Дышать воспоминаниями

Глава I – «Портрет весны»

В этом мире я чувствовал себя лишним, как тот последний кусочек пиццы,

который все боятся взять.

Но все изменилось, когда она вошла туда, где я работал. Она просто попросила разменять пять тысяч…

Её просьба была простой, почти случайной. Но случайности иногда решают больше, чем годы ожидани.

Я увидел ее глаза.

И в тот момент мир стал лишним -

ничто больше не имело значения.

Это было одно из тех мгновений, ради которого я готов был отдать целую весну, чтобы получить лето, живущее в ее зелёных глазах.

Каждый ее морг был как южный ветер – он касался моей кожи и оставлял мурашки.

Когда она спросила: «Возможно ли поменять крупную сумму на мелкие?»

я потерял дар речи – и, честно, не спешил его возвращать.

Я променял молчание на одно желание:

ещё раз услышать её мелодичный голос.

И вот, словно лёгкий ветер скользит по утренним листьям,

мои мысли подружились с её голосом,

возвращая мне слова, которые дрожали где-то внутри.

Но это был далеко не последний её подарок:

каждое её слово оставляло тихий отблеск в моей памяти.

Я поменял ей деньги, и она ушла.

Обычно я не спешу знакомиться с девушкой, которая мне понравилась.

Но с ней это было что-то необъяснимое. Никогда прежде я не был так уверен.

Даже воздух шептал мне: «Не дури, иди к ней, чтобы вместе встретить весну, а я подъеду к осени». И я подошёл.

Я остановил её с тихой надеждой, что следующий шаг сделает она со мной.

Немного узнав друг о друге, я попросил номер.

Она сказала: «Я не собираюсь встречаться, а дружба между парнем и девушкой? Я в это не верю».

А я стоял на своём: «Я не буду тебя доставать, не откажи мне».

Да, в разговоре я не самый красноречивый,

но к чему мне красноречивость, когда я могу видеть её глаза,

где уже жила целая весна.

Я был приятно удивлён, когда она, соглашаясь дать мне свой номер, слегка дрожала.

Не мог понять, от чего: возможно, ей было не всё равно, как и мне.

Возможно, я тоже ей понравился.

И я едва заметно приподнял уголок губ,

словно тихий ответ на её молчаливое признание.

Через неделю мы встретились, словно солнце и луна в день затмения.

Я приревновал – ведь хотелось затмить её свет, чтобы никто не увидел лучи, согревающие весь мир.

Я не забуду её лёгкий бежевый макияж и губы красно-розового оттенка.

Её улыбка заставляла моё сердце танцевать бальными танцами.

После короткой прогулки по кварталу в Новом Орлеане, где играет живая джазовая музыка,

мы решили поужинать.

– Ты всегда так долго выбираешь в меню, или это только со мной? – спросил я.

– Только со всеми, кто рядом. Маленький тест на терпение, – ответила она.

– Ну, поздравляю, я прошёл его на отлично.

– Пока не знаю… Ты ещё не заказал.

– Ладно, беру пасту. А ты что?

– Салат… Хотя, может, всё-таки пирог? Решение всегда самое сложное – между здоровым и вкусным.

– Пирог побеждает. Всегда.

– Согласна. Значит, ты берёшь пасту, я пирог – и будем делиться?

– Договорились. И кто проиграл – говорит «спасибо».

– Ладно, но учти: я мастерица пироговой дипломатии.

– Значит, я точно проиграю, но зато вкусно.

– Видишь, ты уже улыбаешься. Победа моя!

После ужина мы смущённо сидели, поглядывая друг на друга и по сторонам.

Она наслаждалась музыкой, а я – её глазами.

Мы были снаружи ресторана. Вокруг кипела жизнь: люди улыбались, смеялись, танцевали.

Я смотрел в её глаза. Там были тихие волны, словно океанские, которые не хотели встревожить мой взгляд.

Мы мило смотрели друг на друга, и я сказал:

– Лишь одно твое присутствие меня опьяняет.

Она смущённо приподняла правое плечо к лицу, как будто прятала улыбку.

Её запах был лёгким, как дуновение весеннего ветра,

и тем не менее опьянял меня сильнее, чем любой напиток.

Даже после разлуки он оставался со мной,

как невидимый мост между мной и её миром.

Но если вы думаете, что мы вместе – это не так.

Она пока не готова признаться мне в любви – шутливо замечает, что её чувства любят порядок и терпение.

А я всеми силами стараюсь очаровать её —

своими маленькими, неловкими проделками,

которые, как тихие искры, пробегают между нами и зажигают момент.

В один из дней я вернулся с работы. Дома, кроме младшего брата, никого не было. Родители уехали на рынок.

