Опять #ЖивыеТексты

Редактор Татьяна Плунгян

Художник Хаджиме Мей

Художник Настя Сойка

Художник Зои Романова

© Ира Мороз, 2020

ISBN 978-5-0051-9138-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Настоящий живой текст про правила игры и свободу

Как правила игры (в широком смысле, вообще любые правила) взаимодействуют с ощущением свободы – ограничивают или, наоборот, раскрепощают?

На самом деле про свободу у меня есть домашняя заготовка. Про свободу были мои первые посиделки, в настоящий момент незаслуженно отставленные за неимением времени.

Когда я послушала истории про свободу от других людей, я смогла сформулировать своё понимание того, что я считала свободой. Я думаю об анекдоте про глупую девочку и золотую рыбку. Тот, который с ключевыми словами: «А что, разве так можно было?». И сейчас мне не очень понятно: а откуда узнать, что так было можно?

В первый класс я пошла минуя детский сад. И я не освоила множества правил про то, как нельзя, ну, те правила, которые обычно в детском саду положено осваивать. В октябре за какую-то провинность учительница решила весь класс оставить на час после уроков. А меня дома ждала бабушка. Я и так задерживалась после уроков, шла я из школы одна и умела застревать в разных интересных местах: поиграть с бродячим щенком, поразглядывать листья, в тихом углу, поговорить с воображаемыми друзьями вслух, ну, мало ли что… А бабушка волновалась, и у неё сердце. А тут на мою полную невозможность прийти домой вовремя накладывается ещё и воля учительницы. А ещё мне надо было в музыкальную школу. Я встала, сказала учительнице, что у меня имеются другие планы на это время, и ушла.

Я не могу сказать, что это было про свободу. Нет, я просто не понимала, не знала, что кто-то, кроме моих родителей, может распоряжаться моим временем. Ну, во время уроков – да, можно. А после уроков – нет, увольте.

Кажется, моих родителей вызвали в школу. Или рассказали об этом на родительском собрании. Учительница настолько не ожидала от ребёнка такой реакции, что даже не подумала меня остановить. А я считала, что всё в порядке, я же объяснила, что у меня другие занятия на это время запланированы. Ну, то есть я даже была не в курсе, что я сделала что-то из ряда вон.

Настя Сойка

Я это про что. Что свобода – это такая штука, про которую и не узнаешь, пока не столкнёшься с ограничениями. Другое дело, что множество ограничений появляются настолько рано, что и не замечаешь, что это ограничения. Настолько рано, что они кажутся встроенными в устройство мира. Ну вот засунула я палец в розетку, по рассказам родителей, и с тех пор знала, что «ток кусается». Это – мой опыт. А что еду надо доедать, я узнала от мамы и бабушки. Разумеется, в том возрасте, когда мама и бабушка были такой же очевидностью, как и ток в розетке.

Или вот про капризы. Я знаю, что капризничать нельзя. И вот я оказываюсь в другой стране и селят меня и ещё двух моих подруг в гостиничный номер с окном на стену соседнего здания. Я сожалею о тёмном номере, и всё. А одна из моих приятельниц говорит: «Мне нужно солнце» и требует поменять номер. А что, так можно было? Вот теперь я знаю, что так можно. А пока я не узнала этого от другого человека, запрет на капризы был встроен в моё устройство мира. Он появился в то время, когда я ещё не умела отделять физические свойства мира от его социального устройства. Хотя есть некоторые теории, что и физические свойства мира – результат социального консенсуса. Но вот, честное слово, про то, что ток кусается, я узнала от розетки, а не от родителей.

Было время, когда я, наталкиваясь на такое вот знание: это не объективная реальность, а результат социальных договорённостей, очень расстраивалась. Я находилась в мифе о том, что свобода – это что-то отдельное, существующее вне рамок. И значит, если я следую не подходящим мне социальным ограничениям, я не свободна. И это очень обидно. Потому что в анекдоте с ключевыми словами «А что, разве так можно было?» речь идёт о глупой девочке. Но я же не хочу быть глупой, верно?

