Ночная госпожа

Иллюстратор Елена Александровна Митина

© Леонид Митин, 2017

ISBN 978-5-4483-3098-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мы идем своими дорогами вслепую, даже будучи уверенными в сотворении пути собственными силами. Взглянуть на нас, как жалки мы и высокомерны, как любим крушить надежды ближнего своего, толкать падающего и разглагольствовать обо всем, кроме себя. Самое противное – это прощение самих себя при блеске золота и роскоши. Пришел герой, и настало время подвига. О том сия история…

Часть первая. Обращение

Проклятые люди, нареченные так по силе и необыкновенности своей, отличающиеся также незаурядным умом, благодарны судьбе за свое одиночество, где их посещают, при лампадном огне, в тесной комнатке, похожей на келью, духи различного рода и порядка. Сей вечер, ни в коей мере, не был для нас исключением. В тесной келье, среди множества свитков и книг, за небольшим ветхим столом, на котором стояли два серебряных подсвечника с умирающими свечами. Тусклое свечение едва размывало грани между пустыней кромешной тьмы и миром объектов, которые я должен был видеть. Лицо моего собеседника и друга слабо освещалось, придавая грубым чертам аскета выражение мрачного демона, задумавшего с тобой интересную игру. Только глаза отражали смерть маленьких свечей:

– Именно так догораем и мы, друг мой.

– Ничего не достигли, но зато живые – ответил мой собеседник – Знаете, к черту все, мы своим отрицанием можем вызвать только насмешки со стороны блаженствующих под солнцем. Даже сейчас, мы с вами почти окутаны тьмой и сладкими речами Сатаны.

Он откинулся в раздумьях, и его взор был теперь на пиру у Сатаны среди плясок теней.

– Не будь света, мы не видели бы плясок смерти и теней в этой комнате.

– Все равно знали бы о том, что и сейчас в минуты отвращения к жизни, тени резвятся и пляшут – мой собеседник закурил трубку – вот и добавим красок пепла, который, кстати, тоже куда-то стремится. Пепел, тени и разговоры о Сатане. Думаете, мы зря живем?

– Думаю, что мы зря рождаемся. Все остальное – пишется как-то само по себе.

– Рад, что вы так считаете, но посмотрите, что само слово «смысл» должно быть у сатаны, а не кого-то еще. Мы утверждаем себя через смысл, который приводит нас, благодаря человечности, к осознанию абсолюта суеты и скуки, и итог – отвращение к жизни.

– При этом, мы сохранили смирение, которое помогает лишь тем, что не заставляет переусердствовать в приобретении благ.

– Согласен. Давайте на этой ноте, я покину вас. Другим вечером, мы поговорим вновь – тихим голосом произнес мой собеседник и направился к двери. Я только кивнул головой, а через секунду услышал стук двери. Вот теперь я одинок среди гарцующих теней, пожирающих плоть огоньков, и равнодушных ко всему книг.

Мне бывает очень трудно заснуть. Потому я часто читаю, пишу или смотрю на огоньки. К этому спокойствию трудно привыкнуть, но меня тянуло к этому, нечто таинственное соблазняло меня от суеты сюда, в уединение, в покой. Кому-то это кажется смертной скукой или тоской, а по мне, я просто не прижился, просто ушел от беготни по тем берегам каменных рек, что вечно велят плыть куда-то. Некто создал эти пути, и теперь ими пользуются, а мне скучно бродить по серым бездушным и застывшим рекам. Конечно, просто так не приходят к такой, с позволения сказать, жизни. Только что догорела последняя свеча, и свет луны тонкой полоской вошел ко мне. Я гостеприимен к любому свету, но вот с людьми все сложилось как-то иначе. О, к слову, удивительный блеск оставляет лунный свет на подсвечнике. Серебро и луна – хранители знаний древних алхимиков – ныне выступают полотном для романтиков. Их не любят, а только режут или копируют. Я завидую луне, ведь она не отягчает себя смыслом жизни по тем божественным причинам, которые мне знать, не дано.

Да, раньше я суетился, как и все. Не только работа, но и публика с ее искристыми фейерверками, пышными нарядами, смехом и весельем пьянили и увлекали меня в это гедонистическое безумие, изобретение просвещения и древности. Жизнь пестрела красками, лицами, общением, прогулками, праздниками и порой даже пороками неумеренности, примешивая щепотку извращений, тоже изобретение нового века.

