Покровка. Прогулки по старой Москве

© Алексей Митрофанов, 2018

ISBN 978-5-4490-2962-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Очередная книга серии «Прогулки по старой Москве» посвящена Покровке. И, как всегда, мы не ограничимся лишь этой улицей, а расширим маршрут: пройдемся Ильинкой, затем Маросейкой, собственно Покровкой – и далее, на северо-восток.

Можно сказать, что это направление – самое главное в Москве. Еще бы – ведь начало этот путь берет от самых главных кремлевских ворот, Спасских, рядом с которыми размещается самый красивый московский собор – храм Василия Блаженного.

Мы пройдем мимо Биржи – финансового центра дореволюционной Москвы. Мимо часовни в память плевненским героям – самой красивой из всех сохранившихся московских часовен. Мимо «домика-комода» – самого необычного дворянского особняка Москвы. Мимо садика имени Баумана, в котором стоял флигель Петра Чаадаева…

Впрочем, не будем тратить время на простое перечисление достопримечательностей.

В путь!

Башня №1

Спасская (Фроловская) башня Московского кремля (Красная площадь) построена в 1491 году по проекту архитектора Пьетро Антонио Солари.

Главная достопримечательность Фроловской (Спасской) башни – не шатер, и не ворота, а часы, Кремлевские куранты. Трудно, придя сюда, не бросить взгляд на главный циферблат России, тот, по которому сверяет время вся страна. А в Новый год бой курантов транслируют по всем телеканалам – именно с двенадцатым ударом Россия по традиции начинает пить шампанское.

Первые часы возникли в нашем городе в 1404 году. Установили их в Кремле, и древняя «Тверская летопись» писала: «Сей часник наречется часомерье; на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и расчитая часы нощные и дневныя. Не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако сотворено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено».

Тот механизм и вправду был сенсацией: москвичи впервые в жизни увидели действующий автомат – машину, которая движется самостоятельно, как животное или же человек.

А часы на Спасской башне появились лишь в конце шестнадцатого века. Стрелок на них не было. Вращался сам пятиметровый циферблат – небесный свод со звездами из золота и серебра, а также цифрами. Над сводом находилось солнце, и неподвижный его луч указывал на проплывающие под ним цифры. Будучи красоты необычайной, этот механизм сразу прославился на всю Европу.

Впоследствии его продали в Ярославль, в Спасский монастырь.

Несколько раз часы на Спасской башне заменялись новыми, а в 1852 году здесь появились современные куранты фирмы «Братья Бутеноп». Четыре раза в день (в 9, 12, 15 и 18 часов) они играли гимн «Коль славен наш Господь в Сионе» и «Преображенский марш». Для этого пришлось снять все колокола с кремлевских башен и перенести их внутрь новеньких часов – музыка Спасской башни была, разумеется, важнее.

В революцию 1917 года, когда большевики обстреливали Кремль, один снаряд попал в куранты. Механизм остановился. Но Владимир Ильич Ленин, глава нового, революционного правительства отдал строгое распоряжение – починить часы и «научить» их исполнять «Интернационал». Фирма братьев Бутеноп затребовала за ремонт громаднейшую сумму денег. Решили обойтись своими силами. Однако же часы никак не запускались – проблема была в маятнике.

И тогда Николай Бернс, простой слесарь, вызвался наладить ход курантов. Он был смекалистый и авантюрный по характеру. Он понимал: в случае неудачи – расстрел. Вместе с сыновьями Василием и Владимиром, он довольно быстро изготовил маятник. И случилось чудо – часы пошли. Слесарь не только избежал столь вероятной смерти, но и прославился на всю страну.

* * *

Над курантами – тоже известная на всю Россию рубиновая пятиконечная звезда. Такими звездами увенчано пять башен – Спасская, Никольская, Троицкая, Боровицкая и Водовзводная. Круглые сутки внутри горят мощные лампы – иначе в яркий день звезды бы выглядели черными.

Звезды устроены как флюгеры – они поворачиваются под действием ветра. Это сделано не для того, чтоб информировать людей о состоянии погоды – просто таким образом снижается нагрузка ветра на звезду.

