Принимая жизнь

Оглядываясь на события, которые предшествовали сегодняшнему дню, мне открывается понимание того, какой же я счастливчик. Пусть мой путь был омрачен болью и страданиями, но в итоге он вывел меня на тот пригорок, с которого я смог увидеть восход солнца, вдохнуть полной грудью и почувствовать счастье. И если бы мне нужно было пройти что-то во сто крат худшее, я бы не задумываясь последовал по этому пути еще и еще раз, сколько угодно, лишь бы всё равно прийти и увидеть этот яркий свет, который наполнил меня изнутри и остался во мне навсегда. Только сегодня я чувствую жизнь, понимаю ее. И когда я наполнился до краев этим состоянием безграничной любви ко всему живому и неживому в этом мире, мне захотелось поделиться. Отдать это чувство каждому, кто в нем нуждается. Именно поэтому я и пишу эти строки. Потому что то, что жизнь подарила мне, открывается не каждому, несмотря на то, что все эти знания есть внутри нас. Они есть неотделимая часть нас, почему-то забытая, похороненная под слоями тяжкого груза, который мы волочем на себе все годы, вплоть до последнего дыхания.

Как часто, останавливаясь, мы задаемся вопросом «Зачем я здесь, на этой планете?» Как многие из нас восклицают о несправедливости этого мира, упрекая жизнь за свою судьбу. Как обильны слезы скорбящих и как искренна саможалость. Как слепо человек идет изо дня в день, не понимая смысла конечной остановки. Как велика грусть, поселившаяся в наших сердцах и как сильна злоба, наполняющая грудь.

В начале нашего пути каждый из нас настоящий – чистый, искренний; нет никаких страхов, ведь мы даже не знаем, что это такое. Нет никаких ожиданий и надежд; воспоминаний, которые терзают сердце. Ни завтра. Ни вчера. В начале нашего пути есть только сегодня. Этот чудесный период являет собой детство, который мы ошибочно считаем несерьезным. Взрослые нередко проявляют недоверие к тому, что рассказывает ребенок, о том, что он видел, слышал, чувствовал; списывают всё это на сны или фантазию, тем самым делая ребенка усомненным в своих ощущениях. И в будущем он больше и сам не будет обращать внимания на то, что еще раньше с интересом наблюдал, ведь это всё нереально (по нашему мнению). А ведь всё совершенно иначе – дети настолько чисты внутри, что видят больше нашего, чувствуют глубже и самое главное – всему доверяют, потому что внутри нет никаких искусственно созданных установок и предубеждений. Они слышат сами себя. В отличие от нас.

Взрослый мир, напротив, иной. Здесь царит страх, сковывающий сознание. Здесь выстроены ожидания от людей и жизни; мы словно сценаристы, которые умело написали несколько томов действий, ожидая, что вокруг всё будет происходить именно так, а не иначе. И сколь велико разочарование и боль от того, что окружающие нас люди не нанятые актеры, а жизнь – не сцена для твоего сценария. Во взрослом мире царят обиды и гнев, а воспоминания, хорошие или плохие, будоражат наше сердце, прокручивая вопросы в пример «а если бы». Только «если бы» невозможно.

Ребенок просыпается каждое утро с улыбкой на лице, приветствуя новый день, как новую жизнь. И это самая искренняя улыбка, которая может быть на лице человека. Как предельно внимательны мы к окружающей нас природе и щедры на восхищение. Если у ребенка что-то болит, он кричит; если его кто-то обидел, он плачет. Но как только успокаивается, забывает о произошедшем, словно никогда ничего и не было. И снова просыпается с улыбкой на лице. Если взрослому не понравится, как к нему обратились, он будет прокручивать эту ситуацию снова и снова, пока не наполнится чувством гнева и мести. Как со мной посмели так говорить? Да, у нас, у взрослых, самомнение раздуто до такой степени, что еще чуть-чуть и этот шар из эгоизма может лопнуть. Эгоизм почему-то имеет у нас странное понятие; многие не считают себя несчастными обладателями этого чувства, но оно есть у всех; в ситуациях, когда нам кажется, что мы ну уж точно не думаем о себе, на деле мы только этим и занимаемся. Это очень сложный мир взрослых.

