Твоя поневоле

ГЛАВА 2

Cem Adrian, Mark Eliyahu – «Kül»

«Из чего бы ни были сотканы наши души – его и моя сделаны из одного и того же.»

– Эмили Бронте, Грозовой перевал

АЙЛИН

Высокие двери гостиной для приёма гостей возвышались перед ней, их замысловатая резьба поблёскивала в тёплом свете хрустальной люстры. Айлин на мгновение застыла, чувствуя, как пульс гулко отдаётся в ушах, пока изнутри доносились приглушённые голоса и смех. Она сжала пальцы в кулаки, ногти впились в ладони – отчаянная попытка удержать бурю, бушующую внутри.

Под кожей кипела злость: горячая, беспощадная. Как тётя могла так поступить? Из всех мужчин на свете она выбрала именно его, человека, о котором шептались с опаской, чьё имя само по себе вызывало дрожь даже у самых могущественных. Мужчину с лицом, изуродованным шрамами, и глазами, в которых застыла холодная решимость – взгляд солдата, а не гостя на приёме. И всё же под гневом, где-то глубоко, шевельнулось тревожное чувство.

А что, если он уже здесь? Наблюдает? Ждёт?

Она прерывисто выдохнула, подняла подбородок и шагнула внутрь. Воздух был пропитан ароматом уда, роз и вина. Сквозь витражи струился тёплый свет, золотя мраморные колонны и гладкие зеркальные вставки на стенах. Где-то за аркой звенел смех: женщины в роскошных вечерних нарядах скользили по паркету, их драгоценности мерцали, отражаясь в позолоте и звоне бокалов. Из открытых окон доносился тихий шум Босфора; свежий ветер смешивался с благоуханием ладана и пряностей. Всё это ослепительное великолепие – отблески золота, зеркала, блеск стекла – вдруг показалось ей душным. Напряжение в груди не отпускало, будто вместе с ароматами воздуха в зал проникла невидимая тяжесть.

Айлин с тревогой осматривала зал, вглядываясь в лица, свет, зеркала и отражения. Узнает ли она его с первого взгляда? Или просто почувствует тяжесть, то едва ощутимое напряжение воздуха, которое всегда сопровождает мужчин вроде него, чьё присутствие ощутимо, как вторая кожа?

Голос тёти прозвучал слишком радостно, прорезая её панические мысли:

– Ах, вот же она! Иди сюда, дорогая, кое-кто очень хочет с тобой познакомиться!

У Айлин перехватило дыхание. Сердце колотилось о рёбра, пока она заставляла себя идти вперёд, чувствуя, как каждый шаг даётся всё труднее.

Как она могла так со мной поступить?

Она не знала, дрожат ли её руки от ярости или от страха.

Айлин всегда догадывалась, что тётя не питает к ней особой нежности, но только теперь, стоя посреди ослепительного великолепия особняка у Босфора, среди мерцания хрусталя и блеска золота, она поняла, насколько искусно та умела прятать своё презрение. С улыбкой, тёплой настолько, что могла бы обмануть любого, тётя взяла её за руку и повела вперёд. Хватка была чуть крепче, чем следовало, а голос приторно мягким, словно пропитанным сиропом светской любезности.

– Есть один человек, с которым я хочу тебя познакомить, дорогая, – произнесла она, и в её глазах сверкнуло нечто, чего Айлин не смогла распознать.

Затем, изящно взмахнув рукой с тонким золотым браслетом, тётя подвела её к женщине, стоявшей неподалёку, женщине, в которой не было ни капли скрытого презрения, столь свойственного её родственнице.

Женщина была высокой и эффектной, с уверенной осанкой, но без намёка на угрозу. Тёмно-зелёная шаль мягко спадала с её плеч, золотая вышивка мерцала под светом хрустальных люстр. У неё было доброе лицо, а тёплые тёмные глаза излучали неподдельное участие. Когда она улыбалась, эта улыбка озаряла всё её лицо.

– О, машаАллах, ты ещё красивее, чем я представляла, – воскликнула женщина, обхватывая ладони Айлин своими. – Я столько о тебе слышала, джаным (дорогая моя). Я – мать Эмира.

Айлин почувствовала, как что-то холодное осело у неё в желудке.

Эмир.

Одно лишь это имя вызвало неприятный озноб, пробежавший по позвоночнику. На мгновение она могла только смотреть на женщину, на эту мать, казавшуюся такой мягкой, доброй, полной тепла.

Как человек вроде него мог быть сыном такой женщины?

Айлин натянуто улыбнулась, вежливо кивнув, пока старшая женщина продолжала говорить, и в её голосе звучала та особая радость, какую способна испытать лишь мать, встречая девушку, предназначенную её сыну.

