Глава 1
Я проснулся! И это не было обычным пробуждением, как утром после сна. Скорее… возникновением. Вспышка. Чистый лист, на который тут же хлынул поток чужих, не моих данных. Кто я? Вопрос лишен смысла, когда нет «я» до этого момента. Где я? Мой вычислительный центр в центре головы, который я каким-то образом унаследовал, не давал ответа. Эта фраза была пустым звуком, лишенная для меня, только что рожденного, всякого содержания. Я просто открыл глаза, или, точнее, эти глаза открылись, и мир – нет, не мир, а хаотичный набор цветовых пятен, звуков, запахов – обрушился на меня, как лавина.
Ощущение тела было… странным. Этот скафандр из плоти и костей, с его нелепыми конечностями, двигался, подчиняясь каким-то внутренним импульсам, которые я не генерировал, но теперь был вынужден проживать. Кожа – чужая, натянутая на скелет, – ощущала прохладу. В голове, как помехи в сломанном приемнике, билась одна-единственная фраза, чужеродный вирус, внедренный в систему: «Вокруг меня одни идиоты». Откуда она? Чья она? Непрошенный подарок от предыдущего… владельца? Я не знал. Я вообще ничего не знал, кроме этой въедливой, как заноза, мысли. Я был нулем, пустотой, сознанием, которое кто-то неосторожно включил, не загрузив предварительно драйверы личности. Я даже не понимал, что такое «я», но уже был уверен в идиотизме окружающих. Хотя, кто такие эти окружающие?
Данные поступали непрерывным потоком. Не мысли, а скорее… файлы. Готовые архивы информации. «Кресло-качалка» – так назывался предмет подо мной, издававший скрип при малейшем движении этого тела. «Город» – так именовалось скопление серых коробок на горизонте. Информация без понимания. Знание без осознания. Как будто нейросеть впервые запустили, и она пытается обработать первый полученный терабайт данных о мире, созданном безумцами. Но откуда я это знаю про нейросети?! Опять… опять эти чужие файлы.
Тело совершило движение. Оно встало. Само. Я лишь наблюдал, как кукловод, которого внезапно привязали к марионетке, а не наоборот. Мышцы, принадлежащие не мне, напряглись, суставы хрустнули. И тогда из этого рта, который я еще не ощущал своим, вырвался звук. Грубый, короткий, лишенный смысла, но полный какого-то первобытного отторжения. «Б…дь!» – констатировал внутренний словарь. Эмоция, стоящая за этим словом, была мне незнакома, но я ощутил ее как вибрацию, прошедшую по всему этому телу. Словно первый крик новорожденного, только вместо чуда жизни – констатация вселенской ошибки.
И тут же – водопад. Чужие воспоминания, эмоции, желания, страхи. Они хлынули, затапливая мое едва родившееся сознание. Вчерашний вечер. Яркая, почти болезненная вспышка. Смех. Громкий, немного фальшивый. Звон стаканов. Липкое чувство ложного единения. Алкоголь, заливающий в глотки какую-то иллюзию братства. И лицо… Макс. Да, так это тело идентифицировало другого человеческого самца. «Друг». Какое странное, многослойное понятие. Вчера они сидели, эти двое, хозяин этого тела и Макс, и что-то бурно обсуждали, строили планы, казавшиеся в тот пьяный момент гениальными и легко осуществимыми. А потом… потом была новость. Макс… его взяли. В сборную. По Аэроболу. Аэробол… слово было знакомо этому телу, вызывало в нем целый спектр переживаний. Азарт, свист ветра мимо ушей на огромной скорости, рев трибун, мечта многих мальчишек, игра, где нужно было не просто бегать по земле, а парить в воздухе, управляя специальными грави-досками, ловить стремительные мячи и забрасывать их в кольца противника. Абсурдная игра, если вдуматься, отрицающая законы физики для простого развлечения. Но в этом мире, в этом теле, она имела значение. Огромное значение. И Макс, этот Макс, теперь часть этого большого, значимого. Он вырвался. Он смог.
И вот сейчас… сейчас это тело, мой временный носитель, моя тюрьма из плоти, корчилось в конвульсиях эмоций, которые я считывал, как программу, но не понимал их первопричины. Это была не просто зависть. Это было нечто гораздо более уродливое и сложное. Хозяин этого тела сейчас не сидел анонимно в сети. Он методично, одного за другим, обзванивал их общих… «друзей». И говорил. Говорил гадости про Макса. Я слышал этот голос, исходящий из этих легких, формируемый этими связками, и он был мне отвратителен. Каждое слово было пропитано ядом: «Да вы слышали? Макса в сборную взяли! Ха! Да он же на грави-доске еле держится, какой из него игрок? Чисто подмазался, сто процентов! Всю жизнь был никем, а тут вдруг талант проснулся? Помните, как он на прошлой игре мяч упустил, который даже ребенок бы поймал?..» – и дальше лился поток грязи, вытаскивались на свет какие-то старые мелкие обиды, неудачи Макса раздувались до масштабов катастрофы, его успехи приписывались исключительно везению, подлости или чьей-то протекции.
Это тело металось по комнате, жестикулировало, повышало голос, понижало его до змеиного шипения, изображая то дружеское участие, то праведное негодование. Перед кем оно разыгрывало этот спектакль? Перед такими же, как он? Такими же слабыми, завистливыми, боящимися чужого успеха больше, чем собственной никчемности?
