просто избалованный ребенок. Ты испорченный, токсичный мудак, который не знает, как еще привлечь к себе внимание, кроме как устраивать истерики и нарушать личные границы, поливая всех недостойных помоями. Поздравляю. Ты достиг дна. Оттуда уже не постучат, глубже просто ничего нет.
Она развернулась и ушла. Быстро. Я видел, как напряжена ее спина. Я добился своего. Я вывел ее из себя. Заставил почувствовать.
Но почему-то эта победа отдавала горечью. Потому что в ее словах не было лжи. Что за хуйня со мной происходит? На этот вопрос не было ответа…
––
Глория
Моя квартира. Вечер.
Я ходила из угла в угол, не в силах усидеть на месте. Дрожь проходила по всему телу – смесь ярости, унижения и.. страха. Он стоял у моего дома. Следил за мной. Выдумал какого-то «долговязого ублюдка», чтобы уколоть. Как низко он может поступать ради того, чтобы повеселить себя? Больной. Ему даже врачи не помогут. Тут только усыплять.
Это было больно. Не его слова – я уже привыкла к его хамству. А его навязчивость. Его одержимость. Это выходило за все рамки.
И самое ужасное – часть меня, та самая, которую я ненавидела, отозвалась на это диким, необъяснимым возбуждением. Он думал обо мне. Достаточно, чтобы приехать в Бруклин. Чтобы ревновать к призраку. Может, это что-то из разряда стокгольмского синдрома? Он же самый конченый человек из всех, кого я знаю…
– Зараза…, – я прошептала, останавливаясь у окна.
– Чтоб тебя, Чейз, что мы с тобой делаем?
Мой телефон завибрировал. Софи.
«Привет, солнышко! Как твой личный демон? Не съел еще?»
Я смотрела на сообщение, и мне хотелось разрыдаться. Она и не подозревала, насколько близка к истине.
«Он… переходит все границы», – отписала я, не в силах соврать.
«Что случилось? Он сделал что-то? Если он тебя тронул, я сама приеду и вырву ему его яйца!»
«Нет. Хуже. Он… кажется, влюбился. В свою собственную ненависть ко мне».
Софи ответила не сразу. Потом пришло сообщение: «Блядь. Это серьезно. Убирайся оттуда, Глория. Пока не поздно. Никакие деньги мира не стоят таких мучений».
Она была права. Это был красный флаг размером с небоскреб. Но я не могла уйти. Не только из-за денег. Из-за него. Из-за этой ублюдской, токсичной, затягивающей игры, в которой мы оба участвовали.
Я вспомнила его лицо сегодня в библиотеке. Искаженное не просто злостью, а чем-то темным, одержимым. Он тонул. И тянул меня за собой.
Завтра мне снова придется встретиться с ним. И я не знала, что страшнее – его ненависти или того, что скрывалось за ней.
––
Чейз
Бар. Где-то в городе. Поздний вечер.
Я пил один. Без Тревора, без его пустой болтовни. Только я и мое отражение в полированной стойке бара – бледное, злое, жалкое. Куда я качусь…
Ее слова звенели в ушах. «Испорченный, токсичный мудак». «Дно».
Она была права. Я это знал. Но признать это – значило признать свое поражение. Признать, что она, эта выскочка из Бруклина, оказалась сильнее. Видела меня насквозь.
Бармен подлил мне виски. Я смотрел на золотистую жидкость, пытаясь найти в ней ответы. Почему она? Почему именно она, с ее вечными костюмами, ее долгами и ее чертовой бабушкой, свела меня с ума? Она просто одна из тысячи, сотен тысяч таких же нищих, но играющих благородных.
Может, потому что она была единственной, кто не боялся. Не лебезила. Не хотела ничего, кроме моих чертовых оценок. Она была вызовом. Головоломкой, которую я не мог разгадать.
И я ненавидел ее за это. Ненавидел так сильно, что это граничило с одержимостью. Я хотел сломать ее. Унизить. Заставить посмотреть на меня без этого вечного презрения.
