Перезагрузка либидо

Нулевой пациент

Серверная стойка гудела, как гигантский металлический улей, и этот монотонный, низкочастотный звук был для Кирилла Соколова единственной колыбельной, способной унять тревогу. Здесь, в холодной, пахнущей озоном и пылью утробе серверной, мир обретал смысл. Потоки данных текли по венам оптоволокна, подчиняясь строгой, непреложной логике. Запросы находили ответы, пакеты достигали адресатов, протоколы соблюдались неукоснительно. Это была вселенная, где на каждый вопрос существовал единственно верный ответ, где хаос можно было упорядочить командой в консоли. Вне этой комнаты логика давала сбой.

Сегодняшний сбой имел имя: «Каскад-8». Полный отказ основного кластера баз данных за час до сдачи квартального отчета. В опенспейсе, за стеклянной стеной серверной, метались тени – проектные менеджеры, аналитики, сам руководитель департамента. Их паника просачивалась сквозь стекло бесшумными волнами, но здесь, внутри, Кирилл был спокоен. Он был хирургом, склонившимся над пациентом, чьи внутренности ему знакомы до последнего транзистора. Его пальцы, длинные и тонкие, летали над клавиатурой терминала. Не было ни одного лишнего движения, ни одной опечатки. Логи ошибок на черном экране сменяли друг друга, складываясь для него в осмысленное повествование о катастрофе. Он видел ее архитектуру, ее первопричину – криво написанный скрипт резервного копирования, запустивший цепную реакцию, похожую на аутоиммунную атаку организма на самого себя.

– Соколов, ну что там? – голос начальника, Анны Викторовны Заславской, прорвался через интерком, резкий и нетерпеливый, как SQL-запрос с высоким приоритетом.

Кирилл не ответил. Разговоры были избыточным процессом, тратой вычислительных ресурсов. Он просто ввел последнюю команду, и гул стоек на мгновение изменил тональность, словно улей облегченно выдохнул. На его мониторе зеленым загорелся индикатор статуса. Система была в норме. Он медленно снял очки, протер стекла краем серой толстовки и надел их обратно. Мир снова обрел резкость.

Выйдя из серверной, он окунулся в чужеродную среду. В опенспейсе пахло кофе, парфюмом и человеческим напряжением. Десятки глаз, до этого устремленных на него с надеждой, теперь выражали облегчение. Люди – это API с неясной документацией и постоянно меняющимися методами. Он кивнул в сторону Заславской, что должно было означать «все работает», и двинулся к своему месту в дальнем углу, надеясь, что его защитный фаервол невидимости снова активируется.

Но сегодня протокол был нарушен. К нему подошла Светлана Морозова из отдела маркетинга. Она была тем редким пользователем, чей интерфейс казался интуитивно понятным и который не вызывал у него системных ошибок. Светлые волосы, собранные в небрежный пучок, теплая улыбка, глаза цвета летнего неба. Когда она смотрела на него, его внутренний процессор уходил в перегрузку, пытаясь обработать слишком большой объем входящих данных.

– Кирилл, спасибо тебе огромное. Ты просто нас всех спас, – ее голос был мягким, без примеси той снисходительной благодарности, которую он чувствовал от остальных.

Он открыл рот, чтобы ответить. В его голове мгновенно сформировалась корректная, вежливая и даже остроумная фраза. Что-то вроде: «Рад был помочь. Главное, чтобы скриптописатели из вашего отдела больше не практиковались на боевых серверах». Ping-запрос был отправлен. Но на пути к голосовым связкам все пакеты были потеряны. Из горла вырвалось нечто среднее между мычанием и кряхтением. Он почувствовал, как кровь приливает к лицу, превращая его в перегретый радиатор. Он судорожно кивнул, уставившись в свой монитор, на котором все еще висел лог его триумфа.

– Мы сегодня вечером отмечаем сдачу отчета в лофте «Атмосфера». Приходи, – добавила она. – Вся команда будет.

Кирилл снова кивнул, не решаясь поднять взгляд. Он слышал, как она постояла еще секунду, а затем ее шаги удалились. Он закрыл глаза. Социальное взаимодействие: провалено. Код ошибки: 504 Gateway Timeout. Он был гением в мире машин и полным идиотом в мире людей. А Светлана была для него самой желанной и недостижимой операционной системой, к которой у него никогда не будет прав администратора.