Каков я теперь, перемолотый, переломанный, пережеванный Молохом. Я заплатил сполна демону наслаждения. Нет никакого Бога над нами, но есть Люцифер, кто ждет нас к себе на пир и маскарад. Я страшен, уродлив, немощен и глаза мои не выносят света. Какое благо, что я не питаюсь кровью, хотя и слышал о ее омолаживающем действии. Мне тяжело писать, ходить и думать. От еды меня воротит, вино не пьянит, хотя любовь к нему не угасла. Самое тяжкое понимание – это понимание того, что прошлое всегда ужаснее и больнее настоящего. Ах, если бы я мог, то забыл бы, прострелив себе голову. Увы, но это невозможно, да и не хочется, признаться честно. Я обожаю мир, у которого беру вдохновение и каждый новый день, новый ветер, новый свет и новый мрак. Я несчастен, но ничего не желая, становлюсь счастливым. Это не покой, это забвение. Да будет Тьма!

Давным-давно, когда моим лучшим другом был томик Шопенгауэра, а девушку мне заменил Бодлер и абсент, я жил в духе своего времени, подобно кукле, заведенной в точный час, тогда я познакомился с сатанессой, ведьмой, которая писала молитвы. Тогда я начал молиться ее словами, и каждое слово оставляло во мне стигматы, шрамы. Я желал созвучий, мелодий, напевов реквиема, но боялся даже первой ноты. Меня ужасала сама мысль об объединении звуков и молитв в нечто единое, что уничтожило бы меня. В тот момент я испугался смерти, но любопытство, зачарованность строками и рифмами помогли мне идти дальше, бесстрашно искать пути к истинной вере. Кое-что сделало из меня то, чем я являюсь сейчас. Строки фатума, молитвенного, сакрального смысла легли печатью в мою душу, и теперь мои демоны, издевки ради, нашептывают их мне:

Я остался один, точнее сказать, один на один со своими демонами виктории и грандиозных фиаско. Вокруг витает тлен, пыль и воспоминания. Сначала было больно, но сейчас я научился принимать себя таким, каков я есть. Я почти познал через Волю о своем представлении, почти решил, как мне кажется, все загадки бытия. Однако, я получаю удовольствие только через эту боль, неявную, неясную, но стоит ее произнести, как она бьет тебя со всей силой так, что остаешься равнодушным или апатичным ко всему. Прошлое теряет свои краски, настоящее проходит бесследно, но будущее, будь оно проклято, оставляет только боль, только яркое пламя надежды, которому суждено стать пеплом. Мы не властны пока с людьми, мы обретаем власть в одиночестве. Сейчас его не любят, боятся, заигрывают с ним, будто с трактирной девкой, но оно все равно берет свое. Быть может, ему стоит стать пятым всадником апокалипсиса…

– Ужель ты одиночества не любишь?

Уединение – великий храм.

С людьми… их не спасешь, себя погубишь.

А здесь один, ты, равен будешь нам»

Я обернулся:

– Зовет меня лампада в тесной келье

Многообразие последней тишины,

Блаженного молчания веселье,

И нежное вниманье Сатаны. – Мой государь, мой друг и мой изгнанник, я приветствую вас.

Я встал и поклонился. Он ответил мне реверансом. Он был не один. Он всегда не один, всегда его сопровождает незнакомка, которую он зовет своей нимфой, но я чту ее суккубом, а его – демоном. Даже не помню, когда мы познакомились. Когда много знаешь, то можно лгать, будто тебе тысячу лет, и ты в красках помнишь Атлантиду и Помпеи, но по правде говоря, может так и есть. Ведь цифры не значат ничего, и если угодно, то мы бессмертны, так как наши мерки – наши цепи.

– Вы всегда ошибаетесь, но всегда рассуждаете. Доброй вам ночи, я могу остаться у вас? – спросил изгнанник.

– Даже у вас, государь, нет выбора – ответил я.

– Благодарю. Уверен вы не будете против моей очаровательной спутницы – сказал изгнанник и повернулся к ней со словами – проходите, вы тоже приглашены.

Молчаливо, тихой поступью, как ходит сама смерть, неизвестная прошла в келью.

