Божественный огонь

Глава I

День стоял жаркий и душный. Дождя не было уже почти три недели. Палящее солнце испарило влагу, листья на деревьях вяло свисали, цветы в саду поникли, трава и посевы пожелтели. Цветы магнолии стали медно-бурными, а лепестки роз опадали, покрывали землю бледно-розовым снегом.

Олег Мезенцев – молодой, загадочный, привлекательный для женщин человек двадцати пяти лет. Высокий, сильный, с лицом, опаленным всеми солнцами земли, после защиты дипломного проекта, трудных институтских занятий, экзаменов, взял на работе отпуск и утренним поездом поехал отдыхать на юг.

Экспресс, был необычно пуст – в его купе, кроме Олега, находилась лишь одна пассажирка. Покинув квартиру в спешке, он в купе, к моменту отхода поезда, был занят проверкой своего багажа. Все его имущество заключалось в одном чемодане и сумке.

Вначале почти не заметил своей попутчицы.

Но неожиданно она весьма энергично заявила о себе. Вскочив с места, она опустила окно и высунулась наружу, а спустя минуту снова убрала голову с коротким, но выразительным восклицанием:

– О, чёрт!

Женщина, Олег считал, должна быть женственной. Он не терпел современных невротичных девиц, с утра до ночи танцующих под джаз, курящих, словно дымовая труба, и употребляющих выражения, которые бросили бы в краску базарных торговок.

Слегка нахмурившись, Олег взглянул на хорошенькое, нагловатое личико. Он заключил, что девушке должно быть немногим более семнадцати. Без малейшего смущения встретив его взгляд, она скорчила выразительную гримасу и заметила, точно обращаясь к невидимой публике:

– О, мы шокировали доброго человека! Прошу прощения за мой язык! Весьма не подобает девушке и все такое… Но, о боже, для этого было достаточно оснований! Знаете ли вы, что я потеряла свою единственную собачку?

– Неужели? – вежливо отозвался он. – Как печально!

Олег открыл, было рот, но она опередила его:

– Ни слова больше! Никто меня не любит! Нет, мне не жить! У-у-у! Я уничтожена!

Она спряталась за журналом. В следующую минуту он заметил, что она украдкой поглядывает на него из-за журнала. Сам того не желая, Олег улыбнулся, а она, отшвырнув журнал, весело расхохоталась:

– Я знаю, вы не такой болван, каким кажетесь!

Ее смех был так заразителен, что Мезенцев не смог не присоединиться к нему, хотя и был задет словом «болван». Девушка, безусловно, олицетворяла собой все, чего он терпеть не мог, но это еще не давало ему оснований выставлять себя в смешном свете. Он решил отбросить чопорность. В конце концов, она была весьма мила…

– Ну вот! Теперь мы друзья! – объявила шалунья. Вот это хороший мальчик!

– Позвольте мне договорить! Олег хотел сказать, что, хотя он в отчаянии, он мог отлично примириться с ее присутствием. – И он сделал легкий поклон.

Но эта непостижимая девица нахмурилась и покачала головой.

– Бросьте! Я предпочитаю «величественное неодобрение»! О ваше лицо! «Не нашего круга», – говорила она. И вы правы, хотя, заметьте, в наши дни трудно сказать что-нибудь с определенностью.

Слегка наклонившись вперед, она положила локти на стол и заговорила, желая показать себя приятным спутником:

– Да, прекрасный уголок. Здесь отдыхают сибиряки. Вы, по-видимому, не знакомы с этими местами?

– Нет, не знаком, – ответил Олег. – Вернее, живу в Сибири, а здесь еще не приходилась бывать.

– Итак, это ваша первая поездка на море, – заметила она.

– Меня зовут Олег.

– А меня Вика. Вот и познакомились!

А девушка была действительно хороша. Бледное, белоснежное личико ее с легким сквозящим румянцем было окаймлено золотыми волнами вьющихся волос. Они выбивались капризно из-под малиновой, бархатной, унизанной жемчугом шапочки и каскадом падали по плечам; тонкие, брови лежали нежными дугами на изящном мраморном лбу; из-под длинных, ресниц глядели робко большие, синие очи, и в глубине их, как в море, таились какие-то чары, – а носик, рот, и овал личика дышали такой художественной чистотой линий, такой девственной, обаятельной прелестью, какая могла умилить и привыкшее лишь к боевым радостям сердце.

