Твоя поневоле

ОТ АВТОРА

Это произведение является художественным вымыслом. Все персонажи, события, организации и места, упомянутые в книге, придуманы автором. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или умершими, а также с реальными компаниями, локациями или обстоятельствами – случайны.

Роман затрагивает сложные темы, включая насилие, психологические травмы, саморазрушение и моральные дилеммы. Эти сцены описаны исключительно в художественных целях и не должны рассматриваться как оправдание или пропаганда подобных действий в реальной жизни. Автор осуждает любое проявление насилия и призывает обращаться за помощью в случае эмоциональных или психологических трудностей.

ПРОЛОГ

Ezhel– «Geceler»

«Ненависть не может изгнать ненависть – это под силу только любви.»

– Мартин Лютер Кинг-младший, «Сила любить» (1963)

ЭМИР

«У Синана было много врагов, Рафие. Гораздо больше, чем ты или я можем себе представить. Теперь, когда он… мёртв, они будут мстить его семье – тебе и его единственному сыну. Эмир слишком молод, чтобы взять всё на себя: ему всего семнадцать. Другого выхода нет. Ты должна снова выйти замуж – за кого-то достаточно сильного, чтобы удержать бизнес, пока Эмир не будет готов».

Я уставилась на четыре шрама на своих руках, думая о том, не появится ли сегодня ещё один.

Слёзы подступили к глазам, когда я слушала гул голосов в гостиной – спор между родственниками и моей матерью. Пульс бился в шее, дыхание сбивалось, и я ловил воздух, будто задыхался им. Я ждал, когда мать заговорит, когда опровергнет их нелепые требования. Ждал, что она скажет им: мой отец незаменим.

В ответ раздалась только тишина, тяжёлая, как приговор.

Когда нежная рука Мелике переплелась с моей, я сжал её изо всех сил, словно цепляясь за последнюю нить, связывающую меня с жизнью. Я избегал встречаться с ней взглядом, не хотел видеть жалость в её глазах. Откинувшись на холодную стену гостевой комнаты, я зажмурился, остро ощущая её присутствие рядом. Несмотря ни на что, Мелике не презирает меня, хотя должна бы.

Я виноват в смерти её отца так же, как и в смерти своего. Для неё эта боль глубже: я лишил её и матери. Иногда мне кажется, что она ждёт своего часа, выжидает момент, чтобы отомстить. И если когда-нибудь она решит это сделать, я не стану защищаться. Я заслужил всё, что может со мной случиться.

Теперь она понимает меня, и это понимание лишь усиливает мою вину. Всё, что мне остаётся, – быть рядом, когда она нуждается во мне, и заботиться о её благополучии.

Она знала, чем я занимался последний месяц. Порезы, скрытые на ступнях, шрамы на руках и голове, следы уколов и ожогов под нижним бельём – всё это не успевало зажить, как я снова принимался за старое. Я стал изобретателен в том, как скрывать всё дерьмо, что творил, лишь бы притупить боль.

Мелике, хоть и была младше меня всего на несколько месяцев, обладала зрелой женской притягательностью и желаниями, которым трудно было противостоять. Обычно я пытался держаться, но в такие минуты это было невозможно. Она всегда была рядом: молча наблюдала, как я веду лезвием по коже, и ни разу не попыталась остановить.

Наверное, именно поэтому я так к ней привязался. Я никогда не просил её уйти, даже когда меня трясло от срывов. Между нами существовало негласное правило: не говорить о той ночи… о ночи аварии. Никогда.

Она не осуждала. А я днями молил Аллаха вмешаться, сделать хоть что-то, чтобы стереть мучительную боль, вину и воспоминания, разрушающие мой разум. Но постепенно, шаг за шагом, я начал отдаляться – от Ислама, от молитвы, от всего дозволенного к запретному.

И вскоре вина смылась, оставив после себя лишь пустоту. Я уже по горло погряз в омуте собственных грехов.

«Я глубоко уважаю своего покойного брата и сделаю всё, чтобы защитить его семью… нашу семью. Если она согласится, я хочу жениться на ней. Я возьму управление делами лишь до тех пор, пока Эмир не будет готов».

Я стиснул зубы, пытаясь удержаться на волнах предательства, пронзающих меня изнутри.

Проклятье!

