Судьбы людские. Пробуждение

Редактор Елизавета Ульянова

Корректор Анастасия Казакова

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Олег Моисеенко, 2025

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-3165-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Орел приподнял клюв и приоткрыл глаза: здесь, высоко в горах, среди скалистых утесов, еще царило пропитанное спокойствием и безмятежностью ночное безмолвие. Он терпеливо уже в течение нескольких смен пронзающих холодных ветров выжидал свою крупную добычу, которая находилась недалеко, там, с южной стороны у подножья скалы, защищенной от непогоды, и принадлежала только ему. В этот предрассветный миг он почувствовал ее приближение и ничем не выдал своего волнения.

В сакле, вырубленной в скале, в очаге тлели угольки, разрушая царствующую темру1 и сохраняя теплящуюся в ней жизнь. У столба, подпирающего свод, обнаружились признаки шевеления, и послышался еле уловимый звук, похожий на шепот:

– Брат, скоро рассвет.

С другой стороны столба обозначился человеческий силуэт. Кряхтя, человек силился приподняться; это ему удалось.

– Да, брат Никанор, приближается рассвет, и наступит новый день. Ты береги силы, брат, к нам скоро придут вестники от нашей братии.

Ответа не последовало, и снова воцарилась тишина ночи, которую нарушил шепот:

– Ты выведи меня, брат Христофор, на воздух. Пришла пора, я хочу видеть солнце.

Оба зашевелились; кряхтя и напрягая все силы, приступили к непростому для них действию. Усевшись на устеленных горными травами и ветками валунах, они замерли в ожидании первых солнечных лучей. Утренний ветерок ласково шевелил их белесые волосы на непокрытых головах. Двое мужчин сидели словно изваяния, растворившись в безмолвии, и вели немой разговор с невидимыми богами и со своими душами, который прервал слабый голос Никанора:

– Скоро придут вестники. Тебе, брат, надо держаться их и следовать за ними; пришел час. Мне предназначено оставаться здесь, мое тело будет добычей горных орлов, но прежде поведаю тебе одну тайну бытия. Ты понесешь ее с собой и откроешь другому в свое время; не думай, кому и в какой час. – Голос Никанора прервался, и он издал сиплый кашель.

– Ты, брат, береги силы. Я останусь с тобой до конца дней, да и кто знает, чьи дни последние, – попытался успокоить своего сподвижника Христофор.

– Внимай моим словам, брат, они поведаны мне звездами с первыми лучами солнца. Пришла пора передать тебе тайну, которую некогда передали мне, и я носил ее в себе до этого часа. Слушай же.

Были времена, когда жрецы и волхвы могли говорить с богами с тех далеких звезд, – и Никанор, приподняв слабую руку, указал ею в сторону, откуда недавно взошло солнце. – Те боги прошли тернистый путь своего восхождения и получили повеление Единого обустроить нашу Землю и заложить здесь семя, подобное своему. Земля же, мать наша, была сотворена Единым. Так и сделали те боги с тех звезд, обустроили планету, всё на ней есть для человека. В определенных местах заложили семена себе подобных людей – мужчин и женщин разного цвета кожи; предоставили им возможность познавать себя и все окружающее по своему разумению, дали все блага и искушения да наделили смертью, дабы давать их душам покой и очищение в других мирах и возможность вернуться, сменив обличье. Стали рождаться в тех местах люди, кто раньше, кто позже. Тьма носилась над Землею; страшились люди тьмы и не видели света, творили друг другу зло. И родился среди белых людей, живущих там, где солнце над головой светит, сильный человек, усмирил он многих; увидели вокруг него люди свет, и стало это добром, а тьма – злом. Садился он утром перед восходом солнца, как мы с тобой сейчас сидим, и напрямую разговаривал с богами с тех звезд. Падали перед ним люди ниц, глаза закрывали – такой яркий свет от него шел. Рождались от того человека люди светлые, распространяя в тех местах свет. Но росло количество людей, и начались между ними распри непримиримые, и начал свет угасать, как угли в очаге без хвороста. Грозила тьма снова на Земле царствовать.