Одета девушка была в легкий зеленый костюмчик с довольно короткой юбкой.

Олег сразу оценил это, потому что «мини» идет коротконожкам, такая мода специально выдумана для них, чтобы хоть как-нибудь исправить ошибку природы. Эта же девушка разбиралась в моде, все на ней было ладно, все скромно, но скромность какая-то странная, точно с вызовом. Даже цвет костюма она подобрала так, чтобы он оттенял цвет ее больших синих глаз, отчего они становились словно бы сине-зелеными, напоминали нечто библейское.

За окнами несутся, мелькают поля, леса, перелески – скромный привет родной земли. Мелькают полустанки. Встречают и провожают деревни. Надвигаются и остаются там, в прошлом, леса, поля реки, люди. Поезд мчится в будущее. Все, что знакомо, – не жизнь. Только новое, пусть опасное, пусть трудное, пусть, пусть мучительное, только оно нужно настоящему человеку.

Поезд въехал на мост. По широкой реке медленно плывет солнце. Вдоль правого, полого берега пробирается пароход. А на холмах над рекой раскинулся город. Белеет церковь.

Олег мог неотрывно, часами глядеть в окно и смотреть на горы. А они тянулись все время, то голые, с багровыми прожилками, с синими пятнами, отвесные, словно обрубленные топором, то плотно занятые лесом, таким густым, что ни одного даже прогала не увидишь. И глядя на горы, на эту дикость он думал о будущем. Километры летят назад, как прожитые дни. А дни могут быть прожиты по-разному, и по-разному они проходят. Одни – быстро, другие тянутся.

Поезд врывается в тоннель. Тьма. Постепенно черная пустота рассеивается, стук колес становится более отчетливым, и далекие бледные звезды бегут навстречу.

Вика успела заметить за свою жизнь, что в поездах у людей появляются потому-то чудовищный аппетит и непреодолимая тяга ко сну. Газеты же если и покупались, то исключительно в хозяйских целях, как оберточная бумага; едва брали их в руки люди, расположившиеся на верхних полках, как тут же засыпали, не успев прочитать и всю страницу.

Поезд прибыл на станцию. Эта была та станция, на которой Вика вышла.

Станция похожая на вагон третьего класса, курсирующий по богом забытых линий или на товарный вагон, приспособленный для перевозки людей. Поезд замедляет ход. И вот похожий на гигантского жука электровоз замирает на месте. В вагон, в котором Олегу предстояло следовать, вошел его старый знакомый.

– Виктор!

– Олег! Старина!

Они обнялись так крепко, как могут обняться только люди, вместе перенесшие смертельную опасность. Что есть силы тискали друг друга в объятиях, топтались и сопели, бормоча какие-то ласковые слова. Потом, не отпуская рук, отпрянули, чтобы вдоволь наглядеться друг на друга.

Олегу показалось, что Виктор был больным. Постарел. Из-под панамы выбивались седые волосы, и, несмотря на еле уловимую сутулость, могучие плечи его были еще широки.

Но это был уже не тот Виктор, жизнерадостный, бодрый, веселый, не теряющий присутствия духа в самых сложных обстоятельствах. – Старина! Старина! – бормотал Виктор, расчувствовавшийся. – Ну, как дела? До смерти рад тебя видеть живым, здоровым! – Как вообще-то поживаешь? Ну, рад, рад за тебя, – говорил Виктор. – Вид отличный, глаза блестят… снова полон здоровья и радости жизни?

– Угадал, пожалуй, – согласился Олег.

– Порадуй, порадуй… я всегда завидовал твоим успехам.

В молодости Виктор был широкоплеч, с синими глазами и черными, слегка вьющимся волосами. Тогда он увлекался легкой атлетикой, хорошо плавал и бегал на лыжах. Был суетлив, подвижен, строен, как может быть строен солдат или моряк. Он вечно балагурил, болтал, рассказывал смешные истории, сыпал прибаутками. Виктор врал, но складно, пускался в воспоминания, но весело и, подмигивая левым глазом под косматой бровью, что народ уши развешивал от его рассказов.

«Такие люди, – думал Олег, – добровольно взваливают на себя беспокойную обязанность соблазнителя. Они неустанно рыщут по людным местам, завязывают интрижки в автобусе, на улице, знакомятся, упорно и настойчиво ухаживают, обращаясь с женщинами с ловкостью сапера, затем интимно беседуют по телефону, чтобы вскоре охладеть и побежать прочь в поисках нового предмета страсти?