Зал погрузился в гнетущую тишину. Младший брат моего отца только что предложил моей матери выйти за него замуж. Несмотря на то что он был моложе её на несколько лет, он так и не женился, хотя отец неустанно настаивал на этом. Теперь причина его нерешительности стала мне кристально ясна.

– Думаю, так будет лучше для всех, – сказала мать Хакана.

Лучше для всех? Чёрта с два!

С каждой минутой всё больше людей начинали высказывать свои мнения, а я закипал, как разъярённый бык. Всё, чего я хотел, – забыть боль.

Я выдернул руку из пальцев Мелике и направился к тумбочке в своей комнате, где лежало лезвие. Дыхание сбилось, и в голове оставалась лишь одна мысль: всё это из-за меня.

Я убил своего отца.

В моей боли виноват только я. Мелике знала, что не стоит ничего говорить, но я видел, как она замечает моё беспокойство. Я ещё немного смотрел на лезвие, вспоминая то, что Мелике сказала мне месяц назад: «Твоё тело способно чувствовать только одну боль за раз».

Это означало, что я мог выбрать, какую боль вынесу. Что я мог отвлечься на что-то физически более мучительное, ведь, по правде говоря, я мог перенести физическую боль, но не душевный крах.

Деревья поднимались над головой и окружали меня со всех сторон в тихой, тёмной комнате, освещённой лишь лунным светом, льющимся из окон. Я вдыхал сладкий аромат пальм, орхидей, лилий, фиалок и гибискусов – запах, напоминавший мне шкаф отца, где смешивались ароматы его костюмов и рубашек. Его воспоминания были повсюду, во всём, в каждой мелочи.

Острое лезвие манило меня, но я открыл ящик стола и достал оттуда пачку сигарет. Разорвал упаковку, сунул сигарету в рот, поджёг кончик, протянул пачку Мелике, и она охотно взяла её.

Я затянулся, наполняя лёгкие сладкой горечью дыма, и, запрокинув голову, выпустил дым над собой. Я заставил себя почувствовать облегчение. Обычно это помогало, но не сегодня.

Моя мать скажет «нет».

Она должна была сказать. Но не произнесла ни слова, а значит, была готова выйти замуж за этого больного человека. Никто и никогда не смог бы заменить моего отца. Это решение ощущалось как болезненный удар по его памяти.

Моя мать и его брат, два человека, которых отец любил больше всего на свете, ради которых жил, не смогли выждать и месяца после его смерти, прежде чем снова вступить в брак.

Во мне поднялась волна воспоминаний. Образ безжизненного тела моего отца в моих руках мучил меня: яркий, неотступный. Если бы он был жив, ничего этого не случилось бы. Если бы только я мог отдать свою жизнь за его.

Я крепче зажмурил глаза, будто это могло стереть мучительные воспоминания. Сжал окурок между пальцами и почувствовал, как телефон во второй раз завибрировал в заднем кармане. Поднеся сигарету ко рту, сделал ещё одну затяжку.

Вибрация не утихала. Достав телефон, я увидел на экране имя Турана. Тёмная, садистская улыбка тронула мои губы.

Я точно знал, почему он звонит.

Туран был верным телохранителем моего отца. В ту ночь, когда произошла авария, он не был с нами, но поклялся найти пьяного водителя, виновного в смерти моего отца. Я заставил Турана пообещать, что он позвонит мне только тогда, когда найдёт этого ублюдка.

Счастье, которое я испытал после дней самоненависти и отчаяния, было почти блаженным. Наконец я мог выместить всё на ком-то, кто был так же виновен, как и я, в том проклятом дне.

– Алло, – произнёс я.

– Приезжай на старый склад. У меня для тебя подарок, парень, – хрипло сказал он.

Его голос прозвучал для меня как музыка в тот момент. Этого было достаточно, чтобы я сорвался с места и бросился к двери.

Как только я вошёл в холл, все разговоры стихли.

– Хакан! – крикнул я своему кузену, который стоял рядом со своей матерью и, очевидно, слышал весь разговор старших.

Я избегал смотреть на мать: если бы встретился с её взглядом, не смог бы скрыть ту ненависть, что кипела во мне в тот момент.

– Эмир, сынок, нам нужно поговорить! – услышал я голос матери. Хакан не сдвинулся с места, поэтому я закричал снова, полностью игнорируя её:

– Хакан, ты идёшь или нет?