Я много чего делаю, чтобы не быть глупой. Я много чего делаю, чтобы быть свободной. Когда я сталкиваюсь с выбором из двух вариантов, я уверена, что я что-то пропустила, и ищу другие варианты. Вообще не считаю за выбор необходимость выбирать из двух вариантов. Но вот ведь в чём засада. Всегда будет какой-то вариант выбора, который я пропущу. И значит, пока я буду соотносить свободу с выбором не менее чем из трёх вариантов, то всегда буду чувствовать себя не свободной, а играющей в свободу. Потому что какой-то, на данный момент неизвестный мне, вариант свободы всегда будет присутствовать.

И вот, похоже, свободы без ограничений, по крайней мере, на данный момент, я осознать не могу. А есть ли она где-то там, такая вся из себя свободная ото всего, – не знаю.

Настоящий живой текст про плейбек

Познакомилась я с плейбеком лет десять назад. На берегу Чёрного моря, на психофестивале. И, кажется, десять лет назад, первый и последний раз увидела свою историю. До сих пор помню. Про черепах. Ну, вы представляете: черепахи, которые живут у московских детей в коробках и регулярно теряются, оказывается, на берегу Чёрного моря вырастают до каких-то совершенно не квартирных размеров. Хочется приписать, что я знаю, куда пропала моя черепаха, потерявшаяся в детстве, но это будет прекраснодушной ложью, нет, не все потерявшиеся черепахи находятся потом на берегу Чёрного моря среди камней.

Конечно, тогда, десять лет назад, я загорелась. Какое потрясающее занятие! Возвращать людям их истории. Надо учиться и тренироваться, да, надо, но такой результат!

Конечно, тогда, десять лет назад, как загорелась, так и сдулась.

Я не могу быть столь блистательной и искромётной. Вообще не люблю утрированную театральность, я в театры не хожу поэтому. Где я, а где они. Они прекрасны, остроумны и находчивы, а я тяжела и неповоротлива. Нет-нет-нет.

Следующие мои встречи с плейбеком происходили уже в Москве. Перерыв был большим, но я уже перебралась из зрителя в созерцателя. И никаких своих историй не рассказывала.

Меня всегда занимала идея импровизации. Ну, потому что про себя я никогда не думала как про импровизатора (и это не так, я знаю). Я совершенно не могу импровизировать на самом деле. Комбинировать разные известные уже кусочки могу, но при этом не могу называть это импровизацией.

И вот хожу на плейбек наблюдать, как это делают другие. Импровизация. Не просто импровизация, а групповая импровизация.

Я радуюсь чужим находкам, я восторгаюсь весомой заключительной фразой, я пытаюсь запомнить формы, которыми пользуются актёры, для синхронизации. И чувствую себя безнадёжной неудачницей. Каждый раз. Понимаю, что я никогда, никогда, никогда не буду там, на сцене, не потому что меня не возьмут (возьмут – всё время вижу информацию про обучение), а потому что я не могу так импровизировать. Просто не могу. Не знаю, что чувствуют зрители. Моя зависть или моя безнадёжность не даёт мне быть зрителем. Сижу и наблюдаю, вычисляю закономерности и правила, и всё это лишь для того, что зависть и безнадёжность усилились.

На самом деле эта зависть и безнадёжность не такие уж разрушительные, так поколупать немного. Но они есть.

И текст этот с трудом пишется.

И напишу-ка я лучше снова про тех черепах. Они такие большие, что на них вполне может поместиться большой глобус, а на некоторых – даже очень большой. И, может быть, одна из черепах везёт на себе глобус, на котором я могу импровизировать. Музыка, плейбек и стихотворные турниры.

Настоящий живой текст про смысл жизни

Я пытаюсь вспомнить, в какой момент мне этот самый смысл жизни потребовался. Ну, то есть я помню, когда приглашение поговорить об этом вызвало у меня кучу недоумения, мне было около восемнадцати. Значит, до восемнадцати я об этом уже думала и даже что-то надумала.

Сейчас мне кажется, что я много раз возвращалась к этому вопросу и надумывала приблизительно одно и то же. Или не надумывала, а слышала от других. Но слышала от других то же самое, что и придумывалось мне.

