Небосвод Надиры

Глава 13

С момента, когда Мухаммад ибн ат-Тумна напал на рабад и похитил Надиру прошел всего один день и одна ночь. Посыльные Али ибн аль-Хавваса спустились с горы посмотреть, отчего занялись пожары, которые они разглядели в ночной темноте, но никакого толку от их прихода не вышло; как вернулся ни с чем и десяток солдат каида, которых он затем отправил на поиски Надиры и похитивший ее людей.

Крестьяне похоронили двенадцать несчастных собратьев, которых зарубили головорезы каида Катании, в основном, мужчин, стоявших в тот день на дозоре, и в приступе всеобщей горячки во всем рабаде стали второпях собирать пожитки. К стенам Каср-Йанны потянулась длинная вереница мужчин, женщин и детей, они волокли за собой скот и телеги, у кого-то в телегу был впряжен мул, а кто-то впрягся сам, шли туда, где уповали на защиту, которой в рабаде не получили. Въехав в город, люди начинали искать местечко, где бы пристроиться: у кого-то в городе была родня, и они пошли к ним просить приютить; те, у кого родни не было, останавливались около жилищ и мастерили временный кров. В гуще беженцев пришел и Алфей, он тоже решил бросить мотыгу да укрыться в Каср-Йанне.

Коррадо еще не совсем оправиться, он был слаб, и его все еще мучили приступы лихорадки. Аполлония уговорила его отложить пока мысли отомстить, сейчас перво-наперво надо было сделать все необходимое, чтобы как-то обустроиться на новом месте. Алфей с сыновьями, как искусные бедуины, ставили палатки около полей, которые возделывались в Каср-Йанне, как раз напротив одного из знаменитых садов славного города. Сюда-то и нагрянул к Коррадо незваный гость.

Явился Умар, вид у него был спесивый и наглый, подошел к палатке христиан рабада, ввалился, не удосужившись спросить разрешения, да так, что угол палатки повалился.

– Коррадо, а ну выходи! – заорал он.

Коррадо разжигал огонь, семья стояла кругом и ждала, что вот наконец-то можно будет погреть заледеневшие руки.

Коррадо поднял голову, невозмутимо глянул на Умара и ответил:

– Погоди малость, огонь разожгу.

– Выходи… живо! – опять гаркнул Умар, приложив руку к голове, к тому месту, куда его ударили два дня назад.

– Обожди меня у сада.

Умар гневно вышел.

– И чего ему еще от нас надо? – забеспокоившись, спросила Катерина.

– Вот я о том и говорил, что из-за твоей выходки нам покоя больше не будет, – отозвался Алфей.

– Видно мало этому скоту, что Микеле ему жизнь спас! – рассудил Коррадо.

– Придержи-ка язык да слушайся хозяина! – прикрикнул Алфей.

Но Коррадо выхватил у матери нож, которым она чистила померанец, привезенный из низлежащих долин, сунул его за пояс и вышел из палатки, вырвавшись из рук Аполлонии, которая попыталась удержать его за рукав.

– Сидите тут! – прикрикнул он перед уходом на родных.

Умар стоял и ждал его под миндальным деревом, позади в десятке шагов у него за спиной стояли мать и жена.

– Не хватило тебе, что мой брат твою жизнь спас? Чего еще надо от меня?

– Микеле искупил твою прошлую вину, но поступок его не может искупить вину сегодняшнюю.

– А те два дня я провисел у столба и чуть не умер во искупление чего?

– Ты провисел лишь затем, чтобы такие неверные свиньи, как ты знали свое место!

Рука Коррадо сама потянулась к поясу, но как только он ощутил шершавость рукояти под пальцами, отвел руку.

– Ну так чего тебе.

– Прихвостни некоего Салима похитили мою сестру.

– Это давно все знают, Умар. Надо же… аккурат твою сестру, ведь ты ей так завидуешь, а тут взял да дал из-под самого носа умыкнуть… как раз у тебя, а ты-то хотел, чтобы народ у нее ничего, кроме глаз, не видел… Тебе что в голову взбрело, когда ты впустил в дом того лиходея? Думал вволю похвастаться Надирой перед чужаком и ничего не будет? Даже я спрятал бы свою сестру от сторонних глаз. А ты поводил заячьей тушкой перед волчьей пастью, а теперь сетуешь, что волчище ее схватил? Эх, Умар… Умар… вырос наш парень, а ума не набрался!

