Copyright © 2022 by Meg Mitchell Moore
© Елена Жилина, перевод, 2024
© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2025
* * *
Посвящается Сью Санта-Марии и Шерил Мур
Все так быстро происходит. Мы не успеваем взглянуть друг на друга. Я этого не понимала. Жизнь проходила день за днем, а мы и не замечали.
Торнтон Уайлдер, «Наш городок»
Июнь
1. Кристи
Дорога из Альтуны, штат Пенсильвания, до Рокленда, штат Мэн, на «грейхаунде» занимает двенадцать часов тридцать три минуты, включая три остановки в местах, где вы вряд ли захотите воспользоваться туалетом, пока не выяснится, что выбора нет. И все же первая часть пути проходит терпимо – в распоряжении Кристи Тернер два сиденья. Через шесть часов в Нью-Хэвене у нее появляется сосед. Бобу шестьдесят с гаком, и он очень хочет поболтать о своей внучке, с которой едет знакомиться, и о группе «Криденс»[1], которую обожает. И неважно, что автобус отправился из Альтуны в одиннадцать вечера, а сейчас пять утра.
Вы разве не видите, как я устала? – хочется сказать ей. Не видите, что у меня горе? Конечно, Боб не видит. Горе не носят на груди, как скаутскую нашивку. Кристи скатывает толстовку, сует под голову и, отвернувшись от Боба, проваливается в сон.
Помимо горя, Кристи везет с собой в Рокленд семьсот шестьдесят один доллар наличными – последние свои деньги, – спортивную сумку, которая лежит под сиденьем впереди, телефон, бейсболку из ресторана, откуда она недавно уволилась, долг по медицинским счетам на двадцать семь тысяч долларов и конверт, который мама передала ей за день до смерти. В конверте – письмо, и, хотя Кристи помнит его наизусть, оно будет с ней всегда, всегда, когда понадобится, как счастливая монетка или кроличья лапка.
За два дня до смерти мать Кристи, Шейла, очнулась от морфинового тумана и почти на минуту стала прежней, какой Кристи ее помнила: слегка потрепанной жизнью, но бойкой и прямолинейной.
– Я знаю, тебе было непросто, моя хорошая. Я хотела дать тебе больше. Прости, что я так подвела тебя.
Кристи легла к ней на больничную койку и обняла, как в детстве, когда в мире не было никого, кроме них двоих. Объятия ощущались иначе. Шейла растаяла от рака, ничего не осталось от ее великолепной груди, стройной талии, пышных бедер. Она весила меньше ста фунтов, и все это кости.
– Перестань, – сказала Кристи. – Прошу, перестань.
Что бы мама ни говорила, Кристи подвела ее гораздо больше, чем та ее.
Когда автобус подъезжает к остановке в Рокленде, Кристи открывает глаза. Три года назад она оставила Джесси на диване в Майами-Бич – он лежал в отходняке, накачавшись чем-то накануне. Ей снилось, что он был в маминой палате, выдергивал все подряд вилки из розеток и Кристи пыталась его остановить, но вошла медсестра Джеки в своем синем хирургическом костюме, как всегда со стетоскопом и невозмутимой миной на лице, и стала успокаивать Кристи.
– Поймите, надо уметь отпускать, – сказала медсестра Джеки. – Таков круг жизни.
Боба нет – сошел в Портленде, а Кристи, наверное, проспала. Она собирает вещи, нащупывает в кармане письмо, проверяет в сумке конверт с деньгами и сходит по трем ступенькам вниз навстречу неизведанному.
Тут же она окунается в дух гавани. Это приятное погружение. Вода пахнет совсем не так, как в Майами-Бич и тем более в Альтуне, где нет океана. Здесь вода солоней. Живей, чем во Флориде. Автобусная остановка служит еще и лодочным причалом. Лодки повсюду. Вот лодки в сухом доке, вот лодки в воде, вот объявление «Паром до Виналхэвена», вот американский флаг. А вот человек в рабочем комбинезоне, смотрит прямо на Кристи.
– Выглядишь какой-то потерянной, – говорит он. – Может, помочь чем?
Чем мне поможешь, думает Кристи. Подскажешь, как выбраться из долгов? Перестать горевать?
Глаза у человека добрые.
– Где тут кофе? – спрашивает она глухим голосом.
– С заморочками или обычный?
– Без разницы.
– «Данкин Донатс» вон там. – Он указывает направо. – А в центре, – указывает налево, – «Пекарня Атлантики» или «Рок-Сити».
– Спасибо.
