Не говори никому

Холод поднимается по спине, но внутри жарко, будто я сгораю дотла.

2. Айла

Через несколько минут дверь камеры открывается с металлическим скрипом.

– Вставай, пошли, – произносит взрослая женщина в полицейской форме.

Я молча приподнимаюсь. Ноги будто ватные, наручники неприятно звенят.

Коридор – серый, с тусклым светом, пахнет пылью и бумагой.

Женщина, что ведёт меня, ни слова не произносит. Только поторапливает, если я замедляю ход.

Меня проводят в маленькую, едва освещённую каким-то старым фонарём комнату.

На столе – две папки, диктофон, кружка с засохшим кофе.

На стуле напротив сидит мужчина лет сорока пяти.

Высокий, мужественный, с короткими волосами и аккуратными усами.

Его полицейская форма чуть тесна, но сидит прямо, уверенно. Он внимательно рассматривает меня с головы до ног, будто пытается кого-то во мне узнать.

На бейджике – «Комиссар Стюарт». Женщина-коп снимает с меня наручники и спешит удалиться.

Я быстро оглядываюсь – самодовольного типа нигде нет.

Значит, уже настучал и свалил. Типично.

– Присаживайся, Айла, – полицейский указывает на стоящий напротив стул. Его голос звучит низко и спокойно. – Меня зовут комиссар Уильям Стюарт. Давай просто поговорим, хорошо?

Я сажусь, стараясь не показать, как дрожат пальцы.

Просто разговор. Ну да, конечно.

От него веет каким-то подозрительным спокойствием.

Не таким, как у других копов, которые пару раз заявлялись к нам домой.

– Не холодно тебе? – спрашивает он.

– Нормально.

– Воды хочешь?

– Нет, спасибо. Я на сегодня уже напилась.

Он мягко улыбается.

Слишком мягко. Будто разговаривает не с задержанной, а с кем-то, кого жалеет.

– Хорошо, – кивает он. – Тогда расскажи, почему ты и твой брат оказались на улице в такое время.

– Просто гуляли, – пожимаю плечами я.

Главное, держаться уверенно и не показывать свой страх.

– В два часа ночи?

– Да. Свежий воздух полезен для здоровья.

– Для ребёнка семи лет?

– Он плохо спал, – продолжаю настаивать я, – И мы решили пройтись.

Он смотрит спокойно. Не верит, конечно. Но и не спорит.

– Ладно, – говорит. – А потом вы оказались у магазина.

– Да.

– И ты решила украсть воду.

– Я заплатила бы, если бы у меня были деньги.

– Угу, – ненадолго потупив взгляд, произносит он. – А машину ты угнала зачем?

Я смотрю прямо ему в глаза.

– Чтобы уехать.

– Уехать куда?

– Подальше.

– От кого?

– От людей, которые любят задавать слишком много вопросов.

Комиссар тихо вздыхает и делает какую-то пометку в блокноте. Ни в его лице, ни в голосе нет ни капли злости. Только лёгкая грусть. И снова этот мягкий тон, от которого хочется кричать.

– Айла, у нас нет дурных намерений, – говорит он. – Мы просто хотим понять, что случилось.

– Вы уже давно сделали выводы, – резко бросаю я. – Я преступница, всё очевидно.

Он наклоняет голову.

– Никто так не сказал.

– Но думают.

– А ты что думаешь?

Я не отвечаю и отворачиваюсь.

Он молча листает бумаги в папке, потом поднимает глаза.

– Что произошло со Стивеном Уотерсом?

Имя режет слух, как острое лезвие.

Я замираю.

Пальцы автоматически сжимаются в кулаки.

– Кто? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Он не торопится.

– Твой отчим. Стивен Уотерс.

Я отвожу взгляд.

– А что с ним?

– Нам известно, – продолжает он спокойно, – что на него было совершено нападение. В доме нашли следы крови. Отпечатки тоже сняты.