Решили боги со звезд не губить всех людей, а усмирить их. Образовали они на Земле несколько ковчегов с сушей и всем на ней живущим объявили о надвигающемся потопе. Заметались люди, отыскивая, в каком ковчеге им потоп переждать и не оказаться в пучине вод. Хлынули с небес воды в тех местах, где людей меньше страх обуял, и утихли среди них распри; их ковчеги с сушею и всем живущим поплыли, погоняемые волнами и ветрами. Были еще места, в которых не произросло посеянное богами семя; их ковчеги тоже двинулись в плавание. А были места, в которых не утихали распри и страхи, и перебегали люди с одного ковчега на другой, а то и третий, удерживая их на месте, и ушло несколько ковчегов в пучину вод с людьми. Другие, по своей большой размерности и наличию земных богатств, остались на плаву, только не было мира между людьми в тех ковчегах. – Голос Никанора утих. Не мог он больше говорить.

Полуденное солнце заставило скитальцев вернуться в саклю и восстановить свои скудные силы для продолжения беседы.

На следующее утро снова перед восходом солнца вели они немой разговор с богами далеких звезд, а завершив его, снова заговорил, откашлявшись, Никанор:

– Не прекращая лились с небес воды, разметали они ковчеги в разные стороны, как птичьи перья. Устрашились люди своей кончины, взмолились богам, оставив в стороне распри, и стали утихать дожди, показалось наконец солнце. Возликовали люди, вознося благодарность и славя богов за свое спасение. Ковчеги, ушедшие под воды, и поныне покоятся там с людьми, ожидая своего часа. Воцарился на землях мир между народами, заселили они сушу, оградившись на ковчегах один от другого по месту обитания своего, по вере своей перед богом своим, по обычаю своему, по языку общения своему. Быстрее всего установился порядок в землях белых людей, рожденных от сильного человека. Появились среди них могущественные правители, подчинилось им все живое на тех землях. Именовали их фараонами, иных – вождями, остальные назывались простолюдинами и рабами. Выделились из людей избранные, могущие с восходом солнца утром общаться с богами со звезд. Спускались к ним с небес ангелы в человеческом обличье, принося тайну о сотворении бытия на Земле; одних из них называли жрецами, других – волхвами, иных – пророками, шаманами. И было сказано им богами, что много еще бед встретят люди на своем пути, двигаясь по кругу, погоняемые страхами, завистью и вожделением, постигая добро и зло. Опустится на них сплошная ночь, а затем засияет свет. Узрят люди тот свет и свое спасение в вознесении. Только тьма не отступится сразу от них, она будет искать свое место в других мирах и окажет им сильное сопротивление. Наступит момент смертельной схватки тьмы и света: тогда ждите от богов помощи. Провозгласят они, когда придет час: идите в сторону холодов и мерзлоты и несите живущим там людям весть. Все вы сыны божьи, сотворенные по нашему подобию. Завершается ваше обучение. Сильные духом и чистые душою, вознесетесь вы, засияв светом; потянутся за вами и другие – спасены вы будете. Поднимутся тогда ковчеги с людьми из пучины, засияет вся вознесенная Земля и возликует Единый. – И замолчал Никанор.

Пронеслась мигом над скитальцами тень могучего горного орла.

– Близок мой час, Христофор. Уйду сквозь непроглядный туман через мосток, перекинутый к той дальней скале, на которой гнездо горного орла, там покой и Божья благодать. – И он живо указал рукой в сторону скал, где провисал невидимый мосток. – Ты готовься уходить с братьями. Главное тебе я поведал, поутру продолжу свой сказ.

Заворошились скитальцы, напрягая силы для возвращения в саклю, а в небесной синеве безмятежно парил горный орел, высматривая добычу.

Поутру приободрился Никанор, сам вышел из сакли, сам уселся на привычное место. Был он как никогда весел и повел необычно свой сказ – довольно бойким голосом:

– Было это не так давно среди белых людей, которыми правил фараон, и был у них верховный жрец. Погрязли фараон и верховный жрец в своих величии и стяжательстве. Только после длительного воздержания от всего земного удавалось верховному жрецу разговаривать ранним утром с богами. Было ему велено организовать обучение будущих жрецов и раскрывать им тайны бытия. Образовал он школу, собрал в ней почтенных учителей и учеников. Многие жаждали попасть на обучение в ту школу. Покровительствовал ей сам фараон, и установился там образцовый порядок.