Но что, если я сломаю ее? Что тогда останется? Просто еще одна покорная кукла, как все остальные?
Мысль об этом была невыносима.
Я допил виски и вышел на улицу. Ночь была холодной. Я сел в машину, но не завел ее. Просто сидел, глядя на руль.
Она была моим проклятием. И самым сильным наркотиком, который я когда-либо пробовал.
И я не знал, как отказаться от следующей дозы. Ненавижу. Как же сильно я ее ненавижу…
ГЛАВА 9.
Глория
Госпиталь «Покров», Уайт-Плейнс. Суббота.
Воздух в госпитале всегда пахнет одним и тем же – стерильной чистотой, болезнью и отчаянием, замаскированным под показное спокойствие. Я шла по знакомому коридору, сжимая в руках букет скромных, но ярких гербер. Эдди всегда говорила, что они похожи на маленькие солнца.
– Глория, дорогая! – медсестра Марта, женщина с добрым, усталым лицом, встретила меня у поста. – Эдит сегодня в хорошем настроении. Ждала тебя.
– Спасибо, Марта. Как она?
– Держится, – в ее голосе была та самая профессиональная уклончивость, которая всегда означала «не лучше». – Новое лекарство… помогает. Но ты знаешь.
Я знала, всегда знала. Я кивнула и прошла в палату.
Эдди сидела в кресле у окна, завернутая в шерстяной плед, несмотря на летнюю жару за стеклом. Она была так худа, что казалась хрустальной. Но ее глаза, такие же серые, как у меня, светились, когда она меня увидела.
– Моя девочка, – ее голос был хриплым шепотом. – Ты принесла солнце.
– Всегда, для тебя, – я наклонилась и поцеловала ее в щеку, чувствуя под губами тонкую, почти прозрачную кожу. Я поставила цветы в вазу, стараясь, чтобы руки не дрожали.
– Как работа? – спросила она, наблюдая за мной. – Тот… мальчик. Из богатой семьи. Он тебя слушается?
Я отвернулась, делая вид, что поправляю цветы.
– Он… сложный. Избалованный. Но умный. Когда хочет.
– А ты… – Эдди сделала паузу, чтобы перевести дыхание. – Ты выглядишь уставшей. Он тебя обижает?
«Он сводит меня с ума, бабушка. Мне невыносимо тяжело морально, я ощущаю себя рядом с ним жалкой нищенкой, но упрямо пытаюсь быть холодной и сосредоточенной на своей работе. Он ненавидит меня, а я ненавижу его, и эта ненависть – самая живая вещь, что со мной происходила за последние годы». Конечно, я не сказала этого вслух.
– Он просто ребенок, который не знает, чего хочет. Со всеми вытекающими. Не беспокойся обо мне.
– Я всегда буду беспокоиться о тебе, детка, – она протянула свою легкую, как перышко, руку, и я взяла ее в свои. – Ты несешь слишком много на своих плечах. Иногда… иногда нужно позволить кому-то помочь.
Я сжала ее пальцы. Если бы она только знала, что ее палата, врачи, лекарства – все это оплачивается тем самым «мальчиком» и его отцом. Что я продала свое спокойствие, чтобы купить ее комфорт.
– Все хорошо, Эдди. Я справлюсь.
Мы проговорили еще полчаса, пока она не начала уставать. Я помогла ей лечь, поправила одеяло и поцеловала в лоб.
– Я скоро вернусь.
– Будь счастлива, Глория, – прошептала она, закрывая глаза. – Хотя бы немного.
Я вышла из палаты, сжавшись изнутри. Ее слова жгли. «Будь счастлива». Как будто это было так просто. Как будто счастье было валютой, которую я могла обменять на свои принципы.
Кофейня в Гринвиче. Встреча с Софи.
Софи уже ждала меня за столиком, двумя латте и озабоченным выражением лица.
– Ну, выкладывай, – сказала она, едва я села. – Твои сообщения в последнее время звучат как траурный марш. Что этот мажорный ублюдок сделал теперь?