Он обменялся растерянным взглядом со своей матерью и с моей, но я не стал ждать ответа – просто вышел из дома, громко хлопнув дверью. Голос матери постепенно стихал за спиной, пока я бежал к машине.

Мне нужен был Хакан, чтобы он повёз меня. Я не был готов сесть за руль сам: я не мог снова пережить тот день, по крайней мере не так скоро. К тому же у Хакана были права. К счастью, я услышал за собой его шаги.

– Куда мы едем? – спросил он.

– На склад, – ответил я.

Он не задавал вопросов, просто подчинился.

Спустя час я стоял перед мужчиной, сжавшимся в углу камеры на старом складе моего отца. Это место использовалось исключительно для грязных дел. Официально мой отец был инженером-строителем: возводил роскошные здания и отели для самых богатых людей города. Но на деле всё это было лишь прикрытием для мафиозных операций, которыми он в основном занимался.

Туран был немногословным человеком, но я знал: он внимательный наблюдатель, замечающий то, что ускользает от других. Главное – Туран был безусловно предан. Несмотря на то что он был старше меня на десять лет, между нами существовала особая, неописуемая связь.

Друг, старший брат, отец – я мог назвать его кем угодно. Я знал, что он без колебаний отдал бы жизнь за мою семью. Он видел, как я ломался день за днём после смерти отца.

Когда отец умер, Туран не пролил ни одной слезы, по крайней мере не при мне. Он почти не показывал своих чувств. Но я знал: как и я ждал этого момента, он тоже.

Мужчина, этот трус, стоявший передо мной, всё повторял одно и то же, снова и снова:

– Пожалуйста, не убивай меня. У меня есть семья. Пожалуйста. Их жизнь будет разрушена.

Это должно было вызвать во мне сочувствие, но я не мог заставить себя почувствовать даже тени жалости. Ублюдок убежал, спасая шкуру, сразу после того кошмара – не остановился, чтобы помочь. Даже едва живой отблеск той ночи заставляет мою руку дрожать от внезапного холода. Саркастический смешок сорвался с губ. Я смотрел на него и позволял всем чувствам вырваться наружу:

Гневу.

Стыду.

Страху.

Насилию.

Боли.

Печали.

Беспомощности.

Все эти чувства кружатся внутри, переплетаются так, что я уже не могу различить одно от другого. В отражении стекла я больше не вижу себя: мозг отключается, разум замирает, руки перестают дрожать. Я больше не человек – просто тело.

Остальные четверо в камере молчат – все всё понимают: он был первым на моём списке. Мне хотелось причинить ему такую боль, чтобы она оборвала его существование. Он принадлежал мне; мне надлежало судить и мучить его.

– Ты тоже должен был подумать о моей семье, – говорю я. – В тот день, когда ты бежал, оставив моего отца умирать, ты должен был подумать.

Его лицо исказилось, когда до него дошёл смысл моих слов.

– Я… прости…

– Пожалуйста, не убивай меня… прошу… – его мольбы лишь участились, когда я подошёл ближе.

Сердце колотилось, боль рвала изнутри. Мне нужна была разрядка.

Я схватил его за волосы и рывком поднял на ноги.

– Ты разрушил мой мир! – закричал я, вжимая его голову в стену. Он вскрикнул от боли.

Я сжал его крепче и уставился в глаза – он задыхался, страх застыл на лице. Я позволил ему осознать, что будет дальше, и со всей силы ударил его головой о стену. Он закричал.

– Нет! Пожалуйста! – вопил он, захлёбываясь в крови, но остановить меня уже было невозможно.

Волна эйфории прокатилась по телу. Я не понимал, почему по щекам текли слёзы; мышцы были напряжены, и всё, чего я хотел, чтобы он умолк навсегда. Меня не волновало, что подумают остальные – никто не вмешался.

Я снова и снова вбивал его голову в бетон, пока кровь не забрызгала пол. Потом я поднял его; тело обмякло, кровь стекала по лицу. Ударил ещё раз сильнее, и он рухнул. Он кашлял, давился кровью, а я плакал.

И в тот момент я понял: тело способно чувствовать только одну боль одновременно. Раньше я калечил себя, чтобы заглушить страдания. Сегодня же я узнал нечто новое: причинять боль другим не менее эффективно.

ГЛАВА 1

CemAdrian– «Yalnızlık»

«Сердце создано для того, чтобы его разбивали.»