Лофт «Атмосфера» оказался филиалом ада, спроектированным экстравертами. Гул сотен голосов сливался в белый шум, который бился о его барабанные перепонки. Пульсирующий свет стробоскопов выхватывал из полумрака смеющиеся лица, бокалы, обнаженные плечи. Запах алкоголя, пота и сложных парфюмерных композиций создавал в воздухе удушливый коктейль. Кирилл стоял, прижавшись спиной к кирпичной стене, и чувствовал себя сервером с устаревшим железом, на который пытаются установить последнюю версию требовательной видеоигры. Его система отчаянно висла.

– Да расслабься ты, Соколов! – Стас Куликов, его единственный друг и коллега, хлопнул его по плечу так, что очки едва не слетели. – Ты сегодня герой дня! Пользуйся моментом. Вон, смотри, девочки из бухгалтерии на тебя как смотрят!

Кирилл покосился. Девочки из бухгалтерии смотрели не на него, а в его сторону, и их взгляды были полны того же веселого любопытства, с каким смотрят на диковинного зверька в зоопарке. Он втянул голову в плечи и сделал еще один глоток пива. Напиток был теплым и горьким.

– Я не умею пользоваться, – пробормотал он.

– Уметь тут не надо, надо делать! – провозгласил Стас, чья собственная успешность у женщин была сильно преувеличена им самим. – Подходишь, говоришь: «Привет, я Кирилл. Это я сегодня спас ваши премии». И все, она твоя!

Этот сценарий казался Кириллу более фантастическим, чем высадка на Марс. Его попытка заговорить со Светланой часами ранее до сих пор отзывалась фантомным стыдом. Он заметил ее в другом конце зала. Она смеялась, разговаривая с каким-то высоким парнем из отдела продаж, который жестикулировал так, словно дирижировал оркестром. Она выглядела счастливой и абсолютно недосягаемой.

Вечер катился под откос. Апогеем стал момент, когда подвыпивший руководитель отдела продаж взобрался на импровизированную сцену и, перекрикивая музыку, потребовал «героя дня». Десятки рук подтолкнули Кирилла вперед. Он оказался в центре круга, в свете прожектора. Музыка стихла. Сотни глаз уставились на него. Он стоял, ослепленный и оглушенный, и чувствовал, как по спине ползет холодный пот.

– Скажи пару слов, спаситель! – крикнул кто-то.

Он открыл рот. Тишина давила, сжимала легкие. Он хотел сказать «спасибо», хотел отшутиться, хотел просто исчезнуть. Но его операционная система зависла намертво. Он издал тот же самый сдавленный звук, что и днем, в разговоре со Светланой. Только теперь его услышали все. Повисла неловкая пауза, а затем кто-то нервно хихикнул. Смешок подхватили, и через несколько секунд весь зал покатывался со смеху. Это был не злой смех, а тот самый, снисходительный и унизительный, который преследовал его со школы. Он увидел лицо Светланы. В ее глазах была жалость. Это было хуже смеха.

Это стало последней каплей. Он развернулся и, расталкивая хохочущие тела, бросился к выходу. Он не помнил, как сбежал по лестнице, как вывалился на промозглую ноябрьскую улицу. Он просто бежал, пока не оказался в тихом, плохо освещенном переулке. Прислонившись к холодной стене, он пытался отдышаться. Легкие горели. Унижение было физическим, оно скручивало внутренности, заставляло дрожать. Он был ошибкой. Генетическим багом. Нулевым пациентом эпидемии одиночества.

– Система в критическом состоянии, я посмотрю.

Голос был женским, низким, с легкой хрипотцой и нотками сухой иронии. Кирилл вздрогнул и обернулся. В тени, у входа в какую-то арку, стояла женщина. Она курила, и оранжевый огонек сигареты выхватывал из темноты тонкие пальцы и острые скулы. На вид ей было около пятидесяти. Дорогое, но слегка небрежно надетое пальто, растрепанные седые пряди, выбившиеся из строгой прически, и очень внимательный, пронзительный взгляд. Она не была похожа ни на кого из его коллег.

– Что? – выдавил он.

