- -
- 100%
- +
– О, смотрите-ка, кто тут у нас, – Тревор растянул лицо в ухмылке, преграждая мне путь. – Сама мисс Эффективность. Несет своему дорогому господину утренний кофе. Как трогательно, вот это преданность!
Я попыталась обойти их, но один из его друзей, коренастый блондин, легко перекрыл мне дорогу.
– Не торопись, нищенка. Пообщайся немного, снизойди и до нас.
– У меня нет времени на вас, – сказала я, и мой голос прозвучал резко, даже для меня самой.
– А у нас есть время на тебя, – Тревор сделал шаг вперед. Его глаза блестели от злорадства. – Видишь ли, мы немного обеспокоены. Наш друг Чейз стал каким-то… скучным. Перестал ходить на вечеринки, не тусит с нами как обычно. И мы думаем, это твоих рук дело. Полный отстой, согласна?
– Я здесь, чтобы он учился, а не развлекал вас, он не клоун, – я попыталась снова пройти, но блондин показательно мягко, но настойчиво оттеснил меня назад.
– Проблема в том, – продолжил Тревор, играя каким-то дорогим брелком на ключах, – что ты забываешь свое место. Ты наемный работник. Шпаргалка с ножками. И ты слишком много о себе возомнила. Многовато на себя взяла…
Он посмотрел на латте в моих руках.
– Думаешь, маленькими подарками и заботой ты сможешь его приручить? Сделать из него такого же зануду, как ты сама? – он фыркнул. – Милая, он переспит с тобой пару раз от скуки, а потом вернется к нам. К своим. А ты останешься с разбитым сердцем и, надеюсь, уволенная его отцом.
Кровь ударила мне в голову. Я чувствовала, как краснею от унижения и ярости. Я сжала стаканчики так, что картон подался чуть не треснув.
– Пропустите меня. Сейчас же.
– Или что? – Тревор наклонился ко мне. От него пахло дорогим парфюмом и таким же недешевым алкоголем с прошлого вечера. – Пожалуешься Чейзу? Давай, флаг в руки, юбка вразлет! Посмотрим, чью сторону он примет. Своей псевдоподруги-заучки, которая пахнет дешевым кофе и бедностью? Или друзей, которых знает всю жизнь? Ты ему не ровня, пойми уже.
И в этот самый момент я увидела его. Чейз стоял в десяти метрах от нас, прислонившись к стене здания. Он смотрел на эту сцену. Наш взгляд встретился. В его глазах я прочитала шок, мгновенную ярость… и тут же – холодное, расчетливое отступление.
Он выпрямился, медленно подошел. Тревор и его шестерки обернулись, на их лицах застыли ожидающие ухмылки.
– Чейз, братан! – Тревор хлопнул его по плечу. – Мы тут как раз твою… тьюторшу просвещаем. Насчет субординации.
Чейз посмотрел на меня. Его лицо было маской безразличия.
– И как, просветилась?
Мир вокруг меня поплыл. Я ждала всего – что он придет на помощь, что вступится, что поставит на место, хотя бы из уважения ко мне как к не последнему в его жизни человеку. Но это… это равнодушие было хуже любого оскорбления.
– Она думает, ты стал скучным из-за нее, – вставил блондин. – Воображает, будто имеет на тебя влияние.
Чейз медленно перевел взгляд на меня. Его губы тронула легкая, презрительная усмешка.
– Влияние? – он фыркнул. – Она имеет на меня влияние ровно до той секунды, пока папуля платит. А так… – он пожал плечами, – просто надоедливая муха, которую приходится терпеть, сами понимаете. Не придавай ей больше значения, чем она того заслуживает, Тревор.
Каждое его слово было ударом ножа. Холодным, точным, намеренным. Я чувствовала, как кровь отливает от лица, оставляя ледяную пустоту.