Некогда вместо рубиновых звезды были простыми, без подсветки. Правда, они были разукрашены ценными камнями-самоцветами.

А еще ранее – хотя уже в советское время – на башнях размещались имперские двуглавые орлы.

По стране вовсю шли сталинские репрессии, люди боялись сказать лишнее слово, чтобы не попасть в тюрьму. А над главной площадью нависал двуглавый орел – символ царской России. Люди боялись поглядеть на орла: вдруг этот взгляд перехватит агент «чрезвычайки» – политической полиции большевистской России. И еще неизвестно, как этот взгляд истолкует.

Долго не решались убрать орлов – боялись зацепить тяжеловесной «птицей» сами башни, повредить древнюю красоту. Просто сбросить их на землю, разумеется, было нельзя. В 1924 году возникла мысль подцепить орлов к аэростатам и спокойно опустить на землю. Произвели расчеты – оказалось, что аэростаты не способны выдержать подобный груз. Орлы были сняты, лишь когда появились высокие, крепкие монтажные краны. Было это в 1935 году.

* * *

А под курантами – главный въезд в Кремль, «Святые ворота». Здесь висел образ Нерукотворного Спаса – самая почитаемая в православии икона Иисуса Христа, – и, по указу царя Алексея Михайловича, каждый должен был при входе в те ворота снимать шапку. Нарушителей наказывали – заставляли здесь же класть 50 земных поклонов.

Смысл указа был, в общем, понятен. Ведь существовал древний русский обычай: входя в комнату с иконой, снимать шапку. А Спасские ворота были главным входом в Кремль.

Неудивительно, что стихотворец Федор Глинка сравнивал невозможность пройти Спасские ворота в головном уборе с физической невозможностью совершить то или иное непосильное деяние:

А многие московские врачи, когда их пациенты начинали жаловаться на частые простуды, спрашивали:

– А вы в Кремле часто бываете?

– Часто, – отвечали пациенты.

– А через какую башню ходите?

– Через Спасскую.

– Вы с ума сошли! Ходите через Троицкую.

– Почему?

– Сами подумайте – по такому морозу, и без шапки, да по нескольку раз в день! А у Троицкой не надо ничего снимать.

Как правило, совет помогал.

* * *

А рядышком со Спасской башней – маленькая и затейливая Царская. Она была построена в 1680 году на месте деревянной башенки, с которой Иван Грозный наблюдал за жизнью Красной площади. В том числе и за казнями, которые совершались тут же, на берегу Алевизова рва, в те времена отделявшего Красную площадь от Кремлевской стены. Ведь Кремль в средние века был треугольным островом. С одной стороны протекала Москва река, с другой – река Неглинка, а с третьей был искусственный ров, прорытый итальянским мастером Алевизом Новым. Это было сделано в первую очередь, конечно, из соображений безопасности. В случае нападения врага мосты сразу же поднимались, Кремль оказывался полностью изолированным. Но, кроме того, это очень красиво – плавно бегущие волны, мостики, отражения кремлевских башен в водной глади. Мастера прошлого знали толк в красоте.

Исполинская часовня

Собор Покрова что на Рву (храм Василия Блаженного) (Красная площадь) построен в 1561 году по проекту архитекторов Бармы и Постника Яковлева.

Этот храм – один из самых старых в городе Москве. Он был построен по велению самого Ивана Грозного в честь взятия русскими войсками города Казани. Правда, поначалу храм был белоснежным, с золотыми куполами. Только в семнадцатом столетии ему придали современный, пестрый вид, отчего облик собора только выиграл.

Строительство, что называется, овеяно легендами – как, впрочем, многое происходившее в эпоху Грозного царя. Толком не известно даже то, кто именно построил этот храм. По одним сведениям это были два архитектора – Постник Яковлев и Барма. А по другим – всего лишь один, некий Барма, прозванный за скромный образ жизни Постником.

В 1552 году, сразу же после взятия Казани Иван Грозный повелел: «Делати церковь обетная еже обещался во взятие Казанское Троицу и Покров и семь приделов».

