Доктор из Этампа

Редактор Людмила Яхина

Дизайнер обложки Людмила Яхина

© Поль Монтер, 2024

© Людмила Яхина, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0060-1478-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Стало быть, мне уходить? – Адель вскинула взгляд на отца и приоткрыла маленький безвольный рот.

– А ты как хотела, бесстыжая?! – рявкнул крестьянин Руссо, хлопнув по столу. – Нет, как вам это нравится? – Он по очереди оглядел своих близких, что испуганно потупились. – Эта потаскуха опозорила семью и теперь удивляется, что её гонят прочь!

– Но… но куда она пойдёт, Ксавье? – стиснув на высохшей груди руки, пробормотала его жена.

– Да мне-то какое дело до шлюхи! – вновь хлопнул по столу Руссо. – Ты тоже виновата. Да-да, нечего кривить свою рожу, Маргарита. Кому, как не матери, следить за дочерьми? Я работаю не покладая рук, дабы прокормить паршивую семейку. Хотите, чтобы я надорвался и подох прямо на пашне?

Ксавье распалялся всё больше, словно выплёскивал копившееся годами раздражение на тяжёлую жизнь и беспросветную нужду. Он вскочил с места и начал сновать по жалкой грязной комнате. Силы небесные, где были его глаза, когда он посватался к немощной кляче?! Мало того что работница из неё никудышная, так в придачу тупа, словно пенёк, и грязнуля, каких поискать. А уж про выводок Руссо и говорить нечего. Куда это годится: с завидным упорством плодить одних девок и только раз принести мальчонку, толку от которого вовсе нет? Где, скажите, где бедному крестьянину скопить на приданое дочкам? А теперь после поганки Адель их вообще никто не возьмёт в жены. Кому охота будет породниться с семьёй гулящей девки? Соседи наверняка со смеху помирают. Вместо того чтобы помочь семье, эта дрянь принесла ей очередное горе.

– Говори, бесстыжая, тебя отправили прислуживать важным господам или задирать ноги перед парнями?

– Прислуживать, – всхлипнула Адель, теребя фартук.

– Может, я или твоя мамаша учили тебя вертеть задом перед мужчинами?

– Нет, папа. – Дочь шмыгнула носом, торопливо утирая слезинку.

– Вот! Тебя, дура ты эдакая, пристроили в замок самого хозяина, месье графа. И каких трудов и унижений мне стоило упросить управляющего, чтобы тебя наняли. Ну? Что я получаю в благодарность? – Перекошенное злобой лицо крестьянина стало совсем багровым. – Ни денег, ни похвалы за усердную работницу, напротив, я получаю насмешки, позор и брюхатую корову, что только и думает, как бы посадить мне на шею очередной голодный рот!

Крестьянин долго ещё бесновался, попрекая жену и детей, но заметив, что на дворе темнеет, внезапно успокоился и заявил, что отправляется в трактир. В конце концов, лучше потратить пару монет на вино, чем на неблагодарную родню. Нахлобучив поношенную шляпу, он открыл дверь и, обернувшись, бросил, чтобы к его возвращению в доме и духу не было паршивой шлюхи.

Забитая и покорная Маргарита молча собрала узелок с горбушкой хлебца и луковицей. Хотела было добавить кусочек сала, но вспомнила, что оно отложено для супа. Сёстры молчали, каждая из них пристально следила за матерью, не даст ли та припрятанную монетку или единственную нарядную шаль. И все трое вовсе не чувствами себя бессердечными. Адель и впрямь виновата, что допустила подобное. Получила удовольствие, а расплачиваться всей семье. Теперь ребятишки и взрослые будут тыкать в них пальцем. Да и женихи станут обходить двор стороной. Соседи уже говорят, что девчонки Руссо – шлюхи.

– Мама… – опустила глаза Адель. – Куда же я пойду на ночь глядя? Может, я переночую в амбаре?