Я посмотрела на стаканчики с кофе в своих руках. Затем, медленно, не сводя с него глаз, разжала пальцы. Горячий латте с шипением разлился по мраморному полу, брызги попали на его дорогие кроссовки.
– Кажется, я переоценила твою способность быть человеком, – сказала я тихо, но так, чтобы каждый услышал. – Моя ошибка. Больше она не повторится.
Я обошла их, не глядя на Чейза, и пошла прочь. Спина была прямой, голова высоко поднята. Но внутри все было разбито.
Он выбрал свою шайку и унизил меня, чтобы сохранить лицо перед ними.
Игра была окончена. Война объявлена по-настоящему.
––
Чейз
Библиотека. Час спустя.
Я сидел за столом и тупо смотрел в учебник. Слова расплывались перед глазами. Все, что я видел, – это ее лицо. Ее глаза, полные не просто обиды, а.. гибели. Как будто что-то в ней сломалось. Окончательно.
Я все испортил. Снова. Я видел, как Тревор ее достает. Я видел ее унижение. И вместо того, чтобы хорошенько отмудохать этих ублюдков, я.. я присоединился к ним. Чтобы не выглядеть слабаком. Чтобы не показывать, что она для меня что-то значит. Разве я не такой же ублюдок? Хуже, самый ублюдский мудачный ублюдок… Но признаваться в этом каждый раз все сложнее, будто это замкнутый ёба-круг.
«Просто надоедливая муха».
Блядь. Почему я это сказал? Потому что боялся? Боялся, что Тревор увидит правду? Правду, которую я сам не мог признать? А еще ее ссыкухой называл. Позорище, Чейз, просто ебаный стыд.
Она вошла в библиотеку. Без кофе. Без планшета. Только с папкой в руках. Ее лицо было каменным. Она села напротив, не глядя на меня, и открыла папку.
– Мы начинаем, – ее голос был плоским, безжизненным. – Глава двенадцатая. Слияния и поглощения. Ты читал материал?
– Глория… – начал я.
– Мисс Синклер для тебя, – она перебила, подняв на меня ледяные глаза. – Или «надзиратель». Выбирай. Но не мое имя. Ты потерял на это право.
– Ладно, послушай, что там было…
– Мне абсолютно все равно, что «там было», – она говорила тихо, но каждое слово было отточенной сталью. – Моя работа – готовить тебя к экзаменам. Твоя – учиться. Все. Остальное – белый шум. Теперь, будешь ли ты читать главу, или мне нужно позвонить твоему отцу и сообщить о твоем неподобающем поведении и отсутствии прогресса? Я буду той теткой, которая капает на мозг до тех пор, пока не добьется желаемого. Точка.
Я смотрел на нее, и во мне все сжималось от боли и ярости. Ярости на себя. На Тревора. На всю эту сраную ситуацию.
– Хорошо, – проскрипел я. – Хорошо, мисс Синклер. Давайте учиться.
Я открыл учебник и начал читать. Вслух. Монотонно. Она сидела напротив, делая пометки, ее лицо было невозмутимой маской.
Но я видел. Видел легкую дрожь в ее руке, когда она переворачивала страницу. Видел, как она чуть дольше обычного смотрела в одну точку на столе.
Я ранил ее. Глубже, чем когда-либо прежде. И теперь между нами выросла не просто стена. Целая крепость из льда и колючей проволоки.
И я не знал, есть ли у меня хоть малейший шанс ее пробить. И стоило ли пытаться, когда, пробив, я, скорее всего, обнаружил бы за ней только пепелище.
ГЛАВА 11.
Чейз
Тренировочный зал. Две недели спустя.
Ад. В виде семидесятикилограммовых блинов с каждой стороны на штанге, едкого запаха пота и собственного отражения в зеркале, которое я ненавидел все сильнее с каждым днем. Две недели. Четырнадцать дней ледяного ада.