Но в один из дней нарушилось размеренное бытие в окружении верховного жреца. Часть его наиболее подготовленных учеников во главе с учителем Урией, основным претендентом на верховную власть, тайно оставила места обитания и ушла в сторону земель под полуночной звездой. Жрец Урия был посвящен во многие тайны сотворения бытия, их можно было раскрыть с наступлением времени сияющего света. Тогда появлялись просвещенные человеки, иначе за разглашение тайн следовало жестокое наказание. Верховный жрец находился в уединении в длительном воздержании, перед ним возникали символы приближающегося сияющего света, и он задумался: может, подошло время раскрытия некоторых тайн бытия? Тогда уход Урии с учениками можно оправдать; пусть они движутся в сторону земель, над которыми сияет полуночная звезда, путь их будет нелегким.

Дошли слухи о беглецах до приближенных фараона, но никто из них не осмеливался преклонить голову в его шатре с такой вестью. Все ожидали встречи фараона и верховного жреца. Только жена фараона не вняла словам визиря, в неурочный час рассказала она о случившемся мужу. Разгневался он, направил в погоню воинов во главе со своим приближенным Рухими с наказом доставить их ко двору живыми или мертвыми. Снарядил небольшой отряд Рухими и кинулся в погоню.

Пятый восход солнца встречали двенадцать беглецов. Безмятежным был их путь, и лежал он вдоль многоводной реки. Шли они налегке, не утруждая себя припасами еды и одежды, заботой о месте приюта и отдыха, – везде их встречали с почтением и уважением. Весь шестой день путники, намереваясь пристать к берегу на ночлег, спускались по течению на папирусных лодках, что ускорило их движение. Урию удивила группа людей, похожих на воинов фараона; он велел ученикам оставаться в лодках, а сам поспешил к берегу.

У воды стоял в доспехах Рухими, лицо его было непроницаемо и сурово. Поклоном приветствовал Урия знатного военачальника. Рухими намеревался сразу приказать воинам пленить беглецов, но неожиданный поклон жреца унял в нем гнев. Слухи об Урии как преемнике верховного жреца заставляли приближенных фараона относиться к нему уважительно. Военачальник ответил на приветствие, а стоящий рядом воин помог Урии сойти на землю. Жрец призвал к себе учеников и сразу начал совершать обряд поклонения небу; к ним присоединились Рухими с воинами. Под звездным небом и с первыми лучами солнца Урия непременно находил время для проведения занятий с учениками; на этот раз он начал обучение перед заходом солнца. Обряд длился долго, но оказался не утомительным, а даже, наоборот, пробудил желание бодрствовать.

Рухими велел воинам готовить место для ночлега и приема пищи. Вельможи утоляли голод в молчании. День подходил к своему завершению: длительный дневной переход, волнение встречи – все пережитое требовало отдыха. Урия сидел закрыв глаза, словно спал. Рухими это раздражало, и он уже намеревался отдать воинам команду пленить беглецов, как жрец заговорил. Его спокойный голос и слова, которые можно было слышать из уст фараона при встрече с верховным жрецом, охладили его желание. Речь жреца напоминала спокойное и непрерывное течение реки, находящейся в нескольких шагах от собеседников. Уже спали ученики и воины, а поток слов продолжал литься.

Стал Рухими внимать ему и с первыми лучами солнца произнес:

– Да видят небо и звезды, не виновны Урия и его ученики в их поступке. Но не могу я предстать перед фараоном, не исполнив его повеления. А пока внимаю речам Урии и следую по стопам его.

Увеличилось в то утро количество беглецов, и ускорилось их движение. Опасным становился их путь: объявлены они были во всех землях фараона преступниками. Хранили их силы небесные, но не все они преодолели воды морские, сгинуло несколько воинов в пучине морской. Остальные оказались на землях другого ковчега, населенного разными народами, далеко за пределами владений фараоновых. Неприветливо встретили их чужеземные люди, грозя убить всех. Пришлось беглецам искать убежище в местах непроходимых, в жилищах неприхотливых. Скрепила их дружба в общем спасении, и стали они называть друг друга братьями.