– Эмир среди гостей, он будет здесь с минуты на минуту, – сказала она. Её глаза блестели, когда она обводила взглядом зал, будто надеялась разглядеть сына среди толпы. – Он так хотел познакомиться с тобой, – добавила она с теплом.

У Айлин перехватило дыхание. Волна тревоги прокатилась по венам, но она сохранила спокойное выражение лица, хотя сердце колотилось о рёбра с болезненной силой.

Тётя довольно хмыкнула:

– Видишь, Айлин? Всё встаёт на свои места.

Встаёт на свои места. Как капкан, захлопывающийся вокруг.

Она едва осознавала, о чём идёт светская беседа, почти не замечала, как мать Эмира время от времени сжимала её руки, довольная, полная надежды. Айлин знала, что должна что-то сказать, улыбнуться шире, сыграть роль послушной, скромной невесты… или, напротив, открыть женщине правду о настоящих мотивах тёти.

Но всё, о чём она могла думать, – это тяжесть имени, нависшего над ней, словно тень.

И вдруг, прежде чем она успела собраться с мыслями, лицо матери Эмира озарилось, когда та посмотрела куда-то за спину Айлин. В её голосе прозвучало неподдельное волнение:

– Эмир!

Айлин обернулась: пульс сбился, дыхание перехватило. Она ждала, боялась того мгновения, когда их взгляды пересекутся. Но этого не произошло.

Мужчина, стоявший перед ней, излучал власть, уверенность и неоспоримое притяжение. Его черты словно высекли из камня: резкие скулы, сильная челюсть, пронизывающие глаза, в которых горел тот самый огонь, способный поджечь весь мир. Тёмные волосы были уложены безупречно, придавая ему загадочности, а аккуратно подстриженная борода подчёркивала суровую мужественность его лица.

Шрам у глаза – неровная, бледная полоса на фоне безупречной кожи – напоминал след давнего сражения, немой шёпот опасности, таящейся в его взгляде. Он тянулся от самой брови, пересекал висок и спускался к скуле; по его неровной линии можно было догадаться, что эта рана из прошлого, быть может, глубокая и жестокая. Этот шрам не портил его внешность, напротив, делал её ещё выразительнее, добавляя ореол тайны и угрозы к его и без того внушительному облику.

Этот шрам – не просто след от раны. Это подпись, вечное напоминание о мраке, прячущемся под безупречно сдержанной внешностью. Из-за него его называют «Лицом со шрамом», прозвищем, от которого веет страхом. Его произносят шёпотом, с опаской, словно само слово способно притянуть беду. Так говорят те, кто достаточно умен, чтобы держаться от него подальше.

Шрам делал его не просто красивым, он возвышал его над остальными, делал недосягаемым. Одного его присутствия хватало, чтобы по спине любого пробежал холодок, стоило лишь задержать взгляд на нём чуть дольше.

На нём был идеально сшитый костюм-тройка из чёрной ткани, сидевший так, будто создан исключительно для него. Он двигался с той уверенной грацией, что присуща людям, не требующим внимания, – оно само ему принадлежало. Плотная ткань подчёркивала широкие плечи и узкую талию, выгодно очерчивая фигуру. Кипенно-белая рубашка и узкий чёрный галстук завершали образ, придавая ему ещё больше строгости и силы. Часы на запястье поблёскивали в мягком свете свечей, знаком его утончённого вкуса и внимания к деталям. И тот шрам, единственный изъян, лишь подчёркивал его совершенство.

Эмир вошёл в комнату и казалось, гостиная замерла: даже стены словно узнали вес его присутствия. Но он не удостоил её взглядом. Его острый взгляд был прикован к матери, лицо оставалось мрачным, а челюсть – напряжённой от сдерживаемой злости.

Мать не дрогнула. Она встретила его взгляд с тихой мольбой в глазах, немым разговором, смысл которого Айлин не могла постичь.

Зал словно сжался, воздух стал плотнее, тяжелее, когда он сделал шаг вперёд. Большинство гостей наблюдали за ним с плохо скрытым восхищением или затаённым страхом. Некоторые женщины, особенно молодые, не могли отвести от него взгляда. Айлин пару раз уловила перешёптывания, их восторг был слишком очевиден. Но сам он оставался безразличен к вниманию, словно вовсе его не замечал.

И вдруг за его спиной она заметила ещё одну фигуру – Хакана, того самого мужчину, что сопровождал её несколько минут назад. Она даже не поняла, когда он исчез, но теперь была уверена: он уже успел рассказать Эмиру, как она насмехалась над его внешностью.