Царь якобы распорядился, чтобы авторы (или же автор?) выстроили церковь, равной которой нет на свете. И когда они закончили работу, пригласил их и спросил – способны ли они построить церковь еще лучше этой. Те, рассчитывая на повторный выгодный заказ, сказали, что способны. Тогда царь ослепил архитекторов.

Документальных подтверждений этой выходки Ивана Грозного не существует – есть лишь легенда. Но очень уж это в характере царя. И, как говорится, если бы такого события не было, его следовало бы придумать.

Вот и придумали (а может быть, и вправду было?). И подхватили. И вошла эта история в поэзию, в фольклор – куда только возможно.

Самое же знаменитое произведение на этот счет – баллада Дмитрия Кедрина «Зодчие»:

Особенное же значение балладе придавало то, что Кедрин написал ее в 1938 году, когда затрагивать такие темы было, мягко говоря, небезопасно. Однако же в случае с Кедриным все обошлось.

Кстати, этот храм – в действительности даже и не храм, а всего-навсего часовня. Внутри практически нет места для молящихся – таинственные узенькие лестницы, тесные галерейки, переходики. Замысел состоял в том, чтобы молящиеся размещались на громадной Красной площади, а в самом соборе только велась служба.

Пространство же вокруг этого храма сразу сделалась московской биржей бесприходных батюшек. Как правило, нетрезвые и опустившиеся, они толпились в ожидании заказа – что-нибудь освятить, кого-нибудь отпеть или же окрестить.

Брали эти батюшки гораздо меньше, чем приличные, из храма. И, разумеется, в клиентах дефициту не было.

* * *

В 1588 году к храму пристроили новый придел – в честь Василия Блаженного, самого знаменитого московского юродивого, которого здесь же захоронили. Жизнь его была своего рода воплощением юродства. Василий славился на всю страну. Он в любой мороз ходил босым, носил одну лишь драную рубашку. Мог исцелять, предсказывать, творить другие чудеса. Не боялся говорить царям всякие нелицеприятные слова, частенько осуждая их деяния. И ни разу не был за это наказан. Ведь считалось, что Василий – божий человек, и обижать его – великий грех.

По преданию, как-то после литургии блаженный подошел к Ивану Грозному и произнес:

– Я знаю, где ты был сейчас.

– Нигде я не был, только в храме, – ответил изумленный царь.

– Нет, ты был в другом месте – на Воробьевых горах, – сказал Василий Блаженный.

Царь Иван действительно на протяжении всей литургии не молился, а придумывал, какой бы себе выстроить дворец на Воробьевых. Он устыдился и стал еще больше считаться с юродивым.

В другой раз во время царского обеда Василий трижды подходил к окну и выливал туда вино.

– Что ты делаешь? – спросил царь.

– Тушу пожар в Новгороде, – ответил юродивый.

Впоследствии выяснилось, что в это время Новгород и вправду загорелся, а жители его встречали босого старика, который ходил по горящему городу и заливал водой пылающие дома. Молитвою Василия Блаженного город удалось спасти от разрушения.

И таких историй – множество.

Неудивительно, что старое название – храм Покрова что на Рву – постепенно уступило место новому – храм Василия Блаженного. Пушкин же в своем «Борисе Годунове» зашифровал под юродивым Николкой именно этого святого. Действительно, между Борисом Годуновым и юродивым происходит очень характерный диалог:

– Николку маленькие дети обижают… Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича.

– …Молись за меня, бедный Николка.

– Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит.

И не важно, что к Смутному времени Василий Блаженный скончался. Пушкин все-таки писал произведение художественное и мог себе подобное позволить.

* * *

Да что там Пушкин со своим Борисом Годуновым! Василия Блаженного до революции видели в снах! Один из таких своих снов рассказывал писатель А. М. Ремизов: «Толпа, крякнув, осадила, головы обнажились, а на Лобном месте показался маленький человечек: он был в высоких воротничках и смокинге, а голова его была повязана платком по-бабьи.

– Юродивый, – прокатилось по площади из уст в уста, – это юродивый сам…

– Садитесь, господа, – сказал Юродивый, кланяясь во все четыре стороны: Кремлю, Замоскворечью, Историческому музею и Рядам».