Находились среди чужеземцев человеки, внимающие словам и деяниям скитальцев, и следовали за ними, восхваляя и разнося о них добрые вести. Скитания давали о себе знать. Медленными и нетвердыми были уже шаги Урии и Рухими, более длительными становились обряды.

Повели они в местах труднодоступных оседлую жизнь. Бодры еще оставались ученики жреца. Подошел час, и все чаще всматривался в звездное небо Урия. Наконец собрал он учеников и примкнувших к ним, повел беседу, раскрывая тайны бытия с повелением нести их в земли, раскинувшиеся в местах холодных под полуночной звездой. Произнес он пророчество: наступит час выживания человеков на Земле, страх в людях будет гасить свет, а темра – окутывать его. Проявятся люди в тех холодных землях, выпадут на их долю тяжелые испытания. Пройдут они через горнило огня и холода, закалится их дух, очистится их душа от скверны; узрят они свет, оступится от них темра, протянут они руки другим людям и станут братьями. Придет от них спасение всего живущего, тогда возрадуется Единый.

Стали ученики с благословения Урии и Рухими покидать своих братьев и уходить в поисках тех земель, неся в себе пророчества и тайну зарождения бытия на этой Земле.

Длился этот сказ Никанора три утра; на четвертое пришли вестники. Возрадовались скитальцы. Еще два утра слушали они их вести, а на следующее остался у сакли один Никанор.

Высоко в небе парил горный орел, высматривая свою добычу.

Глава 2

В семью начал безжалостно входить голод. Тихон стал замечать его по животам, которые начали округляться у младших детей, Зины и Ильи; старшие, Дарья и Антон, уже были на заработках у местных жителей и имели прибавку к домашней еде. Марья ходила в школу, и ее подкармливала, чем могла, жена Антонина. Вспомнились голодные люди, которые проходили мимо деревни обозом с Поволжья прошлой осенью: шли покорные; одни, готовые на все, с мольбой и отчаянием просили хлебца, другие просто топали куда глаза глядят. Нельзя было им чего-нибудь не дать. Хотя дома все уже было посчитано, пересчитано и передумано, как пережить зиму, но все равно выносили и давали. Давали, опустив глаза. Зимой семью спасли корова да картошка, сохранившаяся на нескольких коротеньких рядках, которые были посажены почти в начале лета, до начала дождей. На малом участке возле леса выстоял ячмень. Как рад был Тихон тому десятку намолоченных коробок зерна! Казалось, ничего нет дороже, чем эта небольшая горка зерен. Их употребление надо было растянуть на всю зиму, пусть даже на запах для прикорма живности, а еще оставить на посев весной. Прятал ведро зерен и от себя, и от семьи, как ни казалось невозможным. Пошел просить мешок ржи к кулаку по кличке Прилепа, тот дал в долг почерневшую, начавшую уж прорастать непровеянную рожь. Ее высушили, и это был ценный продукт. За эту рожь надо было отработать весной на посевной со своими лошадьми четыре дня. Тихон просил три, объясняя, что надо и себе вспахать и что-то сеять, но получил краткий ответ: другие отрабатывают пять, тебе как инвалиду даю за четыре, – и замолчал. После просушки повез тот мешок на мельницу – и там нужно было оставить меру муки или отработать на мельнице день. Согласился отработать – мера муки была бесценна.

Корова доилась, но молока давала немного; сено отдавало прелью, а другого не было. Не было чего подмешать в пойло, как раньше, – муки или очисток, а то и вареной картошки; пришлось по осени забить свиней. Надо было чем-то кормить и двух лошадей. Глубоко в душе возникала тайная мысль: а может, под нож их? И тут же приходила другая: а как потом сеять и пахать? Приходилось гнать прочь такие думы. И без коровы жить было никак невозможно, без нее пропали бы, поэтому сено и солома, хотя и прелые, были для коровы и овцы. Для лошадей приловчился зарабатывать, а то ехал на разработки, откуда возили сено зимой, и там от одонков2 стогов собирал остатки и вез домой. К середине зимы стало ясно: двух лошадей дальше прокормить не получится. Одна из них, серая высокая кобыла, исправно раз в два года приносила жеребенка и скоро должна была родить. А кормить их потом чем? Крепко задумался Тихон. Ночью проснется, глаза в потолок и долго не спит, слышит – и жена рядом вздыхает. Надо было что-то делать, но продавать кобылу ох как не хотелось.

