История внешней разведки. Карьеры и судьбы

Станислав Мессинг

Охота на вредителей

Вместо Трилиссера руководителем разведки сделали Станислава Мессинга, который до этого был полномочным представителем ОГПУ в Ленинграде.

Станислав Адамович Мессинг, родившийся в 1890 году в Варшаве, юношей вступил в небольшую социал-демократическую партию Польши и Литвы, в рядах которой состоял и Феликс Дзержинский. Всю Первую мировую Мессинг провел в действующей армии на Кавказском фронте.

После революции Мессинг возглавил Чрезвычайную комиссию в Сокольниках, через год получил повышение – стал членом коллегии Московской ЧК и заведующим секретно-оперативным отделом. Летом 1920 года его ввели в состав коллегии ВЧК, в январе двадцать первого поставили во главе МЧК. Он считался одним из самых авторитетных чекистов.

Осенью 1921 года его перевели на укрепление питерского чекистского аппарата. Он возглавил не только ленинградское управление госбезопасности, но и войска ГПУ. Ему трудно далось общение с хозяином Ленинграда членом политбюро Григорием Евсеевичем Зиновьевым, человеком слабохарактерным и одновременно жестоким.

Видимо, Мессинг уступал ему в жестокости.

Весной 1923 года он отправил заместителю председателя ГПУ Иосифу Станиславовичу Уншлихту рапорт с просьбой перевести его из Ленинграда:

«На экстренном заседании бюро Петроградского комитета при обсуждении вопроса об усилении мер борьбы против меньшевиков было указано на слабость работы ГПУ и лично Мессинга.

Это подтвердил и в личной беседе Зиновьев.

Я не стараюсь бить меньшевиков широкими репрессиями, принимая во внимание, что мы живем в двадцать третьем году, а не в восемнадцатом… При сложившихся обстоятельствах считаю совершенно необходимым мою переброску».

Тем не менее Мессинг пережил в Ленинграде Зиновьева. Но позиции руководителя питерской госбезопасности укрепили – его ввели в коллегию ОГПУ и в состав Северо-Западного бюро ЦК партии. В Москву Станислава Адамовича вернули только осенью 1929 года, 27 октября его поставили во главе разведки и вскоре утвердили заместителем председателя ОГПУ.

После вступления Мессинга в должность, 5 февраля 1930 года политбюро приняло первое развернутое постановление о работе иностранного отдела ОГПУ:

«Исходя из необходимости концентрации всех наших разведывательных сил и средств на определенных главных территориальных участках, основными районами разведывательной деятельности ИНО ОГПУ определить:

1. Англию

2. Францию

3. Германию (Центр)

4. Польшу

5. Румынию

6. Японию

7. Лимитрофы».

Лимитрофами называли Литву, Латвию, Эстонию и Финляндию. Характерно, что в списке отсутствуют Соединенные Штаты, чья роль в мировой политике была невелика, и Китай. Возможно, Китаем больше занималась военная разведка.

«Задачи, стоящие перед ИНО ОГПУ:

1. Освещение и проникновение в центры вредительской эмиграции, независимо от места их нахождения.

2. Выявление террористических организаций во всех местах их концентрации.

3. Проникновение в интервенционистские планы и выяснение сроков выполнения этих планов, подготовляемых руководящими кругами Англии, Германии, Франции, Польши, Румынии и Японии.

4. Освещение и выявление планов финансово-экономической блокады в руководящих кругах упомянутых стран.

5. Добыча документов секретных военно-политических соглашений и договоров между указанными странами.

6. Борьба с иностранным шпионажем в наших организациях.

7. Организация уничтожения предателей, перебежчиков и главарей белогвардейских террористических организаций.

8. Добыча для нашей промышленности изобретений, технико-производственных чертежей и секретов, не могущих быть добытыми обычным путем.

9. Наблюдение за советскими учреждениями за границей и выявление скрытых предателей».

Разведка должна была заниматься слежкой за советскими колониями за границей, промышленным шпионажем, убивать убежавших за границу оппозиционеров. Но среди перечня задач иностранного отдела отсутствовала главная, то, ради чего содержат разведку: получение объективной информации о положении в мире.