Глория – нет, мисс Синклер – превратилась в идеальную машину для обучения. Или для убийства. Моей нервной системы, потому что это был пиздец. Холодная, эффективная, бездушная. Ни одного лишнего слова. Ни одного взгляда, кроме как на учебники или на часы. Она приходила, отрабатывала свои часы и уходила. Контакт – нулевой. Ее стена стала непроницаемой.
И это сводило меня с ума сильнее, чем все ее прошлые колкости. Лучше бы продолжала временами тыкать в меня «мальчиком», я бы стерпел…
Я рванул штангу от груди с таким рычанием, что парень на соседней скамье вздрогнул. Жим. Еще один. Еще. Мускулы горели огнем, но это был слабый дискомфорт по сравнению с тем, что творилось у меня внутри.
В этот раз выиграла она. Своим молчанием. Своим презрением. Она показала мне, что мои слова, мои уколы, моя неподдающаяся маниакальная одержимость ею – ничего не стоят.
Я закончил подход, с грохотом бросил штангу на стойку и сел, утирая лицо полотенцем. Дверь в зал открылась. И я увидел его. Тревора. Нарисовался. В последнее время вообще видеть не хочу ни его, ни его свору. Он стоял там, с глупой ухмылкой, и жестом звал меня к себе.
Яростная волна ненависти захлестнула меня. Из-за этого ублюдка все и началось. Я медленно поднялся и пошел к нему, чувствуя, как с каждым шагом ярость накипает все сильнее.
– Чего, Тревор? – мой голос прозвучал хрипло.
– Расслабься, братан. Просто хотел проверить, как ты. Ты последнее время какой-то… отстраненный.
– Занят.
– С ней? – его ухмылка стала шире. – Блядь, Чейз, она что, трахаться отказывается? Может, ей нужно напомнить, кто тут главный? Мы можем…
Я не дал ему договорить. Моя рука сама сжалась в кулак, и я со всей дури вмазал ему в живот. Тревор согнулся пополам с булькающим стоном.
– Начнешь пиздеть о ней еще раз, – я прошипел, наклонившись к его уху, – и я не ограничусь ударом в живот. Понял? Я уже говорил, чтобы ты, сука, не лез не в свое дело. Просто, блядь, свали отсюда, пока я еще сдерживаюсь.
Он, задыхаясь, кивнул, лицо его стало багровым. Я развернулся и пошел прочь. Ярость вскипела во мне, горячая и слепая. Она требовала выхода. И был только один человек, на которого я мог ее излить.
––
Глория
Пустой класс для семинаров. Вечер.
Я проверяла его последний тест. 94%. Почти идеально. Часть меня, та самая, профессиональная, должна была бы торжествовать. Но я чувствовала только пустоту. Победа, оплаченная уничтожением всего человеческого между нами, была пирровой.
Дверь в класс с грохотом распахнулась. Я вздрогнула и подняла голову.
В дверях стоял Чейз. Он был без куртки, в мокрой от пота майке, дышал тяжело, как бык. Его глаза горели тем самым знакомым диким огнем, но сейчас в них было что-то новое. Что-то окончательно сорвавшееся с цепи.
– Чейз, что ты…?
– Заткнись, – он рывком закрыл дверь и повернул ключ. Щелчок прозвучал оглушительно громко в тишине пустого класса. – Просто заткнись и слушай.
Он подошел к столу, за которым я сидела, и с силой ударил по столешнице ладонями. Я отпрянула.
– Две недели, Глория! Две чертовы недели ты делаешь вид, что я воздух! Смотришь сквозь меня, как будто я помойный мусор!