– Оскар Уайльд

АЙЛИН

День выдался удивительно прекрасным: небо сияло густой синевой, а воздух был тёплым и мягким, словно бархат. Над Босфором стоял прозрачный золотистый свет, от которого вода сверкала, будто рассыпанная бронза. Луна поднималась над холмами, заливая своим перламутровым сиянием старинные ялы – деревянные особняки с резными балконами, окнами в золотых рамах и террасами, утопающими в зелени. Их фасады отражались в воде, как будто город любовался собой.

В одном из этих домов, среди света хрустальных люстр и звона бокалов, звучала музыка. Смех и аплодисменты перекатывались по залу, где собралась стамбульская элита: отмечали помолвку дочери одного из самых влиятельных людей города.

Айлин Кара играла с детьми в жмурки в саду, утопающем в сиянии и роскоши. Фонари мягко освещали мраморные дорожки, в воздухе пахло жасмином и свежестью воды, доносившейся с Босфора. Кусты гортензий и роз отбрасывали причудливые тени. Всё вокруг казалось нереальным, словно этот сад сошёл со страниц старинной восточной сказки.

И всё же за лёгкостью и весельем внутри неё шевелилось нечто тёмное. Её не покидало ощущение тревоги, словно невидимая сила подтачивала изнутри хрупкое равновесие. Дело было не в нелюбви к праздникам: она просто знала, что не принадлежит этому миру.

Тётя, напротив, расцветала в лучах внимания, непринуждённо беседовала с влиятельными мужчинами, смеялась, ловила завистливые взгляды женщин. По её словам, приглашение на такой вечер было редкой удачей. Для Айлин же всё происходящее казалось почти театром, где её заставили играть чужую роль. Возражать было бесполезно: тётя была её опекуном и уже давно вплетала племянницу в свои тонкие, выверенные планы.

Кенан, единственный сын её тёти, воспылал к Айлин опасным чувством, и это сделало девушку предметом презрения в глазах опекунши. С того дня главной целью женщины стало одно – избавиться от племянницы. И потому охота за женихами началась всерьёз.

Лучшее, но в то же время самое отвратительное предложение исходило от богатого мужчины, вдвое старше Айлин. У него было двое детей и дурная слава: ходили слухи, что он жестоко обращался с бывшей женой.

– Кто ещё захочет жениться на такой посредственности, как ты? – раздражённо бросила тётя.

Эти слова уже не ранили Айлин – она привыкла к ним, словно к неизбежной части своей жизни. Настоящей загадкой для неё оставалось другое: почему Кенан, сын тёти, развил к ней такую болезненную одержимость? Это было чувство, природу которого она не могла постичь. Айлин не помнила, чтобы когда-либо позволяла себе что-то, что могло вызвать в нём подобное. И теперь, из-за его безрассудной привязанности, её надежды и мечты о будущем ускользали как песок сквозь пальцы.

Предложения богатого жениха, казалось бы, хватило бы тёте, но вскоре появилась мать одного известного мафиози – женщина из высшего общества. Она сделала ещё одно предложение. В обмен на этот брак тётя Айлин получала заветный пропуск в мир светских приёмов и встреч с богачами Стамбула. Будущее племянницы её не волновало: единственное, что имело значение, – возможность оказаться среди влиятельных людей, ближе к тем, кто вершил судьбы.

Эмир Джунейд Явуз – имя, которое Айлин не раз слышала в шёпотах по тёмным углам. Знаменитая и пугающая фигура, он был известен своей беспощадностью. Его репутация говорила сама за себя: безжалостный глава мафии, чудовище, способное на невообразимое. Люди Явуза контролировали все теневые сделки в городе, а его имя часто всплывало в связи с убийствами, похищениями и ограблениями.

Его называли «Лицом со шрамом» – и это было не просто прозвище, а символ власти. На светских приёмах он появлялся редко, но в тот вечер его ждали. Айлин слышала о нём достаточно, чтобы этого хватило на целую жизнь. Однако ни один слух не вызывал в ней такого ужаса, как у других жителей Стамбула. Скорее, она испытывала отвращение. Кто-то счёл бы её безрассудной за то, что она не боится его, но так уж было.

Для её тёти, напротив, Явуз представлялся идеальной партией. Он был неженат. У него не было детей. Он был баснословно богат.