Ребенок, словно ангел, который сошел с небес на землю. И только через несколько лет его крылья начинают постепенно исчезать; перышко за перышком. Когда последнее перо отпадет, ребенок становится «взрослым» и «сознательным» человеком. Но насколько естественен такой ход событий? Может быть когда-то произошел сбой и наши воображаемые крылья не должны отпадать с возрастом? Может быть мы должны всегда просыпаться с улыбкой на лице и не обязательно наполняться обидами и злостью, чтобы быть взрослым человеком?

Дорогой читатель, я не собираюсь учить тебя жизни, не подумай. Я лишь хочу поделиться своим опытом, потому что знания, которые мне посчастливилось обрести, сделали мой путь легким, счастливым и радостным; чтобы не происходило вокруг. Они так просты с одной стороны; но также и трудны с другой, ведь годами, словно железом, ковались иные привычки и реакции. Не сразу мне удалось принять новое, ведь новое – это что-то чужое, чему мы не привыкли доверять. Но почему бы и нет, как-то подумалось мне, ведь я ничего не теряю? К такому же подходу призываю я и вас. Только открывшись новому, можно откинуть старое; только приподняв ширму на глазах, можно увидеть путь; только посмотрев в разные стороны, можно осознать, как широко поле жизни, простирающейся перед человечеством. Возьми лишь то, что подходит тебе, остальное же смело откинь. И не доверяй на слово – попробуй в действии, и ты поймешь – это работает.

Мои глаза открылись. На лице не было никакой улыбки и радости новому дню. Скорее на моих губах была гримаса – гримаса боли, которая сковала всё моё тело. Не понимая, где нахожусь, я попытался приподняться. С первой попытки ничего не получилось – голова закружилась, ориентирование в пространстве я потерял, снова рухнув, но не на кровать, а на что-то твердое. В глазах потемнело и захотелось блевать. Как мог, я сдерживал свой порыв, видит бог, я пытался, но через пару минут содержимое желудка все-таки вылилось прямо на меня. Испугавшись, что могу захлебнуться в собственной рвоте, я приподнялся. Хорошенько очистившись изнутри, я оглянулся. И вправду, я лежал на полу.

За окном смеркалось. И лишь последние лучи уходящего солнца освещали небольшую комнату, всё быстрее и быстрее погружая ее в мрак. Воздух был настолько затхлый и гнилой, что зайди кто-то с улицы, он сразу же выбежал бы отсюда, отплевываясь по пути. Здесь воняло перегаром, сигаретным дымом, который въелся в стены и мебель, и даже чем-то трупным. Помещение не проветривалось очень давно, что даже я, очнувшись, поморщился. Мухи, жужжащие под потолком, добавляли этому месту еще большего отвращения. Не стесняясь, они садились мне на липкое от рвоты лицо, а у меня не было сил их отгонять.

В этом смраде находилось всё – небольшая железная кровать с голыми пружинами, пожелтевший от старости тонкий матрас, который был неаккуратно сброшен на пол. Сломанная дверца на пустом деревянном шкафу раздражающе поскрипывала, хотя в комнате не было ни единого дуновения ветра. И хорошо, что он был пуст, потому что его состояние было настолько безжизненно, что, казалось, повесь в него хоть одну вещь, и он тут же рухнет, рассыпавшись, словно древняя реликвия, к которой нельзя прикасаться. На полу меня окружали пустые стеклянные бутылки из-под какого угодно алкоголя – здесь была и водка, и вино, и пиво, и еще непонятно что. Остатки некоторых бутылок вылились на пол, образовав на нем липкие лужицы, к которым с жадностью тоже прильнули мухи. На стене одиноко висели часы, отбивающие секундной стрелкой ритм, а напротив комнату украшала (должна была украшать) странная картина-абстракция, которой непонятно что хотел сказать автор. Смазанные цвета в произвольном порядке создавали подобие лужи, и мне было жаль, что это называют сегодня искусством. С каким-то сожалением я посмотрел на эту картину, потом на часы, потом снова на картину, и снова на часы – голова закружилась, из меня опять полилась блевотина. В этот момент я принял решение снять часы со стены и заткнуть их раз и навсегда. Картина пусть висит.