– Меня всегда привлекает безмолвие, всегда, когда есть возможность помолчать, я так и поступаю. Вы, мой друг, такая жалкая и тленная тварь, что всегда вызываете удивление. Почему у вас вообще есть душа? Вы отвратительны мне, если ее не используете, но вы, зато честны перед миром. Когда вы используете душу, вы не в силах вынести счастья и страдания. Вы путаетесь в очевидных явлениях, и остерегаетесь всего таинственного. Справедливо было бы вас уничтожить одним адским пожарищем, но разумнее оставить жить. Ведь никто лучше вас самих ее не уродует и не делает невыносимой.

Изгнанник сел возле меня и пристально смотрел в мои глаза. Он был слеп, но сила его взгляда пугала меня. Он смотрел мне в душу, и перед ним я был наг и чист, как первый человек без листка. Я ощутил себя беспомощным, слабым ребенком, пустым и ничтожным перед ним. Я дрожал. Мое сердце почти не билось, отдавая каждый удар с особой осторожностью. Дыхание было беззвучным, словно затаившимся, чтобы не нарушить тишину и не спугнуть жертву. Я был этой жертвой. Я боялся его как дикого зверя. Я любил и обожал его. Мое сердце наполнялось радостью, ибо я мог служить ему. Я был его рабом, которого он мог терзать, но не делал этого. Вся моя боль была в его глазах, вся моя власть находилась в этой слепоте, и все мое блаженное спасение отражалась в моей бездне.

Его спутница стояла рядом и смотрела на действие. Ее глаза стали наливаться кровью, а лицо, скрытое капюшоном, издавала тихий звук, похожий на рычание алчущего крови зверя. Она получала наслаждение от любого зрелища унижения смертных людей, хотя и сама не могла хвастать долголетием. Об этом можно было судить по ее костлявым, иссохшим рукам, на коже которых виднелись следы чумной болезни и перенесенной оспы.

Как только я очнулся, то с меня будто спал камень, который топил меня и тянул вниз. Я чувствовал себя моложе, в смятении, которое свойственно молодым людям в моменты, когда они что-то делают впервые, особенно, если речь идет о грехе и потворстве своим слабостям. Свеча мерно горела, создавая ровные тени, будто ее не касается все, что происходит вокруг. Я очнулся в новом мире, но это был ад совершенно другой планеты.

– У вас сегодня день рождения. Не стоит пренебрегать дарами, особенно столь скромными от верных друзей. Посмотрите, какой вы на самом деле, но внутри вас величие, что невозможно измерить, ни одним из человеческих мерил.

– В душе вашей томится ненависть, жадность, презрение, любовь, милосердие. Вы спотыкаетесь, сомневаетесь, а потому вы создаете из себя то, что привнесено вдохновением. Мой господин желает, дабы я смиренно предложила вам небольшой подарок. Вы его не заслуживаете, но есть Воля и не нам решать абсолюты и движения звезд. Что ж, примите мой скромный дар – с этими словами ведьма нагнулась ко мне и посмотрела на меня. Ее глаза взорвались кроваво-красными, желтыми и оранжевыми красками. Взгляд, преисполненный гнева, жажды, величия добродетели и вечного смирения проникал в меня все глубже до тех пор, пока наша бездна не стала единой. Я погрузился в сон.

Часть вторая. Торги

Все кровопролитные войны ведутся ради крови, только крови. Человек не станет сознаваться перед богами, будто делает это ради крови, смерти, страдания других себе подобных. Человек прикроется и богами, и мудростями о доблести, о подвигах, о славе, чтобы скрыть в шелках и пурпуре жажду крови. Откуда таковая проистекает, сказать трудно, да и не мне о том говорить, но мне кажется, что все дело в проклятии человека – в его страстях.

С крутого обрыва было видно, как эти грешники копошатся в делах мирских, преумножая власть безымянного на этой земле. Они улыбаются, поют песни, кои оскверняют лик великого Отца. Женщины, старики, дети – отродья, кои доныне не были преданы очищению. Их охраняют, этот скот, молодые юноши, угнавшиеся за раздуваемыми ветром безымянного юбками. В похоти и страсти сгнил сей поселок. Я наклонился, взял горсть земли, вдохнул ее аромат, затем повернулся к своим братьям, вознеся руки к небесам:

– Пребывайте во славе моей, восславьте имя того, кто не будет забыт, кто вечен. Хвала господину, научившему сию руку держать меч, а пальцы сие – войне! Убивайте всех, Творец узнает своих.