А если бы наутро после свадьбы он решил лишить Айлин жизни? Какая разница? Главное, чтобы она была замужем. Всё остальное для тёти не имело значения.

В этот вечер Айлин должна была встретиться с печально известным мафиози, но тот всё ещё не появился. Зал гудел от шёпотов и предвкушения: одно лишь ожидание его прибытия заметно будоражило самых состоятельных жителей Стамбула – особенно молодых женщин, мечтавших поймать его взгляд. Прошло всего пятнадцать минут с начала бала, а Айлин уже успела наслушаться достаточно, чтобы захотеть бежать прочь как можно скорее.

Поймав момент, когда тётя и сестра отвлеклись, она выскользнула в сад. Но короткое чувство свободы оборвалось внезапно – свет погас, и поместье погрузилось во тьму. Вокруг неё стояли шестеро или семеро детей, один из которых был учеником местной школы, где она преподавала. Среди этого хаоса Айлин не могла отделаться от чувства, что за один вечер её жизнь начала стремительно выходить из-под контроля.

«Если бы только родители были живы», – подумала она, – «всё было бы иначе».

Тогда ей не пришлось бы чувствовать себя пешкой в руках судьбы. Её сестра, Суна, никогда не давала той поддержки, в которой она так нуждалась. Как бы Айлин ни старалась, пропасть между ними только росла. Порой ей казалось, что Суна скрывает неприязнь, слишком глубоко укоренившуюся, чтобы признать её даже самой себе. Она часто задавалась вопросом, где всё пошло не так. Суна оставалась её единственной семьёй, но, казалось, была куда ближе к тёте, чем к собственной сестре.

Суна с её золотистыми волосами и поразительно светлыми голубыми глазами считалась редкой красавицей. Она унаследовала черты матери – женщины ослепительной внешности и неиссякаемой грации. Айлин же пошла в отца. Не то чтобы он был некрасив, но на фоне почти неземной красоты матери его черты казались обыденными.

В свои чуть за двадцать, Айлин ждала своего «рыцаря в сияющих доспехах» – лишь затем, чтобы однажды понять: сказки не сбываются. Разочаровавшись, она закрыла дверь в мир брака и любви и предпочла довольствоваться ролью учительницы, обеспечивающей младшую сестру. Вскоре она убедилась: этого достаточно.

Хотя в глубине души у неё ещё теплилась тихая мечта о браке, теперь она мечтала об этом не для себя, а для Суны. Айлин хотела, чтобы сестра обрела ту любовь и ту радость, от которых сама отказалась, – даже если знала, что её собственная забота и преданность никогда не будут оценены по достоинству.

Словно желая переписать собственную жизнь, Айлин закрыла глаза и унеслась в воспоминания о том безмятежном вечере, когда всё казалось простым и лёгким. Ей почти мерещилось тёплое дыхание сада, и она слышала детский смех, прячась под капюшоном воображаемой игры.

– Где ты, Мурат? – позвала она лёгким, задорным голосом и вытянула руки вперёд, будто на ощупь ища девятилетнего мальчика; его звонкий смех выдавал, что он совсем рядом, всего в нескольких шагах. Уголки губ тронула озорная улыбка. Согнув руки, словно когти чудовища, она начала «бродить» по саду тяжёлой поступью, нарочно меняя голос на низкий, зловещий:

– Тебе не убежать от меня, Мурат. Я поймаю тебя!

– Ха! – восторженно выкрикнул он где-то справа. – Никогда не поймаешь меня, чудовище в капюшоне!

– Ещё как поймаю! – с нарочитой угрозой ответила Айлин и, резко повернувшись влево, вызвала взрыв хохота у детей, которые метались вокруг, прячась за скамейки и цветочные горшки.

Через несколько мгновений Айлин радостно вскрикнула:

– Попался! – и набросилась на визжащего от смеха ребёнка, крепко ухватив крошечное запястье. Задыхаясь после погони, она стянула с головы капюшон, открывая лицо пойманного «преступника».

– Ты поймала Мелис! – восторженно закричали дети. – Теперь Мелис – чудовище в капюшоне!

Пятилетняя девочка подняла на Айлин огромные, ореховые, испуганные глаза. Тонкие плечи дрожали, пальцы вцепились в её юбку.

– Пожалуйста, – прошептала она, – я не хочу надевать капюшон… Там темно… Мне страшно. Обязательно нужно?