Я попытался найти воды. Меня так сушило, что казалось, еще чуть-чуть, и я начну отхаркивать песок. Вокруг меня не было ни намека на воду, поэтому я встал и аккуратно, держась за стенку, пошел на кухню. Открыв ржавый кран, я наклонился над раковиной и жадно стал пить воду. Немного полегчало. Нащупав в кармане джинс пачку сигарет, я закурил одну и сел, тяжело дыша. Курить в таком состоянии – самое отвратительное, что может быть. Но я курил. Одну за одной. Вкус был такой, словно кто-то отложил мне в рот своих экскрементов, а легкие разрывались в этой дымной тюрьме, пытаясь найти выход. За окном уже окончательно потемнело и я включил свет, от чего глазам стало больно, и я решил, что темнота не так уж и плоха.

Так я сидел в своей арендованной квартире, которую мне отдали за сущие копейки – наверное, никто, кроме меня был не готов жить в этом подобии дома – и вспоминал, что же произошло. Сколько дней я здесь провел? Что делал? Память не подавала никаких признаков. Внимательно рассматривая под собой пол, я понял лишь одно – мне безумно плохо. Если бы в тот миг мне пришлось описать свое состояние одним словом, я бы не смог подобрать подходящего. Открыв холодильник, я обнаружил там одиноко стоявшую бутылку водки. «Боже, спасибо», – подумал я и сделал несколько глотков. Это было отвратительно и я сразу же выблевал всё это себе под ноги. Чертовы мухи не заставили себя долго ждать.

Наклонившись, чтобы смахнуть эту жужжащую толпу, я увидел под столом свой телефон – разбитый, без задней крышки, но он работал. Я открыл журнал звонков, где было не меньше пятидесяти неудачных попыток дозвониться до абонента, который был записан у меня как «СУКА». И тут я всё вспомнил, меня словно прошибло током. Гримаса боли снова появилась на моём лице. Я закричал. Не знаю, от чего именно я кричал – то ли от своей физической истощенности, то ли от душевного взрыва, который разразился в груди и облек моё сердце в горящую лаву ненависти, злости и обиды. Огромная дыра внутри, через которую пронзительно завывал ветер, оголяя мои нервы, ожила; и это было невыносимое чувство, словно тебя заживо сжигают. Часто я думал о том, что в состоянии вынести любую физическую боль, но эту нет. Нет сил на то, чтобы остановить мучения души.

Однако я знал, что мне поможет – схватив бутылку водки, я залпом осушил ее, параллельно выблевывая что-то на пол, но меня это больше не останавливало. Это действительно помогло – алкоголь заполнял эту огромную дыру – временно, но заполнял. Он блокировал ощущения, замораживал чувства, отгораживал от себя самого, делая из меня бездумное, бесчувственное и безразличное ко всему существо. Истинно, я больше не был человеком – ни внешне, ни внутренне. Мои инстинкты и желания сводились теперь к одному – раздобыть ещё и ещё; остальное меня не волновало. Словно червь поселился во мне, жаждущий добавки, и если я не удовлетворял его потребности, боль возвращалась.

Прикончив бутылку, я начал шарить по карманам, отчаянно пытаясь насобирать денег. В карманах кое-что было, но этого было мало. Тогда я опустился на колени и начал ползать по полу, заглядывая во все щели и углы. То там, то здесь мне удавалось найти какую-то мелочь; она была разбросана по всему дому. Я выглядел, словно животное – раскрасневшееся и запыхавшееся; мой рот увлажнился и вокруг губ выступила слюна. Как сумасшедший, я радовался еще одной монете, и разражался проклятиями, когда не мог ничего найти. Мои руки увязали в грязных, липких разводах, в которых сладострастно копошились мухи, но я не обращал на это никакого внимания.

