Мы люди… Мост

1

Выбежав за огород, Марийка вспомнила о Ване, все ее тело пронзила пугающая мысль: «Его надо немедленно предупредить», – и она побежала изо всех сил. Не добежав до первых кустиков, зацепилась за их корни и упала. В ушах гудело, и она не слышала выстрелов; подхватившись, побежала, пригибаясь, дальше, гонимая мыслью о том, чтобы предупредить Ванюшу. В какой-то момент почувствовала горечь в рту и слабость, по телу струилось что-то липкое и скользкое.

Добежав до опушки леса, она присела, запыхавшись, и тут только увидела красные пятна на кофточке; появилась боль в плече. Марийка сняла кофту и с ужасом обнаружила струйкой вытекающую из ранки кровь. Она сняла сатиновую майку, перевязала, как могла, рану и, вспомнив слова мамы насчет Сергеевки, двинулась дальше.

Жизнь Марийке спасло ее падение у куста, пуля пробила только мякоть плеча и кость не зацепила. Но, бежав в беспамятстве, она потеряла много крови, и ее, уже еле живую, случайно нашли вечером следующего дня три косаря, возвращавшиеся с покоса, жители Сергеевки. Осмотрев ее и обнаружив признаки жизни, задумались, как быть дальше.

Старший из них высказался первым:

– Совсем еще молодая, за ней уход нужен – и будет жить.

Вытянул из-за пояса небольшой топорик и отошел срубить нетолстые осинки.

– А возьми узнает староста да в полицию донесет – несдобровать нам тогда. Кто она такая? А еще, видно, и раненая, – завел негромко разговор другой мужчина, кряжистый и с бородой.

– Если бы да кабы! Это же тебе людина, а не кошка, хотя и ту бывает жалко, – чуть злясь, отвечал невысокого роста худощавый мужичок.

Больше ничего не сказав друг другу, они соорудили носилки, уложили на них раненую и в молчании, сменяя друг друга, вышли к самой деревне, а чуть стемнело, отнесли ее к пожилому – Андрею Цурко. Его жена, увидев раненую, всплеснула руками и шепотом произнесла:

– Несите в горницу.

В тот вечер, как заметили соседи, почему-то поздно топилась печь у Цурковой Гали, да и сам Андрей затемно вернулся с косовицы; а Галя в деревне слыла женщиной хозяйственной – лишнего не скажет, а если надо, всегда поможет – и пользовалась уважением своих деревенских сверстниц. Поздно она легла спать, промыв рану девушки теплой водой и крепким самогоном, потом, приложив подорожник, забинтовала ее, вытерев молодое тело от крови. Девушка вначале вздрагивала, а потом стишилась.

– Слава Богу, может, заснула, – прошептала хозяйка про себя.

Не спал и Андрей, тревожили его думы: «Как бы Антось не стал по деревне трепаться насчет этой несчастной, тогда ее надо будет куда-то переправлять. Вот скажи ты, человек уже с бородой, а не может держать язык за зубами, бабский у него язык. Аким – тот будет молчать, тот, если что, грудью полезет защищать человека, или, как он выражается, людину».

Уже через день Марийка рассказывала о себе тетке Гале, а в Сергеевку дошли слухи о случившемся в Калиновке и Новоселках. Забеспокоились сельчане, заговорили на разные лады: вот, мол, и до нас очередь дошла, приедут немцы, всех постреляют, деревню спалят, а во всем виноваты партизаны. И кто к ним подался и помогает, знали все, и таких было немало. С затаенным страхом посматривали они на деревенского старосту Ничипора, а тот молчит, не высказывает своих дум: начнешь выслуживаться – или те, или другие расстреляют, да и в деревне беда будет, в Калиновке такое уже было.

Заволновался Андрей Цурко, почувствовал, что не стерпит Антось, растреплет о раненой. Хотя и ожила эта молодая девушка, но слабая она еще, побыть бы ей тут еще денек-другой, а там можно и проводить ее, да вот куда?