Сначала предполагала, что напишу лонгрид про то, что в разные периоды жизни смысл жизни оказывается разным. Какую-то высокомудрую мутотень со ссылками на Франкла, рассказами про жизненные кризисы и про социальные конструкции. Но нет. Не написалось. Потому что, перебирая свою историю смысла жизни, я обнаружила, что ответ всегда один. Именно поэтому мне интересен не сам по себе ответ. Интересен вопрос. В какие моменты его важно задать, и в какие моменты необходимо услышать ответ.

Мне кажется, что у меня такой вопрос возникает, когда я живу не своей жизнью. Вроде бы всё хорошо, но моя чужая жизнь мгновенно теряет всяческую осмысленность. Зато возникают идеи о долге, необходимости, о служении и о других людях. Я живу ради чего-то, я живу для кого-то. Мои интересы и потребности перестают иметь хоть какое-то значение перед значимостью высшей цели. Мои действия влияют на других людей, они (действия) могут расстроить или вызвать неудовольствие, и этих других людей становится слишком много, а возможность не понравиться им становится пугающей. Забываю, что я – живой человек, и могу совершать ошибки. Каждая ошибка становится поводом для длительных самобичеваний. В эти же периоды вспоминаются другие периоды жизни под эгидой других высших целей, и на меня набрасываются воспоминания, что я не достигла ни одной. И, кроме высшей цели, дёргающей неповоротливого носорога, который прежде был мной, за ошейник, появляется ещё и членский билет клуба анонимных неудачников.

Настя Сойка

Может быть, поэтому так боюсь использования стандартных мотивационных схем. Как только у меня появляется миссия или призвание – всё. Я попадаю в мир, где за меня что-то решено, а должна эти решения претворять в жизнь. Сеять разумное, доброе, вечное, не закапывать таланты, торить пути и не пойми что ещё. Нести ответственность за всё человечество и понимать, что поводы для ответственности никогда не кончатся. И ненавидеть всё это человечество, исправно поставляющее мне поводы для жгучего стыда.

Я легко попадаю в такие истории. Потому что это – очень привычная схема. Ты должна, и вперёд, пока не свалишься. Эти истории плохо отпускают. Они оплетают долгами по рукам и ногам, связывают чужими ожиданиями и приглашают продолжать быстрее-выше-сильнее. Пока не превращаюсь в говорящую лошадь и не начинаю спрашивать, когда же я сдохну. Вот тогда-то и приходит тот самый вопрос. А в чём состоит смысл моей жизни? Есть ли у меня причины продолжать её проживать? Что такого необходимого, неповторимого, эксклюзивного я тут делаю, что мне надо продолжать и продолжать это делать?

Ну… Ответ из анекдота. Живу я здесь.

Этот же ответ и про смысл жизни. Для меня, по крайней мере. Смысл жизни – в жизни. А дальше приходится выбираться из чужой жизни. Вспоминать, что я люблю. Медленно, мелкими шажочками. Вот тень дерева качается в тени окна на дальней стене. Вот солнечный блик упал на пол. Вот в свете фонаря искрится снег. Вот гранат лежит на столе, и, если правильно его разрезать, он напомнит о лете. Вот музыка, которую я вдруг перестала слушать. Вот песня, которая вспомнилась, и срочно надо её спеть. Вот босая нога наступила на дубовую паркетину. Вот… За просыпающимся телом подтягивается пересмотр всего.

Что я делаю и для чего. Какие люди меня окружают и почему. Что люблю, а что – нет. Какие дары могу делать другим людям, а какие – получать и принимать. От каких даров мне следует отказываться. В каком месте мне хочется находиться сегодня и в какой одежде. И не купить ли мне колечко?

Это моя жизнь. Жизнь, которую мне нравится жить. Ну, здравствуй.

Настоящий живой текст про выбор между комфортом через прогиб и некомфортной свободой от обязательств

Вчера к беседе пришлась история, как я в первый день учёбы в институте, на первой лекции, ухитрилась поругаться с преподавателем: он сделал ошибку и в упор её не видел. А через пару лет этот преподаватель стал проректором и смог очень весомо осложнить мою учебную жизнь. Мой собеседник очень удивился. Он так и не смог понять, зачем я спорила с тем, у кого явно больше власти. «Ну, ты же знала, как правильно. Зачем вообще было спорить?» Аргумент, что были люди, которые не знали, как правильно, веса для моего собеседника не имел. Он и правда не понимал. И не смогла объяснить.