Каждый воин дал обет молчания, и безмолвная толпа, алчущая крови зверей, сама им уподобилась, спускаясь с обрыва, подгоняемые страхом, исходившим от деревни зловонным туманом. Как только они увидели нас во всем великолепии скромных одежд, но преисполненных святым духом, мчавшихся, словно гнев сверхчеловека, ничтожные дрогнули. Они послали защищаться всех, кто мог держать оружие. Будто что-то хоть раз смогло бы дерзнуть и защититься от света истины. Мы сошлись, как две волны пламени – молчания и аскезы против суеты и порока.

Как только мы обагрили свои туники и лица кровью, как только насытили наши мечи и посохи тленом этих диких отступников, похотливыми семенами обагрили мы мечи свои. Сколь упоительно, сколь сладко чувство крови еретика. Я резал детей, словно сочные фрукты, и они падали в стенаниях – сладкой музыки праведных воинов – будто гнилые колосья на чистых полях господина. Он был с нами, он пил их кровь вместе с нами, и от этого мы становились горячее. Его святой огонь проникал в наши души, завладевал нашими телами, и мы сражались свыше всяких сил. Мы разрубали, дробили, превращали кости в пыль. Стенания, боли и смерть – вот достойная кара за суетливые мирские блага, за ересь и невежество. Братья рубили в неистовстве святейших воинов-мучеников. Если ломался посох, то рвали плоть еретика зубами, руками, топтали ногами. Если ослабевали руки, то их отсекали и сражались ими. На моих глазах были съедены несколько еретиков. Да будет их больше во веки веков. Мы всех отправим в небытие.

Благородное Солнце насытилось жертвами праведных воинов, щедро осыпала наши глаза кровавым шелковым плащом, за которым вскоре должна была явиться презренная нищенка, собирающая души еретиков к пути в ничто. Мы ликовали в безмолвии, пировали кровью, сжигали тварей, дабы очистить тело матери от их присутствия, даже в виде запахов и эфиров. Все горело, пылало, исчезало в сердце огня гнева господина. Мрачным, зловещим черным духом уходили ввысь жертвы, оставляя здесь зловоние – самый сладкий запах для праведного воина.

– Здесь и братья наши остановились – смиренно произнес Аристиан.

– Нет среди павших братьев. Сие есть отступники, ибо смерть не повод нарушать клятву – ответил я – мы сожжем их с остальными.

– Похвально такое рвение, магистр, я счастлив, быть с вами единой верой.

– Ибо таковая есть истина – уверенно сказал я – кровь – это жизнь.

Аристиан являлся наместником и глазами сердца священного пастыря господина. Я не силен в иерархиях, ибо оные есть члены тела бренного, о коим разуметь надлежит в последнюю очередь, то меня не волновало его происхождение. Я отдал последний на сегодня приказ – утвердить дух свой в истязании тела. Засыпал я от сладостного звука хлыста, карающего тела тех, кто не стремился исполнять долг с усердием или же тех, кто дал волю страстям. Невиновных не существует, есть лишь разные степени вины.

Великолепное утро, алым заревом осветившее земли, что вчера гнили от ереси, что сегодня сияют, словно невинные глаза младенца, не чувствующего разницы между добром и злом. Мир портило, пожалуй, только пепелище, но оно есть символ чистоты земли, ибо и она борется с ересью своими способами, а мы только помогаем ей в этой борьбе.

Я спал на холодной земле, и тепло света пробудило меня к жизни. Мы были готовы к новым подвигам и новым свершениям. Все собрались дальше в земли Стратфорда, где стояла наша обитель, священный храм. По легенде Храм был построен на месте убийства непорочно зачатого суккуба, пришедшего искусить нас. До сих пор он, будучи демоном, искушает, развращает и соблазняет души рабов господина. Здесь мы оставим чистые земли, луга и леса. Теперь земля чиста, как чисты наши души и помыслы. Мы отправились вдоль дороги.

– Бывал ли ты в обители, в кою держим мы путь, брат мой? – спросил меня несущий слово Эмпедорий.

– Нет, брат, не был, но много слышал и беседовал с странниками, приходившими с тех земель. Будет жаль, если эти земли будут соседствовать с ересью.

– Да, согласен я, но знаешь ли ты, с чем именно мы боремся? Ересь многоликая и вожделенная. Она услаждает и искушает тебя пением, мудрыми речами. Она ищет слабое место твое, где невежество посеяло самые сильные зерна, и именно туда она бьет тебя. И странность в том, что не надо противиться ей…

Я думал, что сейчас убью его, и посмотрел на него, сжимая в руках свой посох.