Меня будто ударили в живот.

Слова застревают в горле.

Отпечатки. Кровь. Значит, они уже были там. Они всё знают.

– Откуда… вы… – слова путаются. – Откуда вы узнали?

Он недолго молчит, потом отвечает:

– Нам поступил звонок. Одна прохожая слышала крики и видела, как ты с братом выбежала из дома. Она подумала, что кому-то нужна помощь.

Я застываю. Звонок. Прохожая.

Значит, не продавщица. Не магазин.

Всё началось раньше. Уже тогда.

Я сглатываю, чувствуя, как пересохло в горле.

– Он… – голос срывается. – Он жив?

Полицейский смотрит внимательно, будто оценивая, зачем я спрашиваю.

– Да. Жив, – говорит наконец. – Но в тяжёлом состоянии.

Я выдыхаю. Не из жалости – из страха.

Потому что если бы он умер, нас бы точно не отпустили.

– Айла, – говорит он тихо, – пожалуйста. Нам нужно понять, что произошло.

– Я… – произношу, глядя в пол. – Это была я.

Он молчит.

Я продолжаю:

– Я ударила его. Он напал. Я защищалась.

– Ты? – уточняет он мягко. – Только ты?

– Да.

– Уверена?

– Да, – я почти выкрикиваю это. – Я! Я ударила. Он хотел задушить меня.

Он медленно кивает и делает пометку.

– Скажи… – его голос становится ещё тише. – Вы с братом раньше подвергались насилию со стороны Стивена?

Я смотрю на него и не понимаю: зачем он это спрашивает.

Слишком спокойный. Слишком мягкий.

Я не верю.

– Чего вы добиваетесь этими вопросами? – раздражаюсь я. – Ищите причину поскорее сдать моего брата в приют?

– Нет, – отвечает он. – Просто хочу помочь вам, если смогу.

– Да уж. Вы все хотите «помочь». Только потом – заявление, отчёты, соцработники, которым плевать на ребёнка, и никто даже не вспомнит, что у него есть сестра.

Комиссар ничего не отвечает.

Просто сидит.

Глаза спокойные и полные жалости.

Не давит.

И от этого страшнее, чем если бы кричал.

– Айла, – говорит наконец. – Мы не враги. Я не враг тебе.

– Ага. Конечно, – я отвожу взгляд. – До тех пор, пока вам это выгодно.

Он не спорит.

Просто тихо закрывает папку и отключает диктофон. Как только щёлкает застёжка, он продолжает уже другим тоном – не как допрос, а как разговор, который никто не должен слышать:

– Послушай… мы также знаем о состоянии твоей мамы.

Я немею.

Как будто всё вокруг вырубилось: шум вентиляции, тикание часов, даже дыхание.

Только этот голос.

– Что… – выдавливаю я. – Что вы сказали?

Он не торопится.

Смотрит прямо, но без нажима.

– В больнице “Сент-Джеймс”. Отделение реанимации. Она там почти шесть месяцев, верно?

Воздух становится густым.

Я ничего не отвечаю. Не могу.

Он кивает, будто подтвердив то, что и так знал.

– Мы проверили. Медицинский отчёт есть. Она в коме. Состояние тяжёлое.

Я просто сижу, глядя в пол и дёргая ногами под столом.

Пытаюсь дышать. Пытаюсь не думать, не вспоминать.

Мама (если её, конечно, можно так назвать). Неподвижная. С трубками. В серой, плохо пахнущей палате.

Я не навещала её уже несколько недель.

Просто не могла.

– Я понимаю, – продолжает он, – вы с братом остались вдвоём.

– Если бы…, – говорю я глухо, – Мы остались с… С тем, кого вы нашли.

– Да. – Он понимающе кивает. – И, судя по всему, вам приходилось нелегко.

Я усмехаюсь – сухо, почти без звука.

– “Нелегко” – это мягко сказано.