Настя Сойка

Когда я рассказываю себе про себя, то там часто возникает история про болезненную щепетильность. Я боюсь подарков. Каждое предложение помощи, каждый неожиданный подарок пугает меня. Нет, они не всегда не нужны мне, очень часто помощь, предлагаемая мне, вполне актуальна. Боюсь обязательств, которые будут сопровождать эту помощь. Мне страшно, что я окажусь в ситуации, в которой буду кому-то что-то должна.

Когда я рассказываю себе про себя, ссылаюсь на то, что для меня самое ценное – это свобода, и я много чего делаю, чтобы так с ней и оставаться. Без обязательств. Без комфорта. Без удобств. А фигли ж. Лучше пострадаю, но не буду должна. Подумаешь, ерунда какая, удобства.

Когда рассказываю себе про себя, я рассказываю себе про выбор и цену выбора. Знаю, сколько стоит моя свобода. Иногда – в точном денежном эквиваленте. Эквиваленте удобств, от которых отказываюсь.

Я себе вру. У меня есть много всяких штук, на которые пошла для удобств и комфорта. Иногда – через прогиб. Иногда – через договорённости. Ну, какие договорённости… Договорённости, прикрывающие прогиб.

Ну вот, например, есть у меня комната для консультаций и встреч. Эта комната появилась случайно, и многие люди уже знают эту историю, так что прошу прощения за повтор. Эта комната – результат торга с моим шефом (по юридической части). Ему надо было снизить мне зарплату в связи с резким уменьшением объёма работ, и тогда я попросила выделить мне комнату. Без комнаты я не соглашалась на снижение зарплаты. Я не плачу за аренду комнаты и поэтому могу позволить себе брать социальных клиентов не только для работы онлайн, но и для очной работы. А ещё я могу устраивать всякие интересные встречи, когда у меня на это есть силы и интерес.

Именно из-за этой комнаты я сижу сейчас в командировке в Сибири и не возражаю из-за неопределённости планов. Потому что к комнате прилагается чуть больше работы, чем предусмотрено моей юридической зарплатой. Это – явный прогиб. Со мной происходит совсем не то, что мне подходит. Мне надо бы встретиться с двумя людьми в Москве для работы, я пропустила несколько важных для себя событий, а я тут сижу в Сибири и не вякаю.

Или вот ещё. Стараюсь поменьше регистрироваться на всяких официальных сайтах. И не пользуюсь бесплатным вайфаем в московском метро, потому что там требуется авторизация с помощью телефонного номера. При этом я не сильно опасаюсь за сохранность персональных данных. Но мне неприятно предоставлять государственным органам или организациям, которые с государственными органами слишком охотно делятся информацией, не предназначенные по закону для удовлетворения государственных интересов данные. Не из секретности, а из брезгливости.

Но вот тут выяснилось, что можно оформить закончившийся загранпаспорт, не выходя из дома, через портал «Госуслуг». И я на нём зарегистрировалась и даже авторизовалась. Что сделало мою жизнь намного удобнее. Но для меня это – явный прогиб…

А не знаю, как выбирать. Как всегда, выбор не может быть сделан один раз и навсегда. Это выбор всегда придётся совершать заново.

Но, когда я сталкиваюсь с таким выбором, мне важно напоминать себе, что я совершаю очень важный выбор. Что есть люди, раз за разом выбиравшие комфорт, и в конце концов обнаружившие себя с охапочкой хвороста для костра, на котором будут жечь ведьму. И, что есть люди, раз за разом, выбиравшие свободу и в конце концов обнаружившие себя на этом самом костре. Мне не нравятся обе эти позиции. И, может быть, мысль, что можно этих позиций как-то избежать, – тоже самообман. Но хочется верить, что нет.