– Что ты, бедняжка! – всплеснула руками Маргарита. – Отец нас прибьёт. Ты пройди перелеском и сможешь заночевать в соседней деревне.

– Да хоть в стогу сена, по крайности сейчас не зима, – буркнул брат. – Ох, ну и дура же ты! По твоей милости мне теперь не получить место в замке сеньора, так и состарюсь на поле возле папаши. Если раньше не помру от его вечных зуботычин и оплеух. Экая жалось, что ты не пожаловалась хозяину. Может, он заставил бы твоего ухажёра жениться и всем бы стало легче.

– Так сеньор граф и погнал меня взашей, как только я пожаловалась, – плаксиво заметила Адель. – Ведь отец ребёнка – молодой сеньор Валуа дю Канталь.

Мать и сёстры открыли рты, и в лачуге стало так тихо, что было слышно скрип ставня на чердаке.

– Святой Иезекииль! – выдохнула Маргарита.

– Чёрт подери! – взвизгнула средняя сестра Моник. – Что он в тебе нашёл?

– Ты и впрямь дура, – покачала головой Полетта. – Могла хотя бы выпросить денег. Бьюсь об заклад, за сто экю серебром папаша вмиг признал бы дитя и не ел тебя поедом.

– И соседи вмиг замолчали бы, – влезла Инесс. – С такими деньгами грех – уже не грех.

Теперь вся родня взирала на Адель с осуждением и возмущением, словно непутёвая девица только что обчистила их карманы. Понятно, что после такого признания жалкие крохи сострадания, что поначалу испытывала семья Руссо к Адель, и вовсе улетучились и родственники обошлись без прощальных объятий. Напротив, стоило Адель, всхлипывая и сутулясь, покинуть дом, как сёстры и брат испытали настоящее облегчение, как будто жилище оставил надоевший гость. Сёстры посматривали друг на друга блестящими глазами. Каково? Уж конечно, в кровати лучше спать втроём, чем вчетвером. А тощий Маркус прикидывал, что долю жалкого надела земли поделят теперь на четверых наследников. А если Господь приберёт кого-то из сестёр, то через пару лет можно будет подумать о женитьбе.

Меж тем несчастная Адель торопливо шагала по дороге в надежде успеть дотемна устроиться на ночлег хотя бы в амбаре со скотиной или птичнике.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Спустя два дня зеленщица Тибо привезла молоденькую Руссо на громкоголосую и пёструю рыночную площадь Парижа.

– Ну вот, красотка, теперь иди вдоль улицы и возле трактира «Сочный окорок» сверни в переулок, – подмигнула Тибо. – Устроишься в Сен-Дени, ближе к пассажу дю Кер. Самое место для деревенской девчонки с пустыми карманами.

– Благодарю, мадам, – поклонилась Адель, торопливо слезая с повозки. Она прошлась вдоль торговых рядов. Запах съестного смешивался с жуткой вонью протухшей рыбы и гнилых овощей, однако Руссо смотрела на крикливых торговок с восхищением. Грубые женщины с широкими лицами в фартуках, заляпанных кровью и жирными пятнами, казались ей весьма важными особами. Прилавки были завалены всякой снедью. Адель с полчаса бродила по рынку, лелея надежду наняться в помощницы. Но когда торговки услыхали, что девушка прибыла из деревни и прежде служила лишь посудомойкой в господском доме, то скривились или захохотали, показывая на неё пальцем.

– Глядите-ка, подружки! – завопила рыжая румяная девица, выставив мощный бюст, что колыхался при каждом движении. – Эта растеряха ищет место за прилавком! Иди прочь, деревенщина, у нас нет нужды нанимать раззяв.

– Ха! Да она точно дурочка! Только посмотрите на её рожу! Со смеху помереть можно. Ни дать ни взять Агнец Божий. Да тебя же обчистят в первый же день, простофиля ты эдакая.