Она делает глубокий вдох и поворачивает в сторону центра. И вдруг, впервые с тех пор, как она лежала на больничной кровати и ей в щеку впивались острые мамины ключицы, чувствует, что все еще может наладиться. Пусть не сейчас, но однажды. Что вселило в нее это чувство, глаза того человека или начало нового приключения? Или что-то другое, неясное?
Она берет бесплатную газету и за чашкой кофе в «Пекарне Атлантики» звонит по объявлению о сдаче квартиры, договариваясь посмотреть ее сегодня же. Это на Линден-стрит, куда, судя по навигатору, можно дойти от кофейни пешком – тяжеловато с сумкой, но не смертельно.
– Остальные уже разобрали, – сообщает хозяин, когда они встречаются перед домом. – Надо было брать в апреле, если вам хотелось что-то солидное.
У него характерный местный выговор, который Кристи слышала по телевизору. Над ремнем джинсов нависает мягкое пузо.
– Мне бы что-то дешевое, а не что-то солидное.
– Понял. Ну, тогда это ваш счастливый день.
Квартира ветхая, на верхнем этаже дома на две семьи, отчаянно нуждающегося в ремонте. На подъездной дорожке припаркован грузовик с ловушками для омаров. Во дворе перед домом резвятся две девочки, а женщина в майке и обрезанных шортах следит за ними со ступенек.
Из мебели есть двуспальная кровать, диван, шаткий деревянный столик и глубокое кресло, которое выглядит так, будто пережило обе мировые войны.
– Тут все под снос, – говорит хозяин. – Перестраивать надо. Но если заплатите за первый и последний месяц, квартира ваша.
Кристи уговаривает его на оплату за один месяц, а не за два, и на залог в рассрочку.
– А семья внизу? – спрашивает она.
– Вы их не трогайте, и они вас не тронут.
– Нет, я про дом. Когда вы его снесете, куда они денутся?
Он пожимает плечами:
– Ну, найдут куда.
К стене дома прислонен велосипед. Хозяин бросает взгляд на него.
– Видимо, прошлые жильцы оставили. Забирайте, если хотите.
Велосипед трехскоростной, не ретро, просто старый. Кристи забирает его. В Майами-Бич Джесси гонял на мотоцикле, а Кристи сидела сзади. Ей нравилось. Мотоциклы заманчивы и опасны, как Джесси и как сама Кристи когда-то, они – цветное кино. А брошенный старый велик – как черно-белый ящик с усиками антенны, которые приходится поправлять самому.
Но это уже что-то. Первую неделю она катается на нем туда-сюда, спрашивая насчет работы в «Норт Бикон Ойстер», кафе «Рокленд», «Арчерс на пирсе». Снова и снова ей отвечают, что персонал на лето набран. Что вакансий нет. Вакансий нет. Вакансий нет. Всех наняли еще ко Дню поминовения, неделю назад. То же в «Лендингс», в кафе «Миранда», в «Хорошей компании». Можете оставить свой номер. Если что-то поменяется, мы позвоним.
Через два дома от нее снимают жилье студенты. Куча машин с наклейками Миддлбери-колледжа, Университета Вирджинии и даже Гарварда. У Кристи нет работы, а у этих детишек есть, притом что она им, скорее всего, даже не нужна. Во всяком случае, не так, как Кристи. По утрам они сидят на улице, пьют крафтовое пиво прямо из банок, перебрасываются фрисби. У всех девчонок длинные блестящие волосы, гладкие загорелые ноги и куча браслетов. На парнях нет футболок. Стройные и мускулистые тела без единого волоска. Кристи смотрит на этих ребят, и ее охватывает ностальгия, хотя едва ли можно ностальгировать по тому, чего никогда не испытывал сам. То время – те годы, когда она могла быть как они, – уже упущено.
Днем она ищет работу, а ночью питается самой дешевой едой из «Дэйри Квин» или «Сабвея». Она может протянуть и на этом. Может протянуть почти без всего. Иногда, жуя фастфуд, она раскладывает перед собой то, что удалось собрать. Распечатка с сайта Нью-Йоркского университета – биография Луизы Маклин. Пресс-релиз Федерального окружного суда штата Мэн – объявление о выходе на пенсию Мартина Фицджеральда. Схема проезда к дому из центра Рокленда, распечатка из Гугла, вид с воздуха. Распечатка с риелторского сайта «Зиллоу». Фотография Мэтти Маклина, выигравшего забег. К четвертому июня Кристи начинает всерьез беспокоиться о деньгах, маясь от безделья; она подалась во все окрестные рестораны, больше просто некуда. Может, поэтому она наконец-то решается съездить к Смотровой башне. От ее жилья это в трех с половиной милях. Интересно, потянет ли велик? Не попробуешь – не узнаешь.