Настоящий живой текст про пустоту внутри

Ощущение дыры в груди, чёрной воронки, в которую проваливается всё что угодно, – это про пустоту внутри?

Ощущение своего тела в качестве шкурки, оболочки, границы, при этом ни внутри, ни снаружи ничего нет, – это про пустоту внутри?

Ощущение лютого холода изнутри, сковывающего неподвижностью, – это про пустоту внутри?

Зои Романова

Иногда невозможность выразить языковыми средствами свои переживания, невозможность договориться о переживаниях и понять друг друга становится слишком явной, перебирается из фона в фигуру и трубным гласом ввинчивается в мозг. Мы никогда не сможем договориться. Даже о такой малости, как пустота внутри. Очевидно и обжалованию не подлежит: твоя пустота (моя пустота) – совершенно не такая пустая пустота, как у человека, с которым разговариваешь.

Не знаю, о чём писать. Не знаю зачем. Понимание невозможно. Его не существует, как не существует свободы, равенства и братства, нет, не так, понимания не существует куда отчётливее, чем не существует любое другое абстрактное понятие. И от этого знания стремительно пустеет внутри.

Когда внутри пустота, нечему резонировать с тем, что снаружи. Пустота выключает меня из взаимодействия с окружающим миром, чувствую холод и равнодушие своих глаз, которым не за что зацепиться. чувствую холод своих рук, которым незачем кого-то обнимать. Ощущаю немоту своего языка, такого болтливого обычно, но ему нечего сказать. Кроме «угу» перед тем, как всё остальное тело отвернётся.

Хотелось бы соврать про желание свернуться калачиком, прижав подушку к животу, но нет. Пустота не желает сворачиваться. Она желает ходить, делать что-то, потому что должна. Пустота рассказывает мне о бессмысленности любых действий, о ненужности любых чувств, об отсутствии любых надежд. Ещё у меня есть смутное подозрение, что она хочет вырваться из меня и захватить весь мир и пару коньков в придачу. И тогда весь мир тоже станет пустым. И это совсем не то «ничто», ссылаясь на которое, так здорово рассказывать анекдоты про буддистов.

Ну что ж, я рада, что со мной такое приключается редко.

Знаю, что нельзя быть уверенной наверняка, что меня понимают и что я понимаю. Но мне остаётся вера, что мои смыслы как-то резонируют с чужими смыслами. Хоть краешком заденут. Иначе как бы мы все общались.

Часто слышу про пустоту внутри. Ну, работа у меня такая. Слышу про чёрную пустоту, про чёрные дыры, про холод, про ветер, про зону нечувствительности. Но недавно услышала про совершенно другую пустоту. Про золотую, светящуюся тёплым светом, которая предназначена для чего-то важного, пока ещё не понятно для чего, но его, это важное-важное, там уже ждут. И теперь у меня появились новые вопросы к людям, рассказывающим про пустоту внутри. А пока не знаю, как они, эти вопросы, зайдут и зайдут ли вообще.

Но мне очень интересно узнать:

– Что, если ваша пустота не для того, чтобы её чем-то заполнить? Для чего бы другого она могла быть?

– Что может появиться, развернуться, реализоваться в этой пустоте?

– Может ли эта пустота сама по себе быть какой-то вашей ценностью?

Тут вот недавно промелькнула новость, думаю, фейковая, но красивая. Новость о том, что NASA зафиксировало, как из объекта, который можно идентифицировать как чёрную дыру, вылетел объект, обладающий огромной энергией. И вот как вы думаете, если такое бы было возможным, что за объект мог бы вылететь из пустоты внутри?

Настоящий живой текст Про пустые ложные обвинения

Вина́, чу́вство вины́, угрызе́ния со́вести – отрицательно окрашенное чувство, объектом которого является некий поступок субъекта, который кажется ему причиной негативных для других людей, или даже для самого себя, последствий. Википедия.

Обвинение – в уголовном процессе деятельность уполномоченных законом органов и лиц, а также потерпевшего (его представителя), заключающаяся в доказывании виновности лица, привлекаемого к уголовной ответственности. Википедия.