Марийка заметила, что тетка Галя чем-то обеспокоена и хочет что-то сказать, а молчит. «Может, мне надо уходить от них, и так спасибо – считай, от гибели спасли. Да и сколько можно лежать здесь. А где Ваня? Что с ним?» – набегали одна на другую невеселые думы.

Не выдержала она и высказала свою тревогу:

– Тетка Галя, спасибо вам за помощь. Мне мама, когда я убегала, сказала, что здесь живет наша тетка, звать ее Рыма. Я пойду к ней, может, она знает, что произошло в Калиновке.

Опустила голову Галя, слушая раненую, а потом вдруг прижала скрещенные руки к груди и, чуть задыхаясь, заговорила:

– Дитя ты мое, в Калиновке спалили немцы много хат, постреляли людей, а кого увезли в район. Немцы лютуют, они там военных ловили: те на полицаев напали и поубивали их много, а сами куда-то подались. А твою тетку Рыму немцы увезли в начале весны – кто-то сказал, что она еврейка. Все, что было у нее в хате, полицаи забрали; пустая там хата, без окон и дверей, боятся к ней люди подходить.

Чем дольше слушала Марийка раздирающие ее душу слова, тем шире раскрывались у нее глаза, и наконец из них полились слезы. Плакала и тетка Галя. У Марийки появилась тошнота, закружилась голова, боль от плеча отдалась во всем теле.

Утром Андрей пошел просить у старосты коня – сено привезти. Тот выслушал его и пообещал дать назавтра с самого утра, наказав, чтобы конь к обеду был на месте. На другой день рано утром отъехала телега от двора Андрея, сидел на ней и Аким; только почему-то, въехав в подлесок, телега свернула к бору, и потом видели ее недалеко от двора единоличника-пчеляра Севастьяна. В тех местах, на удивление сельчан, росли душистые липы и роились пчелы, а его мед был лучим лекарством от всякой простуды.

У Севастьяна в хозяйстве никакой живности, кроме кур, не водилось, и его никто не принуждал вступать в колхоз, а налоги за свои ульи он платил исправно. Слыл Севастьян человеком рассудительным и доброжелательным. Затевая с кем-либо разговор, обязательно добавит: «Пчелы – они как люди: ты к ним отнесись по-доброму, слово им приветливое скажи и, не дай Бог, зла не неси – они тебя отблагодарят во сто крат». Дружба промеж них завязалась, когда Андрей был подпаском у Севастьяна, и, несмотря на различие в годах, со временем только укреплялась. Дивились люди таким уважительным отношениям. «Они как братья», – не раз можно было слышать в разговорах. Андрей, подъезжая с сеном, еще издалека увидел во дворе старосту Ничипора, и сразу появилась мысль: «Не стерпел Антось, ох, и болтливый же человек!»

Ничипор, здороваясь, объяснил, что конь очень понадобился, вот он и пришел забрать его как можно скорее. Втроем они быстро опрокинули сено посреди двора, и телега затарахтела по улице. Андрей с Акимом, перекинувшись парой слов, раскидывали еще влажное сено у забора.

– Пусть еще подсохнет, торопиться не буду, – произнес Андрей.

Аким согласился с ним. Разговор не клеился, но оба с затаенной радостью отметили для себя: вовремя успели.

Накануне вечером, уже после ужина, к Марийке подошла тетка Галя и заговорила виноватым голосом:

– Ты прости нас, детка, боимся, как бы к нам не пришел староста да, не дай Бог, вызвал полицию. Так тебя завтра утром дядька Андрей отвезет к надежному человеку. Добрый он, поверь мне, пчелами всю жизнь занимается, там и побудешь у него, он тебя не обидит, – и замолчала, ожидая ответа от Марийки.

А что ей было сказать – волнуются люди за нее.

– Ой, не переживайте, тетка Галя, так будет и вам, и мне спокойнее. А там я скоро поправлюсь и буду добираться к себе домой, к маме. Она меня уже заждалась, наверное, она же не знает о моей ране.

Закивала головой хозяйка.

– Ты засыпай, детка, завтра рано вставать придется, – и, вздохнув с облегчением, ушла на свою половину хаты.