– Нетерпение, брат мой, есть шаг к ереси. Ты верный воин господина, но не более, ты не судья. Так выслушай меня, ибо я бьюсь не посохом, а разумом в том поле, где нет времени и пространства, где гибнет всякий, кто цепляется за вещь. Поддайся искушению, но зажги свечу, сердца своего, и только так ты сможешь одолеть зло, ибо оное растет от противного и от противящегося. Не противься злу, но прими и возлюби его, как возлюбил и братьев своих.

– Но тогда, что есть ересь, и не может ли она быть в твоих глазах, брат мой? – я подозревал его, но вскоре понял, что напрасно, ибо мудрость его велика, а деяниями он был чист. О помыслах не мне судить.

– Ересь есть все, что развращает дух, ибо тело есть орудие греха, но не он сам. Твое спасение в терпении и смиренности. Ты тверд в своей вере, ибо господин верит в тебя. Так плати ему тем же. Ересь же кроется в мыслях, от коих тело со временем чахнет и чернеет, покрываясь знаками, кои мы зовем болезнями. Ежели не справиться, то смерть спасет душу от небытия.

– Получается, что мы застрахованы от мучений?

– Нет, это значит, что мы не в силах знать все и вся, но мучений там нет, там вообще ничего нет. Брат мой, доверься мне, я искушен в тех духах, о которых ты и мыслить не можешь. Пусть каждый будет на своем месте.

Я согласился. Трудно понять его. Все же ради братьев мы должны верить в мудрость отцов храма, иначе мрак и хаос поглотят нас, а без нас – все окутает ересь.

Братья устали, но путь почти закончен. Оставалось пересечь священную реку вброд, и мы будем дома. Священная река находила свой вечный путь в тени лесов, вечных жителей, философов и стражей мира. Они хранят много тайн, но еретики вместо понимания тех тайн, более склонны делать себе склепы из их тел, наслаждаясь ароматом их гниения. Ад всегда в еретиках, смертных, ищущих спасения во всем, кроме своей души, а посему причиняющие столько горя тем, кто живет тысячи лет в обете молчания. Наши обычаи требуют исполнения воли господина, и мы посадили несколько деревьев, прежде чем устроить привал.

Темнело. Небеса обнажали свои золотые мантии, представляя свое обнаженное бледное тело во всей ее тьме. Мрак наступил мягкой, неуловимой пятой, словно ночной зверь, охотник, более пугающий, нежели жестокий. Мы устроили небольшой костер и ужин, состоящий из сырой рыбы, листьев и желудей, запивая все это отваром из шишек, коры и трав, кои счел целебными Аристиан. Сейчас мы могли сломать печать молчания и говорить шепотом, словно молимся. Эмпедорий встал и направился к большому камню, что стоял у берега реки, неподалеку от нас:

– Я хочу выйти из тела ненадолго. Не тревожьте меня, во что бы то ни стало.

– Я могу пойти с тобой? – спросил я. Мне было интересно, как это происходит.

– Идем, но ничего ты не увидишь, ибо зрение твое не готово к такому. Мы учимся этому годами.

У камня, на небольшой опушке, Эмпедорий сел на колени и стал что-то нашептывать. Затем он замолчал и застыл, словно камень. Дыхание его стало неслышимым, тело окаменело, и было расслаблено, а лицо было в маске безмятежности.

Через пару часов Эмпедорий встал и сказал голосом, исполненным тревоги:

– Я слышу смерть. Души кричат так неистово здесь, будто была война. Ход был сделан, изменение произошло.

– Мы должны попасть в храм немедленно! Общий сбор! К оружию! – закричал я, – Быстро в обитель.

Братья, едва понимая, что происходит, все как один бросились бежать в сторону обители. Я боялся худшего…

Мы выбежали из леса, и ужас поразил нас. Гнев сковал нас тяжкими оковами, а наше страдание, боль захватили наш дух с неистовой силой, и сжимали демоны нас, причиняя ужаснейшую боль. Мы опустели, мы умерли, мы испугались и пребывали в смятении и недоумении. Весь хаос чувств, эмоций теперь повелевал нами слепо и безрассудно.

Обитель пожиралась пламенем. Стены испачканы кровью. Стража была изуродована символами и погибла, видимо, от потери крови ужасной смертью. Ветер принес нас запах тлеющей плоти, обгоревших тел и дыхание смерти.