Действительно, в Москве был настоящий культ Василия Блаженного – иначе бы такая чушь ни в коем разе не нагородилась бы писателю А. Ремизову.

* * *

Храм изумлял своей роскошью и колоритом. Известный путешественник, исследователь и публицист француз маркиз де Кюстин писал в 1839 году: «Собор Василия Блаженного, без сомнения, если не самая красивая, то уж во всяком случае самая своеобразная постройка в России. Я видел его лишь издали и совершенно очарован. Вообразите себе скопище маленьких, разной высоты, башенок, составляющих вместе куст, букет цветов; вернее, вообразите себе корявый плод, весь усеянный наростами, дыню-канталупу с бугристыми боками, или, еще лучше, разноцветный кристалл, ярко сверкающий своими гладкими гранями в солнечных лучах, как бокал богемского или венецианского стекла, как расписной дельфтский фаянс, как лаковый китайский ларец: это чешуйки золотых рыбок, змеиная кожа, расстеленная поверх бесформенной груды камней, головы драконов, шкура хамелеона, сокровища алтарей, ризы священников; и все это увенчано переливчатыми, как шелка, шпицами; в узких просветах между нарядными щеголеватыми башенками сияет сизая, розовая, лазурная кровля, такая же гладкая и сверкающая на солнце; эти пестрые ковры слепят глаза и чаруют воображение. „Нет сомнения, что страна, где подобное здание предназначено для молитвы, не Европа, это Индия, Персия, Китай, и люди, которые приходят поклониться Богу в эту конфетную коробку – не христиане!“ Такое восклицание вырвалось у меня, когда я впервые увидел необычную церковь Василия Блаженного; с тех пор как я в Москве, единственное мое желание – как следует рассмотреть этот причудливый шедевр, который столь необычен, что отвлек меня от Кремля в миг, когда этот грозный замок впервые явился моему взору».

С детства привыкший к строгим католическим костелам, украшенным оскаленными мордами страшных чудовищ, маркиз не верил в то, что христианский храм может быть ярким и нарядным.

Однако же недолго продолжал тот путешественник испытывать восторг по поводу Василия Блаженного. Желание маркиза сбылось, и храм он рассмотрел «как следует». И что же?

«Теперь он был прямо передо мной, но какое разочарование!!. Множество луковиц-куполов, среди которых не найти двух одинаковых, блюдо с фруктами, дельфтская фаянсовая ваза, полная ананасов, в каждый из которых воткнут золотой крест, колоссальная гора кристаллов – все это еще не составляет памятника архитектуры; увиденная с близкого расстояния, церковь эта сильно проигрывает. Как почти все русские храмы, она невелика, бесформенная ее колокольня хороша только издали, а неизъяснимая пестрота скоро наскучивает внимательному наблюдателю; довольно красивая лестница ведет на крыльцо, откуда богомольцы попадают внутрь храма – тесного, жалкого, ничтожного».

Как говорится, о вкусах не спорят.

Зато немец Блазиус сравнивал собор Покрова что на Рву с известным Кельнским собором – по значимости. Он писал: «Все путешественники прямо или не прямо, но в один голос заявляют, что церковь производит впечатление изумительное, поражающее европейскую мысль. Когда я сам в первый раз неожиданно увидел это чудовище, то никак не мог опомниться и понять, что это такое: колоссальное растение, группа крутых скал или здание? …Рассмотревши, что действительно это церковь, и тут ничего не понимаешь, не видишь, сколько сторон у здания, где его лицо – фасад, сколько всех башен стоит в этой группе? Входишь, наконец, в храм, тесный, мрачный, в высшей степени неправильный, и окончательно теряешься в соображениях, каким образом ничтожное внутреннее пространство церкви вяжется с ее наружным объемом, на вид колоссальным и обширным. Чудище становится еще загадочнее!»

