Куряне и хуторяне, или Уткин удружил. Сборник рассказов

© Олег Молоканов, 2016

© Владислав Молоканов, фотографии, 2016

ISBN 978-5-4474-8645-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Куряне и хуторяне, или Уткин удружил

I

В то злосчастное утро Костян Матвеевич, в быту мужчина резвый, работящий и, если припрет, заводной прямо как гоночная машина, проснулся в совершенно разобранном состоянии. Мало того что его мутило и болела башка, так еще где-то внутри точило чувство вины: оно всегда по неизвестной причине поселялось в нем после пьянок. И еще Костяна Матвеевича тяготило предчувствие, что вот сейчас он встанет – и произойдет что-то гадостное. Кряхтя, он несколько раз перевернулся с боку на бок на собственноручно сколоченном топчане, сел, сунул ноги в чуни – так у них в деревне называли обрезанные по щиколотку валенки – и на подрагивающих своих ходулях пошел на кухню к умывальнику. Шторы во всем доме были задернуты, и что там на улице за погода – солнце или, как вчера, тучковато – он не знал. «Сейчас выжму болт – а воды-то внутри нет», – подумал он, толкая железяку вверх. Однако вода в умывальнике была. Скорее всего, ложась ночью, он на автомате вылил в него остатки из ведра. Держа одной рукой болт приподнятым, чтобы струя текла постоянно, другой Костян Матвеевич промыл воспаленные глаза, залез пальцами в нос, высморкал оттуда засохшую нечисть и незряче потянулся за зубной щеткой. Однако мысль, что так он не сможет толком подготовить щетку – ведь надо открыть тюбик и нанести пасту, – заставила его приподнять веки и взглянуть на себя в зеркало.

– Ёх-тибидох! – только и вымолвил Костян Матвеевич. На верхней губе, прямо посередине, во всем своем уродстве вылупилась то ли безволосая родинка, то ли бородавка размером с драже.

– Ёж твою мать! – еще раз выразился Костян Матвеевич. Чистым матом, надо заметить, он никогда не ругался, всегда вуалировал мат, хотя сейчас для крепкого выражения было самое время. – Откуда она, поганка, взялась?

Костян Матвеевич начал ощупывать вздутие пальцем: боли не чувствовалось никакой. – Гадом буду, бородавка! – от бессильной злобы у него даже слезы навернулись, – вчера ни буя ведь не было!

Он заставил себя успокоиться и начал вспоминать поэтапно: «Вчера пили у меня в бане с Шуркой Лысым и с Виталиком. Две поллитры на троих и пластиковую баклажку пива. Это сперва. Потом я в простыне до дома дошел, еще две водки притаранил. И банку тушенки на закуску. Они вторую пива вытащили. В предбаннике лежала, в ведре с водой холодной… Я тушенку стал открывать… Песец, вспомнил!

Чтобы картина стала понятнее, начнем, как положено, с самого начала. Деревня Лопухи, где жил Костян Матвеевич – или просто Матвеич, а то и просто Костян: местные звали его либо так, либо сяк – отличалась от других полузаброшенных селений российского Черноземья, где народ частью поумирал, а частью рассосался по городам, одной любопытнейшей деталью. Собственно, и злоба Матвеича на губу, вздувшуюся по невесть какой причине, происходила из-за того, что он ждал в гости очень влиятельных людей из областного центра. Они проявляли жгучий интерес к их деревне, а если еще более конкретно – к нему самому как к герою целого цикла телепередач, и на днях собирались заявиться в Лопухи со съемочной группой. Теперь эта перспектива накроется медным тазом, потому что болячка, или что это вообще такое, превращает всю затею просто… ну просто в помои!