Я вздохнула, с наслаждением делая глоток горячего кофе.
– Где бы мне начать… Он теперь следит за моим домом. Представляешь? Как в третьесортном триллере про маньяков. Обвиняет меня в несуществующих любовниках. И вчера заявил, что мы оба живем в «аду взаимной ненависти», как будто это какая-то романтическая поэма. Та ситуация, когда и грустно, и смешно.
Софи выпучила глаза.
– Ты сама себя слышишь? Это же уровень преследования! Психопат! Ты должна уволиться. Сейчас же.
– Я не могу, Соф. Деньги… Они не упадут на меня с неба.
– Черт с ними, с деньгами! Я одолжу, мы найдем способ! Он опасен, Глория! Сначала невинное наблюдение, а потом что? Будет приставать и домогаться? У этих чертовых богачей нет понятия «полиция», они всем на лапу дадут, и в ус дуть не будут.
– Он не опасен, как ты могла подумать, – сказала я, и сама удивилась своей уверенности. – Он… потерян. И он пытается тянуть меня за собой в свою черную дыру безысходности. Но он не тронет меня физически. Его оружие – слова. И он знает, как ими пользоваться. Ты же знаешь, как говорят, что слова, порой, ранят куда больнее, а уж в моем случае – целое поле для полета фантазии…
– О, Боже, – Софи откинулась на спинку стула. – Ты говоришь о нем так, словно… будто ты его понимаешь. Это хуже, чем если бы ты его боялась. Я считаю, такое терпеть и еще как-то оправдывать – не есть хорошо. Прошу, подумай об этом еще раз.
Может, она и была права. Понимание – это мост. А я не могла позволить себе построить мост к Чейзу Харрингтону. Потому что тогда мне пришлось бы по нему пройти. И я боялась, куда он может привести.
––
Чейз
Особняк Харрингтонов в Гринвиче. Воскресный ужин.
Ад. В виде полированного стола длиной в милю, отца на другом конце и мачехи, которая смотрела на меня, как на неудавшийся эксперимент.
– Картер говорит, у тебя новый тьютор, – сипло произнесла Изабелла, отодвигая тарелку с недоеденным салатом. – И ты, кажется, наконец-то начал показывать прогресс. Должна быть действительно… целеустремленная девушка.
В ее голосе была ядовитая сладость. И от этого мне захотелось начать блевать прямо здесь, на стол в тарелку, желательно в ее. Она всегда чувствовала угрозу в любой женщине, приближающейся к семье. Особенно в той, что могла повлиять на меня. У нас никогда не было даже малейшей точки соприкосновения, мы друг друга просто старались вытерпеть.
– Она знает свое дело, – буркнул я, играя вилкой. – Жесткая сука. Но эффективная.
Отец поднял на меня взгляд над бокалом вина.
– Я плачу ей не за мягкость, Чейз. Я плачу за результаты. И если ее методы работают, ты будешь терпеть. Понял меня?
– О, я терплю, – я ухмыльнулся. – С превеликим наслаждением. Можно даже сказать, что меня разрывает от радости времяпрепровождения. Каждую секунду нашего… взаимодействия.
Изабелла фыркнула.
– Она, наверное, из тех бледных, невзрачных синих чулков, что видят в жизни только учебники.
Образ Глории – строгой, собранной, с глазами, полными холодного огня, – вспыхнула у меня в голове. Невзрачная? Да нет, нихуя подобного. Она была… яркой. Ядовитой и яркой, как тропическая лягушка, предупреждающая об опасности.
– Она не невзрачная, – вырвалось у меня, прежде чем я успел подумать. – Она… умная. Слишком умная для своего же блага. Не знающая своего место заучка.
За столом повисла тишина. Изабелла смотрела на меня со внезапным интересом. Отец – с подозрением.
– Надеюсь, ты не забываешь, кто ты, Чейз, – медленно произнес отец. – И не позволяешь какому-то наемному работнику вскружить себе голову. Твоя единственная задача сейчас – учеба и спорт. Все остальное – отвлечение.