Поражал тот храм и свиту датского герцога Иогансона. Один из сопровождавших эту важную особу сообщал: «Перед замком (то есть Кремлем – АМ.) большая и длинная четвероугольная площадь, а на южном конце ее – круглая площадка, на которой стоит храм, называемый Иерусалим. Этот храм выстроен почти четвероугольником, только с очень многосторонним искусством всякого рода и вида; на нем девять башен, крытых листовою медью, и при том так искусно и разнообразно, что только дивишься. Внутри снизу до верху, в нем все поделаны часовенки или божницы; тут русские ставят своих святых и богов; нижние днем и ночью отворены настежь: в них всегда горят восковые свечи, и все русские, по своей набожности, ходят туда молиться, для того-то денно и нощно держат там всегда сторожей, а возле стоит высокая стена с несколькими сводами, в которых висят 12 больших и малых колоколов».

Кстати, очень много иностранцев утверждало, что храм Василия Блаженного – на самом деле Иерусалим. Вероятно, им так объясняли всегда охочие до шуток москвичи.

* * *

В 1895 году Василия Блаженного чуть было не сгубили. Нет, речь о сносе, разумеется, не шла. Напротив, храм пытались реставрировать. Однако же профессионализм реставраторов был не на высоте.

Можно сказать, что уберегли собор два художника – Михаил Нестеров и Аполлинарий Васнецов.

Михаил Нестеров писал своей сестре: «Теперь мы пристально следим за ремонтом храма Василия Блаженного, все красят и начали было портить Василия Блаженного, но мы с Аполлинарием восстали, пожаловались Забелину, и теперь нам на утешение стали подбирать тона окраски строже, по старым цветам».

Кстати та реставрация сделалась поводом еще к одному нападению на храм. «Московский листок» сообщал в октябре 1897 года: «Вчера сторож собора св. Василия Блаженного на Красной площади, отставной унтер-офицер Шумаль заявил полиции о покушении на кражу со взломом, совершенном неизвестным злоумышленником. Пользуясь тем, что снаружи храма происходит ремонт и весь собор обнесен лесами, он забрался на кровлю и, проникнув к среднему куполу, взломал проволочную решетку в окне, разбил стекла в раме и через образовавшееся отверстие спустил канат, которым рабочие поднимали разного рода тяжести. По этому канату злоумышленник спустился внутрь собора. Тут он каким-то орудием взломал свечной ящик, но ничего из храма не похитил и скрылся, выйдя через дверь, имеющуюся в галерее второго этажа, откуда и спустился по лесам на улицу. Внутренний замок двери был отперт тем ключом, который неизвестный взял из свечного ящика; ключ этот он оставил в двери».

Почему вдруг передумал этот злоумышленник? Бог весть.

* * *

До революции, пока столица размещалась в Петербурге, а Кремль и Красная площадь не имели подлинного государственного статуса – только символический, торговый и, конечно, туристический, храм Василия Блаженного был в первую очередь яркой игрушкой – любимой всеми и доступной каждому. Иван Шмелев писал в своей прекрасной зарисовке под названием «Весенний ветер»: «Многоглавый и весь расписной Блаженный цветет на солнце, над громким и пестрым торгом, – пупырьями и завитками, кокошничками и колобками цветных куполов своих, – главный хозяин праздника. Глазеют-пучатся веселые купола его, сияют мягко кресты над ним, и голубиные стаи округ него. Связки шаров веселых вытягиваются к нему по ветру. А строгие купола соборов из-за зубчатых кремлевских стен, в стороне от крикливой жизни, не играя старинной позолотой, – милостиво взирают на забаву.

Взглядывают на них от торга – и вспоминают: «Пасха!» И на душе теплеет».

А Анатолий Мариенгоф и вовсе сравнивал Василия Блаженного с итальянским арлекином, поставленным на голову посреди Москвы.

И никаких, естественно, ассоциаций ни с Иваном Грозным, ни с лишенным зрения Бармой. Разве что герой романа «Китай-город» П. Д. Боборыкина задумывался: «Вышел он на Красную площадь… Глаз достигал до дальнего края безоблачного темнеющего неба. Девять куполов Василия Блаженного с перевитыми, зубчатыми, точно булавы, глазами, пестрели и тешили глаз, словно гирлянда, намалеванная даровитым ребенком, разыгравшимся среди мрака и крови, дремучего холопства и изуверных ужасов Лобного места. „Горячечная греза зодчего“, – перевел про себя Пирожков иноземную фразу француза-судьи, недавно им вычитанную».