– Я делаю свою работу! – выпалила я, вскакивая. Сердце бешено колотилось. – Ту самую, за которую твой отец платит! И если тебе не нравится мой стиль…
– Нахуй твой стиль! Нахуй работу! Нахуй моего отца! – он закричал, и его голос сорвался. – Я не могу так больше! Я не могу терпеть это… это ледяное презрение! Не вывожу. Ты слышишь? Я сломал Тревору ребра сегодня! Понимаешь? Напрашивается логический вопрос. Как думаешь, какого лешего, да? Да просто потому, что меня вывело из себя это его тявканье из своей мерзкой пасти в сторону тебя! А ты… ты даже смотреть на меня не хочешь! Что вообще творится, а?!
Он был будто в бреду сумасшедшего, говорил бессвязно, его дыхание сбивалось. Я видела боль в его глазах. Настоящую, сырую, животную боль. И это было страшнее любой его ярости.
– Что ты хочешь от меня, Чейз? – мой собственный голос дрогнул, я боялась, что эта внезапная ярость может перейти и на меня. – Чего ты добиваешься? Чтобы я простила тебя? Чтобы я снова начала подлизываться к тебе с кофе и глупыми улыбками? Чтобы ты мог снова воткнуть мне нож в спину при первой же возможности?
– Я хочу, чтобы ты перестала смотреть на меня, как на изверга! – он рванулся вперед, схватил меня за плечи. Его пальцы впились в кожу почти до боли. – Я ненавижу тебя! Боже, как я тебя ненавижу! Ты влезла мне под кожу, в голову, я не могу думать ни о чем, кроме тебя! И я ненавижу тебя за это!
Его лицо было так близко. Я чувствовала жар его тела, запах пота, соли и чистой, необузданной мужской ярости. И чего-то еще… Отчаяния.
– Отпусти меня, – прошептала я, но в голосе не было силы.
– Нет.
Одно слово. Тихий, окончательный отказ.
И тогда он поцеловал меня. Притянул насильно.
Это не было нежностью. Это была атака. Поглощение. Его губы были грубыми, требовательными, почти жестокими. Это был поцелуй-наказание. Поцелуй-ненависть. В нем было все – вся наша злоба, все обиды, вся та грязная, опасная страсть, что копилась все эти недели.
Я отшатнулась, пытаясь вырваться, но его руки держали меня как в тисках. И тогда… тогда что-то во мне сломалось. Не стена. Что-то глубже. Какая-то преграда.
Я ответила ему.
С такой же яростью. С таким же отчаянием. Мои пальцы впились в его мокрые от пота волосы, притягивая его ближе. Это была битва. Ужасная, прекрасная, разрушительная битва на губах. Мы ломали друг друга. И в этом разрушении было что-то освобождающее.
Он оторвался, тяжело дыша. Его глаза были дикими, растерянными.
– Блядь, – выдохнул он. – Блядь.
Я смотрела на него, и мое собственное дыхание было неровным. Губы горели. Все тело дрожало.
– Ненавижу тебя, – прошептала я, и в этом не было ни капли правды.
Он усмехнулся, коротко, беззвучно.
– Знаю. И это так взаимно.
Он отпустил меня, сделал шаг назад. Мы стояли и смотрели друг на друга, как два корабля, столкнувшихся в шторм и застывших в ожидании, кто же первым пойдет ко дну.
– Это ничего не меняет, ты все тот же богатый папочкин ублюдок, – сказала я, пытаясь вернуть себе контроль. Голос все еще дрожал.
– Все меняет, – он провел рукой по лицу, ухмыляясь. – Блядь, Глория, все меняет.
Он развернулся, подошел к двери, отпер ее и вышел, не оглядываясь.
Я осталась одна в пустом классе. Прикоснулась пальцами к губам. Они все еще горели. Воздух был наполнен запахом его пота и моей измены самой себе.
Это была катастрофа. Абсолютная, полная, необратимая катастрофа.
И самое ужасное было то, что часть меня… ликовала.
ГЛАВА 12.
Глория
Особняк Харрингтонов. Кабинет Картера.
Воздух в кабинете был ледяным, несмотря на пылающий камин. Я стояла перед массивным столом, чувствуя себя школьницей, вызванной к директору. Только вместо выговора за прогул меня ждало унижение посерьезнее.