Он складывает руки на столе. Медленно и аккуратно.

– Поверь, я искренне хочу понять, как вам помочь.

– Помочь? – переспрашиваю я. – Вы серьёзно? Единственный способ помочь – это отправить нас с братом куда-нибудь подальше. Туда, где нас никто не найдёт. Потому что здесь мы никому не нужны.

– Это неправда.

– Правда! – рявкаю я. – Хотите, я скажу, как всё будет на самом деле? Меня запихнут в тюрьму. Вы же уже всё собрали, да? Отпечатки, кровь, свидетелей. Всё готово. А Адама отправят в приют. В приют, где он станет просто ещё одним ребёнком с “трудной семьёй”. И всё. Конец истории. А я не хочу, чтобы его забирали. Ему там будет плохо. Он не выдержит без меня.

Я чувствую, как от злости и обиды дрожит подбородок.

Нет, я не буду плакать. Даже сейчас.

– Всё не так, – продолжает он. – Мы никого никуда “запихивать” не собираемся.

– Да ну? – я усмехаюсь. – Вы же полицейские. Вам только одно важно – побыстрее закрыть дело и получить повышение. Какая вам разница, что с нами будет?

Он качает головой.

– Я полицейский, да. Но я ещё и человек.

– Великолепное сочетание. Наверное, редкое.

Он не отвечает на сарказм.

Только немного подаётся вперёд.

– Послушай. Мы не ищем, кого наказать. Мы ищем, кого защитить.

Я с недоверием смотрю на него.

– Давай говорить на чистоту. Покушение на Стивена – это попытка защититься. Если он впервые напал на тебя в состоянии алкогольного опьянения, то тебе грозит колония для несовершеннолетних за превышение самообороны, а ему всего лишь выпишут штраф и лишат опеки над сыном. Других родственников у вас нет. Адама всё равно отправят в приют.

Я сжимаю руки в кулаки.

Он продолжает:

– Но если ты дашь показания, в которых расскажешь обо всём, что он делал с вами прежде, вина полностью ляжет на него. Суд будет на твоей стороне, и максимум, что тебе грозит, – это 2-3 месяца общественных работ и программа для несовершеннолетних.

Я продолжаю впитывать каждое сказанное слово, но всё ещё не понимаю, как в этой ситуации защитить брата.

– Мне ещё нет восемнадцати, – стараюсь не терять самообладание я. – Адама заберут в приют в любом случае. Я и так, и так потеряю его. На себя мне плевать. Что даёт ваше предложение?

Он продолжает говорить размеренно и спокойно.

– Если ты хочешь, чтобы Адам остался с тобой, ты должна рассказать всё. А я взамен обещаю, что помогу подыскать вам временное жильё и опекунов, которые позаботятся о вас до твоего совершеннолетия.

Я не могу поверить в услышанное.

Жильё. Помощь. Опекуны. Он будто смеётся надо мной. Неужели ему больше нечем заняться, как возиться с двумя незнакомыми малолетками? Или он святой? Полицейский из рая, посланный для защиты всех нуждающихся?

Я уставляюсь в стол и молчу ещё несколько секунд.

Грудь сдавливает, будто кто-то тянет её изнутри.

– Кстати…, – покашливая, продолжает он. – Ты должна знать кое-что ещё.

Я настораживаюсь.

– И что же?

– Тот парень, – он чуть кивает, – владелец машины. Он не стал писать заявление.

– В смысле? – я не верю своим ушам.

– Джейсон, – уточняет он. – Сказал, что не имеет никаких претензий.

Я удивлённо моргаю.

– И всё? Просто так?

– Ну, я бы не сказал “просто так”. Он долго колебался. Но в итоге подписал отказ.

Я сижу, не зная, что сказать.

Тот самодовольный тип, который смотрел на меня, как на грязь под ногами, – не стал писать заявление? Он же кричал, что засадит меня за решётку и что я преступница! Что вдруг случилось?