Высыпав найденные деньги на стол, я прикинул, сколько здесь может быть, и одобрительно кивнул – этого должно было хватить хотя бы на бутылку самой дешевой водки, а большего мне и не надо. Тогда я напялил на себя пальто, которое подобрал на полу в прихожей, запихнул деньги в карман и в чертовски приподнятом настроении вышел из квартиры. На улице было сыро, видимо, дождь прошел не так давно, забрав с собой последнее тепло октября. Первые признаки приближающейся зимы витали в воздухе, делая его резким и чистым, но свою мягкость и тепло еще отдавала земля, которая черпала тепло из недр планеты. Я шел, раз за разом наступая в лужи, и тогда моя ругань нарушала ночную тишину. Вокруг не было ни души и лишь из окон на улицу проникал яркий свет. Моя походка напоминала трясущийся лист на ветру – меня также сносило из стороны в сторону, а сам я немного подрагивал. Я и вправду околел, поэтому чтобы как-то согреться, я побежал. И вдруг я неожиданно о что-то споткнулся и упал. Взвизг раздался где-то подо мной, а потом крик девушки.

– Что вы делаете? Мисси! Мисси, милая! Вы убили мою собаку, господи!

Девушка так пронзительно кричала, что закладывало уши. Я приподнялся с тротуара, и увидел под собой небольшую собачонку, таких, каких носят в сумочках; таких, каких язык не поворачивается назвать собакой. Эта псина была размером с крысу, не мудрено, что я ее не заметил; такую и раздавить можно и даже не поймешь, что произошло. К счастью, собака была жива, просто очень испугана. Она начала на меня лаять, также отвратительно, как и ее хозяйка, которая обвиняла меня в покушении на жизнь. Как только первый шок от неожиданного инцидента прошел, я почувствовал жгучую боль в колене. Нагнувшись, чтобы посмотреть на него, я понял, что дело плохо. Я видел, что девушка тоже обратила внимание на эту рану, но она схватила свою собачонку и быстрыми шагами засеменила прочь, лишь презрительно поглядывая на меня из-за спины, а ее псина еще долго лаяла мне вслед.

Дальше я зашагал медленно, прихрамывая на одну ногу. Мне казалось таким несправедливым, что она даже не спросила, как я себя чувствую. Об этой собаке заботились лучше, чем обо мне. Колено начало сильно ныть, из-за чего мне пришлось остановиться передохнуть. Теплый свет лампы освещал комнату на втором этаже пятиэтажного дома. Около окна я увидел девушку, которая смотрела в небо и мечтая улыбалась. Она была так красива, длинные волосы ниспадали на ее плечи, шелковая рубашка переливалась под бликами луны. К ней сзади подошел парень, обняв и прижав к себе. Так они стояли и смотрели на небо уже вместе. А я смотрел на них, забыв обо всем на свете. Мне казалось, что это я там, в этой уютной комнате, обнимаю свою жену. Как мне хотелось быть на их месте. Замечтавшись, я согрелся этой любовью, которая окутывала сейчас их. И на несколько минут мне стало так хорошо, как когда-то прежде. Но несколько капель, упавших мне на лицо, вернули меня к реальности – начался дождь. Завывающий ветер заставил вздрогнуть от холода. А пронзающая боль окончательно напомнила, кто я есть на самом деле. Ощущение тепла мгновенно покинуло меня и я, прихрамывая, зашагал дальше, пытаясь прикрыться воротником пальто от капель ночного дождя.