Сталин и члены политбюро пребывали в уверенности, что картина мира им известна и ясна. От разведки требуется лишь представить доказательства их правоты. Поэтому задача номер один – следить за эмиграцией, которая в 1930 году уже не представляла реальной опасности, и выяснять, когда Польша и Румыния нападут на Советский Союз. Польша считалась главным и самым опасным врагом.

Впрочем, приказ председателя КГБ Юрия Владимировича Андропова считать полвека спустя первоочередной задачей советской разведки выявление признаков подготовки главного противника (США) к ядерному нападению был порожден той же неспособностью видеть и понимать реальный мир. В 1981 году Андропов распорядился разработать крайне дорогостоящую систему предупреждения о ракетно-ядерном нападении, которая включала контроль не только за активностью натовских штабов, но и закупками медикаментов и запасов крови для больниц и госпиталей. Этим занимались все резидентуры внешней разведки плюс разведывательные службы социалистических стран. Разведчики вспоминали, что истерия в 1982 году достигла такого накала, что в вашингтонской резидентуре свели переписку с Центром до минимума, чтобы в любой момент можно было покинуть здание – то есть ждали войны с Соединенными Штатами…

И наконец, в феврале 1930 года политбюро обещало «дать ОГПУ для иноработы пять ответственнейших партийцев, которые могли бы быть брошены в качестве организаторов и политических руководителей в основные пункты закордонной работы ИНО». Еще пятьдесят «особо проверенных и стойких партийцев» обещали перевести в ИНО в течение года, но их все-таки предлагалось первоначально подготовить к разведывательной работе.

Во главе иностранного отдела Станислав Мессинг проработал недолго.

Особисты (военная контрразведка) разработали так называемое дело «Весна», в рамках которого в 1930–1932 годах было арестовано больше трех тысяч бывших офицеров царской армии, честно служивших в Красной армии. Им предъявили обвинение в участии в различных монархических или офицерских организациях, в реальности никогда не существовавших.

В Красной армии служило больше выпускников Николаевской академии Генерального штаба, чем у белых. Они заняли ключевые посты во всей структуре военного управления, и этим в немалой степени объясняется победа Красной армии в годы Гражданской войны. Все эти люди отказались когда-то служить в Белой армии и присягнули на верность советской власти, но эта власть, многим им обязанная, все равно бывшим офицерам не доверяла.

Станислав Мессинг был среди тех, кто утверждал, что «Весна» – дутое дело и массовые аресты военных – вредная акция. По личному указанию Сталина летом 1931 года он был отстранен от работы в ОГПУ. В решении политбюро от 25 июля говорилось: «откомандировать т. Мессинга в распоряжение ЦК ВКП(б)».

Постановлением политбюро 15 августа Станислава Адамовича утвердили членом коллегии Наркомата внешней торговли. Он вел торговые переговоры с Монголией и Тувой, возглавил внешнеторговое объединение «Совмонголтувторг».

В начале 1937 года его назначили председателем Советско-Монгольско-Тувинской торговой палаты. А в июне Мессинга, как других чекистов-поляков, арестовали по обвинению в принадлежности к мифической организации польских шпионов и террористов. В сентябре 1937 года его расстреляли.

Артур Артузов

«Трест», «Синдикат» и заговор против тухачевского

1 августа 1931 года иностранный отдел возглавил один из самых известных чекистов – Артур Христианович Артузов.

Его настоящая фамилия – Фраучи. Он родился в феврале 1891 года в деревне Устиново Кашинского уезда Тверской губернии в семье кустаря-сыровара, эмигранта из Швейцарии. Заполняя советские анкеты, называл себя то швейцарцем, то итальянцем.

В 1909 году Артур Фраучи с отличием окончил гимназию, затем учился в Петроградском политехническом институте, с февраля 1917 года работал инженером-проектировщиком Металлического бюро Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло, крупнейшего инженера-металлурга и брата знаменитого географа, в Нижнем Тагиле.