Лежать Марийке на телеге, хотя снизу подстелили старые кожухи, было неудобно. В теле отдавалась боль от плеча при тряске на корнях деревьев, хотелось быстрее добраться до места, но конь шел шагом, и казалось, что этой дороге не будет конца. В какой-то миг она заснула, и потом послышалось: «Тпру!»

Поместили Марийку в полупустую комнату, в которой не было душно, а два окошка выходили на солнечную сторону и давали много света. Дышалось ей легко, и сразу почувствовались незнакомые запахи. Ее кровать стояла в углу, в другом – непокрытый стол, вдоль стены на полу виднелись кадки, выше висели различные пчелярские приспособления, среди которых выделялись хомут и решето. Сразу захотелось в свою уютную комнату, к маме. Тут же пронеслась тревожная мысль: «А как же там Ваня? Что с ним?» И сразу навалилась тоска, захотелось плакать.

В комнату вошел невысокий, с седой бородой мужчина, одетый в странный белый халат, больше похожий на женский сарафан.

– Здравствуй, дочка. Ты не спишь? Я тебе принесу квасу, попей-ка с хлебцем – тебе сразу станет легче и придут силы.

Не получив ответа, он вышел и вернулся с кружкой, полной темного напитка, и куском хлеба в глиняной миске. Он поставил все это на табуретку и пододвинул ее к кровати, а сам присел на маленькую скамью у стола.

– Ты на меня не смотри, я уже хорошо покушал, а ты, поди, с самого утра не евши. Ты привстань на кровати и полдничай. Меня люди называют Севастьяном, а тебя как величать, дочка? – задал он бесхитростно вопрос.

Негромкий, спокойный говор, простые слова понравились Марийке; она, страшась боли, осторожно села, прислонившись к стене.

– Меня мама тоже дочкой называет, а так все Марийкой зовут, словно я совсем маленькая.

Севастьян заулыбался, ему, видно, пришлась по душе такая откровенность собеседницы, и он, довольный разговором, приподнимаясь, произнес:

– Вот мы, дочка, с тобой и открылись один другому. Ты перекуси, а я пойду по своим делам. Обед принесу сюда. – И он, тяжело ступая, вышел.

Напиток оказался необычного вкуса, и незаметно кружка и миска оказались пустыми. Марийке почему-то стало весело, закружилась голова, она заулыбалась, легла на кровать и тут же заснула.

2

Спустя несколько дней в окно Ганны раздался осторожный стук. Она с опаской подошла потихоньку к другому окну и попыталась разглядеть, кто бы это мог быть. Во дворе стояли трое, и среди них она узнала Виталия. «Не ко времени пришли они, вел бы он их в свой двор. Лютуют немцы и полицаи, не дай Бог, кто увидит – тут же разнесут по округе», – с такими невеселыми думами она пошла открывать дверь.

В хату вошел только Виталий. Не проходя в комнату, сказал, что они совсем ненадолго, и попросил, если можно, какой-нибудь еды. Ганна в первый момент даже растерялась от такой просьбы и стала думать, что можно дать племяннику, а тот рассказал, что их немало, они уже были в своих дворах и там тоже просили съестное. Ганна принесла из комнаты два круглых, испеченных на поду хлеба и шмат сала.

– Хлеб пекла давно, себе оставила половинку, а сала осталось только для себя – кабанчика выгадывала к зиме совсем не сального, – оправдывалась она.

– Спасибо, тетка Ганна! Мы пошли, в другой раз придем и вернем долг, – ответил Виталий и вышел.

– Да когда оно будет… Где вы возьмете еду? Вокруг немцы… Храни вас Бог, – прошептала Ганна, задвигая засов.

Лукин приказал, не ввязываясь в бой, отходить короткими перебежками в сторону бора. Прикрывать отход остался Грушевский с новобранцами Виталием и Гришей, присоединился к ним и Ваня. Они видели, как цепь полицаев высыпала на опушку, одни продолжили движение в сторону болота, а другие занялись убитыми и ранеными – относили их к дороге. Туда подъехали мотоциклы, наделав шума. «А вовремя мы отошли», – подумал каждый, кто с опаской наблюдал за противником. Получалось, что прочесывание леса продолжится в сторону их лагеря.