Добравшись до круглосуточного магазина, я вошел и попросил самой дешевой водки, которая у них была. Продавщица так безжизненно посмотрела на меня, словно не верила, что у меня есть деньги; она даже не пошевелилась. Тогда я высыпал содержимое своих карманов ей на прилавок – бумажные деньги немного промокли и помялись, зато монеты бодро зазвенели на стеклянной поверхности. Она молчала, но ее взгляд был красноречивее любых слов; глаза выражали смесь презрения, ненависти, раздражения и жалости. Она брезгливо дотронулась до моих денег, нарочно сморщив нос и закатив глаза, и спросила: «Сколько здесь?» Я не знал ответа на этот вопрос, и она начала недовольно пересчитывать. Изо всех сил я пытался делать вид, что я приличный человек, изображая серьезность на своем лице, но когда я забирал бутылки, мои руки меня сдали – они так дрожали, что с первой попытки ухватиться за водку у меня не вышло. Мое лицо залила краска стыда. Я чувствовал, как покраснел, а она смотрит на меня, не сводя глаз. В конце концов, бутылка дешевой водки была у меня в кармане, и я направился к выходу. Она крикнула мне вслед: «Эй, придурок, сдачу свою забери». Остановившись, я несколько секунд думал, как мне отреагировать – мне не понравилось, как она меня назвала, но устрой я тут разборки, это может закончиться в отделении полиции, а там я выпить точно не смогу. Поэтому я молча развернулся, забрал сдачу, не поднимая головы, и пошел домой, униженный и оскорбленный, словно на меня перевернули ведро дерьма.

Зайдя в квартиру, я помимо своей воли уткнулся взглядом в зеркало, висевшее в прихожей. Не сразу осознав, чье это отражение, я отрешенным взглядом начал разглядывать то, во что превратился. Старое пальто некогда черного цвета теперь было непригодно для жизни. Когда-то я гордился этой покупкой, гордо расхаживая в нем по городу и привлекая к себе внимание. Помню, как купил к нему еще и черные очки – вылитая копия какой-нибудь кинозвезды. Теперь же я выглядел как бездомный алкаш, который подобрал это пальто на свалке. Из пяти пуговиц выжила только одна, слабо болтаясь на тонкой нитке – не долго думая, я оторвал ее для пущей гармоничности образа. Потертые засаленные джинсы, порванные на колене, из которого струилась кровь. Футболка, пропаленная в нескольких местах сигаретами. И резиновые тапки на босую ногу в ноябре месяце. Глаза были практически не видны под опухшими веками, зрачки покраснели, налившись кровью, щеки безжизненно обвисли. Волосы свисали вдоль лица, такие тонкие и такие грязные. Моя борода выросла на сантиметров пять, торча теперь в разные стороны, как пустырник. Очки перекошены на бок. Из карманов пальто выглядывала бутылка водки. Только сейчас я заметил, как сильно потерял в весе. Когда я последний раз ел? Долго я разглядывал себя в зеркало и не мог понять, неужели это я? Когда я превратился в это существо, на которое нельзя было смотреть без презрения? Да, я действительно был придурок, к продавщице вопросов нет. Зайдя в квартиру с улицы, на меня пахнуло этим трупным запахом, который въелся в меня самого. Я пропитался этой гнилью, которая дополняла мой жалкий вид.

Скинув пальто на пол, я прошел на кухню, где налил водку в какую-то кружку без ручки и выпил залпом, даже не поморщившись, потому что не ощущал больше никакого вкуса. Закурив сигарету, я включил музыку; классика – то, что нужно. Тарара-тарара-тарара-рам-парарай-парарай-рам. По батареям начали стучать. Но мне было все равно. На душе уже было не так паршиво. Можно жить. Я сделал погромче, раскачиваясь в ритм.

Проснулся я от ужасного звука будильника. Голова затрещала, словно по ней начали стучать огромным молотом, глаза не хотели открываться, а сердце пульсировало на пределе. Господи, какого черта я поставил будильник? Закрытыми глазами я швырнул телефон в стену, от которой он с грохотом отлетел и снова рассыпался на части. А я продолжил лежать, жалея о том, что пришел в себя. Как упоительны были те моменты, когда я отключался, падая в небытие. И как омерзителен был момент возвращения в реальность. Для меня это было сродни каторге, которая повторялась ежедневно. Я попытался снова заснуть, но никак не выходило. Открыв глаза, я понял, что смотрю в пол. Очки впились мне в глаза, оставив после себя глубокие следы. Тело ужасно болело. Вокруг меня была разлита водка и хаотично разбросаны куски селедки в жирном масле – видимо, я что-то пытался съесть. Мух стало еще больше. А поверх всего этого в квартире играл Шопен. Я залился истерическим смехом. Интеллектуал, мать твою. «Он умер в окружении водки, селедки и Шопена» – какой прекрасный заголовок к некрологу. Жаль только, что я не сдох.