Умар выхватил висевший на поясе меч и замахнулся на Коррадо.

– Давай, давай Умар… руби! А потом иди спрашивай у лисиц, что рыскали той ночью по рабаду, что сказал мне твой Салим. Ведь я знаю, что ты за этим пришел сегодня ко мне.

Умар вложил меч в ножны и ответил:

– А раз знаешь, что же не пришел вчера ко мне да не сказал?

– Я подумал, что твой каид сказал тебе уже все, что хочешь знать. Или надо думать, что он тебя даже не принял?..

– Я говорил с каидом, он сделает все, чтобы вернуть Надиру домой. Заплатит выкуп, а потом переловит бандитов, которые осмелились нанести ему такое оскорбление!

– Так вот как он сказал? О выкупе говорил? – растерянно повторил Коррадо.

– Наши с каидом разговоры тебя не касаются. Выкладывай только, что тебе сказал этот проклятый Салим.

– Я тебе ничем не обязан… ты прекрасно знаешь.

– Ты мне жизнью обязан; раз ты все еще дышишь, так это только по моей милости.

– За мои слова тебе придется дать что-нибудь взамен.

Умар потерял терпение и опять схватился за меч, но в ту же секунду Коррадо сжал руку Умара на рукояти своей ладонью так, что вытащить меч Умар не мог. Тогда другой рукой Умар схватил Коррадо за горло и стал душить, но ослабил хватку, когда почувствовал, как в брюхо ему упирается лезвие ножа.

– Кишки бы тебе выпустить, Умар… но не хочу, чтобы на семью моего отца свалились все грехи.

При виде надвигающейся драки, Джаля бросилась к ним.

– Не надо, Умар, не то делаешь!

Коррадо снова засунул нож за пояс, а Умар отступил на пару шагов, понимая, что его едва не убили.

– Дай я сама поговорю с христианином, один на один, – попросила Джаля.

– Да ты спятила?

– Будь добр, Умар. Коррадо не откажется выслушать слова матери.

– У него нож!

Но Коррадо отозвался:

– И ты думаешь, что я твою мать могу зарезать? Меня, вроде, не Умаром зовут и не всякими идрисами, как твоих прихвостней, думаешь, я тоже женщин избиваю; вон у Аполлонии все еще синяки!

– Умар, отойди к жене, сделай милость.

Сборщик налогов каида нехотя отошел, оставив мать наедине с Коррадо.

– Коррадо, мне тоже жалко твою сестру… знаю, что тот подлец отхлестал ее. Но никакой вины Умара в этом нет… это не он приказал. А к тому же, ты сестрины синяки можешь еще увидеть… вот бы и мне одной горести, что избитую девчонку выхаживать!

– Мне жаль твою дочь.

– Люди стали судачить, что тех двенадцать в рабаде убили из-за надириных глаз, что такие странные, небывалые глаза той ночью принесли свои плоды; что шайтан58 связал с глазами Надиры вожделение, которое ведет в ад! Теперь на нас все смотрят косо.

– Ну и что тут страшного? На нас вон всю жизнь косо смотрят.

– Коррадо, не глумись! Я своими глазами видела той ночью, как чужак разговаривал с тобой, прежде чем скрыться.

Коррадо готов был выложить все начистоту убитой горем матери, но в то же время рассудил, что его семья всегда жила и живет в притеснении, и решил выпросить что-нибудь взамен.

– Вы где остановились?

– Каид разрешил нам устроиться в небольшом доме, он уже обставлен кроватями и прочим. А что?

– За то, что расскажу тебе, пусть мою семью устроят в таком же доме как ваш. Ночью похолодает, а у нас и ни дров не хватит, ни покрывал, чтобы не замерзнуть.

– Этого мы исполнить не можем. Нам в этих стенах ничего не принадлежит, как мы можем кого-то устроить в каком-то доме?

– Там, где поселил вас каид, наверняка, достаточно места.

– Закон пророка запрещает спать под одной крышей с зимми больше трех дней подряд.

– Тогда пусть будет на три дня… потом попросишь у своего будущего зятя каида найти вам другой дом.

– Может конюшня подойдет? – спросила Джаля, имея в виду, подойдет ли такое пристанище христианам.