В его низком, бархатном голосе таилась ласка, в добрых синих глазах была неизъяснимая прелесть, от этого с ним было так легко. Да, ему не откажешь в обаянии, а ведь это самое главное.

Он зашел в вагон и оказался в одном купе с Олегом.

Поезд тронулся. Виктор отодвинул маскировочную штору. За окном лежала темная земля, только звезд на небе стало больше, и они постепенно отдалялись от него. Протяжно и грустно прокричал электровоз. Он увозил их в темноту ночи, в неизвестность.

Поезд набирал скорость и, тараня широкой грудью ночную темноту, уносил эшелон на юг. Стучали колеса, вагоны подкидывало на стрелках. За окном проплывали живописные поля и горы, но они их из-за темноты ночи не видели. Многих укачивало, словно в люльке, и они сладко дремали под мерный стук колес. Кто-то стонал и резко всхрапывал в соседнем купе, где-то плакал ребенок, и мать терпеливо и монотонно убаюкивала его. Но спали не все. Кто сидел, погруженный в свои мысли, кто читал книгу, кто перелистывал журналы. Некоторые вели меж собой беседы.

Они решили отметить их встречу. Олег из ресторана принес две бутылки вина, минеральной воды, колбасу, лук, огурцы, масла и буханку хлеба.

Когда-то Виктор умел все обратить в шутку. Но сейчас ему было не до того. Когда он задумывался над своей жизнью – долгим, далеким прошлым и будущим, которое промелькнет, как миг (он был уверен, что протянет всего несколько месяцев), чувствовал в сердце леденящую, жгучую тоску. Понимал, что вся жизнь его состояла из жалких напрасных усилий, непрерывных побед и поражений. Но как же это случилось? Мог ли прожить ее иначе. Наверно, мог. Если бы не оказался, подобно гайки, отштампованным одним и тем же станком. Никто из них не мог действовать по своему усмотрению, а должен был поступать так, как хотел, говорили и приказывали другие. Если бы ему дали возможность быть самим собой! Познать себя, понять, кто он, какова его миссия! Он смог бы прожить иначе, достиг бы своей цели в жизни. Если же и тогда она прошла бы впустую – не беда, потому что это была бы его жизнь, а он вправе распорядиться ею как собственными деньгами: подарить, выбросить на ветер! Но, увы! Его богатство – жизнь – отнято другими, а потом щедро и бездумно растрачено.

Виктор поднес стакан ко рту. Олег мог видеть его трясущуюся руку с серо – красными пятнами на тыльной стороне. Он пытался сообразить, сколько же ему лет. Он не должен быть таким старым. Ему могло быть не больше лет тридцать. Затем Олег увидел его глаза, и в них был ответ. Он был побежден, и для него не оставалось ничего, кроме прошлого. Мечты покинули его, потому что все попытки бросить вызов судьбе, провалились. От него осталась высохшая труха времени. И никуда ему больше не деться, только вниз. Вниз и вниз, пока не умрет.

Олег чувствовал не столько опьянение, сколько усталость. Эта усталость была вызвана не бессонной ночью и выпитым сегодня вином. Эта усталость накапливалась годами, напряженными, как курок на взводе, бессонными ночами и днями без роздыха.

Олегу было жаль Виктора. Что сделала с ним судьба? Он стал женоненавистником, развратником, не познавший семейного счастья, детской привязанности и нежности. Так и идут его годы в одиночестве.

Когда они выпили немного, Олег спросил его о жизни. Счастлив ли он. Виктор выпил, налитый в стакане, вино и начал философски рассуждать: – ничего не приводит в такую ярость, как разочарование в счастье, и никто так не убивает, как разочарование в любви. Суеверный человек готов легкомысленно раздавать, разбрасывать, растрачивать свою жизнь и настоящие ценности, только бы заполучить воображаемое, неуловимое счастье, свою мечту, и со всей страстью, алчно, злобно, смертельно его лелеять. Потому – то разочарование в счастье острее и потрясает больше, чем надвигающаяся смерть. Но разве разочарование в счастье не похоже на разочарование в любви: болезнь обманчива, и настоящее выздоровление близко. Какое выздоровление? Для нового безумия? Разве без счастья не может существовать разумная, полная жизни игра? Вообще, что такое игра? Потребность доказать своё приемущество или правоту ничтожным вещам. Но не находит душевное равновесие в несчастии, в потрясении? Не приносит ли ему несчастье какую-то терпкую, едкую радость, тайное наслаждение своими утратами. Почему счастье часто обходит умных, достойных и порядочных людей? Почему оно так часто откровенно улыбается тем, кто недостоин его? И существует ли оно вообще счастье и несчастье или все проще простого – как решит случай?