– Скажешь тоже, Агнец, – хмыкнула тощая высокая торговка рыбой. – Да эта девчонка на сносях. Уж я-то сразу заметила. Должно быть, она попросту шлюха, которая вместо денег обзавелась младенчиком.

Адель покраснела до корней волос и бросилась прочь. В спину ей, словно комки грязи, полетели оскорбления и грубый смех. Запыхавшись, она поплотнее укуталась в старенькую шаль, стараясь прикрыть живот, и медленно побрела по улице.

Трактир, о котором говорила Тибо, Адель не нашла. Она остановила девочку, что, согнувшись, тащила ведро воды, и спросила, как выйти к Сен-Дени.

– А-а-а, иди прямо до переулка, мигом попадёшь во Двор чудес1.

– Двор чудес?

– Ну да, – пожала плечами девочка, утерев нос углом фартука, и вновь потащила ведро, выплёскивая воду себе на ноги и обтрёпанный подол.

Узкие улицы становились всё грязнее. Вонь от сточных канав сбивала с ног. Вдоль покосившихся лачуг шмыгали оборванцы, возились чумазые ребятишки, рылись в отбросах тощие собаки. От квартала веяло беспробудной нуждой. На разбитую и загаженную мостовую из красильни натекла ещё и лужа ярко-синего цвета. Адель совершенно выбилась из сил и присела на покрытые мхом камни, оставшиеся от развалин какого-то строения.

Адель прикрыла глаза и вздохнула. Право же, она совершенно не знала, что делать дальше. Не лучше ли вот так и сидеть на солнышке и ждать, когда всё разрешится само? Спустя четверть часа её заметила и увела к себе шустрая пронырливая старушонка с мышиными глазами и острым костистым носом.

В убогой лачуге, куда едва просачивался дневной свет, было грязно. Казалось, вонь с улицы накрепко пропитала сырые стены. Стол, липкий от пролитого вина, облюбовали мухи, с монотонным жужжанием сновавшие по поверхности.

– Стало быть, ты из деревни, моя славная. Тебе следует поставить свечку и заказать мессу за моё здоровье, дорогуша. Уж мамаша Бижу пристроит тебя на отличное местечко. Вообразить не можешь, сколько девчонок обязаны мне своим счастьем. Да только редко когда вспомнят о своей благодетельнице. Такие неблагодарные! Ну да Бог с ними. Тебе восемнадцать, красотка? Конечно, лучше бы помоложе, ну да ладно. Мордашка у тебя свежая, если спросят, отвечай, что едва минуло шестнадцать.

Однако, разглядев живот, что Адель старательно прикрывала шалью, мамаша Бижу поскучнела:

– Вот чёрт! Хм… придётся выждать пару месяцев. Экая дурочка, отчего ты сразу не обратилась к знающей женщине? Каких-то полчаса, и ты бы избавилась от всех проблем.

Глядя в круглые глуповатые глаза девушки, старуха смекнула, что деревенщина вовсе не понимает, о чём речь, и затараторила:

– Ну так, дорогуша. Наймёшься в прачки, пока не придёт твоё время. Спать будешь вот тут за занавеской. Лежанка крепкая и тюфяк отличный, ему и десяти лет нету. Станешь платить мне по три экю в неделю. А когда родишь, то младенчика охотно купит Жюль Гнилозубый.

Адель слушала старуху приоткрыв рот. Ей ума не хватало понять, куда она угодила, а привычка подчиняться каждому, кто имел желание командовать, лишало её воли.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Маленький Доминик Руссо появился на свет в конце осени, не дождавшись положенного срока. Адель, изнурённая скудной едой и тяжёлой работой, даже обрадовалась. Постоянная усталость и ноющие боли в пояснице отнимали у неё последние силы. Роды принимала мамаша Бижу, поскольку не желала тратиться на повитуху. Молодая Руссо надеялась, что ребёнок родится мёртвым и своей гибелью развяжет ей руки, но когда услышала, как старуха, кутая мальчика в грязное тряпьё, приговаривает, что парнишка чудо как хорош, просто красавчик и, видать, здоровьем его Господь не обделил, она слабо улыбнулась. Стало быть, дитя сеньора стоит того, чтобы сохранить ему жизнь. Приход скупщика детей вызвал у Адель ужас. Она уже не хотела обещанных десяти экю и, совершенно утратив способность размышлять, сбежала вместе с младенцем спустя всего два дня после родов.