Лопухи – откуда такое название? да все просто: в деревне росло несметное количество лопухов – восстановили из пепелища в первые годы после войны, к концу сороковых. То ли неприятель ее сжег, то ли она сама сгорела – теперь уже неважно и неинтересно. Важно, что на месте отстроили под сотню новых домов, неподалеку процветал Курск, областной центр; люди вовсю работали, рожали детей, в Лопухи провели электричество, водопровод, газ, даже о телефонизации заикались, но с последней пошли всякие проволочки – и в результате, когда на свет появилась мобильная связь, вопрос с телефонами сам собой отпал. Все пошло наперекосяк в девяностые, с переходом страны на новые общественные рельсы. Работать стало негде; поколение основателей, что заселило заново отстроенную деревню, по возрасту сыграло в ящик. Число жителей резко поредело. Дети основателей, ровесники Костяна Матвеевича – а ему было сорок пять – подались в места, где есть работа. И сейчас, если брать состав проживающих, то в Лопухах их осталось только семеро: четыре бабки – Ольга Иванна, Прасковья, Зинаидка и Альбинка-Фартук, – для удобства будем называть их тем же образом, что звал их сам Костян Матвеевич, и три мужика: вся троица накануне выпивала в бане у будущего телегероя.

Начнем с бабок. Если говорить начистоту – в биологическом смысле бабками язык их назвать вряд ли повернется. Лопухинцы мужского пола, использовавшие это слово сугубо в беседах между собой, сами-то были ненамного младше. Важен и тот факт, что все семеро знали друг друга с детства и росли друг у друга на глазах. И, конечно же, если ты еще подросток, а односельчанка тебя старше всего на пару лет – она уже в твоих глазах «баба». Ничего с этим не поделаешь, так повелось. Короче, раз Ольга Иванна, Прасковья, Зинаидка и Альбинка-Фартук еще с младых ногтей считались в глазах Матвеича, Шурки и Виталика бабами, значит, сейчас превратились в бабок – все логично. Скорее, в слово «бабки» все трое вкладывали – как бы это назвать? – скорее дружеские, свойские нотки, а не прямой смысл. Да, это были женщины возрастом за пятьдесят. Да, от скудости средств и житейских невзгод, а также от невозможности посещать солярии, косметологов и сражать всех наповал – хотя кого в Лопухах сражать! – они, что греха таить, потеряли лоск. Тем более все были незамужние: кто по несходству характеров развелся, у кого супруг коньки отбросил от пьянства, у кого за длинным рублем подался, да так и не вернулся… А они вот, не найдя себе применения, в старом житейском укладе остались.

Все четыре бабки жили на пенсию, кормились огородом и собственной домашней живностью, к каждой периодически приезжали родственники и оставляли денег на хозяйство; если долго не навещали – присылали деньги по почте, – в общем, перебиться можно было вполне. Оставалась проблема с мужской лаской – возраст-то не предсмертный! – но и ее решили любопытным способом, хотя об этом чуть позже.

Ольге Иванне было пятьдесят семь. В девяностых годах, в расцвет передела собственности, ее муж основал в Курске фирму по сбыту стройматериалов и всю неделю торчал в облцентре, возвращаясь к жене только на выходные. Дела шли в гору, он открыл сеть офисов под Москвой, просил жену пожить еще чуть-чуть дома, в деревне, пока он окончательно не наладит бизнес – и на этом их супружеское житье-бытье закончилось. Муж нашел себе в Подмосковье молодую кралю, а с Ольгой Иванной развелся, но зато теперь из-за угрызений совести каждый месяц присылал ей приличные деньги. Среди бабок это была самая обеспеченная и самая ухоженная особа, поэтому Костян и называл ее по имени-отчеству, с уважением: Ольга Иванна.

Судьба Прасковьи и Зинаидки сложилась очень похоже, да и сами они чем-то походили друг на друга. Обеим было явно за «полтинник», но точный свой возраст они скрывали. Почти одновременно вышли замуж за лопухинских ребят и быстро развелись: как говорится, не сошлись характерами. Имели детей, которые теперь работали далеко, а Зинаидкин сын аж за границей, – и обе помимо пенсии получали от отпрысков какую-никакую финансовую помощь.