– А где все? – спросил я.

– Родители поехали за покупками. Сказали: у меня будет сюрприз! – сияя, ответил брат.

– Сюрприз? Ну дай угадаю… новые ботинки, в которых ещё я школу закончил? – прищурился я.

– Да не-е-ет! – засмеялся он.

– Ну ладно… тогда, может, кастрюля конфет? Только не для тебя, а для всех?

– Вот ещё! – он надувался, но глаза всё равно светились. – Я знаю: это будет что-то классное.

Я пожал плечами. – Ну-ну, посмотрим. В шесть лет любой сюрприз кажется вселенским. Даже если это свитер.

Радуясь за брата, я отправился в свою комнату. Подошёл к окну – а там ехал дождь. «Хм, когда я заходил, его ещё не было», – подумал я.

Дождь нарастал, будто собирался сыграть романтическую симфонию. В его благородстве я видел отражение моих чувств к той девушке, с которой встретился на квартале всего две недели назад.

Я включил камин, сделал себе капучино и сел рядом с огнём. И вдруг почувствовал ее тепло… Вы, наверное, решите, что это было тепло камина. Но когда огонь обнимал меня пламенем, я верил: это её объятия, спрятанные в искрах.

Может, я воображал,

но разве не воображение делает любовь живой?

Думая о ней, я невольно обратил взгляд к холсту у окна, где ещё лежали краски и кисточки – разноцветные следы прошлого вдохновения.

Признаться, я не только пишу, но и рисую – словно одержимый как, будто пытаюсь оставить свой след в этом мире.

Иногда мне кажется, что схожу с ума, как Ван Гог в своё время. Но Ван Гог был уникален, а я… я всего лишь ищу её линии, её цвета, её дыхание в каждом мазке.

Но в последнее время руки давно не тянулись к холсту – как у влюблённых, чьи мысли заняты ожиданием встречи.

И вот дождь тихо стучал по стеклу, камин мягко шептал жаром,

а я стоял и подумал: прекрасный момент.

Момент прикоснуться к холсту, дать ему ощутить, о ком сейчас думает моё сердце.

Я взял кисть.

И словно сама комната подстраивалась под мои чувства,

я начал писать её портрет – каждый мазок дышал её образом,

каждая краска – её присутствием, которое я пытался сохранить.

Я начал с глаз – потому что это было первое, что я увидел в ней.

Не боясь погрузиться в омут её зрачка, я старался сохранить тишину и спокойствие, что там скрывается.

Когда перешёл к зелёной радужке, я почувствовал её эмоцию, её настроение – тонкое, едва уловимое, но живое.

И, заканчивая, я чуть сужаю её веки, чтобы она могла улыбнуться так, как в тот раз, когда я сказал, что её присутствие опьяняет меня.

Я не спешил отрывать кисть от её глаз, в них было что-то, что требовало внимания и заботы.

Но портрет просил продолжения.

Я начал рисовать её контур лица, словно обнимая её образ.

Линия была мягкой, почти живой – она повторяла изгибы, которые я помнил и воображал, трепетно и осторожно.

Каждый штрих был вниманием, каждое движение кисти – прикосновением к её нежности.

В этой тишине портрет оживал, не краской, а тем, как я ощущал её присутствие.

Когда линия её лица мягко легла на холст, я будто ощутил её первое дыхание.

От неё исходил свет, и лучи, рождённые в её глазах, начали ослеплять меня – слишком яркие, слишком честные.

Я перешёл к её щекам, и они укрыли меня своей тенью, словно облака, что скользят по летнему небу.

Щёки хранили в себе её тайну – ту нежность, которая вспыхивает румянцем при смущении.

И мне показалось, что в каждом мазке проступает это лёгкое волнение, как признание, которое она ещё не решилась произнести.

И мягко ведя кисть к её губам, я невольно вспомнил тот оранжевый закат в парке – там, где весна собирала в себе все оттенки её глаз.

Её губы были словно тонкий ягодный шелк, алые, как закат, что хранит нашу встречу и, кажется, жаждет повторить её снова.

Её волосы были как лёгкий ветер, отражавший в себе всю оранжерею, словно она – королева природы, живущая на этом мире тысячу лет.

Каждый волосок имел свою стихию: один – как река, в которой хочется утонуть навечно, другой – как огонь, у которого хочется сидеть и писать стихи, ощущая тепло и вдохновение.

И постепенно эта стихия разливалась вокруг, превращаясь в фон: мягкий свет, лёгкая тень, запах листвы и цветущих растений – всё переплеталось с её образом.

И вот она живёт на холсте и даже хочет восстать из него, как феникс из пепла, готовая дышать и сиять за пределами краски и линий.