Картер Харрингтон сидел в своем кресле, не предлагая мне сесть. Перед ним лежала стопка бумаг. Сверху – тест по финансовому менеджменту с жирной красной оценкой «58%» и фамилией его сына.
– Мисс Синклер, – его голос был тихим, но каждый звук падал, как камень. – Объясните мне это.
Я сглотнула, чувствуя, как подступает тошнота.
– Мистер Харрингтон, Чейз показывал стабильный прогресс. Его последние работы были на «А» и «В». Этот тест… это аномалия.
– Аномалия? – он медленно поднял на меня глаза. В них не было гнева. Было нечто худшее – холодное, безразличное разочарование. – Я плачу вам не за «аномалии», мисс Синклер. Я плачу за результат. Результат, которого я не вижу.
Он отложил тест.
– Чейз сообщил мне, что в день теста у него была мигрень. Что вы, как его куратор, не сочли нужным перенести сдачу или обеспечить ему должные условия.
Ложь. Голая, наглая ложь. В день теста Чейз был абсолютно здоров. Более того, он ушел с половины экзамена, бросив работу почти чистой. Я помнила его взгляд, когда он швырнул бланк на стол – вызывающий, полный ненависти. Ко мне? К отцу? К самому себе? Теперь он прикрылся отцовскими деньгами и связями, как всегда.
– Мистер Харрингтон, я…
– Мне не интересны оправдания, – он перебил меня. – Меня интересует только одно. Сможете ли вы выполнить свою работу? Или мне стоит поискать кого-то, у кого хватит жесткости держать моего сына в узде?
Унижение жгло меня изнутри. Стоять здесь и выслушивать это. Зная, что он лжет. Зная, что я не могу сказать его отцу правду, потому что тогда контракт будет разорван. А с ним – и надежда Эдди.
– Я справлюсь, – выдавила я, сжимая пальцы в кулаки так, что ногти впились в ладони. – Это больше не повторится.
– Надеюсь, – он откинулся на спинку кресла. – Потому что следующая «аномалия» станет для вас последней. Вы свободны, мисс Синклер.
Я вышла из кабинета, не глядя ему в глаза. Миссис Хиггинс проводила меня до выхода с тем же каменным лицом. Дверь особняка закрылась за мной с глухим стуком. Я стояла на подъезде, вдыхая холодный воздух, и пыталась не сойти с ума от стыда и ярости.
Он сделал это намеренно. Провалил тест. Подставил меня. Гад. Просто подонок. После того поцелуя… после той вспышки чего-то, что я боялась назвать, он снова ударил в самое больное. Напомнил мне мое место. Наемный работник. Пешка.
––
Чейз
Мой пентхаус. Тот же вечер.
Я стоял у панорамного окна с бокалом неизменного виски, но не пил. Просто смотрел на город. Она злилась на меня. Хорошо. Пусть. Пусть поймет, каково это – быть сломленным.
После того поцелуя… черт, после того поцелуя я не мог думать ни о чем другом. Ее губы. Ее ответная ярость. Она ненавидела меня, но отвечала на мой поцелуй с такой же страстью. Это свело меня с ума. Бак потек, объясняться перед самим собой было бессмысленно и глупо.
И я испугался. Испугался этой силы, которую она имела надо мной. Испугался, что теряю контроль. И я сделал то, что умел лучше всего – я нанес удар первым. Провалил тест. Зная, что отец вызовет ее. Зная, что она будет унижена. Сделал это как последний трус, исподтишка.
Чтобы доказать… что? Себе? Ей? Что я все еще тот же мудак, каким был? Что ничего не изменилось?
Дверь лифта открылась. Я не оборачивался, знал, что это она.
Я слышал ее шаги. Твердые, быстрые. Она остановилась в нескольких шагах от меня.