– Не страшитесь, братья! Вперед! – сказал я, и первым вошел в обитель.

Все разрушено и предано огню. Братья лежали мертвыми. Некогда могучая и процветавшая обитель была пред нами, словно дитя или старик – жалкое, уродливое и беспомощное пред смертью существо. Дух покинул эту обитель, и ищет теперь другого пристанища, в мире идей, в мире господина.

– Следы гласят в безмолвии, что убиты они, были не в битве, но будто изувечили себя сами, либо кто-то собрал их кровь – задумчиво сказал Эмпедорий.

– Невозможно! Нет в этих землях существ с такой мощью, чтобы прорваться в обитель. Вурдалаки все здесь истреблены, и лишь одно племя живет за океаном черной ереси. Еретики не обладают такой мощью, чтобы овладеть обителью. Нет в мире силы, что могла бы свершить такое кощунство – сказал я с гневом и смятением.

– Дух смерти – это следствие, ибо кто-то все-таки отнял жизнь у наших братьев. Значит, такая сила есть, но почему мы не заметили ее и какова суть этой силы – вот мои вопросы – ответил Эмпедорий, – Брат мой, обыщите храм на наличие записей, посмотрите библиотеку и хранилище в поисках свитков или личных записей. Я же попробую осмотреть мир идей в этом воплощении. Некая Воля привела смерть сюда и это не случайно.

– Я осмотрю место на наличие ереси в этих местах – сказал Аристиан.

Я распределил братьев по группам, и мы отправились расследовать происшествие. Моя группа отправилась со мной в центральную часть обители – храм слез государевых. Вся дорога была увенчана распятыми телами братьев, телами, изъеденными и обглоданными, без кожи или членов, иные тела были изуродованы самым немыслимым способом, а мясо обсыпано солью. Всевозможные глумления были представлены здесь. Это сильно давило нашу волю, и вся борьба была уже не в телах, а в душах. Лица, застывшие в смерти, выражали странное смешение ужаса и наслаждения. От этого становилось еще дурнее. Мы вошли в храм. В пруду Слезы был утоплен настоятель обители с камнем во рту и вспоротым животом. Слезы, некогда символизировали чистоту и святость, ныне были кровавой панихидой по нашей обители и душам падших братьев. Статуи четырех благочестивых стражей (благочестие, благонравие, благородство, благословение) были разрушены. Все светильники разорваны на части и разбросаны вокруг. Свет почти не проникал сюда, но было видно, что вместе с мебелью и металлическими вещами лежали части тел. Братья были разорваны на куски и разбросаны повсюду. Я поднял глаза вверх и увидел огромный навес из кожи человечьей со странными надписями, написанными кровью. Я узнал этот язык – это язык нашего ордена, который не используется уже сотни лет. Он был проклят и предан забвению, но не считался ересью. Так что еретики тут не причем, но это мог быть новый оплот ереси. Нужно срочно показать все это Эмпедорию.

Придя во двор, мы обнаружили Эмпедория буквально иссушенным. На вид ему было лет сто. Его руки худы, глаза впали и были черного цвета, лицо испещрено морщинами. Он был похож на скелет в коже. Мы не понимали что происходит. Аристиан сам был в недоумении, и уже готовил свой крест боевой истины, которым метят еретиков-отступников среди храмовников (да, и здесь бывает ересь, опасная и коварная). Неожиданно, Эмпедорий резко вдохнул в себя жизнь, словно воздух, и тело его преобразилось, став таким, каким оно было. Он встал с колен, осмотрел каждого из нас и спросил:

– Что нашли, братья?

– Рукописи и книги из архива. Вот, все что уцелело – сказал брат Прозх.

– В покоях все мертвы, но много утвари и чаш. Мы нашла еще и дневник сестры Аласкалиэль – доложил брат Ихр.

– Я уже начал думать, что ты поддался ереси, брат – сказал Аристиан.

– Ты уже начал думать? Поздновато спохватился – с усмешкой сказал Эмпедорий, чем немного разрядил обстановку – Здесь была ересь, но такой мы прежде не встречали. Я не чувствую насилия или агрессии, но все мертвы. Дух смерти здесь желанный, но не он искушал. Он пожирал, а искушали для него. Здесь бродит тень, но я не могу ее познать. Она для меня неуловима во тьме. Это ее мир. Вернемся в лес, и там мы с Аристианом изучим все, что нашли.