Прачки, грубые и лишённые всякого сострадания, на удивление проявили участие к молодой матери. Где это видано – платить за такого отличного мальчонку какие-то десять экю? Если дитя не помрёт, то лет с четырёх сможет сам зарабатывать на хлеб. А это отличное подспорье для матери. И прачки на чём свет принялись поносить старуху Бижу. При всей своей развязности работницы искренне возмущались гулящими девицами. А всем известно, что Нинон Бижу была сводней. Вот прохиндейка! Решила схватить куш и там и там. Адель отправить на панель, а младенца к негодяю Жюлю.

– Ни за какие деньги я не стала бы ловить мужчин на улицах! – заявила широколицая Лили. – Это же настоящая пакость – отдаваться первому встречному!

– Точно! – хлопнув себя по бёдрам, вступила в разговор Марион. – Если у женщины больше одного любовника, то она потаскуха! Я всегда перехожу на другую сторону, если вижу гулящую девку.

– Да, подружки, пусть наша работа тяжёлая, но мы по крайности можем считать себя порядочными, – добавила высокая худая Катарина по прозвищу Жердь. – А что ни говорите, порядочная женщина куда лучше, чем шлюха.

После этой «глубокомысленной» фразы прачки согласно закивали, начисто позабыв, из-за чего разгорелся спор. Приход хозяйки заставил женщин вмиг приняться за работу, но шум воды и стук вальков постоянно прерывался возмущёнными фразами и грубыми словечками в сторону уличных девиц. Присев перекусить, работницы вспомнили про Адель, и прачка Луиза тотчас заявила, что в соседнем квартале сдаётся мансарда.

Новое жильё было ничуть не лучше прежнего. Та же вонь и грязь, что царила во всём Дворе чудес. Но плата была чуть меньше, к тому же за полтора экю сверх положенного хозяйка, что брала в починку чулки и прочие мелочи, согласилась присматривать за малышом.

О каком присмотре можно говорить в квартале бедноты? Просто чудо, что Доминик Руссо не помер ещё в младенчестве. К возвращению матери ребёнок был голоден и лежал в насквозь промокших грязных тряпках, мусоля огрызок фиалкового корня. По счастью, мальчик не страдал от простуд, невзирая на огромные щели в стенах и худую крышу. Не подавился корешком и не стал жертвой голодных крыс, что нагло шмыгали прямо по комнате, разочарованно натыкаясь на пустые миски.

Адель отнеслась к своему материнству спустя рукава. Она воспринимала сына как досадную помеху, что связывает по рукам и ногам, но стоило ей вспомнить, что сын мог оказаться в руках скупщика живого товара, как Адель мигом хватала малютку на руки и прижимала к себе. В деревнях младенцев пристраивали в бездетную семью или отдавали женщинам, и те растили ребятишек лет до пяти. Словом, пока дети не станут в состоянии пасти гусей или по мере сил помогать по хозяйству. Продажа ребёнка вызывала у Адель настоящий ужас. Уж работницы прачечной не скупились на рассказы о несчастных ангелочках, что редко доживали до того момента, когда начнут ходить. Грудных детей покупали попрошайки и подчас спокойно продолжали просить милостыню, держа на руках успевшего помереть младенца. А после шли к Жюлю за новым дитятей. Если ребёнок умудрялся выжить, то с трёх-четырёх лет он обучался попрошайничать. Детишки постарше воровали. Неспособные к воровству причиняли себе увечья, чтобы окончательно разжалобить прохожих. Прачки поминали некоего Мэтью, что вечно растравлял рану на руке и в итоге сгорел от лихорадки за три дня.