– Доволен? – ее голос был хриплым от сдержанных эмоций.
Я обернулся. Она стояла, смотря на меня, в том же строгом костюме, что и в кабинете отца. Но сейчас в ее глазах не было льда. Там бушевал огонь. Там было пламя ненависти.
– Не совсем, – я сделал глоток виски. – Отец, кажется, не стал тебя увольнять. Жаль. Так облажаться…
Она резко шагнула вперед и выбила бокал у меня из рук. Хрусталь разбился о пол, виски растеклось темным пятном по светлому дереву.
– Хватит! Хватит этой жалкой игры, Чейз! Ты что, совсем свихнулся? Ты провалил тест намеренно! Ты солгал отцу! Ты трус и подонок, вот ты кто. И из-за этого меня… – ее голос дрогнул, но она взяла себя в руки, – меня вызывают на ковер, как какую-то провинившуюся служанку!
– А кем ты еще являешься? – я парировал, чувствуя, как ярость закипает во мне с новой силой. – Ты здесь за деньги, Глория! Не забывай об этом! Ты продала свое время, свои принципы, а теперь, кажется, готова продать и свое тело! Или тот поцелуй был бесплатным приложением к моим оценкам?
Я видел, как мои слова ранят ее. Видел, как она бледнеет. Но я не мог остановиться. Как долбанный наркоман, мне хотелось еще больше этой дозы жгучего презрения и разочарования.
– Ты думаешь, один поцелуй что-то меняет? – я засмеялся, и звук вышел горьким. – Ты все та же продажная нищая мышь, просто теперь ты еще и лицемерка.
Она ударила меня. Резко, со всей силы. Ладонь обожгла щеку. Мы стояли, тяжело дыша, глядя друг на друга с ненавистью, которая, наконец, стала взаимной в своей чистоте.
– Никогда, – прошипела она, и в ее глазах стояли слезы ярости. – Никогда не прикасайся ко мне снова. Ты… ты просто грязный, испорченный мальчишка, который играет в жестокие игры, потому что боится признать, что он чего-то стоит без папиных денег!
– А ты? – я кричал теперь. – Ты чего-то стоишь без своих ебаных долгов и больной бабушки? Ты прячешься за них, как за щит! Удобно, да? Винить во всем обстоятельства, а не признать, что ты так же сломана, как и я! Чем мы отличаемся?!
Мы замолчали, задыхаясь. Воздух снова был наэлектризован, как тогда в классе. Но на этот раз не страстью. А чистым, безраздельным взаимным уничтожением.
Она покачала головой, ее взгляд стал пустым.
– Ладно. Ты победил. Ты добился своего. Теперь я ненавижу тебя по-настоящему. Без всяких полутонов. Поздравляю, папулин мальчик.
Она развернулась и пошла к лифту.
– Глория! – крикнул я ей вслед.
Она обернулась. Ее лицо было маской отвращения.
– Мисс Синклер для тебя, Харрингтон. Всегда.
Лифт забрал ее. Я остался один среди осколков хрусталя и запаха разлитого виски. Я добился того, чего хотел. Оттолкнул ее. Поставил на место.
Почему же тогда у меня было ощущение, что я только что проиграл все, что имело хоть какое-то значение? Будто на место поставили меня…
ГЛАВА 13.
Чейз
Ночь после.
Я не спал. Виски не помогал. Даже очередная порция, выпитая прямо из горлышка, не могла затопить тот ее пронзительный взгляд. Не ненависть. Не ярость. Пустоту. Как будто я окончательно добил в ней что-то живое.
«Ты просто грязный, испорченный мальчишка».
Ее слова звенели в ушах громче любой музыки. Она была права. Я знал, что она права. Но признать это – значило сдаться. А я не умел проигрывать.
Я повалился на кровать, чувствуя, как комната медленно плывет. Голова раскалывалась. Не от виски. От осознания собственного пиздеца.