– О, не беспокойся, отец, – я отпил вина, чувствуя, как его вкус смешивается с горечью во рту. – Она напоминает мне об этом каждый божий день. С таким удовольствием, будто это ее любимое хобби.
Я встал, отодвинув стул. Еще один кусок еды у меня встанет поперек горла, и я сдохну прямо здесь от всей этой тягомотины, блядь.
– Если вы меня извините. У меня завтра тренировка. Нужно быть в форме, чтобы не разочаровать… семью.
Я вышел из столовой, не оглядываясь. Их взгляды жгли мне спину. Я шел по бесконечным коридорам, и в голове стучало только одно: «Глория».
Она влезла под кожу. Не только мне. Моей семье. Она стала точкой напряжения, вокруг которой теперь вращался мой мир. Это так мерзко и непривычно, что ощущается как-то извращенно приятно… Фу, блядь, ну и дичь.
И я не знал, как мне это остановить. И.. все меньше хотел останавливать.
Тренировочный зал. Понедельник.
Я вышел на ковер, и весь мой гнев, все разочарование, вся ярость нашли выход. Я боролся как одержимый. Каждый захват был попыткой сдавить ее призрак. Каждый бросок – желанием опрокинуть тот мир, в котором она заставила меня усомниться.
– Харрингтон! С сегодняшним настроением тебя бы на Олимпиаду! – крикнул тренер после моей третьей досрочной победы.
Я лишь кивнул, с трудом переводя дыхание. Пот стекал с меня ручьями. Это было единственное, что могло меня очистить. Временное забвение.
Потом я увидел ее. Она стояла у входа в зал, опершись о косяк, в своих черных брюках и белой блузке, с планшетом в руках. Она смотрела на меня. И в ее глазах не было ни восхищения, ни страха. Была… оценка. Как будто я был просто еще одним проектом, который нужно было завершить.
Я подошел к ней, с наслаждением чувствуя, как напрягаются ее ноздри от запаха моего пота.
– Надзиратель. Решила посмотреть, как твой подопечный разминает кости перед тем, как ты их снова свернешь в учебниках?
– Я решила напомнить тебе, что через час у нас занятие по корпоративным финансам. И если ты опоздаешь, я отменю твою завтрашнюю утреннюю тренировку.
Я шагнул ближе, заслонив ей свет.
– Угрозы? Сейчас? После того, как ты только что наблюдала, на что я способен?
Она не отступила. Ее взгляд скользнул по моему голому торсу, по каплям пота на груди, и вернулся к моим глазам.
– Я вижу измотанного, вспотевшего мужчину, который пытается убежать от своих проблем с помощью физического насилия. Очень зрело. Теперь прими душ и будь в библиотеке через сорок пять минут. Или твои мышцы начнут атрофироваться от недостатка нагрузок.
Она развернулась и ушла. Я смотрел ей вслед, сжимая и разжимая кулаки. Она снова сделала это. Снова превратила мою силу в слабость. Мое единственное убежище – в еще одну арену для нашей войны.
И черт возьми, мне начинало по-настоящему это нравиться, и ненавидел ее за это все сильнее с каждой секундой.
ГЛАВА 10.
Глория
Кампус NYU. Среда.
Я шла по главной аллее, держа в руках два латте. Глупый, слабый порыв. После вчерашней тренировки Чейз выглядел… истощенным. Не физически, а морально. Да и учеба после нагрузок – такое себе удовольствие… И что-то во мне, какая-то дурацкая, непрошенная жалость, заставила купить этот чертов кофе. Для нас обоих.
«Он тебя раскусил, – яростно шипел внутренний голос. – Он знает, что ты начала смягчаться. И он использует это».
Я уже почти дошла до здания бизнес-школы, когда из-за угла вышли трое. Тревор Мерсер и двое его прихлебателей. Те самые, чьи лица я видела на вечеринке, куда Чейз так настойчиво пытался меня затащить.