Комиссар немного наклоняется вперёд, чтобы быть ближе ко мне.

– Айла, я понимаю, тебе сложно мне верить. Но то, что ты сделала, – это не преступление. И ты не должна позволить объявить себя преступницей. Ты спасала себя и брата. Теперь тебе нужно сделать последнее – рассказать обо всём, что с вами происходило в доме. Ничего не утаивая. Просто доверься мне. Если я дал слово, я обязательно сдержу его.

Я поднимаю на него глаза.

Он смотрит так непривычно тепло и спокойно, словно отец. Хотя, откуда мне знать? Мой отец никогда так на меня не смотрел.

И от этого становится невыносимо.

– Я хочу вам поверить, – тихо произношу я.

Он одобрительно улыбается.

– Тогда давай начнём с самого начала.

Включив ещё раз диктофон, комиссар вновь открывает свой блокнот и готовится к записи.

3. Джейсон.

Утро начинается с вибрации телефона, которая звучит как приговор. Чёрт, я уже жалею, что включил его.

Экран мигает десятками уведомлений: сообщений, звонков, чертовски навязчивых напоминаний, что жизнь продолжается, даже если ты вчера стал свидетелем ДТП века.

Я прищуриваюсь.

Тридцать четыре пропущенных.

Половина – от Лив.

Остальные – от Нола.

Лив. Моё тяжкое бремя за все грехи этой жизни.

Её любимая привычка – писать “Ты где?”, “Почему не отвечаешь?”, “Я волнуюсь», «Пожалуйста, перезвони мне». И всё это за промежуток в пять минут.

Такое впечатление, будто у неё встроенный радар на моё равнодушие.

Я пролистываю несколько её сообщений и лениво хмыкаю.

Даже читать не буду.

Если что-то срочное – напишет ещё сто раз.

Потом открываю переписку с Нолом.

Тот, конечно, тоже оторвался:

“Чувак, ты жив?”, “ЭТУ ИДИОТКУ УЖЕ ПОСАДИЛИ?!”, “Ты вообще вернёшься???”, “Эта Сара, или Синди, уже час о тебе спрашивает!”…

И, конечно, добивающее:

«Ты реально пошёл в участок?».

Да, пошёл.

Не потому что хотел, а потому, что эти доблестные блюстители порядка настояли.

“Надо уточнить детали”, “нужна подпись”, “всё быстро, сэр”.

Ага. Быстро.

Три часа в прокуренной комнате с копами, которые вечно пытаются звучать умнее, чем есть.

И всё из-за одной угонщицы в одежде из рекламы депрессии и с мерзким именем.

Той, что решила испытать мой “Ягуар” на прочность, не спросив разрешения.

Я, конечно, сначала разошёлся. Угрожал, что напишу заявление и посажу её.

Звучал убедительно, даже сам себе поверил.

Но потом понял – в этом нет смысла.

Чего я добьюсь? Материальной компенсации? С кого? С девчонки в грязной рубашке, у которой даже обувь не совпадает по размеру?

Да пусть забирает этот бампер в подарок, если ей так нужен.

Я не бедствую.

В моей семье кризис начинается, когда яхта на техобслуживании, а не когда разбивают машину.

Хотелось просто её напугать. Поставить на место. Потому что язык у неё, как бритва. Никто и никогда не смел разговаривать со мной в таком тоне. Тем более девчонка с улицы! Но с полицией я возиться не люблю.

Мне хватает её дома. Копа, который судит меня каждый день и за каждую мелочь. Даже за то, как я дышу.

Обычно я называю его "отцом".

Он один из главных комиссаров города и, конечно, его вызвали в участок минут через двадцать после того, как я туда вошёл.

Как всегда – идеально выглаженный костюм с фуражкой, лицо без эмоций, голос, от которого хочется стать на пять лет младше и произнести: “Это не я”.