У Альбинки муж спился. Работал он электриком, а так как занятости по основному профилю было мало – ну что, часто линия в деревне рвется? разве что в сильную грозу… или, например, в трансформаторной будке что подладить? так это от силы пару раз в месяц, – то Альбинкин муж чинил местным жителям все, что только работало от электричества: плитки, обогреватели, фены, фонарики, вентиляторы, садовые косилки, ну а плату… Какую, к черту, плату возьмешь со своих? Все вместе выросли, знают друг друга как облупленные. Вот и рассчитывались – кто стакан нальет, кто поллитра в карман сунет, самые душевные за стол позовут… Спился. Не сказать чтобы быстро: лет, наверное, за пятнадцать. По пьяни и ласты склеил. Шел однажды зимой с другого конца деревни домой – опять что-то починял и натурой взял, нажрался то есть – и замерз прямо на улице. Поскользнулся и не встал. И главное, Альбинка-то хватилась его рано, день был, часов пять. Правда, к пяти зимой уже темно, вот в чем беда. Смотрит в окно – темень, мужа нету, пойду, думает, поищу, мало ли что? Эх, чего уж прошлое ворошить… Нашли на улице уже остывшего. А кличку Фартук ей дали за то, что очень о муже пеклась: все боялась, что он выпить-то выпьет – а толком не закусит, и ставь ему потом дома тазик к кровати, чтобы жижу пьяную выблевал и комната чтобы не кружилась в глазах. Одним словом, если ляжет пьяный – проблем не оберешься. А муж как раз и не любил спиртное закусывать. Без закуски, говаривал он, «оно лучше взлохматит». Вот и носила Альбинка поверх одежды толстый матерчатый фартук с карманами, а в карманах и бутерброды тебе, и яблочки, и пирожок… Если муж на участке ковыряется или в сарае и пьет между делом – так она туда со своей снедью. Если от соседей идет-шатается – на улице его поймает, под руку возьмет и из фартука что-нибудь в рот обязательно сунет. Альбинка и по сей день в теплое время года ходила в фартуке – по привычке, видать. И носила по-прежнему в нем съестное, только уже не закуску для мужа, а всякие дешевые сладости для себя самой. Сунет руку в один карман – витаминкой угостится, сунет в другой – леденечиком. Ну, а если про ее нынешние доходы говорить – так это слезы одни. Кроме пенсии никаких денег она не имела. Единственный ее плюс был в том, что выглядела она моложе всех из женской четверки.

…Матвеич вспомнил, что всему виной вчера была, скорее всего, банка с тушенкой. Надо было открыть ее быстро, потому что эти два долбоё… два козла уже разлили дозу по стаканам и взглядами торопили хозяина, из-за чего тот всадил открывалку в металл, особо не церемонясь. В результате всей этой спешки на крышке банки образовались большие и острые зазубрины. Он заглянул под крышку и решил слизнуть прилипший к ней изнутри кусок мяса, чтобы добро не пропадало, – и вот тогда-то проткнул губу. Точно, кровь долго текла. А потом, видать, зараза в порез попала. И вот результат. «Значит, это бородавка у меня, ёхен-мохен», – заключил Матвеич, пялясь в зеркало. «Что ж делать-то?»

– Костян! Ты готов? Мой день сегодня! – ухнул во дворе женский голос. «Ольга Иванна!» – пронеслось в голове у полухмельного Костяна Матвеевича. «Ох ты, неудобно как! На роже черт те что, и эти, небось, в бане еще спят! Срам!» Но делать было нечего.

– Заходи, Ольга Иванна! – пришлось крикнуть в ответ.

Снаружи открылась дверь, и в зашторенную наглухо кухню прорвались лучи июльского солнца. Матвеич аж зажмурился. Ослепленный, он только в общих чертах разглядел знакомый мощный силуэт. Ольга Иванна подошла, остановилась в шаге от него и, подбоченясь, резюмировала:

– Хорош! Опять в бане лакали?

– В ней, а где ж еще? – прохрипел Матвеич.

– И эти упыри там спят, конечно.

– Я не смотрел. Наверное, там.

– Что это у тебя на губе вскочило?