Тот случай, который всегда сопровождает человека в течение всей его жизни, как тень, как охотник, расставляющий капканы на каждом шагу? Я уверен, что счастье – это утопия, Что такое утопия? Утопия – это желание вывернуться, уйти от ответственности, это стремление свести всех людей к единому уровню, не считаясь с тем, что заложено в каждом человеке, является его единственным и только ему принадлежащим наследством. Утопия – это нежелание считаться с историей, а поэтому прошлое оборачивается против нас. Мы всегда живем прошлым, и каждый из нас толкует его по-своему.

– Это философия! – перебил его Олег – а как ты жил все эти годы?

Виктор помолчал немного, посмотрел в окно поезда, выпил и начал рассказывать:

– Я все чаще стал задумываться о семейном очаге. До встречи с Кариной такая мысль не приходила мне в голову. Больше того, когда женщины, с которыми я был близок, требовали оформления отношений, я немедля рвал с ними. Только Карина пробудила во мне желание остепениться, с ней и только с ней хотелось связать свою жизнь. Серьезная девушка, крепких устоев, за такую жену можно не опасаться. Не гульнет, к другому не сбежит, (так думал я) если, конечно, сам будешь вести себя аккуратно. К тому же при всех преимуществах холостяцкой жизни надоело мне возвращаться в пустую квартиру, беспокоиться о самом себе, думать каждый день о том, где пообедать, и поужинать всухомятку.

Почти полгода, каждый день мы встречались. В один прекрасный день я пришел к ней. Карина, не спуская с меня глаз, подошла ко мне. – Я хотела сказать… – Продолжать она была не в силах. Грудь ее вздымалась от прерывистого дыхания. Я еще владел собой. Ее преданность, глубокое страстное чувство не покорили меня, в эту секунду не нашли отклика в сердце. Особенный, только ей присущий аромат овеял меня. Мы были одни, Карина стояла совсем рядом, стройная, влекущая… Внезапно страсть охватила меня, кровь забурлила во мне. Сам не зная как, я сжал ее руку и почувствовал, что все дрожит в ней. Я хотел ее успокоить, но, вдруг обнял рукой ее стан. Горячая волна счастья залила меня. Карина задрожала от неизъяснимого блаженства и бессознательно откинула голову.

– Что я хотела сказать… – вырвалось у нее со страстной решимостью.

Теряя голову, опьянев от сладостного волнения, я хотел прижать к себе это упругое, свежее тело. Я обнял ее плечи. Она слабо сопротивлялась, отклонялась, ее золотые кудри рассыпались по плечам, но глаза, полные жаркой страсти, и лицо были обращены ко мне. Тихим, замирающим от счастья голосом Карина прошептала: – Ты любишь меня?…

Услышав эти горячие слова, я порывисто прижал ее к себе.

– Спасибо! – горячо сказал я. Растроганный ее преданностью, я сам почувствовал к ней заботливую нежность – горячую, чистую, без желаний и страсти. И я не стал противиться этому чувству. В этот миг духовного сближения ясное, тихое счастье охватило нас, и сладкое забвение освободило души обоих от всего тягостного.

От нее веяло запахом тонких духов. И этот тонкий аромат был приятен, знаком, нравился и даже волновал меня. Я все пытался постичь, чем же пахнут духи. Чувствовал, как теплеет в груди, как постепенно покидает мое мучительное напряжение и вместе с тем пробуждается странный интерес к женщине и приятно тревожит меня. Я пригнулся к ее лицу; она отвернулась; я искал ее губы. Говорил горячие, несвязные слова любви. А руки держали ее так крепко, как ребенка, который заблудился и вот, наконец, дома, в безопасности. Карина тихо застонала. Глаза ее были закрыты. А потом я нашел ее губы, и божественный огонь разлился по жилам. Это было блаженство, Карина сгорала дотла и вновь разгоралась, преображенная. Вот когда она была так счастлива. Я взял ее на руки, подхватил легко, как перышко, и понес, а она в упоении прижималась ко мне. Голова ее упала на подушку, и не осталось ничего, кроме моих поцелуев. На мгновение я застыл, потом стиснул ее так, что стало ей трудно дышать. Никогда, ни с кем она не была до меня. Я был ее мужчина. Ее чувства. Ее страсть, дающая силы жить. Начало и конец. Вселенная и звезды взрывались в ней.