И вот странность – стоило ему услышать имя этой девчонки, он вдруг сказал:

“Ты не будешь писать заявление.”

Прям так, без обсуждений.

Я даже не успел вставить своё “И какого же хрена?”.

Он просто посмотрел на меня тем своим взглядом, где одна половина – холодная логика, а вторая – приговор.

“Не возись с этим” – сказал он.

И всё.

Я хотел спросить о причине.

Что в этой девчонке такого, что он вдруг решил её отпустить?

Но потом вспомнил: у нас в семье вопросы не задают.

Ответы всё равно не получишь.

Так что я просто забил.

Как всегда.

Телефон снова вибрирует.

Лив. Опять.

Я раздражённо выдыхаю, швыряю телефон на тумбочку и утыкаюсь лицом в подушку.

Новый день – старые проблемы.

И как только я собрался провалиться обратно в сон, в дверь резко стучат.

Тихо, но настойчиво.

– Мистер Джейсон, – раздаётся мягкий голос нашей гувернантки, миссис Кэрол. – Простите, что беспокою, но ваш отец просил, чтобы вы спустились.

Я начинаю стонать в подушку.

– Серьёзно?.. А может, передадите ему, что я… внезапно умер?

– Боюсь, сэр, это не освободит вас от разговора, – отвечает она с привычной вежливостью.

Я хмыкаю.

– Жаль. А ведь план был почти идеален.

Она всё ещё терпеливо стоит у двери.

– Мне передать, что вы спуститесь?

Я сажусь, зевая и потирая слипающиеся глаза.

– Передайте, что я в трауре по своему сну и мне нужно время, чтобы оправиться.

Она, конечно, не отвечает на это. Просто тихо произносит:

– Он ждёт вас в гостиной, сэр.

И уходит.

Без лишних слов и раздражения.

Иногда я думаю, что если бы у неё случился конец света, она бы всё равно предупредила об этом шёпотом и извинилась.

Я выдыхаю и смотрю на потолок.

Разговор с отцом утром – то, о чём мечтает каждый сын, правда?

Ну, если этот “разговор” не звучит как очередное заседание суда.

Пока поднимаюсь с кровати в поисках штанов и майки, в голове прокручиваются варианты темы дня: вариант первый – “безответственность”, вариант второй – “пора взрослеть”, вариант третий – “я разочарован”.

Спойлер: правильный ответ – все три сразу.

4. Джейсон

Я спускаюсь вниз, ожидая увидеть пустую гостиную, кофе на столике и привычную тишину, где единственный звук – это мои собственные шаги.

Но вместо этого – вся семья. Целиком. В одном месте. И, кажется, в одно время.

Я даже останавливаюсь на пару секунд посредине лестницы.

Не помню, когда в последний раз это случалось.

Наверное, тогда ещё динозавры водились и мама выходила из комнаты без особого повода.

Отец сидит в кресле у камина – как всегда, в форме, которую снимает только по выходным и во сне.

Газета в руках, чашка кофе рядом.

Он читает, но я знаю: каждую деталь комнаты он замечает краем глаза.

Взгляд – холодный, пронзительный, будто способен выжечь любое оправдание, прежде чем ты его придумаешь.

Мама – рядом, на диване, в тёплом бежевом кардигане и чёрных штанах.

Она держит в руках книжку с закладками, но смотрит в неё так, будто слова просто проходят сквозь неё.

Светло-каштановые волосы, как всегда, собраны в аккуратный пучок.

Мама живёт где-то в своём мире – тихом, хрупком, где всё не так больно.

Ранимая, добрая по натуре женщина, просто однажды сломавшаяся от слишком громкой жизни.

Лиа, младше меня на год, сидит на подлокотнике дивана с пудреницей в руках. На ней лёгкое цветочное платье. Её обычный стиль.

Смотрясь в крошечное зеркало, Лиа хмурится и перекалывает заколку, после чего снова пристально изучает себя.