И тогда сон накрыл меня, как грязная волна.
Сон.
Мы были в библиотеке. Но не в той, что в NYU. Это было что-то старое, темное, с бесконечными стеллажами, уходящими в темноту. Пахло пылью и ее духами. Нет, не духами. Просто ею. Кофе и чем-то чистым, острым.
Она сидела за столом, склонившись над книгой. В своем строгом костюме. Но что-то было не так. Пучок ее волос был небрежным, и несколько прядей выбивались, касаясь щеки.
– Ты опоздал, – сказала она, не глядя на меня. Но в ее голосе не было упрека. Была… усталость.
– Знаю, – мой собственный голос прозвучал хрипло. Я подошел и сел напротив. – Прости.
Она подняла на меня глаза. И они были другими. В них не было безразличия, ненависти. Они были глубокими, как омут, и полными такой тоски, что у меня сжалось все внутри.
– Ты всегда просишь прощения, Чейз. Но ничего не меняется.
– Я попробую, – сказал я, и это прозвучало так искренне, так по-детски наивно, что я сам себе не поверил.
Она медленно закрыла книгу и встала. Подошла ко мне. Ее пальцы коснулись моего лица. Прикосновение было прохладным, почти невесомым, но оно обожгло сильнее любого удара.
– Нет, – прошептала она. – Не попробуешь.
И тогда все изменилось. Стены библиотеки поплыли, растворились. Мы оказались в моей спальне. В темноте, освещенные только лунным светом из окна.
Она все еще касалась моего лица. Но теперь ее прикосновения были другими. Требовательными. Голодными. Она сняла с меня футболку, ее пальцы скользнули по моей груди, прессу, оставляя за собой огненную дорожку ощущений.
– Я ненавижу тебя, – прошептала она, прижимаясь губами к моей шее. Ее зубы слегка сжали кожу.
– Знаю, – я выдохнул, впиваясь пальцами в ее волосы, распуская тот дурацкий пучок. – Взаимно…
Это была не нежность. Это была война, перенесенная на другую плоскость. Грубая, отчаянная, жестокая. Мы срывали друг с друг одежду не как любовники, а как враги, стремящиеся добраться до уязвимой плоти. Ее ногти впивались в мою спину. Мои зубы оставляли следы на ее плече.
Мы упали на кровать. Ее тело подо мной было одновременно податливым и напряженным, как тетива лука. Она смотрела на меня снизу вверх, и в ее глазах бушевала буря – ненависть, страсть, отчаяние и что-то еще, чего я не мог понять.
– Ты ничего не стоишь, – прошептала она, обвивая меня ногами.
– Ничего, – согласился я, входя в нее.
Это было больно. И сладко. И разрушительно. Каждое движение было одновременно наказанием и искуплением. Мы двигались в унисон, как два идеально подогнанных механизма уничтожения. Ее стоны были полны ненависти. Мои – отчаяния.
Вдруг она приподнялась, ее губы снова оказались у моего уха.
– Проснись, Чейз.
Я дернулся и сел на кровати. Сердце колотилось, как молот. По телу струился пот. Темнота комнаты была густой и абсолютной. Рядом никого не было.
Я провел рукой по лицу. Она была мокрой. От пота? Или…
«Проснись, Чейз».
Блядь. Блядь!
Я встал, шатаясь, и дошел до ванной. Включил свет и посмотрел в зеркало. Бледное, осунувшееся лицо. Глаза, полные ужаса и.. возбуждения. Сон был настолько реальным, что я все еще чувствовал вкус ее кожи на губах. Запах ее волос.
Я плеснул в лицо ледяной воды. Это не помогло.
Она была права. Я был испорченным, грязным мальчишкой. Потому что даже сейчас, после всего, что я ей сказал после того, как разнес все в щепки, мое тело жаждало ее. А душа… душа сжималась от стыда и боли.