Я вновь прикоснулся губами к ее рту и со смутным удивлением успел понять, что я у нее первый. Губы ее раздвинулись. Мой язык проник между ее зубами. Страсть боролась во мне с осторожностью, но стоило ей пальцем легко заскользить по моей щеке, как пламя высоко взметнулось и я понял, что пропал. Целовал жарко, исступленно. Губы ощущали прохладу ее волос и теплоту ее кожи, ее тела. Это было адское наслаждение и адская мука. Я боялся лишиться этого мучительного блаженства, этого колдовского наслаждения.

Я приподнялся на колени, осторожно склонился над Кариной, чтобы откинуть волосы, все еще скрывавшие лицо, и заглянуть ей в глаза. Из – за прищуренных век Карина наблюдала за мной. Приятная теплота разливалась по телу.

Она почувствовала мою руку на своем теле. Ей нравилось мое прикосновение. Она нежно провела пальцем у меня по животу и бедрам.

– Виктор… – прошептала она.

Я весь дрожал. Ощущая тепло ее тела, и, затаив дыхание, крепко и крепко прижался к ней. Наконец я успокоился, отстранился и лег лицом вниз. Она потянулась, закинув руки за голову. Изгибы полных грудей, тонкая, упругая талия, переходящая в широкие и округлые бедра…

Я уже хотел подать заявление в ЗАГС. Случилось так, что меня отправили в командировку за границу. Там я пробыл ровно год. После возвращения узнал, что Карина вышла замуж. Она наплевала мне в душу. Она клялась, что любит только меня и никого другого.

С тех пор я не верю, женщинам и никогда не женюсь.

Виктор закончил свой рассказ, отвернулся к стенке и заснул.

Олег залез на свою полку.

С верхней полки открывался чудесный мир неизвестного ему края. Спать не хотелось, на сердце было и тревожно, и радостно. Уже под утро в купе вошли еще двое пассажиров.

Олег, глядя во мрак, который лился за вагоном черными тенями лесов, поблескивающими холмами, взрытой плугами землей, вильнувшими хвостами речонок; вырастали разом купы деревянных домов или огоньки поселка, неведомо и какого, далекая церковь, шпиль которой точил и подпирал небосвод.

Поезд мягко несся по ровной местности, укутанной в синеватую дымку. Небо было серого цвета.

Теплая летняя ночь. Дул мягкий ветер и порывами приносил запахи соснового леса. В косых лучах света чуть-чуть дрожали озаренные листья, и тонкий, слегка дурманящий аромат доносился в открытое окно.

О чем думал Олег в эту минуту? Ночью, когда глубоко и свободно дышит вся природа и тысячи ароматных испарений насыщают воздух, когда каждый цветок и каждая былинка, согретая солнцем, и теплая росистая земля, и мимолетное облачко – все, все веет чистотой, свежестью, прохладой и покоем, – Олег, наверное, думал о будущем…

В замутненные стекла тыкались пылинки. Мгновенно и гулко отзывались колесам маленькие мосты над водой небольших речек. Березы в наряде, как в зеленом бархате. Из распадка вынырнула деревенька с переулками такой ширины, что через них не трудно обменяться рукопожатиями. Олег еще раз взглянул в окно. Небо было безоблачно.

В поезде было так, как всегда бывает. Виднелись руки, ноги, мешки, коробки, узлы, спины, головы, ситцевые, пестрые одеяла. Воняло потом, селедками, водкой. Те, кто ехал до ближайшей станции, стояли в тамбуре или в коридоре, кто подальше – играли в карты, лежали на полках, выпивали, и весь вагон казался набитым, переполненным чем-то спутанным, хаотическим и бессмысленным.

Поезд прибыл на станцию.

Олег стоял при выходе из тамбура, со сдвинутой на затылок кепкой, он прощался с Виктором. Если бы не проводник вагона, преграждавший путь, он, конечно, давно бы спрыгнул на ходу. Поезд вздрогнул, скрипнул и стал.

Глава II

Олег вышел из вагона, взял такси и поехал на поиски жилища.

Познакомился с таксистом. Его звали Петр.