– А хорь его знает. Простуда или, может, зараза. Я в зеркало смотрел – еще не понял толком.

– Ладно, целовать тебя все равно не буду – пошли в комнату. Ты хоть в состоянии, друг сердешный?

– Пошли, пошли, – засуетился Матвеич. Когда я тебя подводил?

На топчане, с которого он только что встал, Матвеич отработал на Ольге Иванне свою мужскую обязанность. Секс для него, когда визиты бабок уже долгое время наносились по четко установленному графику, действительно стал сродни работе, отлаженной и неспешной. Сдерживая эякуляцию, пока партнерша не задергалась и не захрипела, и только после этого дав выход семени, Матвеич вынул свой мужской инструмент из Ольги Иванны и мастеровито обтер его краем простыни.

– Ну что, довольна, Ольга Иванна? – спросил он.

Ольга Иванна, прикрывая шалью, в которой заявилась к Костяну Матвеичу, большущую грудь, выдохнула и сказала:

– Еще как! Вишь, один ты муж у нас. Захомутала бы тебя навсегда, да перед бабами неудобно. Осрамят, а то и дом сожгут. Иди к свету, губу твою посмотрим.

II

Итак, особенностью деревни Лопухи был тот факт, что сексуальные потребности всех четырех бабок вынужден был удовлетворять один Костян Матвеевич. Чтобы понять причины, побудившие четырех неглупых женщин вступить в сговор и по очереди обслуживаться у одного и того же мужика, не строя при этом никаких иллюзий насчет брака и никаких козней друг против друга, нелишне рассказать обо всем с толком и с расстановкой.

Как мы уже упоминали, Матвеич был мужчина здоровый и резвый как в работе, так и в любого рода развлечениях, где нужна выносливость. Если считать пьяные посиделки развлечением, то данный факт могут подтвердить Шурка Лысый с Виталиком. Пили они, собираясь втроем, нечасто, но ударно. Под конец вечера даже память у всех отшибало, хотя данное обстоятельство беспокоило одного только Костяна Матвеича. Ему в отличие от этих двух алконавтов следующий день предстояло проводить в делах, а с большого бодуна собрать самого себя было ох как непросто… Однако наутро силы у Костяна Матвеича пока еще находились. По правде говоря, он бы вообще не втягивался в эти посиделки, да вот Шурка с Виталиком… Не убавить тут и не прибавить – да, оба ежедневно обнимаются с бутылкой; но вот если Матвеич начнет их сторониться, они же оба и обвинят его во всех смертных грехах. В каких? Да хотя бы в пренебрежительном отношении. И не к кому-нибудь, а к своим друзьям детства, «последним из могикан» в этой богом забытой деревне! И в этих упреках будет доля истины. Костян Матвеевич не мог, хоть и приходились эти пьянки ему в тягость, послать Лысого с Виталиком куда подальше. Ведь на такой замкнутой территории от них все равно не скроешься… Лучше уж общаться, чтобы беду на себя не накликать.

И Шурка и Виталик были на пяток лет старше Матвеича, и, говоря по правде, никакими друзьями для него в детстве не были. В школе они вообще Костяна не замечали, а потом, когда он вырос, то влился в совсем другую компанию. Другое дело, что ровесники Костяна теперь уехали и обитали вдалеке от родных мест. А за плечами у Шурки и Виталика остался строительный техникум, и каждую весну они оба уезжали в Курск, где нанимались на городские стройки, но чаще шабашили на дачах у новых русских. Их работа прекращалась только с осенними дождями и заморозками. Запасшись за строительный сезон деньгами, Шурка и Виталик обеспечивали себе прокорм и пропой до следующей весны. Далее процесс повторялся. Сейчас в халтуре – несмотря на самый разгар сезона – возникла непонятная пауза, и оба торчали в Лопухах, готовые по первому зову собрать шмотки и ринуться на новый объект. Собственно, из-за своего вынужденного безделья они и уговорили вчера Матвеича «посидеть в бане», где спали сейчас тяжелым сном. Почему бабки обходили их стороной и предпочли отдаваться одному Матвеичу – вопрос объяснимый.