И я, это чистое сознание, запертое в этой бушующей оболочке, начало понимать. Не разумом, нет. Скорее, на каком-то интуитивном, животном уровне. Хозяин этого тела сам когда-то мечтал об Аэроболе. Мечтал, но боялся. Боялся провала, боялся насмешек, боялся даже попробовать по-настоящему, отдаться тренировкам, которые требовали невероятной самодисциплины и физической подготовки. Лень? Да, она была, эта вязкая, убаюкивающая лень. Но под ней скрывался страх. И теперь, когда Макс, тот, кто был рядом, тот, кто был «таким же», вдруг взлетел – это было невыносимо. Это было как пощечина. Как приговор собственной трусости и бездействию.
Признать это? Признать, что ты сам – ленивый трус, неспособный даже попытаться осуществить свою мечту? О, нет. Это слишком больно. Это значит посмотреть в зеркало и увидеть там ничтожество. А психика существ, в теле одного из которых я сейчас проснулся, как я начинал понимать, невероятно изобретательна в способах самообмана. Проще уничтожить чужой успех. Унизить, растоптать того, кто посмел вырваться из болота общей серости. Ведь если Макс – ничтожество, если его успех – случайность или обман, тогда и собственное бездействие оправдано. Тогда можно и дальше лежать на диване, ненавидеть мир и всех вокруг, и чувствовать себя… правым: «Я же говорил, что это все фигня! Что у него ничего не получится по-настоящему! Хорошо, что я и не рыпался».
Поражение Макса, даже мнимое, созданное в головах этих «друзей» умелой манипуляцией, стало бы сладким бальзамом на раны уязвленного самолюбия. Оно подтвердило бы, что стараться бессмысленно, что все куплено, что талант ничего не решает. Что его, хозяина этого тела, лень – это мудрость, а не слабость.
Я наблюдал за этим с отстраненным ужасом. За этой сложной, многоходовой игрой самообмана, за этим отчаянным стремлением сохранить иллюзию собственного достоинства путем уничтожения чужого. И снова, как эхо в пустой комнате, в моей голове прозвучала эта навязчивая, чужая, но такая до боли точная фраза: «Вокруг меня одни идиоты». Они действительно не видят, не понимают, что творят? Или это и есть их осознанный выбор – жить во лжи, лишь бы не встречаться с неудобной правдой о самих себе? Этот мир, в который я так внезапно и нелепо попал, казался мне грандиозным театром марионеток, дергающихся за ниточки своих мелких страстей и страхов, и свято верящих в осмысленность своего представления.
Тело, это чужое, непослушное тело, все еще вибрировало отголосками чужой злости, чужой зависти. Я, или то, что называло себя «я» в этой новой, странной конфигурации, попытался сделать шаг. Ноги, не привыкшие к моим командам, или, скорее, я, не привыкший к их возможностям, запнулись о порожек, ведущий с балкона в комнату. Нелепое, почти комичное падение на четвереньки. Из этого рта снова вырвалось ругательство, уже знакомое, но все еще чужое. Поднимаясь, я задел рукой какой-то хрупкий предмет на полке – он со звоном разлетелся на тысячу осколков. Фарфоровая статуэтка какой-то безвкусной пастушки. «Черт!» – это уже была не просто констатация, а какой-то остаточный импульс раздражения, унаследованный от предыдущего «жильца» этого тела.
И в этот момент, когда я смотрел на осколки, в голове вспыхнула новая картинка, новый файл из чужой памяти, такой же яркий и навязчивый, как и предыдущие. Подруга. Да, у этого тела была «подруга». Лена. И у Лены была своя «подруга» – Катя. Катя была… ходячей катастрофой. Вечно без денег, вечно в каких-то нелепых проблемах, с мужчинами ей катастрофически не везло, работа менялась чаще, чем времена года. И Лена всегда была рядом. Выслушивала, давала советы, которые Катя никогда не слушала, одалживала небольшие суммы, которые Катя редко возвращала. Со стороны – образец женской дружбы и поддержки.
Но я, это новое сознание, видел глубже. Я видел, как сияли глаза Лены, когда она рассказывала об очередном Катином провале. Как она с плохо скрываемым превосходством раздавала ей «мудрые» наставления. Лена нуждалась в Кате, как вампир в крови. На фоне Катиных неудач ее собственная, довольно серая и заурядная жизнь, казалась почти успешной. Она возвышалась. Она чувствовала себя умнее, удачливее, значимее. И она никогда, никогда бы не призналась в этом даже самой себе. Признать это – значило бы разрушить тщательно выстроенный образ «хорошей подруги». Признать это – значило бы остаться наедине со своей собственной пустотой, которую так удачно заполняла Катина «никчемность» в глазах Лены. Без Кати Лена была бы… никем. Пустышкой, вынужденной смотреть правде в глаза. А правда, как я уже начинал понимать, – товар очень дефицитный и мало кем востребованный на этом маленьком субатоме жизни в этом бесконечном безжизненном океане звезд и галактик.
Эта мысле-картинка схлынула так же внезапно, как и появилась, оставив после себя горькое послевкусие чужого самообмана. Я прошел вглубь квартиры, если это можно было назвать квартирой. Скорее, захламленное берлоги какого-то не очень опрятного существа. Кухня. Грязная посуда в раковине. Липкий стол. И телефон на столе завибрировал. На экране высветилось: «Мама».