Грушевский взмахом руки дал команду отползать назад, и вскоре более десятка бойцов осторожно двигались по сосновому лесу. Уже подустав, расположились в зарослях орешника отдохнуть и перекусить. Устименко выставлял охрану, Лукин с Грушевским и Федором обсуждали, куда податься дальше, а остальные доставали из мешков съестные припасы и прислушивались к разговору.

Лукин рассуждал, что идти к Степану, как намечалось раньше, еще рано. Хорошо, если они добрались до того места, но неясно было, какая там обстановка. Федор предложил идти к Сергеевке. Да, полицаи и немцы близко, но там можно будет, если что, найти место для временного пристанища и достать продукты – сейчас в полку треть бойцов из этой деревни. Виталий, услышав о Сергеевке, подсел поближе к Лукину и начал рассказывать ему об одном месте, где до войны велась дневная дойка колхозного стада коров. Из его рассказа получалось, что место там глухое, находится неблизко от деревни, есть временное укрытие от дождя и можно организовать хорошую охрану. Пока пришел Устименко, уже утвердились с дальнейшим планом и после отдыха двинулись за Виталием.

Действительно, для проживания место оказалось необыкновенным: там был вырыт колодец, сооружена печь для приготовления пищи, даже нашелся небольшой котел, сделано три будана с топчанами, и все это, кроме печи, находилось среди высоких берез. Устименко сразу взялся за организацию охраны и с удовольствием отметил, что здесь можно было бы успешно обороняться от целого батальона противника.

Встал ребром вопрос, где брать провиант. Там, в лагере, этот вопрос находился в ведении Степана, и он его решал сам, не обременяя им командиров, разве только если просил куда-то отлучиться. Взялся за такое важное дело Виталий и в ту же ночь собрался идти со своими друзьями в деревню. В помощь им дали Федора и Петьку Чижа. Лукин понимал: когда они организуют быт, придется решать, что делать дальше. Намекал на это и беспокойный Грушевский. Только может ли человек знать, как оно будет завтра, а получается так, как получается.

Команда Виталия, нагруженная съестными припасами, шумно двигалась по краю небольшой низины, где был покос. Здесь редко косили сено для колхоза, и это место зарастало травой, которая для корма скота не годилась. Но охотники на эту поляну нашлись быстро, раз выкосили, второй – и пошла расти сочная густая трава, сено первого укоса получалось лучше и не надо. Были там покосы и у Андрея. Он в то утро докашивал свою делянку, когда услышал негромкий говор и шаги людей. Насчитал человек пять – несли что-то увесистое и все были с оружием. И вдруг он узнал в них своих односельчан, которые подались в партизаны. Хотел он ступить в сторону и спрятаться, да был замечен тем, кто шел впереди; им оказался Надин сын – Виталий. Отступать было поздно. Но испугались и хлопцы, они аж присели, да тоже поняли, что прятаться им с оружием негоже.

– А, это ты, Виталь. Куда же в такую рань? – первым заговорил Андрей, и это разрядило несколько напряженную обстановку.

– Так и ты же, дядька Андрей, уже какой покос положил, – улыбаясь, отвечал Виталий.

Среди партизан заметил он двух незнакомцев, это и сдерживало его от разговора, хотя встрече с односельчанами обрадовался. Андрею не давала покоя думка: как быть с той девушкой, которую отвезли к Севастьяну? Он втайне предполагал, что она может быть связана с этими партизанами, и потому решил открыться им: вкратце рассказал, как они нашли раненую девушку из Калиновки, что она сейчас долечивается у Севастьяна, а звать ее Мария, и как с ней быть дальше, он не знает. Незнакомец, что постарше, начал расспрашивать, как она выглядит, рассказывала ли им, как ее ранили, были ли немцы в Калиновке. Не понравились такие вопросы Андрею, отвечал он односложно и сухо.