В понимании женской четверки Костян был совсем мальчиком – всего-навсего сорок пять, – а кто как не увядающая женщина поднимается в собственных глазах с юным любовником? Возможно, Шурка с Виталиком оказались не у дел, так как вся эта сексуальная катавасия завертелась прошлым летом, а в тот момент они оба шабашили на стройке. В их отсутствие механизм был не только запущен, но и окончательно отработан. Наверное, бабки решили, что лучшее – враг хорошего, и с возвращением дружков в Лопухи не стали ничего менять.

Как все это произошло? Очень просто. Ольга Иванна, когда у нее в один прекрасный день все так закипело от желания побыть с мужчиной, что по щекам даже слезы покатились, плюнула на гордость и отправилась к Матвеичу. Тот ковырялся на участке: разводил краску, собираясь освежить входную дверь своей – той самой – бани. Подойдя и не говоря ни слова, Ольга Иванна затащила Матвеича внутрь постройки, и таким образом начало было положено. Он и не сопротивлялся даже, настолько был ошарашен. Да и потом мощная в теле Ольга Иванна тайно нравилась ему; плюс ко всему она крепче всех финансово, даже, наверное, крепче чем он сам, стояла на ногах благодаря деньгам сгинувшего мужа. За это он ее особо возвышал, так как тоже стремился к достатку.

Визиты Ольги Иванны теперь наносились регулярно и не остались незамеченными. Другие бабки, испытывавшие такую же жгучую потребность, начали выспрашивать у нее, что к чему, и в ответ – наряду с признанием в отсутствии силы воли – получили о Матвеиче хвалебные отзывы. Далее все получилось как-то само собой. Выпив однажды крепленого вина и заручившись благословением нежадной Ольги Иванны, бабки скопом пришли к Матвеичу и изложили суть проблемы. Переговорщиком выступила сама Ольга Иванна, и понятно почему: право первооткрывательницы принадлежало ей, вот ей и карты в руки. Можно утверждать, что только по ее милости Прасковье, Зинаидке и Альбинке тоже перепало. Костян Матвеевич, услышав, что бабки будут теперь ходить к нему по графику, установленному Ольгой Иванной, озабоченно крякнул и почесал затылок. Но по доброте душевной смирился: раз надо – значит надо. Договоренность скрепили распитием бутылки водки из кладовки хозяина и распрощались. На следующее утро лечь на Матвеичев топчан надлежало Прасковье. И с тех пор пошло-поехало.

…Когда по осени Шурка и Виталик вернулись со стройки, они, конечно, были огорошены положением дел. Разумеется, был у них и разговор с Матвеичем: почему, дескать, они остались ущемленными, они, мол, тоже не прочь – что это за байда? Костян Матвеевич честно ответил, что инициаторами нововведения стали сами бабки, а если точнее, Ольга Иванна. Хотите, говорит, идите к ней и разбирайтесь. Шурка с Виталиком хоть и были в тот момент пьяные и куражистые – не пошли, потому что побаивались Ольгу Иванну и понимали, что для нее они не авторитет. Больше на эту тему они не заикались, а если у них порой и просыпалось желание обладать женщиной – проблема снималась водкой и пивом.

Еще одним козырем Костяна Матвеевича была его хозяйственность. От женских глаз ведь ничего не утаишь, тем более в деревне: если ты лакаешь винище как не в себя, если двор твой травой зарос, а дом покосился и стоит некрашеный – кто же это проглядит? У Матвеича все было безупречно. Да, пару раз в месяц он отрывался с алкашами-шабашниками, ну и что? Им ведь тоже есть что обсудить и вспомнить, земляки как-никак. К тому же Матвеич для бабок всегда был под рукой, никуда из Лопухов не уезжал и уезжать не собирался. Причем прямо здесь, в деревне, без всякой помощи он умудрился наладить дело, приносящее реальные деньги!