Артур Фраучи прекрасно пел, у него был сильный тенор, он участвовал в любительских спектаклях. Но юношу тянуло не к искусству, а к политике. Его судьбу определило родство с двумя влиятельными большевиками – Николаем Ивановичем Подвойским, одним из комиссаров по военным делам в первом советском правительстве, и с Михаилом Сергеевичем Кедровым, начальником особого отдела ВЧК. Кедров и Подвойский были его дядьями, они оба женились на сестрах его матери.

Когда Михаила Кедрова после революции утвердили комиссаром по демобилизации старой армии, он пристроил в свое ведомство молодого Артузова, который в декабре 1917 года стал секретарем отдела материально-технического снабжения управления по демобилизации армии и флота.

Весной 1918 года Кедров получил указание выехать на север и тоже взял с собой подающего надежды племянника на роль секретаря ревизионной комиссии Наркомата по военным делам в Вологде и Архангельске. Потом Артузов недолго был инспектором снабжения Северо-Восточного участка Восточного фронта. И наконец, в сентябре 1918 года он нашел главное дело своей жизни – стал начальником военно-осведомительного бюро Московского военного округа. В ноябре 1918 года Артузова утвердили начальником активной части отдела военного контроля Реввоенсовета Республики.

В январе 1919 года Артузова взяли в ВЧК. В мае назначили особоуполномоченным особого отдела, которым руководил его дядя Михаил Сергеевич Кедров. Но дядя в ВЧК не задержался, а Артузов оказался в своей стихии. За два года он вырос до заместителя начальника особого отдела.

В июле 1922 года Артузова утвердили начальником важнейшего контрразведывательного отдела ОГПУ. Это время его профессионального расцвета. Именно тогда проводилась знаменитая операция «Трест» и другие оперативные игры, например «Синдикат-2». Бежавшие из России военные и политики хотели верить – не могли не верить! – в то, что в России крепнет антибольшевистское движение. Главная задача таких оперативных игр состояла в том, чтобы заманить в Советскую Россию руководителей белой эмиграции и их уничтожить.

Заманили Бориса Викторовича Савинкова, одного из руководителей боевой организации эсеров, непримиримого противника советской власти, одного из самых знаменитых террористов XX столетия. Дворянин, член Боевой организации партии эсеров, он участвовал во множестве терактов, организовал убийство министра внутренних дел и шефа жандармов Вячеслава Константиновича Плеве и великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора и командующего войсками округа. Савинкова приговорили к смертной казни. Он бежал из страны. За ним следило около сотни агентов заграничной агентуры департамента полиции. Но помешать его террористической деятельности полиция не смогла.

Илья Эренбург писал о Савинкове, с которым был знаком: «Я не встречал такого непонятного и страшного человека».

Летом 1915 года Эренбург написал стихотворный портрет Савинкова (оставшийся тогда неопубликованным):

«Изящный человек среднего роста, одетый в хорошо сшитый серо-зеленый френч, – таким увидел Савинкова его коллега по Временному правительству в семнадцатом году. – В суховатом, неподвижном лице сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка. Голос у Савинкова был невелик и чуть хрипл. Говорил он короткими, энергичными фразами, словно вколачивая гвозди в стену».

Глава Временного правительства Александр Федорович Керенский сделал товарища по партии Бориса Савинкова своим заместителем в Военном министерстве. В нем была симпатичная военным подтянутость, четкость жестов и распоряжений, немногословность, пристрастие к шелковому белью и английскому мылу. Главным же образом производил впечатление прирожденный и развитый в подполье дар распоряжаться людьми. Керенский нашел себе странного союзника, которого, видимо, не вполне понимал. Кто-то точно сказал, что Савинков при его страсти к интригам и заговорам был бы уместен в Средние века в Италии, но ему совершенно нечего делать в Петрограде.