Гугл-карты не предупреждали, что кругом одни холмы. На Норт-Шор-драйв Кристи обливается потом, то с трудом осиливая подъем, то летя под гору. Между красивыми как на подбор домами живописно мелькает океан, но духота страшная, а небо покрыто тучами. Надо было взять воды. Кристи минует поворот на аэропорт Совьего Клюва и снова катит по холмам, вверх-вниз, вверх-вниз. Ее поворот – налево, на Хидден-Бич-роуд, а какой перед этим? Забыла. Вдруг она пропустила нужный? Можно посмотреть в телефоне, но с этими подъемами не хочется терять скорость. Ага, вот он, поворот на грунтовую дорогу, разбитую и ухабистую. И проселок от нее. И наконец, дом.
Она останавливается возле игровой площадки с зеленой горкой, чтобы, не привлекая к себе внимания, насмотреться на него. На дом. Она искала его в «Уэйз», гуглила, разглядывала на картах. Мечтала, грезила о нем. Но теперь, когда она здесь и видит его наяву, она взволнована гораздо меньше, чем ожидала, – и вместе с тем гораздо больше. Серая гонтовая крыша, пять окон на втором этаже, пять на первом, раскинувшийся веером сад, буйство красок. На подъездной дороге автомобили: минивэн, седан «мерседес», зеленый пикап с надписью «Сады Гила» на кузове. Кристи делает глубокий вдох, медленно выдыхает. Ни шагу ближе, нельзя, не сейчас. Пока что – просто увидеть. Она изучала дом по картам и знает, что с одной стороны его огибает веранда. Эту сторону она и видит. Откуда-то слышны детские голоса – может, от самой воды. Через лужайку, размахивая руками, скачет девочка. Сердце Кристи сжимается от какого-то сложного, неописуемого и вместе с тем очень примитивного, первобытного чувства. Имя ему зависть. У людей, живущих здесь, есть деньги. Наследственные деньги. Настоящие деньги. Много раз в жизни Кристи чувствовала себя лишней, но еще никогда – так остро.
– Тебе помочь?
Кристи подскакивает, оборачивается. Какой-то парень, ее ровесник, может, старше на год-два, может, на пять. Длинные волосы, чуть вьются сзади. На голове бейсболка «Портленд си догс». Глаза темно-зеленые, почти оливковые.
– Подглядываешь, а?
– Да нет. – Кристи кладет руки на руль велосипеда. – Просто катаюсь по округе.
– На этом? – Он кивает на велик, но сам улыбается. – На нем далеко не уедешь. Одна скорость?
– Вообще-то три, но не буду хвастаться, – отвечает она, и он улыбается еще шире. – Не туда свернула. Хотела оглядеться, понять, где я. А ты Гил? – Кристи кивает на его футболку «Сады Гила», как на пикапе.
– Не-а. Работаю у Гила. Я Дэнни.
– А я Кристи.
Он протягивает руку, но тут же отнимает ее:
– Пожалуй, не стоит, а то я сорняки целый день полол. Вдруг у тебя аллергия.
Он бросает взгляд на небо, где мчатся грозовые тучи и быстро темнеет.
– Я, конечно, не метеоролог, но мне кажется, лучше тут не задерживаться.
И, будто в ответ на его слова, небо разверзается и начинается дождь.
2. Луиза
Каждое лето семья Маклин проводит две недели в родительском доме Луизы на побережье штата Мэн в небольшом поселении Совий Клюв. Луиза ни разу не видела здесь ни одной совы, хотя приезжала сюда с самого младенчества. Даже раньше – с момента зачатия. А ей скоро сорок. Местная легенда гласит, что это моряки восемнадцатого века увидели очертания совиного клюва в уступах прибрежного мыса, так что, возможно, совы здесь и не водятся. Но Луиза все равно их высматривала. А теперь их высматривают ее дети, двенадцати, десяти и семи лет, – Мэтти, Эбигейл и Клэр.
Дом называется Смотровая башня. И верно: из окон столовой как на ладони видны все проходящие суда, шхуны из Кэмдена, яхты с карибскими флагами, прогулочные катера из Рокленда или Рокпорта или еще дальше – из Брансуика, с Дир-Айла, из Стонингтона. А с яхт, шхун и катеров наверняка виден дом.
Этим летом Луиза приехала на два с половиной месяца. Стивен, ее муж, приедет на одну неделю. Или на какие-нибудь выходные. Или – по обоюдному согласию – не приедет вовсе. Ничего страшного. Наверное.