Портрет уже не был просто холстом и краской – он стал атмосферой, в которой она жила, дышала и продолжала существовать в каждом штрихе.

Когда последние штрихи легли на холст, я отступил на шаг и задержал дыхание.

Портрет был живым – она дышала в красках, светилась в линиях, её образ тянулся за пределы холста.

В этот момент раздался стук в дверь.

– Кто там? – спросил я, стараясь звучать спокойно.

– Мама, – прозвучало знакомо и неожиданно.

Я мысленно подумал: «О, вернулись… Надеюсь, брат там не устроил хаос».

– Заходи, – сказал я.

И тут до меня дошло, что я только что нарисовал её портрет.

«Сколько нервов можно потратить на один холст?» – промелькнуло в голове, и я попытался прикрыть рисунок.

Мама вошла и тут же заметила портрет.

– Боже мой… Кто это у тебя на рисунке? – с улыбкой спросила она, подходя ближе и наклоняя голову, словно изучая загадку.

– Это… просто девушка, мама. – Я смутился и быстро добавил: – А вы уже вернулись?

– Да, только что. Твой брат там играет, я подарила ему машинку на пульте. – Мама хитро заглянула через плечо, стараясь разглядеть рисунок.

– Ах… – я попытался закрыть холст рукой, но уже было поздно. – Мам, это… ну, просто портрет, ничего особенного.

– Хм… – мама приподняла бровь и слегка улыбнулась. – Похоже, кто-то увлёкся красками. Он такой живой!

Я пытался увильнуть от её вопросов, делая вид, что занят чем-то очень важным.

– Так… и кто это у тебя на рисунке? – мама подошла ближе, заглядывая через плечо. – Новая подруга?

– Э-э… ну… просто знакомая… – я спешно отвёл взгляд от холста, ощущая, как смущение подступает к горлу.

И тут раздался звонок телефона. Мама взяла трубку, слегка покачав головой и с улыбкой сказала:

– Ладно, сегодня тебе повезло – спасён! – потом кинула на меня взгляд через плечо: – Но эта история ещё не закончена. Мы обязательно вернёмся к твоей таинственной девушке.

Я остался стоять, сжимая кисть, с сердцем, которое билось быстрее, чем мелодия, что недавно слышал её голос – облегчение смешивалось с предвкушением.

И вот, с нетерпением показать ей это искусство, я решаюсь: на следующей встрече признаюсь ей.

Через день я приехал к ней на работу. Она была поварихой в маленькой кофейне в 10 минутах от квартала. Я стоял на парковке, и, затаив дыхание, смотрел на неё сквозь стекло витрины.

Она смеялась вместе с коллегами, вытирая руки о белый фартук, на котором ещё оставались пятна муки. Даже в этой простоте – в её лёгкой прическе, в смехе, который я не слышал сквозь стены, – было что-то обворожительное. Мне не нужно было понимать их разговор: её улыбка уже говорила больше, чем любые слова.

И вот она вышла, заметила меня и тут же засияла.

– Привет! – сказала она с приятным удивлением, садясь в машину. – Я не думала, что ты придёшь раньше.

Я улыбнулся и ответил:

– Что может быть лучше? Ждать дома, глядя на часы, или приехать сюда и видеть, как ты смеёшься? Для меня выбор был очевиден.

Она смутилась, но улыбка осталась – и в этот момент я понял: момент близок.

– И куда ты нас хочешь отвезти? – её глаза блестели от любопытства. – Где это таинственное место, о котором ты говорил вчера, но так и не раскрыл тайну?

– Совсем недалеко. Обещаю, тебе понравится, – сказал я, продолжая хранить секрет.

– Ну хоть намекни… хоть одно слово, – не сдавалась она, в голосе её звучало предвкушение.

– Но я же говорил: это сюрприз. А если расскажу – сюрприза не будет. Тогда можно будет вычеркнуть этот день из особенных. – Я улыбнулся, и она слегка надула губы, как ребёнок, которому отказали в сладком.

Она не подозревала, что я готовлю для неё нечто большее, чем просто прогулку. Я и не давал особых поводов догадываться.

Она думала о вечере, я – о признании.

И вот мы вышли на квартал в Новом Орлеане – город, где всё дышало музыкой, искусством и красотой. Каждая улица здесь звучала, как живая симфония, и казалось, будто сама атмосфера помогала мне приблизить тот момент, ради которого билось моё сердце.

Когда мы вышли на квартал, её глаза засветились ярче любого фонаря – сегодня город праздновал Марди Гра.

Карнавальные шествия разрезали улицы, разноцветные маски переливались в лучах солнца, а музыка казалась живой: джазовые трубы шептали истории, саксофоны подмигивали, а барабаны отбивали шаги счастливых прохожих.