– Я говорю, у вас, молодой человек, произошел отказ всех систем. Перегрузка центрального процессора, сбой оперативной памяти, полный коллапс интерфейсов ввода-вывода, – она говорила на его языке, и это было так неожиданно, что он на мгновение забыл о своем унижении.

– Вы… из нашей компании? – предположил он.

– Боже упаси, – она усмехнулась и затянулась. – Я наблюдатель. У меня профессиональный интерес к системам на грани срыва. А ваша – особенно интересный экземпляр. Выдающиеся вычислительные способности при полном отказе социального модуля. Классический случай конфликта аппаратного и программного обеспечения.

Кирилл молчал, пытаясь понять, шутит она или говорит серьезно. Ее взгляд был абсолютно серьезным, почти научным. Она смотрела на него так, как он смотрел на логи ошибок – пытаясь найти первопричину сбоя.

– Это не лечится, – глухо сказал он, скорее себе, чем ей.

– Глупости, – отрезала она, бросив окурок на асфальт и притушив его носком элегантного ботинка. – Любую систему можно перепрограммировать. Или, по крайней мере, установить патч, который обойдет поврежденные сектора. Вопрос лишь в наличии нужных инструментов и готовности администратора пойти на риск.

Она сделала шаг из тени. Теперь он мог рассмотреть ее лучше. Умное, властное лицо, не тронутое косметикой. Взгляд, который, казалось, видел его насквозь, все его страхи, все его комплексы, весь его исходный код с тысячами ошибок.

– Кто вы? – спросил он.

– Тот, кто может дать вам нужный инструмент, – она полезла в карман пальто и достала тонкую визитку из черного матового картона. – Меня зовут Эвелина Аркадьевна Рощина. Позвоните, когда решите, что дальнейшая работа в текущей конфигурации невозможна.

Она вложила визитку в его дрожащую руку. Картон был холодным и плотным. Затем она развернулась и, не сказав больше ни слова, исчезла в темноте арки.

Кирилл стоял один посреди холодного переулка, стискивая в пальцах этот прямоугольник картона. На нем серебряным тиснением было выведено только имя, звание – «Нейробиолог» – и номер телефона. Никаких адресов, никаких названий компаний. Это было похоже на бред, на галлюцинацию, вызванную стрессом.

Дорога домой была как в тумане. Он ехал в полупустом вагоне метро, глядя на свое отражение в темном стекле. Высокий, сутулый парень в дурацкой толстовке, с испуганными глазами за стеклами очков. Неудачник. Девственник в тридцать лет. Человек, чья жизнь состояла из работы и онанизма под безликие картинки в интернете. В квартире его встретил привычный хаос. Гора коробок от пиццы в углу, стойкий запах пыли и застоявшегося воздуха, разбросанные по полу книги по Python и сетевым архитектурам. Его берлога. Его тюрьма.

Он сел за компьютер, открыл анонимный форум для таких же, как он. Десятки историй, похожих на его собственную. Истории унижений, одиночества, ненависти к себе и к миру, который их отверг. Раньше это приносило какое-то извращенное утешение – осознание, что он не один такой. Сегодня это вызывало только тошноту. Он не хотел быть частью этого братства неудачников. Он не хотел больше так жить.

Его взгляд упал на визитку, которую он положил рядом с клавиатурой. Черный прямоугольник на фоне заваленного стола казался порталом в другую реальность. Обман? Розыгрыш? Секта? Возможно. Но что он терял? Его текущая конфигурация действительно больше не работала. Он зашел в тупик. И впервые в жизни мысль о риске пугала его меньше, чем перспектива ничего не менять.

Он долго смотрел на цифры. Десять символов, которые могли быть либо набором случайных чисел, либо ключом к новой прошивке. Он снова и снова прокручивал в голове унизительную сцену на корпоративе, жалость в глазах Светланы, ироничный, но не злой взгляд таинственной женщины в переулке. «Любую систему можно перепрограммировать».

Его рука сама потянулась к телефону. Пальцы, которые час назад виртуозно спасали многомиллионный проект, теперь тряслись, с трудом попадая по кнопкам на экране. Он набрал номер. Нажал на вызов. Пошли гудки. Один. Второй. На третьем ему ответили. Тот же спокойный, низкий голос, без удивления, словно она все это время сидела и ждала его звонка.

– Доктор Рощина слушает.