Каждое движение – точное, нервное, будто она всё время пытается исправить то, что не поддаётся исправлению.

И Ники – самая младшая, ей недавно исполнилось одиннадцать, – устроилась у журнального столика, тихо пожёвывая кекс. Её маленькие светлые глаза полностью сосредоточены на каком-то мультике в телефоне. Она целиком оторвана от реальности. Или просто делает вид.

Я стою ещё пару секунд, глядя на эту композицию, и едва не усмехаюсь.

Вот оно. Семейное воссоединение мечты. Камин, кофе, заколки, гаджеты – и холод, от которого трескается воздух.

Если бы кто-то сделал сейчас фото, это выглядело бы идеально.

Только ощущение, будто всех согнали сюда под дулом пистолета.

Я нарочно кашляю – громко и нарочито.

Тишина прерывается. Реагирует только Ники.

Она улыбается – широко, по-настоящему, как умеют только дети.

– Привет, Джейсон!

– Доброе утро, мелюзга, – торжественно говорю я и ухмыляюсь. – Рад, что хоть кто-то в этом доме ещё помнит, как меня зовут.

Она неловко хихикает, а я прохожу дальше, опускаясь в кресло напротив отца.

То самое кресло, из которого чувствуешь себя как на допросе.

– Ну что, – говорю я, глядя на всех, – наконец-то мы собрались в одно время в одном месте. Надо же, оказывается, мы всё ещё родственники.

Мама откладывает книгу и поднимает тяжёлый взгляд.

Пытается улыбнуться – мягко, почти по старой привычке, но выходит натянуто, будто эта улыбка ей больно даётся.

– Как у тебя дела, Джейсон? – спрашивает она.

– Великолепно, – отвечаю я, откидываясь в кресле. – Живу, дышу, ем, сплю. Всё, как всегда.

– А учёба? – она спрашивает мягко, словно пробуя почву.

– Прекрасно, – говорю я с серьёзным видом, не напоминая, что сейчас каникулы. – Мы теперь изучаем “Искусство не сдать экзамен с первого раза”. Я иду на отлично.

Она слабо улыбается, не поняв, шутка это или нет.

– И… ты всё ещё ходишь в футбольную секцию?

Я поднимаю бровь.

– Баскетбольную, мама. Но если тебе так интересен другой спорт, я уточню у ребят, куда они записывают новичков.

Лиа едва заметно улыбается уголками тонких губ.

Мама тихо кивает и снова опускает глаза в книгу, будто разговор удался.

Я смотрю на них всех, опершись на подлокотник.

Вот так всегда.

Все вместе, но каждый где-то далеко.

Как будто у нас семейная традиция – притворяться, что всё нормально.

– Итак, – говорю я вслух, – может, кто-нибудь наконец объяснит, зачем весь этот утренний парад? Что-то празднуем? Очередное неоправданное ожидание?

Лиа поднимает взгляд от зеркальца.

– Я сама не знаю. Но если это что-то срочное, давайте, пожалуйста, быстрее. Я должна быть на спектакле через час, а ещё даже не собралась.

– Конечно, – шучу я. – Катастрофа века. Опоздание на спектакль. Причина трагедии – причёска.

Отец наконец делает тяжёлый вздох и складывает газету. Движение медленное, точное, словно церемониальное.

Камин потрескивает, и пламя отражается в его часах, – ровно, строго, как всё в этом человеке.

– Разговор, который сейчас состоится, очень важный, – говорит он. Голос спокойный, но в нём есть та сталь, к которой мы давно привыкли. – Поэтому прошу всех слушать внимательно и не перебивать.

Я поднимаю взгляд от стола и лениво усмехаюсь.

– Как официально. Что, у нас семейный совет директоров? Или сейчас будет присяжное заседание?

– Джейсон, – отец смотрит прямо. – Оставь сарказм. И просто помолчи.