Останавливаясь и спрашивая у прохожих, не сдается ли жилье, но получив отрицательный ответ, они благодарили их и двигались дальше. Следующую остановку им пришлось сделать на развилке дороги уже по другую сторону городка. По направлению к ним устало плелся мужчина, и они ждали, пока он приблизится, чтобы спросить у него, кто сдает комнату. Справа от них была крошечная дача, слишком маленькая и ветхая, чтобы они могли принять ее за нужную им хатку. Пока они ждали, калитка распахнулась и из нее вышла девушка.

Мужчина уже поравнялся с такси, и шофер, высунувшись из машины, обратился к нему.

– Где можно снять жильё? – спросил водитель.

– Есть богатый дом, где сдают жилье, для приезжих, но дорого. – Оно всего в нескольких шагах от вас, гражданин. Вы увидели бы его отсюда, не будь оно скрыто за поворотом.

Шофер поблагодарил, и мы двинулись в указанном направлении. Взгляд Олега был прикован к девушке, которая все еще стояла, опершись одной рукой о калитку и наблюдая за ними. Олег вообще поклонник красоты, а мимо такой красавицы никто не мог бы пройти, не обратив на нее внимания. Девушка высокая, с непокрытой золотоволосой головой, словно светящейся в лучах солнца. Когда машина, подпрыгнув на колдобине, проехала дальше, Олег обернулся, чтобы еще раз поглядеть на девушку.

– Клянусь Юпитером! – воскликнул Олег. – Петр, вы видели эту юную богиню?

– Да! – пробормотал он, подняв брови. – Вам уже привиделась богиня!

– Тьфу, пропасть! Разве я не прав?

– Возможно. Я ведь просто не обратил на это внимания.

– Но ведь вы не могли не заметить ее?

– Да, два человека редко видят одно и то же. Вы, к примеру, увидели богиню. Я… – он заколебался.

– Ну?

– Я увидел только девушку с беспокойными глазами, – серьезно ответил Петр.

– Однако они в этот момент уже остановились около указанного адреса.

Это был скорее… да нет, это попросту был загородный дом, построенный исключительно для отдыха, и землю, примыкавшую к нему, не возделывали – ни одной сотки.

Сначала показалась красная кирпичная сторожка, до самой крыши спрятанная среди вечнозеленых растений. Олег подумал, что это и есть усадьба, но, с трепетом пройдя в боковую калитку и дальше, до поворота аллеи, он наконец, увидел дом. Построенный недавно – в сущности почти новый, – он был того же густо – красного цвета, что и сторожка, так резко выделявшаяся в гуще вечнозеленых растений. А за углом дома, высившегося на фоне тусклых красок, словно красная герань, в лазурной дали, виднелся лес.

А рядом, во дворе, летняя кухонька стояла. Маленькая, но аккуратная, как игрушка. За воротами – скамейка со спинкой, крашеная, удобно вечерами сидеть на ней.

Дом, как говорят в деревне, человека на деньгах, отличишь сразу. Он и понаряднее: наличники у окошек и двери непременно покрашены, вместо жердяной изгороди оградка из рейки или плетень из сосновых или еловых колышков, а то и из листового крашеного железа.

Вышла хозяйка дома и пригласила осмотреть сдаваемое ей жильё и спросила Олега: «Вы надолго?» Она спросила это нежно и доверительно и с сомнением посмотрела на Олега своими завораживающими глазами.

Олег разглядывал женщину, пораженный выражением ее больших сияющих глаз на загорелом лице. Оно приковывало взгляд своей необычайной красотой. Широко расставленные, немного крупноватые брови, прямой, точеный нос, белоснежные ровные зубы. Твердый подбородок с глубокой ямочкой; крупный, породистый рот; темно-каштановые волосы, растрепавшиеся от ветра, закрывали плечи.

Она открыла обитую дерматином дверь. Комната – это сразу видно – была предназначена для гостей. Высокая кровать с горкой белых подушек под кисейной накидкой и ковриком на стене – красавица в обнимку с собакой, тюлевые занавески во все окно, фикусы, разросшиеся до потолка.

Комната, встретившая его чистой и солнечным сиянием. Подойдя к окну, он увидел, что и в самом деле солнце, минуту назад, горевшее жарко и сухо, уже тускнело. Лишь просвечивает из наплывшую на него сизым краешком громадной сиреневой тучи. Едва взглянув на эту тучу, он услышал дальнее глухое ворчание грома.