Поскольку «Живые тексты» заявлены как тексты, которые я пишу про себя, хоть и для других, я зависла в раздумьях. Мне приходилось обвинять других людей. И меня тоже обвиняли и не раз. И вот думаю, с чего бы начать? Я начала описывать уже пять историй и стирала их, не дописав, ну потому что в записанном виде эти истории оказывались историями не про вину и обвинения. Во всех моих историях, которыми была готова поделиться, взаимообвинения, обвинения, чувство вины были, присутствовали, но были они лишь верхушкой айсберга, видимостью, прикрытием, скрывающими совершенно другие процессы и совершенно другие истории. Ещё больше других процессов присутствует и в тех историях, которыми я однозначно делиться не готова.

Поэтому, простите, историй, похоже не будет, а будут рассуждения на тему, почему так бывает. Единственным моим оправданием перехода на более абстрактный уровень повествования будет оговорка: я рассуждаю почему так бывает у меня, у вас может быть как-то по-другому.

Вот происходит со мной что-то, что мне никак не может подходить. Вернее, даже не так. Не со мной происходит. Вот делаю я какую-то фигню, которая мне совершенно не подходит. Скажем, я не считаю возможным решение конфликтов с помощью крика. И вдруг я обнаруживаю себя кричащей. Но ведь я-то не считаю крик – хорошим способом решения. Этот мой крик нарушает мои же ценности. Но с какой стати мне самой нарушать мои же ценности? Нет-нет-нет. Это – не я. Я не кричу. Никогда. А значит – мой крик это влияние кого-то другого. Он виноват в моём крике. А то. Вынудил.

Или вот. Не далее как три недели назад я ухитрилась забыть про одно судебное заседание. Мой будильник сообщил мне о нём, но минута в минуту от его начала. Я же – ответственный человек. Вот даже будильник поставила. Даже к нему подготовилась заранее, у меня на него планы были. То есть забыла не я, кто-то другой. Создал мне условия для того, чтобы я забыла. Ага. Надо вспомнить, что было вчера и кто виноват в том, что я забыла.

Если в том, что происходит со мной виноват кто-то другой, остаюсь такой, какой хочу себя видеть. И если ситуация требует пересмотра моих представлений о себе, то проще найти виноватого, чем их пересматривать.

Это – довольно логичная конструкция. Но опасная. Потому что эта конструкция позволяет адресату обвинений сказать мне: с тобой что-то не так. Ты ленива и ригидна. Раз ты обвиняешь меня, значит тебе пора работать над собой (да и самой то же самое, подумать про себя). И это тоже скрытая форма обвинений. Похоже, обвинения, работают в оба конца. Они одинаково ранят и того, кто обвиняет, и того кому они адресованы.

Теперь вот отправилась думать, а каково мне выслушивать обвинения. Обвинения, основанные на фантазиях их автора. Ну, по-разному.

Я выросла в мире, в котором тот, кто оправдывается – уже виноват. Так что несправедливые обвинения – это такая штука, против которых я бессильна. Промолчу – виновата, оправдываюсь – виновата. Каким-то образом конструкция судебного разбирательства переползает в быт, но с потерей основных составляющих судебного разбирательства: без требования доказывания любого обвинения и без права на защиту, без процессуального равенства сторон и без доказательств, имеющих равную силу.

От незнакомых или не сильно важных для меня людей я могу выслушивать поток обвинений с удивлением, с брезгливостью, со скрытым сарказмом. У меня достаточно способов услышать эти обвинения так, что они не заденут меня.

Но есть ещё и близкие мне люди. Люди, в чьих глазах я хочу отражаться как-то по-особенному. И обвинения от них меня ранят. Они ранят независимо от того, считаю ли я их справедливыми или не считаю. Ели они справедливы – меня ранит то, что, похоже, я не отвечаю ожиданиям, возложенным на меня близкими мне людьми. Но я же не могу отвечать чужим ожиданиям на мой счёт. Не могу и не должна. Если не справедливы – меня ранит то, что, похоже, близкие мне люди используют меня для того, чтобы выглядеть в собственных глазах белыми и пушистыми. В сущности, сам факт обвинений, говорит мне о том, что что-то в моей коммуникации с этими людьми нарушено.