– Как скажешь, – отвечаю я. – Твоё шоу, я зритель.

Он делает короткую паузу, обводит нас взглядом.

Мама медленно опускает книгу, Лиа перестаёт вертеть зеркало, Ники убирает телефон под стол.

– Вчера произошла неприятная ситуация, – говорит он. – Участником был ты, Джейсон. Она связана с аварией на твоей машине.

Мама сразу поднимает голову.

– Господи… всё ли в порядке?

О, чудо. Мама переживает за меня. Невероятно.

Вслух я спокойно отвечаю:

– Да. Я цел, невредим и всё ещё симпатичен.

Лиа закатывает глаза.

– Может, стоит беспокоиться не о тебе, а о том, не пострадал ли кто-то другой? Все же знают, как ты «отлично водишь».

Я недовольно фыркаю.

– Авария случилась без меня, если ты вдруг не в курсе. Пострадали только машина и кирпичная стена в каком-то убогом районе. Стена, кстати, теперь ненавидит меня лично.

– Кирпичная стена? – переспрашивает Лиа недоверчиво. – Что вообще произошло?

– Какая-то чокнутая пыталась угнать мою машину, – говорю я. – Вот и результат.

Отец поднимает руку, обрывая разговор.

– Это был не угон. Девушка уже всё объяснила. Это непредумышленное хищение. Она извинилась.

Тишина.

Он говорит спокойно, но я чувствую – в его голосе слишком много сдержанности.

Слишком мягко для полицейского.

Я поднимаю взгляд, и в уголке губ появляется кривая усмешка.

– Ага… конечно. Значит, угнала, но с благими намерениями. Прямо как Робин Гуд, только без лука и в грязной рубашке.

Отец хмурится.

– Оставь свои шутки для общения с друзьями, Джейсон! Девушке пришлось нелегко.

– Не сомневаюсь, – добавляю я. – Разнести в пух и прах чужую тачку и не получить за это наказание – нелёгкая работа. Явно стоила многолетних тренировок.

– Я сказал, чтобы ты помолчал, – в глазах отца считывается злость, которую он не хочет выплёскивать наружу. Но я не собираюсь останавливаться.

– Мне интересно, что в этой девчонке особенного? – заявляю холодно я. – Ты так переживал за неё в участке, а сейчас оправдываешь перед семьёй, затыкая сына. Она что, твоя внебрачная дочь?

– Джейсон… – мама взволнованно смотрит на меня.

– Или тебе плевать, кого поддерживать в конфликте со мной? Главное – не меня, – продолжаю я громче. – Пусть она будет даже полоумной преступницей с улицы, но только не Джейсон, да?

– Джей, пожалуйста, – пытается шёпотом вмешаться Лиа.

– Раз так, – я уже начинаю подниматься с кресла, – то советую тебе организовать благотворительную программу от семьи Стюартов: “Угони у нас, не пожалеешь”. Будешь самым популярным копом среди преступников…

– АНУ БЫСТРО ЗАКРЫЛ СВОЙ РОТ И СЕЛ НА МЕСТО! – голос отца повышается.

Надо же. Он крикнул. Впервые за долгое время. Не сухо раздал указания. Не просверлил равнодушным взглядом. А накричал.

Комната наполняется холодом. Даже камин будто гаснет.

Ники перестаёт жевать, Лиа опускает глаза, мама прижимает книгу к груди.

Я просто сижу, глядя на отца и не моргая.

Без злости. Без страха. Просто устало.

Как всегда. Он – закон. Я – статья, написанная для примера.

Отец выдыхает и продолжает ровно, будто ничего не произошло:

– У девушки были сложные обстоятельства. Ей и её младшему брату угрожала опасность. Поэтому ей пришлось взять машину.

Я едва заметно улыбаюсь, глядя в пламя.

Отлично. Моё авто – теперь общественный транспорт. Служу человечеству.