Костян Матвеевич занимался медом. Ульи у него стояли на южной окраине Лопухов, там как раз было густое разнотравье и хороший лес. В смысле барышей сезоны случались разные, но определенный твердый доход Матвеич имел. Мед он собирал и хранил в двадцатилитровых флягах на террасе, в прохладе, причем и ездить-то его сбывать ему не надо было. Клиенты из Курска приезжали сами, расплачивались сразу за несколько полных фляг и уезжали. Единственное, что было необходимо – заказать по телефону, когда продажи заканчивались, доставку из города новых бидонов на следующий сезон. Ульи отнимали немало времени, но за долгие годы Костян Матвеевич привык. Он знал, что его бизнес не подвержен катаклизмам. Люди могут изобрести новые энергоносители и перестать торговать бензином – тогда весь нефтяной бизнес рухнет. Люди могут выдумать новый вид искусства и отказаться от книг, кино и телевидения – тогда всем работникам культуры станет не на что жить. Но от водки, хлеба и меда на его родине, да и вообще в стране, люди не откажутся никогда. Нельзя сказать, что деньги Костян Матвеевич поднимал огромные – нет. Но их хватало на любые продукты, на одежду, машину он даже купил импортную. Понятно, что такой образцовый хозяин просто никак не мог остаться без женского внимания.

– Костян, так это бородавка у тебя! Ольга Иванна, отодвинув штору, внимательно рассматривала губу. Как же ты за одну ночь такую крупную заразу посадил?

– Банкой, ё-моё.

– Какой еще банкой?

– Из-под тушенки. В бане закусь открывал и порезался.

– Зубами, что ли, открывал-то? – усмехнулась Ольга Иванна.

– Открывалкой, – обиженно буркнул Костян Матвеевич. – Хотел слизнуть, там мясо к крышке прилипло. Порезал губу и получил вот заразу.

Ольга Иванна озабоченно заходила вокруг Матвеича.

– Слушай, что я скажу: позора теперь не оберешься с этими-то, с телевидения. Они когда – через неделю приезжают?

– Да вроде как.

– Короче, вот что. Давай звони другу своему. Уткину. Он все затеял – пускай и меры принимает. Приезжает пускай, удаляет эту гадость хоть с доктором, хоть с кем – так тебе сниматься нельзя. Что зритель-то скажет? Вот, скажет, мачо-фигачо, крокодил, а не любовник! Скажут, прославиться захотели, туману напустили! А ты должен выглядеть как огурчик, понял, голова садовая?

– Ясен пень.

– Давай, гони из бани этих юродивых – и Уткину звони. Я здесь останусь, хочу узнать, что он решит. Чаю пока заварю крепкого, для тебя как раз оно самое. Иди.

Костян Матвеевич еще раз для проверки пощупал нижними зубами злосчастную выпуклость, вздохнул и пошел будить Шурку с Виталиком.

III

Степан Уткин работал журналистом в Курске и водил дружбу с Костяном Матвеевичем уже почти год. Уткину было сорок, и, если учесть, что на одной и той же работе он подолгу не засиживался – нетрудно представить, сколько мест за свою карьеру он успел сменить. Начинал Уткин, как и большинство молодых журналистов, только-только получивших диплом, в мелкой заводской газетенке. Потом пошли молодежные газеты, работа на радио и на местных телеканалах. В Курске его знали практически все власть имущие и акулы бизнеса. Кто-то был знаком с ним непосредственно, кто-то заочно; о многих он писал статьи, делал радиопередачи и телесюжеты; люди, желающие засветиться, старались держаться к нему поближе, водили с ним дружбу, зазывали в гости или отрывались с ним в злачных местах. Ну а те, кому он насолил – у журналистов такое случается даже не нарочно, всем не угодишь, – называли хамлом, паршивым журналюгой, толстоногой свиньей – ноги Уткина, надо сказать, действительно удивляли своими размерами – и так далее.