«Душа Бориса Викторовича, одного из самых загадочных людей среди всех, с которыми мне пришлось встретиться, была внутренне мертва, – писал человек, который занимал в Военном министерстве должность начальника политуправления. – Если Савинков был чем-нибудь до конца захвачен в жизни, то лишь постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти…»

Эсер Борис Савинков ненавидел большевиков, которые привлекли на свою сторону солдат твердым обещанием немедленного мира. Савинков презрительно называл Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов «Советом рачьих, собачьих и курячьих депутатов». «Ему, вероятно, казалось, – в этом была его главная психологическая ошибка, – что достаточно как следует прикрикнуть на всю эту «сволочь» и взять ее по-настоящему в оборот, чтобы она перед ним с Корниловым побежала…»

Борис Викторович предполагал вызвать с фронта надежные конные части, объявить Петроград на военном положении, ликвидировать большевиков и провозгласить диктатуру директории. Такие разговоры Савинков, как заместитель военного министра, и вел с генералом Корниловым.

Одинокий эгоцентрик Савинков, привыкший в качестве главы террористической организации брать всю ответственность на себя, прирожденный заговорщик и диктатор, склонный к преувеличению своей власти над людьми, не столько стремился к сближению Корнилова, которого любил, с Керенским, которого презирал, сколько к их использованию в задуманной им политической игре… Ему рисовалась военная директория – Керенский, Корнилов, Савинков.

Но затея с Корниловым провалилась.

Керенскому пришлось отправить Савинкова в отставку, которую тот отпраздновал в подвале кавказского ресторанчика вином и шашлыками вместе с офицерами Дикой дивизии. После Октября он стал непримиримым врагом советской власти. Говорят, в 1918 году Борис Викторович «вел себя в Москве с вызывающей храбростью: ходил по улицам в черном френче и желтых сапогах, утверждая, что любой чекист при встрече с ним первый постарается скрыться».

«Громадным подспорьем Савинкову была его биологическая храбрость, – писал человек, который был рядом с ним в семнадцатом году. – Савинков не склонял головы ни перед немецкими, ни перед большевистскими пулями…

Смертельная опасность не только повышала в нем чувство жизни, но наполняла его душу особою, жуткою радостью: «Смотришь в бездну, и кружится голова, и хочется броситься в бездну, хотя броситься – погибнуть». Не раз бросался Савинков вниз головой в постоянно манившую его бездну смерти, пока не размозжил своего черепа о каменные плиты, выбросившись из окна московской тюрьмы ГПУ».

После Гражданской войны Борис Савинков бежал из страны. Но чекисты умело заманили его в Россию. Его арестовали помощник начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Сергей Васильевич Пузицкий и Филипп Демьянович Медведь, в ту пору полномочный представитель ОГПУ по Западному краю. Пузицкий учился на юридическом факультете Московского университета и после революции служил в ревтрибунале. С 1921 года он служил в госбезопасности. За операцию с Савинковым получил орден Красного Знамени.

Савинков сделал все, что от него требовали чекисты: публично покаялся и призвал недавних соратников прекратить борьбу против советской власти. Политбюро 18 сентября 1924 года приняло директиву для советской печати: «Савинкова лично не унижать, не отнимать у него надежды, что он может еще выйти в люди».

Борис Викторович надеялся на освобождение. Убедившись, что его выпускать не собираются, 7 мая 1925 года выпрыгнул из открытого окна кабинета заместителя начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Романа Пилляра (родственник Дзержинского, настоящее имя – Ромуальд фон Пильхау), хотя в комнате вместе с ним находилось двое чекистов. Окна выходили во внутренний двор, так что лишних свидетелей смерти Савинкова не было.

Чекисты создали мифическую подпольную организацию – Монархическое объединение Центральной России. От имени этой организации агенты госбезопасности отправились в Европу с предложением сотрудничества.

Некоторые лидеры эмиграции вступили в контакт с мнимыми подпольщиками. На удочку советской разведки попался глава военной эмиграции – председатель Российского общевоинского союза (РОВС) генерал Александр Павлович Кутепов, обосновавшийся в Париже. Генерал поверил в реальность «Треста», хотя более изощренный человек догадался бы, что с ним ведут игру.