Впрочем, как только страх у Адель проходил, Доминик вновь оказывался предоставлен сам себе. Вечно грязный, одетый в лохмотья, он шатался по улице с такими же ребятишками и получал оплеухи от соседей, которых раздражали галдящие и путающиеся под ногами дети.

Прачка Руссо вела себя довольно неприметно и всячески избегала ухаживаний и вскоре прослыла скромницей. Стало быть, Господь простил овечку из своего стада и молоденькая женщина покаялась в своём грехе. И стоит ли удивляться, что спустя три года к ней посватался брат одной из прачек, вдовый башмачник Монтень.

Мужчина был непривлекателен внешне. С вечно нахмуренными бровями, сутулый, с непропорционально длинными жилистыми руками и пустым взглядом водянистых глаз. Однако Адель сочла такой поворот событий весьма лестным. Бедняжка и мечтать не могла о таком счастье. Антуан Монтень держал мастерскую в двух кварталах от прачечной, и Адель с радостью оставила тяжёлую работу, вообразив, что станет заниматься лишь домашним хозяйством. Но у мужа были свои планы, и жена стала дармовой работницей. Она прибиралась в мастерской, бегала по заказчикам до полудня. Затем мчалась на рынок, а потом принималась стряпать. Пока она отвлекалась от очага, прибирала в доме. А когда после ужина супруг садился выкурить трубку и посудачить с соседями, Адель чинила бельё. Словом, жизнь её ничуть не стала легче, но она была счастлива и, падая в постель от усталости, мечтала как-нибудь явиться в родную деревню и похвастать, как славно устроилась.

Грубый мужлан Монтень был вполне доволен женитьбой, хотя не испытывал к жене любви и мало-мальской нежности. Впрочем, он вовсе не обладал такими чувствами, а всего лишь радовался, что супруга молода и здорова и обходится ему куда дешевле, чем наёмная работница. Своих детей Антуан так и не нажил. Каждый младенец умирал во время родов, повергая Адель в отчаяние. А муж лишь таращил свои водянистые глаза и заявлял, что, стало быть, так угодно Богу. К чему плодить лишние рты? Пасынка Монтень невзлюбил сразу. Его раздражал мальчик с тонкими чертами лица, изящными руками и пронзительным взглядом синих глаз. Право же, рядом с Домиником отчим выглядел ещё неприглядней и уродливей.

– Вот чёртов дармоед! – вопил Антуан, сев за стол. – Только поглядите, как он кривит рожу! Ну конечно, господскому отродью не по вкусу печёный картофель. Ну так можешь убираться и ждать, когда лакеи поднесут тебе перепёлок.

Доминик с бешенством бросал взгляд на отчима и, швырнув ложку, действительно уходил из дому и возвращался далеко за полночь, когда Монтень уже спал.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Адель и не думала заступаться за сына. В глубине души она чувствовала, что если встанет выбор между Домиником и мужем, она без колебаний выберет супруга. Парнишка и впрямь отбивался от рук. Из мастерской Антуана он сбежал через два дня, заявив, что не собирается обзаводиться кривыми пальцами и руками, как у мартышки шарманщика, за что тотчас получил пощёчину. Не удалось пристроить его в ученики к жестянщику, подручным в лавку мясника, затем пекаря. Отчим буквально свирепел, что на всей улице больше не находилось желающих брать в услужение строптивого щенка Руссо.