Ехать из Бруклина не ближний свет, в городе пробки, в конце пути – снова пробки, Вискассет и Бат переполнены туристами. Выезжали в шесть утра, но Луиза была на ногах в полпятого, собиралась, нервничала, строила всех, заливала в себя кофе. Она и без того устала, а при мысли, что нужно еще доставать детские чемоданы, поднимать их по лестнице и распаковывать, она чувствует, что силы ее окончательно покидают. Обнявшись с матерью, Энни, Луиза идет прямо в дальнюю часть дома, в столовую, из огромных панорамных окон которой видна гавань. По ту сторону расположился городок Рокленд и курорт «Самосет», где почти сорок шесть лет назад поженились родители Луизы. Сами Луиза и Стивен поженились здесь, во дворе, в большом белом шатре в ветреный майский день под ярким, высоким небом. На душе светлеет, она берет телефон и набирает Стивену: Добрались без приключений. Пальцы на мгновение замирают над экраном. Она добавляет: Скучаю.
В гавани она видит две рыбацкие лодки и паромы до Виналхэвена и Норт-Хэвена. Раздвижная дверь на задней веранде открыта, и запах океана наполняет Луизу бодростью. Большую часть года она живет в Бруклине. Но дом, он – здесь.
Дети сразу же мчатся к воде, а с ними и Отис, золотистый ретривер. Пес едва не лопается от восторга. Дети! Целых трое! Трое шумных детей – после долгой зимы в тишине маленького портлендского домика на крошечном клочке земли. Дети бегут по просторной лужайке к шаткой деревянной калитке, скачут по плоским валунам туда, где разбиваются волны. Луиза смотрит, как на облепленных водорослями камнях они замедляют шаг и останавливаются у самой кромки ледяной воды.
В Бруклине единственный водоем поблизости – это озерцо Проспект-парка. Лучше, чем ничего. Но с Совьим Клювом не идет ни в какое сравнение, здесь гавань выходит в Атлантику, нескончаемую Атлантику, неприветливую, но и гостеприимную, загадочную, но такую знакомую. Луиза любит этот дом, любит каждую мелочь – каждый коврик, подушку, плед и столик. Запах сырости, старую настольную игру и лоскутное покрывало. Скрипучую седьмую ступеньку и маленькую, всеми забытую ванную комнату с душем странной формы, куда никто никогда не ходит, где можно прятать свои секреты, слезы и дорогой шампунь, который дети изведут, как только увидят. Луиза любит отпечатки ладошек в комнатке с умывальником рядом с кухней – под каждым имя и дата, когда он был поставлен. Здесь есть и ее ладонь – в то лето ей было пять. Она любила этот дом, когда была младше, чем ее дети, и когда была в их возрасте, и когда стала взрослой. Видеть, что дети чувствуют то же, что и она… О большем и мечтать нельзя.
– Они уже как дома, – говорит Энни, появляясь за спиной Луизы и кладя руку ей на плечо. – Прямо сердце радуется. Словами не передать, как я счастлива, что вы на все лето. Дай-ка взгляну на тебя. Ты похудела? Будто похудела.
– Да ну тебя, – смеется Луиза, похлопывая себя по животу, почти незаметному со стороны. – Я набрала три фунта с того лета!
– Значит, организм требовал.
Луиза фыркает. И разглядывает мать.
– А вот кто похудел, так это ты. Ты вообще ешь?
– Как лошадь.
– Ну да. А спишь хорошо?
Энни отводит взгляд:
– Неплохо в целом. Иногда неплохо.
– Как у папы дела?
Вопрос повисает в воздухе, пока Энни собирается с духом.
– Так же, – произносит она.
Голос бодрый, но круги под глазами будто сделались темнее.
– День лучше, день хуже. Ну, сама знаешь… Такое счастье, что нам прислали Барбару. Она с ним хорошо управляется.
Почти два года назад у отца Луизы, Мартина, бывшего председателя Федерального окружного суда штата Мэн, диагностировали болезнь Альцгеймера. Для Луизы он – «папа», для Энни – «Мартин» или «любимый», а для всех остальных – «ваша честь». Бывают дни, когда Мартин узнает Энни, и дни, когда он выговаривает ей за какое-нибудь воображаемое правонарушение; бывают дни, когда он спокойно сидит за своим столом, среди книг и бумаг, и взгляд его ясен, и дни, когда он не может найти выход из туалета. Две недели назад полиция Рокленда обнаружила его на Норт-Шор-драйв в одном дождевике и тапочках. Энни просто отошла переодеться, а он улизнул. Вот умора-то. Жаль, не смешно. Совсем не смешно.
– Можно его увидеть? – спрашивает Луиза.