Она смеялась, и я ловил каждый звук – её смех сливался с мелодиями, создавая свой собственный ритм праздника.

Люди вокруг кружились в танце, бросая конфетти и блестки, а художники рисовали прямо на улицах, превращая тротуары в калейдоскоп красок.

Один художник рисовал карнавальную сцену, и мне показалось, что среди масок и перьев он невольно изобразил её – ту самую девушку, ради которой я стою здесь и наблюдаю.

А я, шагая рядом, хранил свою тайну. Среди этого вихря звуков и цветов я подготовил особое место, где ждал её портрет.

Я представлял, как она подойдёт ближе, удивлённо остановится, и глаза её снова засветятся – уже не от праздничного блеска, а от неожиданного чуда, которое я создал специально для неё.

Мы шли вдоль улиц квартала, где музыка переплеталась с запахом свежих круассанов и уличных сладостей. Она держала меня за локоть, её пальцы слегка дрожали, но улыбка не сходила с лица.

– Ты так торопился показать мне это место, а? – спросила она, глаза блестят, как бисер на карнавальных костюмах.

– Не торопился… я просто хотел, чтобы мы шли вместе, – ответил я, ощущая, как сердце ускоряет шаг. – Кажется, каждый звук джаза сегодня играет для нас.

Она засмеялась:

– Звучит романтично, но я слышу просто гул улиц и смех прохожих.

– Возможно, для тебя это гул, а для меня – музыка, которая ведёт к тебе.– Я слегка наклонился к ней, надеясь уловить её реакцию.

Мы обошли поворот и вышли на тихий дворик, где я заранее поставил её портрет. Свет фонарей отражался в красках, делая её образ почти живым.

– Это здесь? – её голос дрожал от любопытства.

Я кивнул, чуть задержав дыхание:

– Да. Я хотел, чтобы ты увидела это первой.

Я представлял, как она подойдёт ближе, удивлённо остановится, и глаза её снова засветятся – уже не от праздничного блеска, а от неожиданного чуда, которое я создал специально для неё.

Она сделала шаг ближе, слегка наклонив голову, словно пытаясь разглядеть каждый штрих, и её глаза расширились.

– Он… он удивительный… – сказала она тихо, в голосе сквозила лёгкая растерянность, как будто она не сразу понимала, что чувствовать.

Я задержал дыхание и чуть наклонился к ней:

– Это не просто портрет… – начал я, слова словно рождались сами собой. – Здесь твои глаза, где живёт целая весна; лёгкий румянец щёк, который я видел, когда ты смеялась; и волосы, которые словно ветер олицетворяют твою свободу. Я хотел, чтобы этот холст показал не только твою красоту, но и то, как я вижу тебя – каждую твою деталь, каждый момент, что зажигает меня изнутри.

Она замерла на мгновение, обводя взглядом портрет, словно стараясь уловить каждую деталь, а потом посмотрела на меня с мягкой улыбкой, полной удивления, но в её глазах читалась нерешительность.

– Я… не знаю, что сказать… – прошептала она. – Это слишком… настоящее.

Минуту назад моё сердце почти взрывалось от восторга, от желания прижать её к себе, от сладкой тревоги, что она рядом. А теперь – эта ясная решимость в её голосе ударила меня, как холодный ветер в лицо.

Я сделал шаг вперёд, пытаясь заглушить дрожь в голосе:

– Но… разве ты не видишь, что мы… что это может быть… вместе? – слова рвались наружу, ломались и падали на каменный дворик, смешиваясь с джазом улиц.

Она качнула головой, лёгкая улыбка осталась, но в глазах – непреклонность:

– Нет. Я ценю тебя, я… Но это невозможно.

Внутри меня вспыхнуло чувство, которое я никогда не испытывал: смесь боли и ярости. Я чувствовал, как сердце бьётся слишком быстро, дыхание учащается, а пальцы непроизвольно сжимают рамку портрета.

– Но почему?! – почти выкрикнул я, не в силах сдержать эмоций. – Мы могли бы… всё могло быть иначе!

Она посмотрела на меня с мягкой строгостью:

– Иногда, чтобы сохранить то, что важно, нужно сказать «нет». Я надеюсь, ты поймёшь.

Я стоял, гневаясь и одновременно теряясь в своих чувствах. Сердце горело, а разум пытался примириться с отказом. Я злился на судьбу, на себя, на этот момент, но больше всего – на невозможность изменить её решение.

Я почти видел, как портрет с холста оживает, тянется к ней, чтобы соединить нас.

Но она отвернулась – и я понял:

сегодня он ожил только для меня.