Меж тем Доминику минуло девять, и праздно шатающийся по улицам мальчик вызывал всеобщее осуждение. Где это видано, чтобы такой взрослый парнишка до сих пор не удосужился найти себе занятие? Конечно, соседям было невдомёк, что хорошенький Доминик давно промышлял мелким воровством и не брезговал откровенным попрошайничеством. Он шмыгал к скотобойне и, отбив у голодных собак окровавленные потроха, что гнили в канаве и источали жуткую вонь, он прикладывал их к руке до самого локтя и затем кое-как обматывал грязной тряпицей. Усевшись на мостовую, он страдальчески заводил глаза и гнусавым голосом клянчил деньги. Смердящая рана вызывала у прохожих брезгливую жалость, они охотно жертвовали деньги и ускоряли ход, кривясь от отвращения. Просидев так пару часов, Доминик исчезал в тёмных переулках, вышвыривал вонючую повязку и, умывшись возле поилки для лошадей, отправлялся в трактир. Отведав рагу из крольчатины, пирог или наваристый суп, он смотрел на простую стряпню матери свысока.

В один прекрасный день его здорово отделали местные попрошайки, приговаривая, что за хлебное место следует платить. Фальшивые калеки вовсе не собирались делиться доходами и ясно дали понять, что в следующий раз наглеца прикончат. Неделю Доминик раздумывал, как быть, ибо ни в какую не желал наниматься на работу, и наконец обзавёлся дружками, которые так же как он не отличались добродетелью.

Симону по прозвищу Коротконожка было около пятнадцати, и он верховодил компанией ребятни. Коротконожка обладал грубым уродливым лицом с широким приплюснутым носом и глубоко посаженными тёмными глазами. Тело его походило на обрубок, что водрузили на маленькие подпорки. Ходил Симон переваливаясь с боку на бок, упрятав внушительные кулаки в глубокие карманы латаной куртки.

– Ну и ну, – протянул он, сплюнув на землю. – Выходит, твой папаша – знатный сеньор, сопляк Додо?

– Выходит, так, – пожал плечами Доминик. – Мать рассказала, поэтому отчим вечно зовёт меня господским отродьем.

– Я всегда знал, что иметь родню – паршивое дело, – кивнул Симон. – Взять, к примеру, меня. У меня ни отца, ни матери, и уж мне-то никто не указывает, как жить. Лучше бы тебе послать их к дьяволу.

– Я бы с радостью, но не ночевать же под мостом.

– Вот недоумок! Что дурного выспаться под мостом, тем более летом? Уж по крайности там не так смердит и клопы не кусают.

– А зимой?

Компания расхохоталась, а Симон покровительственно похлопал его по плечу:

– Эх ты, мелюзга. Ловкач найдёт способ пристроиться в тепле. Посмотри на нас, думаешь, мы сроду не видели снега и холодов? Из наших померло всего двое. И то у Анри сгнили кишки. Блевал даже от простой воды. А с этой хворью помрёшь и на шикарной перине в особняке. Да Николя, он угодил под экипаж. В тот день в Париже стояла такая жара, настоящее пекло. Вот пошевели мозгами, Додо. Раз уж бедолаге переломало колёсами руки и ноги, не всё ли равно ему было, какая погода на улице?

Доминик счёл слова Коротконожки вполне убедительными и решил покинуть опостылевший ему дом. Ему даже не пришлось делать это тайком. При своём дерзком нраве он жаждал выкинуть что-то эдакое на прощанье.

Адель присела к столу и, торопливо проглотив две ложки похлёбки, пробормотала:

– Как думаешь, муженёк, раз я теперь порядочная женщина и вышла замуж как положено, не намекнуть ли папаше на долю в наследстве? Конечно, земли у нас мало, но ведь сколько-то она стоит. Или можно попросить пяток гусей и деньги.

– Верно, – кивнул Монтень. – Нам не помешает получить деньжат. А то твой старик хорошо устроился, сбагрил дочку вовсе без всякого приданого. Одно дело, когда девчонка нагуляла ребёнка, а теперь ты замужняя. Пусть раскошелится.

Доминик скривился и, глядя на отчима, произнёс:

– Почему бы вам обоим не потребовать монеты с сеньора графа? Смелости не хватает?

– Вот гадёныш! – заорал Антуан.

Он вскочил из-за стола и замахнулся на пасынка, но Доминик звонко расхохотался и, ловко увернувшись, метнулся за дверь.