Кирилл сглотнул. Его сердце колотилось, выполняя запрещенную операцию.

– Здравствуйте. Это Кирилл… Мы говорили… в переулке, – его голос был тихим и неуверенным.

– Я помню, Кирилл, – ответила она. – Я так и думала, что вы позвоните. Когда вам будет удобно подъехать, чтобы обсудить условия нашего эксперимента?

Инъекция харизмы

Адрес пришел беззвучным уведомлением на зашифрованный мессенджер, который Кирилл установил по инструкции из первого сообщения Рощиной. Набор координат, лишенный названия улицы или номера дома, и короткая инструкция: «Завтра, 14:00. Вход через арку, серая дверь без опознавательных знаков. Сообщение самоуничтожится через пять минут». Он смотрел, как таймер отсчитывает секунды, и чувствовал, как что-то внутри него тоже готовится к обнулению. Когда цифры достигли нуля, сообщение схлопнулось, не оставив после себя даже пустого поля в диалоге. Чистый, необратимый акт.

Весь следующий день на работе был пыткой. Код расплывался перед глазами, гул серверов раздражал, а обыденные разговоры коллег казались трансляцией с другой планеты. Он сидел в своем углу, как в окопе, и ощущал себя шпионом, который вот-вот отправится на встречу с резидентом для получения смертельно опасного задания. Стас несколько раз подходил к нему, пытался травить анекдоты про вчерашний корпоратив, но натыкался на глухую стену молчания и отступал, бормоча что-то про похмелье. Кирилл не пил. Его опьянение было иного рода – смесь панического страха и отчаянной, иррациональной надежды. Он запускал в своей голове симуляцию за симуляцией: вот он приходит по адресу, и это оказывается подпольный бордель или офис мошенников; вот ему вкалывают какую-то дрянь, и он просыпается без почки; вот его просто бьют и отбирают телефон. Каждый сценарий заканчивался катастрофой, но ни один не был страшнее, чем перспектива вернуться в свою квартиру и продолжить жить так, как он жил до этого. Это был выбор между гарантированным системным сбоем и установкой неизвестного патча из сомнительного источника. Он выбрал патч.

Без десяти два он стоял перед нужной аркой в одном из старых переулков в районе Таганки. Фасад старинного доходного дома был покрыт трещинами, как морщинами, но за ним чувствовалась былая мощь. В глубине темного, пахнущего сыростью прохода действительно была серая металлическая дверь без единого знака, ручки или замочной скважины. Она была гладкой и монолитной, словно заглушка в теле реальности. Кирилл подошел ближе, ожидая увидеть скрытую камеру или кнопку звонка, но ничего не было. Он постоял минуту, потом вторую, чувствуя себя идиотом. Может, это был какой-то тест на сообразительность, который он уже провалил? Он осторожно приложил ладонь к холодному металлу. Внутри что-то тихо щелкнуло, и дверь беззвучно поехала в сторону, открывая проход в залитое мягким светом помещение.

Это была не лаборатория в его представлении. Никаких белых кафельных стен и людей в халатах. Он оказался в просторном холле, который больше походил на фойе дорогого отеля или частной галереи. Высокие потолки с лепниной, стены из темного дерева, увешанные абстрактными картинами, в которых угадывались очертания нейронных сетей. Воздух был прохладным и пах озоном, как в серверной после грозы, но с едва уловимой ноткой сандала. Из глубины холла к нему вышла сама Эвелина Аркадьевна. Сегодня на ней был строгий брючный костюм из темно-серого твида, но сидел он на ней все так же небрежно, словно она надела его впопыхах.

– Пунктуальность – хорошее качество для подопытного. Проходите, Кирилл, – ее голос был ровным и деловым, в нем не было ни капли вчерашней театральности.

Она провела его по коридору, стены которого были сделаны из матового стекла, за которым угадывалось движение какого-то сложного оборудования. Они вошли в ее кабинет. Это было огромное помещение с панорамным окном во всю стену, выходящим в небольшой зимний сад. С одной стороны – старинные книжные шкафы до потолка, забитые фолиантами, с другой – громадный интерактивный экран, на котором медленно вращалась трехмерная модель человеческого мозга, подсвеченная изнутри мириадами импульсов. Посреди комнаты стоял массивный стол из цельного куска какого-то отполированного камня и два кресла.