– Если ваш закон ничего не говорит по поводу житья под одной крышей с мулами, тогда подойдет и конюшня.

У Джали от таких слов дух перехватило, она отметила, что наглости Коррадо нет границ.

– Хочешь унизить нас? А за что? Мало того, что ты мне сделал?

У Джали на глаза навернулись слезы.

При виде слез и при ее словах лицо Коррадо вдруг запылало от стыда. Он отвернулся, уставился на стоявшие неподалеку деревья, лишь бы не смотреть в глаза Джале.

– Я тебе ничего не сделал, – выдавил он, все также глядя вдаль, на детей, которые играли, силясь изловить убегавшую от них курицу.

– Я знаю, что ты был там… и ты тоже знаешь, что я тебя видела. Ты смотрел на меня, а я смотрела на тебя; тут ты не ври! Когда через год после этого я снова увидела тебя в рабаде, всей душой пожелала тебе смерти. Если бы я рассказала всем, что случилось, я уверена, что мое желание исполнилось бы; но что стало бы потом с Надирой, с ее спокойной жизнью? А тебе было столько же лет, сколько Умару, и мне было совестно перед Аллахом желать смерти десятилетнему мальчонке, еще постыднее, чем встречаться с тобой на улице. Я ненавидела тебя всей душой, Коррадо! И не могу перестать ненавидеть даже сегодня… ты – воплощение моего позора!

– Это глаза Надиры – воплощение позора, я уверен, что подозрение, откуда у нее такой странный цвет глаз, возникло у всех в рабаде.

– Но твои сородичи есть исток этого позора… а до подозрений мне никогда дела не было.

Коррадо набрался храбрости и взглянул ей в глаза, он увидел, что она дрожит и плачет.

– Джаля, госпожа моя, послушай! Твой позор… как будто это я носил его на себе все долгие годы. Наверное то, что я потерял своих сородичей, что заблудился здесь в горах, и есть расплата, которой меня покарали за то, что случилось с тобой.

– Расскажи, что говорил чужак, сынок, и не будем больше об этом вспоминать… Но не требуй от меня невыполнимых условий, иначе мне остается только броситься тебе в ноги, и думаю, что Умару это не понравится. Сделаю, что могу, чтобы помочь твоей семье, но не ставь это условием за слова, которые таишь.

– У меня перед глазами сейчас стоит то лучшее, что есть в Надире, чистой душой и ни в чем не виноватой. Ладно, расскажу тебе все, но ты должна верить мне, потому что то, что я сейчас скажу, может показаться нелепицей.

– Ты наверняка знаешь, кто украл мою дочь! – воскликнула она, невольно ухватив Коррадо за руку.

– Каид солгал вам: выкуп за Надиру никто просить не будет.

– Зачем тогда ее украли? Ведь знают, что она суженная Али ибн аль-Хавваса, вот и задумали подзаработать.

– Каид отлично знает кто и зачем ее украл… и знает, как ее освободить.

– Так зачем ему лгать нам?

– Потому что он никогда не выполнит требования похитителя; не может выполнить, потому что это значит предать свой собственный род.

Джаля всхлипнула и встряхнула Коррадо за руку:

– Ну же; что он тебе сказал?

– Тот, кто украл ее, кого вы упрямо зовете Салимом, есть не кто иной, как Мухаммад ибн ат-Тумна, каид Катании и Сиракуз, а отдаст он Надиру только, если Ибн аль-Хаввас вернет ему жену. Меня оставили в живых, чтобы я передал это каиду, но он и без меня все прекрасно знает, а знает потому, что тем вечером Ибн ат-Тумна спустился в рабад из Каср-Йанны, где шурин отказался уважить его требование отдать жену.

Джаля об этом противостоянии отлично знала, Маймуна сама рассказывала ей. При воспоминании, как решительно Маймуна отказывается вернуться к мужу, даже если никогда больше не увидит детей, у Джали вырвался крик отчаяния.

Разговор закончился, Коррадо рассказал все, что знал, он повернулся и зашагал к своей палатке. А на город опускался тот своеобразный туман, который часто обволакивает гору Каср-Йанна, скрывая слезы настоящего и гнетущие воспоминания прошлого.