Спрашивает, но не знает, хочет ли услышать ответ. Она не представляет, что ей делать, не понимает, что чувствует. В Бруклине, в круговороте собственной жизни, среди каждодневных хлопот и задач, легко делать вид, что ничего не произошло, и помнить Мартина Фицджеральда прежним – проницательным и остроумным, с теплотой и мудростью в голубых глазах, – а теперь изо дня в день, из часа в час перед ней будет живое свидетельство разрушительного действия болезни. Прятаться некуда. От этой мысли у нее покалывает в ладонях.
На лице Энни мелькает грусть. Или беспокойство. Или и то и другое.
– Лучше не сейчас. Он отдыхает. После обеда и ранним вечером труднее всего. Так всегда с Альцгеймером. Перепады настроения… – Она осекается, трет виски. – К ужину будет лучше, тогда и увидитесь. Придут Миллеры. Извини, ваш первый вечер дома, а тут еще гости… Я приглашала их и не знала, что вы приедете сегодня. А отменять как-то нехорошо.
– Конечно, нехорошо, – говорит Луиза, жалея, что Энни не отменила ужин.
Они уехали на неделю раньше, чем планировалось. Эбигейл и Клэр не возражали, только Мэтти весь изворчался – наверное, впервые за все время он предпочел бы остаться в Бруклине. Настоящий кошмар, когда ты почти подросток, – пропустить что-нибудь интересное. У Луизы в его возрасте вся жизнь была сосредоточена здесь: друзья, мальчики (тот же Марк Хардинг в шестнадцать лет), ее не тянуло в другие места.
– Полин готовит треску, – сообщает Энни.
Фицджеральды уже который год нанимают Полин на лето. У Полин есть дочь, Николь, – ровесница Луизы – и еще два сына. Первого она родила очень рано, когда сама была подростком, и дочку, видимо, тоже, так что Полин намного моложе Энни. Давным-давно, в одно лето, когда Луизе и Николь было по шестнадцать, они крепко, но недолго дружили.
– Наверное, я бы и сама справилась, – говорит Энни. – К чему это излишество?
Луиза настораживается. У родителей проблемы с деньгами? Нет, непохоже. Видимо, в Энни говорит типичная для Новой Англии бережливость – когда живешь на прибрежной земле стоимостью более миллиона, но все равно качаешь головой при виде счетов за электричество, а в «Ханнафорде» набираешь бананы по скидке.
– Мам. Не отказывайся от Полин, если тебе с ней легче. Ты должна заботиться о себе. Усталой ты папе не поможешь. Из пустой чашки не нальешь, как говорится.
Мудрость, почерпнутая однажды у фитнес-инструктора в «Соулсайкле», но от этого не менее ценная. Луиза и сама занималась этим последний год: пыталась наливать из пустой чашки.
– А кто там в саду? – спрашивает она, выглядывая в окно.
– О, это Дэнни. Недавно наняли. Следит за садом, делает то да се. Он работает у Гила – обычно Гил у нас всем заведует, – но иногда мы зовем Дэнни на всякую работу по мелочи. Стыдно сказать, этим летом у меня целая бригада! Столько всего, я одна не справлюсь.
– И не надо, мам.
Энни смотрит на восток, где сгущаются тучи.
– Похоже, скоро польет. Позвать детей в дом?
– Думаю, им веселее снаружи. Не бойся, они водонепроницаемые.
– Даже не сомневалась.
Энни берет Луизу за руку, крепко сжимает:
– Луиза, дети в доме – ты хоть представляешь, какая это отрада моему старому сердцу? Вы правда останетесь на все лето?
(Энни ни словом не обмолвилась о Стивене, не спросила, приедет или нет, и Луиза не поднимает эту тему.)
– Я бы осталась еще дольше, если б могла, – отвечает Луиза, сжимая мамину руку в ответ. – Я бы осталась навсегда.
Луиза – штатный преподаватель истории Нью-Йоркского университета в творческом отпуске (и отпуск подходит к концу). Брала она его ради работы над книгой «История церкви адвентистов Седьмого дня на острове Питкэрн». Черновое название, не самое броское. Стивен – сооснователь бруклинского стартапа по производству подкастов под названием «Слушай». Часы напролет работает среди молодежи, красивых, неутомимых миллениалов с невозможными бровями, – но все труды пока не приносят особых плодов.
Энни выходит на веранду и хмуро оглядывает небо.
– Уверена, что не надо звать детей? – спрашивает она Луизу через дверную сетку от насекомых. – Так потемнело.
Прежде чем Луиза успевает ответить, раздается приглушенный раскат грома, словно заворчал свирепый пес, и не проходит и минуты, как начинается дождь.