– Только попробуй вернуться, дармоед проклятый! – прорычал Монтень.

Но Доминик и не собирался возвращаться и, насвистывая, направился на пустырь, где его поджидали дружки.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Без малого три года он прожил с беспризорниками под предводительством Коротконожки. Жизнь эта оказалась совсем не так привлекательна, как расписывал Симон. Начать с того, что шайка малолетних воришек довольствовалась жалкой добычей, которой порой не хватало даже на то, чтобы утолить голод. Облюбовав старую полузатопленную баржу, ребятня тряслась от холода даже летом. Сырые прогнившие доски и хлюпающая под ногами вода вынуждала их тесно прижиматься друг к другу, накрываясь тряпьём до самого носа. Каждый вечер Симон решал, кто из его братии ляжет с краю. А сам он, как атаман, всегда устраивался посередине. Протопить утлую баржу не было никакой возможности. Крошечный очаг давал тепло, только если сидеть совсем близко, едва ли не сунув ноги в рваных башмаках в огонь. По утрам мальчишки выбивали дробь зубами, жалкие лохмотья успевали отсыреть. Осенью захворал Марсель по прозвищу Щепка. Парнишка был бледен, и глаза его лихорадочно блестели. Кашель заставлял его тщедушное тело сгибаться пополам.

– Послушай, Симон, – хмуро пробурчал Доминик. – Отчего ты не отступишь от своих правил и не позволишь Щепке спать в середине?

– Ну ты недоумок, Додо. С какой стати? Щепка наверняка подцепил чахотку, стало быть, всё равно помрёт. Значит, его срок вышел. А если с краю вечно будет ложиться кто-то другой, это будет несправедливо. – При этих словах Коротконожка обвёл зорким взглядом притихших мальчишек, проверяя, какое впечатление на них произвела его речь.

– Как хочешь, Симон. Но по мне, мы должны помогать друг другу. Я согласен оставить своё место Щепке, когда мне выпадет лежать в тепле.

Улучив минуту, Коротконожка схватил Доминика за рукав обтрёпанной блузы и притянул к себе:

– Эй, парень, не строй из себя святошу. Если твой папаша был сеньор, это не повод корчить из себя благородного рыцаря. Все наши знают, что подохнут рано или поздно, и вовсе не под тёплой периной. Бьюсь об заклад, Щепка уже смирился со своей участью. Но твои проповеди вызывают лишние мысли. А это ни к чему. Так что не мели языком, сопляк. И не забывай, кто здесь главный.

Руссо промолчал, но, укладываясь спать, старался поделиться тряпьём с больным, который отваживался лишь бросать в его сторону благодарный взгляд.

Марсель умер в полном одиночестве на барже, едва на город посыпался первый снег. Явившись вечером, компания равнодушно перекрестилась и выжидательно уставилась на атамана.

– Скинем мертвяка в воду, и дело с концом, – пожал плечами Симон. – Или вы думаете, что я закажу мессу?

– Не обернуть ли его попоной? – робко проронил Эжен.

– Ещё чего! Щепка помер, холодней ему уже не станет, а попона сгодится нам самим.

Доминику было не по себе. Он не мог заснуть до самого рассвета, в ушах стоял всплеск воды, когда мальчишки столкнули с баржи покойника. Силы небесные, неужели если с ним, Руссо, приключится беда, товарищи так же равнодушно избавятся и от него? Дурак он был, что связался с ними! Но возвращаться домой Доминик не хотел. И погрузился в тягостные раздумья. Меж тем отношения между ним и Симоном становились всё более натянутыми. Коротконожка привык повелевать своими подручными, и парнишка, который отваживался высказывать собственное мнение, изрядно его раздражал. Атаман с радостью выставил бы его прочь или вовсе пристукнул в укромном уголке, но жаль было потерять такого ловкача. Что ни говори, но кроме отменного здоровья, которым Доминика наградил Господь, он был куда расторопнее и умнее остальных.