Ахмат сила. Священная война Апти Алаудинова

Самым страшным грехом в нашей семье было соврать. Врать нельзя, то есть, если соврёшь, это всё, – самый страшный грех. Как и у меня в жизни получилось. Для меня, если человек мне сказал правду, какая бы она ни была, я её восприму хорошо. Но если человек соврёт мне один раз, всё, вот с этого момента я уже к нему отношусь так, опосредованно, скажем так. Я уже не буду его уважать, этого человека.

Генерал поморщился.

Тут ты начинаешь понимать, сколько отец вложил в своего старшего сына. «Все мы родом из детства», да?

– Он продолжал нас воспитывать, как будто бы он до сих пор находится в армии. Ну и понятное дело, когда мы жили на Ставрополье, отец был очень авторитетным, влиятельным человеком, авторитетным в плане того, что все представители власти к нему относились с очень большим уважением, он со всеми был знаком. Все представители чеченской диаспоры тоже относились к нему с большим уважением – он как раз возглавлял, получается, совет старейшин. В принципе, наверное, вся наша жизнь про то, как соблюдать все законы и правила, которые установило государство, скажем так.

Я время от времени отвлекаюсь на пролетающие мимо нас «Уралы» с белыми эмблемами группировки войск «Север» и редкие гражданские машины. Местные жители уже не удивляются такому соседству. На домах вдоль дороги можно нередко встретить красные советские флаги – так они приветствуют российских бойцов. Есть триколоры, но реже.

– То есть можно сказать, что отец был государственником, советским патриотом?

– Да, в принципе, отец был государственником. Он страшно переживал развал Советского Союза. Он вообще не мог, можно сказать, этого пережить. Не мог это понять, как такое могло произойти с таким государством великим. То есть такой эталонный советский офицер, который пропитан насквозь патриотизмом и любовью к Советскому Союзу.

– То есть всю эту историю с Михаилом Горбачёвым, перестройкой, а потом и тем, что произошло после перестройки, он, естественно, не принял?

– Он не мог себе представить, как такое могло произойти. Он считал, что военный человек – это строгая дисциплина, строгий порядок. И когда в Чечне, скажем, тот же самый Дудаев начал наводить какие-то порядки, непонятные для него, он не мог это принять вообще никаким образом. То есть как так случилось, что советский офицер, советский генерал Дудаев может себе позволить… Для него это было совершенно неприемлемо. Поэтому он до конца не мог понять, как такое могло произойти.

Это всё, во многом, предопределило дальнейший путь генерала: и уважение к Советскому Союзу, и понимание государства, чьи интересы нужно любой ценой отстаивать. Потом он скажет ещё не раз, что если будет ситуация, когда потребуется Алаудинову погибнуть, чтобы сохранить государство, то он сделает этот выбор без колебаний.

Конечно же, отец Апти Алаудинова всегда прививал детям (Апти был самым старшим, ещё было два брата и две сестры) и свои национальные обычаи, традиции, всё, что они должны были знать как чеченцы, чего должны были придерживаться, что для них является недопустимым. Но и в то же самое время он всю жизнь приучал к тому, что дети должны быть очень дружны со всеми соседями, а это были русские, что должны уважительно относиться к русским как к нации, что должны учиться лучше, чем те ребята, которые с ними учатся.

Например, говорил детям так: когда вы находитесь среди русских, вы должны лучше, чем русские, говорить на русском языке. Когда вы находитесь у себя дома, вы обязательно должны говорить на своем родном языке. Он хотел, чтобы они не утеряли и свою национальную идентичность, и в то же самое время, чтобы были полностью вписаны в русскую культуру, русскую литературу, в русский язык, в русские обычаи и традиции.

К Богу же юный Апти пришел благодаря дедушке, который чтил религиозные традиции.

– Мой приход к Богу произошёл в юном возрасте, примерно в двенадцать лет. Это был период, когда мой дедушка очень сильно заболел и был прикован к постели. Я вместе с мамой за ним ухаживал. К нему всё время приходили почётные старцы, очень уважаемые люди в Чечне.

Получилось так, что общение с этими стариками, которые приходили к дедушке, повлияло на меня. Они очень много рассказывали про Бога, про религию. И вот в двенадцать лет, примерно около этого возраста, я уже реально пришёл к осознанному своему отношению к Богу. Получилось так, что уже в тринадцать лет все мои друзья, это были старейшины, которым тогда было уже 60, 70, 80 лет, старики такие почётные были, они стали моими друзьями. Мне даже никогда не было интересно общение со своими сверстниками, то есть мы всё время говорили на разных языках.

Время, проведённое с дедушкой в Чечне, разговоры о религии и пророчествах, генерал пронесёт через всю свою жизнь. Не раз будет говорить, что именно тогда он чётко для себя понял, что будет дальше: и перестройку, и войну на Украине, и грядущую войну сил света с силами тьмы – войском антихриста-даджаля. А пока светловолосый подросток внимательно слушал, о чём говорят между собой старцы, и впитывал эти знания.

Возвращаясь в Ставрополь, он погружался из мистического измерения в советскую среду, где религия имела опосредованное отношение к семейному укладу.

– Мама моя всю жизнь молилась, придерживалась религии. Отец, будучи советским офицером, не особо, как говорится, принадлежал вере. В других вопросах, таких, например, что можно и нельзя, конечно, он следовал всем Божьим заповедям. Потом, уже перед смертью, начал молиться. А так, когда он служил в Советской армии, там и думать о том, что ты, будучи мусульманином, пять раз в день должен совершать молитву, не приходилось. Но сам факт заключается в том, что даже если ты не совершаешь молитву, есть многие вещи, которые ты можешь себе запретить и разрешить, потому что это не дозволено или разрешено Богом.