Глава 14

Невозможно удержать воедино стадо, если пастух нещадно колотит своих овец… будешь молотить по горшку, он развалится. И так, когда Гильом де Готвиль созывал своих людей, возглавлявших подразделения, чтобы решить, что делать, Георгий Маниак, перейдя все разумные границы, изливал приступы ярости на своих подчиненных. Военный талант Маниака был неоспорим, но характер оставлял желать лучшего. Истинно же то, что норова не утаишь, даже если добрая молва и слава скрывают действительность, завесив ее пеленой героизма и легенд. Маниака восхваляли сицилийские христиане, так как он виделся им освободителем, и солдатня, потому что боялась его, но на самом деле, как человеку, была ему грош цена. Так, сначала он настроил против себя лангобарда Ардуина, а потом и вовсе не по одежке протянул ножки, напав на Стефана Калафата и обвинив его аж в измене. Но против нерадивого адмирала, шурина императора, которому благоволила сама императрица Зоя – а империей по сути правила она – Маниак мало что мог сделать.

Ардуин принял мудрое решение, он мирно освободился от своих обязательств перед Маниаком, хотя и замыслил отплатить ему при случае; нормандцы и варяги, как и предполагалось, последовали за ним.

Стефан же, опираясь на влиятельные связи, уведомил двор и обвинил Маниака в намерении прибрать к рукам всю Сицилию. Стратига взяли под арест и увезли в Константинополь, но до этого Маниак выкрал мощи святой Агаты и отправил их в качестве добычи в великий град, которому служил, в надежде доказать, что обвинения Стефана ложны, и что никакие завоеванные богатства не могут заменить верности императору. Эту шутку жители Катании Константинополю никогда не простят.

Командование военными действиями на суше перешло в руки именно Стефана, это объясняет, почему поход против сицилийских мавров неуклонно покатился к провалу. Первым делом Стефан надумал разгромить в битве контингенты изменников, вспомогательные войска, так как самонадеянно решил, что победит в стычке, на которую не осмеливался даже Маниак… и в сражении его настигла смерть.

Разгромленная и сбитая с толку регулярная армия из ромейских провинций Южной Италии все еще находилась на Сицилии, и лангобарды с нормандцами решили нанести империи удар в Калабрии и в Апулии, застав нового противника врасплох.

Как раз в те дни, прежде чем окончательно уплыть за пролив, солдаты Гильома решили нахапать как можно больше добра каждый себе и поскакали грабить сицилийские деревни направо и налево. Разделились на банды человек по двадцать-тридцать, и отряды ринулись туда, где считали, что поживиться сокровищами будет относительно легко, не делая различий между приверженцами ислама и христианами, когда шкурка выделки стоила.

Танкред предложил напасть на незащищенные селения сарацин, стоявшие чуть к востоку от Каср-Йанны. Войско Абдуллы было разгромлено, и Рауль, Танкред, Жоффруа, маленький Конрад, а с ними еще человек тридцать, отправились в самую середку Сицилии, рассчитывали налететь внезапно, без труда нанести молниеносный удар и ускакать к востоку, они даже доспехов не надели.

Конрад никак не отставал от Рауля с просьбами научить его сражаться, и тот тренировал мальчика строго, как может упражнять только искусный нормандский воин. Но больше всего Рауль науськал сердце Конрада, воспламенив его лютой ненавистью к врагу. Теперь Конрад как никогда жаждал отомстить за отца и готов был убить любого, кто окажется перед ним. Все предыдущие недели каждый раз, когда им встречался сарацин, мальчик просил своего учителя отдать мавра ему, но Рауль все время повторял, что гнев надо проявлять только в битве, и что глупо не уметь поддерживать дисциплину во время перемирия.

Сейчас отряд залег на гребне землистого холма, бандиты выглядывали, рассматривая деревню. Наступил полдень, и солнце начинало бить в глаза. Деревня стояла у самого подножия горы Каср-Йанна. Сбоку от небольшой возвышенности, на которой стояла деревня, в долину стекала речушка, несколько норий поднимало воду, которая лилась в каналы на верхних полях. Деревню со всех сторон окружали десятки наделов, на которых крестьяне выращивали овощи. Еще дальше начинались поля, засаженные пшеницей, тысячи гектаров зерна уходили за горизонт. Теперь у банды нормандцев за спиной остались наделы, а перед ними простирались поля.