– Присаживайтесь, – она указала на одно из них. Кресло оказалось неожиданно удобным, оно словно приняло его сутулую фигуру в свои объятия. – Чай, кофе? Или предпочитаете сразу перейти к инсталляции?

– К инсталляции, – просипел Кирилл, поражаясь собственной смелости.

Рощина усмехнулась, обошла стол и села напротив. Она сложила руки на столешнице, и ее пронзительный взгляд впился в него.

– Хорошо. Тогда слушайте внимательно, User Agreement читать нужно до конца. Препарат, который вы будете принимать, называется «Афродита-7». Это экспериментальный нейропептидный комплекс. Его задача проста: он временно блокирует специфические рецепторы в вашем миндалевидном теле. Миндалина, если говорить вашим языком, – это ваш внутренний фаервол, откалиброванный с рождения и дообученный в процессе жизни. Он анализирует входящий социальный трафик и, при малейшем подозрении на угрозу – насмешку, отказ, осуждение, – блокирует соединение. У вас, Кирилл, этот фаервол настроен на параноидальный режим. Он блокирует абсолютно все, оставляя вас в полной изоляции. «Афродита-7» не добавляет вам ничего нового. Он не делает вас умнее, красивее или остроумнее. Он просто временно отключает этот фаервол. Выпускает наружу того Кирилла, который не боится. Понимаете?

Кирилл кивнул. Объяснение, изложенное в понятных ему терминах, успокаивало. Это была не магия, а системное администрирование собственного мозга.

– Какие… побочные эффекты? – ему удалось задать главный вопрос.

– Незначительные, – Рощина отмахнулась, словно речь шла о насморке. – Возможны легкое головокружение, временная тахикардия, повышенное потоотделение в первые часы после приема. Ничего, с чем не справится здоровый тридцатилетний организм. Эффект от одной дозы длится примерно двадцать четыре часа, плюс-минус, в зависимости от метаболизма. Затем настройки фаервола плавно возвращаются к исходным. Полный курс рассчитан на двадцать дней. Этого достаточно, чтобы сформировать новые нейронные связи, чтобы ваш мозг «запомнил» новое состояние и, возможно, перекалибровал систему на постоянной основе. Но никаких гарантий я не даю. Это эксперимент.

Она выдвинула ящик стола и положила перед ним толстую папку с документами и ручку.

– А это – формальное соглашение. Стандартный договор о неразглашении и снятии ответственности. Он гласит, что вы участвуете в исследовании добровольно, осознаете все риски и не будете иметь к нам никаких претензий, даже если решите спрыгнуть с моста от переизбытка харизмы. Прочтите внимательно.

Кирилл открыл папку. Страницы были испещрены мелким, убористым шрифтом, полным юридических и медицинских терминов. «…добровольно соглашается на участие в клиническом исследовании нейростимулятора…», «…полностью осознает экспериментальный характер препарата и отсутствие данных о долгосрочных последствиях…», «…компания-разработчик и ее сотрудники не несут никакой юридической, финансовой или моральной ответственности за любые действия, совершенные участником исследования в состоянии измененного психоэмоционального фона…», «…обязуется не предпринимать попыток анализа химического состава препарата…». Каждый пункт был гвоздем, прибивавшим его к этому решению. Это была самая страшная лицензия, которую он когда-либо принимал.

Он поднял глаза на Рощину. Она смотрела на него спокойно, с легким научным любопытством. Она не торопила, не уговаривала. Она просто ждала, завершится ли процесс установки. Кирилл снова опустил взгляд на последнюю страницу, на пустое поле для подписи. Он вспомнил хохот в лофте, жалость в глазах Светланы, свое отражение в темном стекле вагона метро. Он взял ручку. Ее тяжелый металлический корпус холодил пальцы. Он расписался. Его обычная неразборчивая закорючка показалась ему сейчас росчерком судьи, выносящего приговор его прошлой жизни.

– Отлично, – Рощина забрала папку, даже не взглянув на подпись. – Контракт заключен.

Она нажала какую-то невидимую кнопку на столешнице, и часть стены за ее спиной плавно отъехала в сторону, открыв нишу с несколькими стеллажами. Там, в специальных ячейках с подсветкой, стояли десятки одинаковых кейсов. Рощина взяла один из них и поставила на стол перед Кириллом.