Слушаю генерала и думаю, а ведь мой дед и отец генерала могли вместе служить в Германии. Почему нет? Может, ходили в гости друг к другу, обсуждали последние новости и не могли подумать, как однажды их единую великую страну начнут ломать о колено по национальному признаку, страны не станет, а вместо неё, по окраинам, поднимет голову новый, теперь более изощренный нацизм?

Могло быть такое? Могло.

Примечательная история. Вместе Ароном Алаудиновым в одной части, в Германии, служил Михаил Чугунов, русский офицер родом из Вильнюса. Дядя Миша, как его называет Апти, настолько проникся к его отцу, что когда тот в очередной раз в отпуск, он попросился съездить с вместе с ним на Кавказ, в Чечню.

– Значит, он приезжает в Чечню и настолько влюбляется в мою бабушку и дедушку, в семью моего отца, что каждый отпуск моего отца он начал приезжать в дом к моим дедушке с бабушкой. И вот уже когда мой отец увольнялся в запас, дядя Миша тоже уволился в запас и попросился приехать к нам жить в Чечню. Бабушка с дедушкой его приняли в семью, сказав, что это наш шестой сын. То есть вот таким образом семья отца обрела шестого сына. Дядю Мишу Чугунова, который приехал с отцом с Германии.

Генерал улыбнулся.

Получается Арон Алаудинов уехал в Германию служить один, а вернулся с братом, которого звали Михаил Чугунов. И ни у кого не вызывало вопросов, что он русский – наоборот, его приняли в семью он стал шестым сыном дедушки с бабушкой Апти.

Счастливое, но строгое детство заканчивалось, а вместе с ним и Советский Союз.

Привычный мир рухнул, а за ним пришло страшное будущее. Для кого-то полное надежд, а для других, как для семьи Алаудиновых, – горя и смерти. Отец и брат Апти погибли, приняв первый бой против банд бывшего советского генерала Джохара Дудаева. Это случилось 19 октября 1994 года. Потом 26 ноября оппозиционных войска входили в Грозный, сражаясь с боевиками, и с ними вошли другие родственники. Дядя и троюродный брат тогда тоже погибли.

– Все почему-то думают, что была первая чеченская кампания, когда пришли русские. Это не так, – говорит генерал. – Почему? Потому что война началась ещё до того, как вошли русские. Первые серьёзные бои между дудаевской властью и оппозицией начались 19 октября 1994 года. Они были в городе Урус-Мартан, между Урус-Мартаном и Дихами. И вот там произошли первые боевые действия, которые как раз и унесли жизнь моего отца и брата. Юсуп погиб в этот день, а отец получил ранение и умер после операции через несколько дней. То есть мои родственники с первых дней воевали за Россию, воевали против Дудаева. Двадцать моих родственников погибло, начиная с отца. Ну и, конечно, огромное количество близких людей, друзей. Сколько я их потерял за эти годы…

Генерал делает паузу.

– Получилось так, что после того боя, в котором погиб мой отец, оппозиция начала выдавать оружие всем, готовым и способным драться с бандами Дудаева. И я помню, как мой дядя пытался меня уберечь, чтобы я никуда не лез. Он считал меня ещё пацаном, чтобы я шёл куда-то воевать. Но автомат мне тогда в руки всё же попал. С деревянным прикладом. Я его спрятал под своей постелью. И как раз после гибели отца я стал человеком с ружьём, у меня появился свой автомат, и вся жизнь после этого была посвящена тому, чтобы отомстить за отца, за брата, за дядей.

Конечно, в то время осознанного понимания, что я воюю за Россию или за какие-то высокие идеалы, у меня не было. Это пришло со временем. На тот момент главная задача была воевать против тех людей, которые убили отца и родственников.

Генерал помолчал. За окном успел смениться пейзаж. Редкие березки вдоль дороги остались позади, а вокруг стеной росли в небо огромные сосны.

– Получилось так, что я до сих пор помню этот автомат, – немного грустно посмотрел он сквозь меня. – Приехали.

Разбитая промка выглядит в марте ещё более серой. Серый кирпич, серые куски льда, серые лица, выжатые зимней кампанией, даже мультикам кажется серым. Но нет-нет да проглядывает экзотичная для этого времени года зелень. Её не пропустишь – взгляд тут же спотыкается, и несколько секунд ты – отвыкший от цвета – смотришь на какой-нибудь молодой побег. Значит, цикл сменился и жизнь продолжается. Вы сейчас, наверное, удивитесь, но человек, как правило, состоит из таких банальных мыслей.

В этом нет ничего плохого. Простота сложности позволяет задать все важные вопросы и получить на них такой же честный ответ. И молодой побег в таком случае на фоне серой, разобранной миномётами, промки – честная констатация того, что всё идет в правильном направлении. В направлении весны и света, а не энтропии и тьмы. Ровно поэтому мы выбираем путь Священной войны, а не делаем надстроек в виде защиты демократии, прав человека и другого фарисейства.

Джихад – чётко и ясно.

Джихад генерала начался слишком давно. Не оттуда ли эта заразительная уверенность в своей правоте, думаю я, аккуратно переступая мозаику битого шифера.

Примечания