Во всяком случае, бывший главнокомандующий Белой армией генерал Антон Иванович Деникин утверждал, что с самого начала заподозрил нечто неладное. Кутепов делился с Деникиным своими планами подпольной работы. Деникину все это очень не нравилось. Он считал прямого и храброго генерала не очень пригодным к конспиративной деятельности и подпольной работе. И оказался прав (см. книгу Дмитрия Леховича «Белые против красных. Судьба генерала Деникина»),

«Из рассказов Александра Павловича Кутепова, – вспоминал Деникин, – я начал выносить все более и более беспокойное чувство. Однажды я сказал ему прямо:

– Нет у меня веры. На провокацию все похоже.

Но Кутепов ответил:

– Но ведь я ничем не рискую. Я «им» не говорю ничего, слушаю только, что говорят «они».

Сомнения Деникина усилились после того, как мнимый «Трест» (а в реальности чекисты) помог одному из видных деятелей эмиграции Василию Васильевичу Шульгину нелегально проехать по Советской России и преспокойно покинуть ее, чтобы написать вполне просоветскую книгу «Три столицы» – о Москве, Ленинграде и Киеве. Шульгин вернулся из России, убежденный в реальности монархистов-подполыциков.

Однажды Деникина попросили укрыть в своей квартире секретные дела кутеповской организации и притащили пять или шесть чемоданов. Антон Иванович с женой успели разобрать бумаги, среди которых обнаружилась и переписка с «Трестом».

«Просмотрев это, – записал Деникин, – я пришел в полный ужас, до того ясна была, в глаза била большевистская провокация. Письма «оттуда» были полны несдержанной лести по отношению к Кутепову: «Вы, и только Вы спасете Россию, только Ваше имя пользуется у нас популярностью, которая растет и ширится…»

Описывали, как росло неимоверно число их соучастников, ширилась деятельность «Треста»; в каком-то неназванном пункте состоялся будто бы тайный съезд членов в несколько сот человек, на котором Кутепов был единогласно избран не то почетным членом, не то почетным председателем… Повторно просили денег и, паче всего, осведомления. К сожалению, веря в истинный антибольшевизм «Треста», Кутепов посылал периодически осведомления об эмигрантских делах, организациях и их взаимоотношениях довольно подробно и откровенно…»

Несмотря на скептицизм Деникина, генерал Кутепов безгранично верил в «Трест».

Тесть Деникина, Василий Иванович Чиж, остался в Советской России. Он жил в Крыму и работал на железной дороге. Никто не знал о их родстве. Деникин решил перевезти его во Францию и попросил Кутепова узнать, как это можно сделать.

«Можно себе представить нашу скорбь, – вспоминал Деникин, – когда я прочел в кутеповском письме, адресованном «Тресту», что «Деникин просит навести справки, сколько будет вывезти его тестя из Ялты»!..

Когда Кутепов пришел ко мне, и я горько пенял ему по этому поводу, он ответил:

– Я писал очень надежному человеку.

Поколебать его веру в свою организацию было, по-видимому, невозможно, но на основании шульгинской книги и прочитанной мной переписки с «Трестом» я сказал ему уже не предположительно, а категорически: все сплошная провокация!

Кутепов был смущен, но не сдавался. Он уверял меня, что у него есть «линии» и «окна», не связанные между собой и даже не знающие друг друга, и с той линией, по которой водили Шульгина, он уже все порвал».

В 1927 году в ОГПУ пришли к выводу, что операцию «Трест» надо заканчивать, потому что она может провалиться. Так и произошло. В апреле 1927 года бежал в Финляндию один из главных агентов ОГПУ в этом деле Фриц Эдуард Опперпут.

Опперпут, бывший штабс-капитан царской армии, в Гражданскую войну пошел в Красную армию и дослужился до должности помощника начальника штаба внутренних войск Западного фронта. Он перешел на сторону Савинкова, вступил в Народный союз защиты родины и свободы и был арестован еще в 1921 году. Спасая себе жизнь, он изъявил желание сотрудничать и был привлечен к работе в роли секретного сотрудника ГПУ. Его освободили и снабдили документами на имя Эдуарда Оттовича Стауница. Когда Опперпуту-Стауницу представилась возможность бежать за границу, он все рассказал.