Решение пришло неожиданно. Ехал Тихон домой, в очередной раз искав сена на одонках, а тут председатель сельхозартели на справном коне догоняет; только обогнал и остановился. Остановил коня и Тихон.

Председатель был еще молодой, набиравший силу мужчина, неместный – местного прогнали артельщики, он оказался болтуном и падким до чужого. Не смог он организовать людей, дело пошло так, что часть людей из артели вышла. Начальники из уезда, который стал называться райцентром, привезли нового, а он из красноармейцев – стоит на сходе в длинной шинели, с опаской на людей посматривает да и заговорил смело:

– Фамилия моя Лукашенко, отец мой Кирилл, велел назвать меня Федором в честь деда; так, получается, стал я Лукашенко Федором Кирилловичем.

Заулыбались жители от таких, казалось бы, неважных слов, а он продолжает:

– Зачем я об этом сказал? Ответ простой: надо же будет вам со мной как-то общаться, если, конечно, вы меня изберете.

И из толпы раздался веселый голос:

– Считай, уже избрали!

– Отец учил меня не зазнаваться, уважительно относиться к людям, почитать старших, помнить, что тот, кто моложе, может сам стать твоим начальником, а посему сразу скажу. Когда в Гражданскую воевал, меня величали «товарищ красноармеец Лукашенко». Было время – ученики в школе называли Федором Кирилловичем. А больше просто Федором называют; правда, от жены иногда слышу «Федька»…

В толпе раздался дружный смех. Давай ему жители вопросы задавать, а он так уверенно на них отвечает да еще и шутку какую завернет. Избрали его большинством голосов, хотя был и другой кандидат, которого негласно поддерживали подпевалы кулака-мироеда Прилепы и часть середняков.

С трудом, но дела в сельхозартели стали налаживаться. Крутым оказался мужиком председатель, спуску никому не давал и чуть что, людей собирал, слушал их, доказывал, как лучше продумать то ли иное дело, и часто с ним спорщики соглашались. Быстро сходился он с людьми, у каждого единоличника – так в деревне жители называли тех, кто в артель не вступал, – во дворе побывал и все расспрашивал, как дела, а вступать в артель не призывал. Был он раза два у Тихона, при встрече с ним всегда здоровался за руку, чем вызывал к себе уважение. Так и прижился он. Семью перевез в деревню, жена его учительствовать стала. Такая строгая оказалась учительница, но, как определили местные женщины, очень человечная, не зазнается, детей не обижает, да и у самой их трое.

Тихон и председатель с саней поднялись почти одновременно, поздоровались, заговорили, словно давно знакомые и близкие люди, о погоде да и перешли на лошадей.

Председатель возьми и спроси:

– Слышал, дядька Тихон, у тебя кобыла хорошая есть, скоро должна жеребенка тебе принести. Нам в колхозный табун молодняк нужен, могли бы забрать его. Сейчас тяжело будет тебе его выкормить. А о цене договоримся.

Не ожидал Тихон такого поворота в разговоре, даже стушевался.

– Так как же у вас на конюшне его будут кормить без кобылы? Пропадет он, – нашелся с ответом.

– Можно и без кобылы выкормить, но тяжело. В армии на конезаводах выращивали. Так давай заберем сейчас у тебя, дядька, и кобылу, и будет это уже наша забота.

Замялся Тихон, как ему величать председателя; вспомнил первый сход, как тот представлялся перед жителями, и тут же ответил:

– Дай, Федор Кириллович, день-два мне подумать, с женой посоветоваться. Очень уж у нас кобыла породистая, не из наших она мест, из-за Дона, таких коней сейчас мало у кого осталось. Да и как в своем хозяйстве с одним конем управляться? Пахать надо парой коней, один устает быстро. Да вот беда: кормить их сейчас нечем, скажу по правде. Голодно в семье, да не одного у меня так. – Замолчал Тихон, изложив свое бедственное положение.