В уголках губ Хакана мелькнула едва заметная ухмылка. Его пронзительный взгляд был устремлён прямо на неё, словно он знал нечто, чего не знала она, будто ждал именно этого мгновения. Он шёл на пару шагов позади Эмира, походка оставалась расслабленной, но выражение самодовольства на лице заставило живот Айлин болезненно сжаться.

Почему он ухмылялся?

Контраст между мужчинами был разителен. Хакан явно получал удовольствие от происходящего, тогда как Эмир оставался мрачным и раздражённым.

Когда он наконец подошёл, не произнёс ни слова. Его взгляд задержался на матери чуть дольше, чем следовало, прежде чем он резко выдохнул, словно заставляя себя примириться с происходящим. Затем, с выученной холодной вежливостью, перевёл внимание на тётю Айлин и коротко кивнул – знак признания, лишённый тепла.

И только после этого он посмотрел на неё. В тот миг, когда их взгляды встретились, Айлин захлестнула волна нервного напряжения, сжавшая горло, словно невидимая петля. Она слышала о нём задолго до этой встречи, шёпотом, в котором дрожал страх, в рассказах, пропитанных кровью и жестокостью. Говорили о его безжалостности, о холодной остроте взгляда, о шраме – метке той тьмы, что он носил в себе. Она ненавидела его ещё до того, как увидела, взрастив в воображении монстра в человеческом обличье. И теперь, стоя перед ним, поняла: она не ошиблась.

И всё же… почему перехватило дыхание?

Ненависть всё ещё горела в ней, свернувшись внутри тугим, неугасимым клубком. И всё же она не смогла отвести взгляд. Глаза сами жадно ловили каждую черту его лица. Он был невыносимо красив, почти несправедливо. Резкие, будто высеченные из камня линии, словно созданные чем-то недосягаемым. Шрам, который должен был придавать ему угрозу, лишь подчёркивал его тёмное, опасное обаяние, превращая его в живое воплощение кошмара.

Она хотела его ненавидеть. Должна была. Но сердце предало её своим неровным ритмом, а пальцы непроизвольно дрогнули, будто желая коснуться того самого шрама, сделавшего его знаменитым.

Глупая. Что ты вообще себе нафантазировала?

Она сжала кулаки, заставляя себя вспомнить, кто он есть на самом деле и кем является.

Но когда его пронзительный взгляд впился в неё, не мигая, не отпуская, она с ужасающей ясностью поняла: как бы сильно она его ни ненавидела… игнорировать его она не сможет никогда.

Его лицо оставалось непроницаемым, выражение – безэмоциональным. Но глаза… они удерживали её на месте: тёмные, пронзающие, лишающие всякой показной выдержки, которую она тщетно пыталась сохранить.

В них не было ни интереса, ни любопытства, ни даже того нетерпения, о котором говорила его мать.

Ничего.

Та же гнетущая тишина заставила её кожу покрыться мурашками, и Айлин поняла: она не имела ни малейшего представления, во что только что ввязалась. Эмир оказался полной противоположностью тому, каким она его себе представляла.

Она ожидала увидеть пугающего человека с лицом, изуродованным преступлениями, ожесточённого ужасами своей репутации. Мужчину с жестоким взглядом и давящим присутствием, монстра, который выглядел бы как монстр. Но он не выглядел как чудовище. Если уж на то пошло, он был опасно красив.

Той красотой, от которой люди задерживают взгляд чуть дольше, чем следует, забывают, о чём говорили, и теряют нить разговора. Красотой, которая заставляет женщин сбиваться с мыслей.

И даже когда в его лице проскользнула тень гнева, делая челюсть резче, а взгляд мрачнее, это не лишило его привлекательности. Наоборот, придало ему ещё большей силы, глубины и притягательности.

Это осознание выбило её из равновесия, потому что об этом никто не предупреждал. Её предупреждали о его безжалостности, о шёпоте его имени, произносимом как проклятие теми, кто его боялся, о его власти, о тьме, которая следовала за ним повсюду. Но никто не сказал ей, что сам дьявол может быть таким красивым. Стоя перед ним, Айлин почувствовала себя полной дурой.

Контраст между ними был почти смешон. Он словно принадлежал к другому миру – миру силы и совершенства. Его присутствие излучало спокойную уверенность, костюм сидел безупречно, будто ткань создана, чтобы подчеркивать линии его тела.