Впрочем, про выколотые глаза и здесь ни слова.

А еще у подножия этого храма действовал странный аттракцион. Тут размещались торговки моченым горохом. Но продавали его не для человеческого потребления, а для кормления голубей. При этом голубей кормил не покупатель, а торговка.

Птичий любитель платил деньги, после чего торговка лично рассыпала свой горох прямо на мостовую. Голуби дежурили неподалеку. Они сразу подлетали и расклевывали лакомство.

Голуби были фамильярными. Они привыкли к теткам, постоянно тут стоящим и владеющим столь вожделенным лакомством. Садились им на плечи и на головы. Тетки, в свою очередь, тоже привыкли к голубям и не гоняли их.

* * *

После революции храм сделался одним из символов старого мира – архаичного, посконного, изжившего себя. Все кому не лень пытались противопоставить ему новый мир, бодрый, практичный и функциональный. Архитекторы, художники, даже поэты.

Неизвестный ныне Рюрик Рок писал:

И в этом явствовало подражание «Оде революции» В. Маяковского:

А конструктивист из Франции Шарль Эдуард Ле Корбюзье сравнивал Василия Блаженного с гигантской горой разномастных овощей.

Словом, творческие люди состязались в вариациях на тему.

Правда, старая интеллигенция слагала несколько другие вирши. Например, Максимилиан Волошин написал стихотворение «Москва»:

Но подобных недовольных граждан было меньшинство.

* * *

В 1919 году в храме вдруг запретили читать тропарь мученику Гавриилу. Формулировка была потрясающая: «Употребление тропаря гл. 5 и кондака гл. 6 в честь отрока Гавриила, как определенно человеконенавистнического и контрреволюционного характера, развращающего правосознание трудящихся, считать недопустимым, и лиц, их публично употребляющих, привлекать к ответственности за контрреволюционные деяния».

Младенец (а не отрок, как значится в этом документе) Гавриил пал жертвой ритуального убийства, совершенного воинствующими иудеями. В тропаре, однако, сложно было усмотреть не то чтоб антиреволюционные и человеконенавистнические – даже антисемитские воззвания.

Но у комиссаров была своя логика.

А вскоре после этого и настоятель храма, отец Иоанн был приговорен к расстрелу – «как темная личность и враг трудящихся». Причиной был все тот же младенец Гавриил, о котором продолжал распространяться батюшка Иоанн.

Храм же, разумеется, закрыли. И немецкий гость Москвы Вальтер Беньямин сетовал: «В первой половине дня в соборе Василия Блаженного. Его наружные стены лучатся теплыми домашними красками над снегом. На соразмерном основании вознеслось здание, симметрию которого не увидишь ни с какой стороны. Он все время что-то скрывает, и застать врасплох это строение можно было бы только взглядом с самолета, против которого его строители не подумали обезопаситься. Помещения не просто освободили, но выпотрошили, словно охотничью добычу, предложив народному образованию как „музей“. После удаления внутреннего убранства, с художественной точки зрения – если судить по оставшимся барочным алтарям – по большей части, вероятно, ценности не представляющего, пестрый растительный орнамент, буйно покрывающий стены всех галерей и залов, оказался безнадежно обнаженным; к сожалению, он исказил, превратив игру в стиле рококо, явно более раннюю роспись, которая сдержанно хранила во внутренних помещениях память о разноцветных спиралях куполов. Сводчатые галереи узки, неожиданно расширяясь алтарными нишами или круглыми часовнями, в которые сверху через высоко расположенные окна проникает так мало света, что отдельные предметы церковной утвари, оставленные здесь, с трудом можно разглядеть. Однако есть одна светлая комнатка, пол которой покрывает красная ковровая дорожка. В ней выставлены иконы московской и новгородской школы, а также несколько, должно быть, бесценных евангелий, настенные ковры, на которых Адам и Христос изображены обнаженными, однако без половых органов, почти белые на зеленом фоне. Здесь дежурит толстая женщина, по виду крестьянка: хотел бы я слышать те пояснения, которые она давала нескольким пришедшим пролетариям».