Это был небольшой, плоский кейс из матового черного металла, холодный на ощупь. Никаких надписей, никаких логотипов. Кирилл открыл его. Внутри, в ложементе из бархатисто-черного полимера, лежали двадцать тонких, похожих на стильные авторучки, устройств. Каждое – из полированного титана, с небольшим экраном, на котором светилась цифра «100%», и крошечным сапфировым окошком на конце.

– Это инъекторы, – пояснила Рощина. – Использовать просто. Снимаете колпачок, прижимаете к предплечью или бедру, нажимаете кнопку. Безболезненно, игла микроскопическая. Одна доза в сутки, не больше. Превышение дозировки может привести к непредсказуемой раскалибровке системы. Я бы не советовала. Вопросы есть?

Кирилл отрицательно помотал головой. Вопросов была тысяча, но он понимал, что ответов на них не существует. Он был первопроходцем в неизведанных землях собственной психики.

– Тогда можете идти. Мой номер у вас есть. Звоните только в случае крайней необходимости. Например, если у вас отрастут крылья. В остальных случаях – импровизируйте. Это тоже часть эксперимента.

Он защелкнул крышку кейса, взял его в руки. Он был тяжелее, чем выглядел. Словно внутри был не препарат, а спрессованная судьба. Он поднялся, кивнул и, не говоря ни слова, пошел к выходу. Он чувствовал на спине ее изучающий взгляд до тех пор, пока серая дверь не закрылась за ним, отрезая его от мира стерильных чудес и возвращая в сырую реальность таганской подворотни.

Дома он поставил кейс на заваленный хламом кухонный стол. Черный прямоугольник выглядел на фоне грязной посуды и крошек как артефакт из будущего, по ошибке попавший в прошлое. Он ходил вокруг него кругами, как дикарь вокруг непонятного тотема. Это было здесь. В этой коробке. Решение всех его проблем. Волшебная таблетка, о которой он читал на форумах. Только это была не таблетка, а двадцать титановых шприцев с неизвестной жидкостью.

Он открыл кейс. Взял один из инъекторов. Он был прохладным и идеально гладким. На крошечном экране горели цифры «100%». Он повертел его в руках. Так просто. Прижать. Нажать. И все? Вся его тридцатилетняя история комплексов, страхов и унижений будет перечеркнута одним нажатием? Мозг отказывался в это верить. Это было слишком похоже на обман, на сделку с дьяволом, где мелкий шрифт в контракте он точно пропустил.

Он сел на стул. Попытался применить логику. Вероятность того, что это плацебо – процентов сорок. Вероятность, что это какой-то наркотик, – процентов тридцать. Вероятность, что это яд замедленного действия, – десять. Вероятность, что это действительно то, что обещала Рощина, – может, тоже десять. А может, и пять. Риск был огромен. Его аналитический ум кричал об опасности, требовал немедленно выкинуть эту коробку в мусоропровод и забыть обо всем.

Но что-то другое, более древнее и сильное, чем логика, шептало ему: «А что ты теряешь?». Свою никчемную, серую, одинокую жизнь? Свой страх, который парализует его каждый день? Свою девственность в тридцать лет? Разве это ценный актив, который нужно беречь? Он снова увидел перед глазами смеющиеся лица коллег. Увидел Светлану, которая смотрела на него с жалостью, как на больного котенка. Этот образ сработал как катализатор, как root-пароль к его самым глубинным настройкам. Хватит.

Он встал, решительно подошел к столу, взял инъектор. Закатал рукав своей старой серой толстовки. Кожа на предплечье была бледной, с россыпью едва заметных веснушек. Он прижал сапфировое окошко к вене. Секунду он колебался. Это была точка невозврата. Последний шанс нажать Ctrl+Z. Он закрыл глаза и нажал на кнопку.

Ничего. Ни боли, ни укола. Лишь едва слышный щелчок и легкий холодок, пробежавший по коже. Он отнял инъектор. На экране теперь горели цифры «0%». На коже не осталось ни следа. Он постоял минуту, прислушиваясь к себе. Ничего не изменилось. Сердце билось как обычно, голова не кружилась. То же унылое тело, та же заваленная хламом квартира, тот же вид на серую панельку напротив из окна.