Улыбка Айлин стала мягче. Она нежно убрала прядь волос с лица девочки.

– Нет, милая. Только если сама захочешь.

– Я боюсь темноты, – тихо призналась Мелис, опустив глаза, будто стыдясь своих слов.

Айлин подняла девочку на руки и крепко обняла.

– Все чего-то боятся, – сказала она мягко. – Например, я ужасно боюсь лягушек! – добавила она с лукавой улыбкой, заставив Мелис хихикнуть.

Эта безобидная ложь рассмешила девочку.

– Лягушки! – воскликнула она, сияя от восторга. – Они меня совсем не пугают!

– Вот видишь, – улыбнулась Айлин, аккуратно опуская её на землю, – ты гораздо смелее, чем я.

– У Айлин апи… фобия на лягушек! – с гордостью объявила Мелис остальным детям, и вокруг сразу поднялся радостный гомон.

– Нет, это не так! – начал было Мурат, готовый защитить Айлин, которая для всех детей была воплощением веселья и доброты. Но, встретив её умоляющий взгляд, он осёкся и промолчал.

– Я надену капюшон, – предложил он, глядя на Айлин снизу вверх с детским обожанием.

– Хорошо, пусть теперь будет очередь Мурата, – сказала она с тёплой улыбкой, протягивая ему капюшон.

Айлин наблюдала с нежностью, как дети разбегались по саду, спеша найти новые укрытия.

– Я – Явуз, и я иду за вами! – громогласно крикнул Мурат, нарочно утрируя «страшный» голос.

Айлин закатила глаза.

Прекрасно, теперь даже имя её жениха стало детским пугалом.

Мелис, стоявшая рядом, вздрогнула и прошептала со страхом:

– Нет! Только не он!

Девочка дёрнула Айлин за подол, стараясь привлечь внимание:

– А ты разве не боишься Явуза?

– Конечно, нет, – ответила Айлин с мягкой, уверяющей улыбкой, стараясь успокоить девочку.

– Говорят, – вмешался Мурат с восторгом, – у него шрам и он ростом с дерево!

– С дерево? – рассмеялась Айлин, решив разрядить обстановку. – Тогда ему, наверное, очень трудно пролезать в двери. Он бы и в класс не поместился!

Эта нелепая картинка сработала: дети разразились хохотом, как она и надеялась.

– А я слышал, – добавил Альп, притворно дрожа от ужаса, – он ломает стены голыми руками и пьёт кровь!

Айлин едва удержалась от смеха. Что же рассказывают этим детям их родители? Всё это начинало выходить из-под контроля.

– Фу! – воскликнула она, притворно морщась. – Если он и правда пьёт кровь, значит, у него ужасная изжога! Лучше мы накормим его вкусным обедом, когда он придёт к нам на праздник!

– А мой папа сказал, – вмешался другой мальчик, – что он ездит с великаном по имени Туран, у которого есть пистолет и топор. Он ловит непослушных детей! В прошлом году один мальчик, Озан, не слушался маму – и утром его уже никто не нашёл!

К этому времени дети перестали играть. Они тесным кружком окружили Айлин, наперебой рассказывая страшилки о Явузе. По спине девушки пробежал холодок. Пусть эти истории были всего лишь детскими пересказами преувеличенных слухов, но само представление о браке с этим человеком вызывало у неё настоящий ужас.

Нет. Она никогда не выйдет за него. Лучше принять любое другое предложение – только не это. Никогда.

– А что он делает с детьми? – спросила Мелис, распахнув глаза от тревоги и любопытства. – Не знаю, но я слышал… – начал один из мальчиков, нарочито понижая голос, будто собирался поведать страшную тайну.

Айлин поспешила вмешаться, придавая голосу лёгкость:

– А знаете, что я слышала? – сказала она с игривой улыбкой, подталкивая детей к лавочке. – Говорят, он такой старый, что щурится, чтобы хоть что-то разглядеть. Вот так!

Она скорчила забавную гримасу, изображая растерянного старика, щурящегося от слепоты, и дети дружно расхохотались.

– Нет! Это неправда! – воскликнул Мурат, убеждённо качая головой. – Я видел его вместе с папой. Он ужасный! У него огромный шрам на левой стороне лица…

– Наверное, ты видел кого-то другого, – мягко перебила Айлин, улыбнувшись, стараясь развеять нарастающее напряжение.