В период описываемых событий Уткин задался целью пробить в Курске собственную телепередачу и извлечь из этого проекта максимальную выгоду. Он давно уже мечтал о настоящей известности. И правильно! Сороковник как-никак. И ведь все атрибуты значительного человека у него имелись: и поступь тяжелая, и стать. А во весь рост в фигуральном смысле подняться никак не получалось. Ему прямо грезилось, что в городской администрации при рукопожатии властные мужи говорят ему не как сейчас – «Здорово, Уткин!», а – «Какие люди! Степан! Приветствую, приветствую!» А служащие женщины, которые из себя неказистые – те чтобы при встрече смиренно опускали голову; а вот те, у кого хорошая фигура и большая грудь – те чтобы смело и вызывающе смотрели в глаза, провоцируя на нечто запретное. Как-то вот так он себе это видел. Конечно, все это лирика; загвоздка была в хорошей передаче. Он и крепкую команду с телевидения мог сколотить, и зеленый свет от продюсеров был уже дан, только вот о чем сделать рейтинговую передачу – большой вопрос. Конкурс знатоков? Музыкальная программа? Спорт? Культура? Все это успешно делают в Москве, и народ с удовольствием смотрит. Уткин со своими скудными техническими возможностями и бюджетом центральным каналам в подметки не годится. Причем нужна не одна программа, а целый цикл, чтобы стать узнаваемым и раскрутиться. Что произойдет, когда цикл закончится – дело десятое. К тому времени имя начнет работать на Уткина и можно замутить что-то новое: зрительский интерес будет гарантирован. Итак, судьба долго не давала ему шанса, пасьянс складывался медленно, но в итоге все карты легли как надо. И вот как они легли.

За полгода до описываемых событий, сразу после январских каникул, Уткин притопал в курскую мэрию, где был частым гостем и знал буквально всех. Никакой конкретной задачи у него не было, просто визит вежливости: поручкаться с нужными людьми, расспросить про праздники, узнать новости, ну и, конечно, услышать от них фразы типа «Если надо что – приходи. Помогу чем смогу». Заручившись такими обещаниями, можно заходить в высокие кабинеты не раз и не два, даже без повода. В Комитете социальной защиты населения и опеки города Курска его целью было повидать председательшу, Веронику Кузьминичну Мухину, давнюю знакомую и в определенном смысле покровительницу. Когда Уткин вошел, Мухина стояла у окна с опухшим лицом, массируя веки. Отчего у нее такой вид, может, прихворнула или от слез – Уткин очень скоро узнал. Заведя задушевную беседу, он выяснил, что Вероника Кузьминична, в меру циничная, как любой администратор, но при всем при том добрейшая пятидесятилетняя женщина, чья жизнь с первым и единственным мужем шла к серебряной свадьбе, попала в классическую семейную передрягу. Накануне новогодних каникул ее ненаглядный, бизнесмен, сказал, что для блага фирмы ему придется «свозить пару нужных мужиков куда-нибудь в тепло». Новый год встретили вместе, а перед Рождеством Мухин-муж взял три путевки в Таиланд и укатил. Вероника Кузьминична из чисто женской подозрительности навела справки и узнала, что он действительно регистрировался у стойки вылета с двумя мужчинами, ей даже сказали, с кем именно. А там – на то он и Таиланд! – черт дернул эту троицу пойти вместе в бордель. Один из них взял да и забавы ради заснял «массажный сеанс» на мобильник, всего, может, пару фоток сделал – но каких! Три пьяных кабана на циновке в объятиях узкоглазых жриц любви, совсем еще девочек. И, как нередко бывает, про фотки забыл. Дома, когда он вернулся, заснятое случайно увидела супруга. Как Вероника Кузьминична об этом ужасе узнала? Да проще простого: сор из собственной избы вынесла та самая уличившая. Взяла да и позвонила двум другим женам-жертвам. Мухина выгнала мужа из дома. Сейчас муж Вероники Кузьминичны ютился в собственном офисе. Правда, там и диван, и кухня, и туалет с ванной – все есть, подытожила председатель Комитета социальной защиты, поминутно промакивая глаза и отхлебывая минералку из бутылки.