– Скажу тебе, дядька Тихон, так. Я по деревне каждый день езжу, вижу, как люди живут; и артельщикам сейчас легче, чем тебе: какую-никакую, а помощь государство артели оказывает, не безвозмездно, но оказывает. Кормить коней и коров у нас пока есть чем, и, думаю, перезимуем без падежа. Так что ты, дядька Тихон, подумай насчет кобылы.

И они разъехались. Через три дня Тихон на свой двор привез воз сена и большой кош3 половы4, а кобылу отвел на конюшню с уговором, что к концу лета вернут ее назад без жеребенка.

В ту ночь Антон проснулся от странного звука: с полатей, где спал отец, раздавались всхлипывания и шмыганья носом. Сон пропал: не было сомнения, что тата плакал. Слезы навернулись и у Антона. Скрипнула входная дверь, в хату вошла мать и тихо поставила ведро на стул. В хате царила гнетущая тишина. Антон ладонью вытер набежавшие слезы.

Тот воз сена и кош половы спасли хозяйство и принесли облегчение семье, и все, от мала до велика, с нетерпением ожидали весны.

…Тихон отработал у мироеда Прилепы последний день и ехал домой уставший, с сидевшей занозой мыслью о голоде в семье. Уже пошла расти крапива, собирали полевой щавель – из них можно было варить постный борщ, но что туда еще положить, если картошки и муки осталось всего ничего? Было и утешение: договаривались с жителями их улицы пасти стадо телят, овец и коз. Кроме обеда пастуху на каждый день за весь сезон полагалось полпуда зерна. Некоторые согласились отдавать по месяцам, и такой расклад устраивал Тихона, он рассчитывал к концу месяца получить зерна по крайней мере на посевную. Пастухами определялись Антон и старшая дочь Дарья, уже почти невеста и помощница не только в женских делах, но и в его мужских работах.

Воспоминания о дочери вернули ко времени, когда к ней задумал свататься сын Прилепы, а ей тогда исполнилось всего-то шестнадцать. Отказала она ему, против были и родители, хотя распирала их радость, что дочь уже почти взрослая. А тут на тебе, такая беда на людей навалилась, как раз в такую же пору.

Конь остановился сам, дальше было не проехать: через греблю перекатами переливалась вода, она собиралась у самого края уложенных бревен, образовывая волну, и та, чуть оползая назад, словно живое существо, с разбегу преодолевала возникшее препятствие. Тихон слез с телеги и, осторожно ступая, попытался стать на греблю, но тут же ноги увязли в болотной жиже. Он так и остался стоять в ней, наблюдая за перекатывающимися волнами, которые начал подгонять поднимающийся ветер. Так постоял он какое-то время, с озлоблением замахнулся, будто погоняя коня плеткой, и ударил по воде: стихия создавала предчувствие беды.

Вот уже почти неделю шли непрерывные ливневые дожди, хотя до этого май радовал погодой и посевную удалось завершить быстро, с тайной надеждой на урожай. Буйно цвели сады, стали появляться дружные всходы зерновых; уже отчетливо были видны ряды пробивающейся картошки, которую с радостью взялся вначале бороновать, а затем и окучивать распашкой Антон. Он уже становился главным помощником отца.

После грозы майским субботним вечером Тихон отдыхал у лозового плетня с соседом Тимохом, не падким к работе, но острым на язык. Тот возьми и выскажись:

– Давно в наших краях уже голода не было, да и откуда ему взяться. Возьми нашу артель: всё до клочка земли засеяли, а погода какая стояла – только успевай засаживать. Только уж больно люди стали радоваться новому урожаю, словно дети конфеткам.

Тихон был единоличником, упоминание об артели воспринимал как упрек в свой адрес и тут же замыкался в себе, а на этот раз не сдержался:

– Ты, Тимох, каркаешь, как тот ворон, что на сосне в бору живет. Тебе что, беда нужна, мало наши люди настрадались?

– Да я что? Люди так говорят, что после большой радости беда может прийти, не дай бог, – оправдывался Тимох, а слова-то его полетели по селу, и свалилось горе, откуда не ждали.