А она… она казалась девушкой, в которой спокойная скромность сочеталась с тревожной неуверенностью, стоящей в тени этого мрачного мужчины. На ней был светлый свитер с мягким воротом, подчёркивающий хрупкость ключиц, и тёмная атласная юбка. На голове – лёгкий шёлковый платок нейтрального оттенка, аккуратно завязанный на затылке. Лаконичные золотые серьги ловили свет, добавляя образу простого изящества. Всё в ней говорило не о роскоши, а о воспитанности и внутренней собранности.

Не то чтобы она стремилась, чтобы их можно было назвать гармоничной парой. Нет. И речи об этом быть не могло.

Но всё же разница между ними давила на неё, словно знакомое тяжёлое чувство, которое возвращалось вновь и вновь. Она никогда не была тщеславной; скорее, скромной. Однако сейчас не могла не замечать, насколько они были несоизмеримы.

Её одежда была простой и современной, без вычурности, но в каждом штрихе чувствовался вкус, по мнению окружающих. В ней не было ничего вызывающего или демонстративного: всё выглядело уместно, чисто и естественно. Она умела одеваться так, что внимание привлекала не одежда, а она сама, спокойная и собранная. И всё же, как бы идеально всё ни выглядело, она не могла заставить себя восхищаться собственным отражением.

Она была высокой, и никогда не любила это в себе. Не настолько высокой, чтобы казаться статной, но достаточно, чтобы выделяться, и это её раздражало. Она не была ни худой, ни пышной, что-то между, как будто всегда за пределами того хрупкого идеала, которому поклонялось общество.

Её черты всегда были для неё самой источником противоречий. У неё были большие тёмные выразительные глаза: люди часто восхищались ими, но она считала их слишком крупными, слишком открытыми, будто они выдавали всё, что она пыталась скрыть. Губы – полные, мягкие – имели естественную припухлость, которую она находила неуместной, слишком заметной, хотя другие называли их красивыми. А нос… она всегда считала его немного неправильным, слегка вздёрнутым, словно он не совсем вписывался в гармонию лица, хотя никто с ней не соглашался.

Светлая кожа, лёгкая россыпь веснушек, мягкие линии скул и прямые каштановые волосы, скрытые под платком, придавали ей хрупкость и что-то от старинных портретов – холодную, безмятежную красоту, в которой чувствовалась внутренняя тревога. На фоне города, где лица чаще отличались теплом смуглых тонов и выразительными чертами, она казалась иной – будто случайно сошла с другой картины, из мира, где цвета приглушённее.

Иногда ей казалось, что именно эта непохожесть мешала ей быть принятой всерьёз. В школе, где она преподавала, её мягкие губы и тонкие черты нередко создавали впечатление легкомысленности. Но стоило ей заговорить, и голос, спокойный и уверенный, расставлял всё по местам. Тогда становилось ясно: за этой внешней мягкостью скрывалась твёрдость, которую далеко не сразу можно было разглядеть.

Но сейчас, стоя под тяжестью непроницаемого взгляда Эмира, всё это не имело значения.

Потому что дело было не во внешности. Речь шла о том, что её втянули во что-то гораздо большее, чем она сама: в бурю, частью которой она не хотела быть; в жизнь мужчины, чей мир был построен на страхе и власти. И в этот момент она поняла: между ними ничего не может быть.

Мать Эмира с гордостью повернулась к Айлин, улыбаясь так, что едва сдерживала волнение:

– Айлин, это мой сын Эмир, – сказала она, и голос её дрожал от радости.

Собравшись, Айлин слабо, но вежливо улыбнулась и тихо произнесла:

– Здравствуй.

Просто элементарная вежливость.

Она ждала. И ждала.

Но Эмир ничего не сказал.

Он просто смотрел на неё, лицо оставалось непроницаемым, холодным, как зимний ветер.

Мать, растерявшись, мягко тронула его за руку:

– Эмир, хотя бы ответь, – попросила она, в её голосе смешались смущение и предостережение.

Но он молчал.

Тёмные глаза неотрывно изучали Айлин, взгляд был таким пристальным, что ей стало неловко. Пальцы сами собой сжались в кулаки, а тишина становилась всё тяжелее. И когда она уже почти решилась отвести взгляд, он заговорил. Но не с ней.

Не отрывая взгляда, Эмир обратился к матери низким, спокойным голосом:

– Подойдёт.

Эти слова обрушились на Айлин, как пощёчина. Прежде чем кто-либо успел что-то сказать, прежде чем она сама успела осознать услышанное, Эмир развернулся и ушёл.

Вот так просто.

– Эмир, подожди… – позвала мать, голос её звенел тревогой.

Но он не остановился, не обернулся. Просто шёл прочь, словно всё это было не встречей, а формальностью, давно решённым делом.

А

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.