Допив остатки водки из бутылки, я открыл окно – давно пора проветрить эту богадельню. Вместе со свежим воздухом квартиру наполнил шум улицы, разрушая мое одиночество. Я уставился на прохожих, которые сновали туда-сюда, опаздывая по своим делам. Такие накрахмаленные, чистые, но угрюмые, словно тараканы перебегали с места на место, создавая бесконечный поток жизни. Сейчас я ненавидел их и завидовал им одновременно; презирал и в то же время хотел оказаться одним из них, чтобы у меня тоже были силы и желание куда-то бежать. Только я не понимал зачем; какова конечная цель? Я вспомнил о своей жене, которой безуспешно названивал вчера и позавчера, и каждый день по несколько десятков раз. Эта сука бросила меня, когда я ушел в очередной рейс, ушла к какому-то бухгалтеру. Любовь у них, говорит. А что тогда было у нас? Меня снова наполнила безумная ненависть. Как она могла так со мной поступить, когда моя жизнь и так рушилась со скоростью света? Это было последнее предательство, после которого я безвозвратно провалился в пучину этой тьмы, которая нещадно пожирала меня по сей день. Почему она была так жестока? Я повторял это снова и снова, пока не понял, что должен сказать это всё ей в лицо. Еще раз. Срочно.

Я попытался привести себя в более-менее благоприятный вид. Умылся, натянул на себя брюки без дырок, отыскал футболку почище, отряхнул пальто. Грязные волосы скрыл под шапкой, и, казалось, я выгляжу немного лучше. Только вот совершенно забыл о той ужасной вони, которая стала уже моей аурой. Я ее не чувствовал, в отличие от других. Люди в метро шарахались от меня, как от прокаженного, незаметно отходя на несколько метров, морща свои носы и кривя рожи. Мне стало неприятно, во мне вспыхнула оскорбленная гордость. Сволочи, подумал я. Высокомерные сволочи. Думаете, что я конченный алкаш? Хорошо, тогда я не могу расстроить ваши ожидания! Монолог протеста заиграл в моей голове. Я не собирался пить, дабы жена не захлопнула передо мной двери, но эти люди… Вообщем, теперь я не видел никаких причин, чтобы не купить бутылку пива, чтобы доказать всем, что я действительно та мерзость, которой они меня считают. Была ли в этом хоть толика смысла? Не думаю. Но тогда такой ход мышления казался мне нормальным и логичным.

Выйдя на нужной мне станции, я выгреб из карманов последние деньги и купил на них самого мерзкого пива, которое было в ларьке, нахамив при этом продавщице, чтобы вылить полученное оскорбление хоть на кого-то. Дойдя до дома, где теперь обитала моя супруга, я в нерешительности остановился. Это был элитный район с новыми высотками, зеленым парком и даже собственным прудом. Пруд! Я, как завороженный, стоял и смотрел на этот пруд, думая о том, что не зря она променяла меня на этого бухгалтера. Проигнорировав консьержку, которая интересовалась, куда я иду, я нашел нужную квартиру и начал тарабанить в дверь. Мой стук был напористым и агрессивным, а как только дверь открылась, я сразу начал орать:

– Ты шлюха, знай это! Это раз. Два – где этот кабель? Где твой чертов бухгалтер? Эй, очкарик, иди сюда! Давай, будь мужиком! – закончив свой монолог, я присмотрелся и понял, что передо мной стояла не моя жена, а совершенно другая женщина. Она в ступоре смотрела на меня, не понимая, как реагировать, и что я хочу. Я тоже не знал, что говорить. Мой тон изменился и как можно мягче я попытался исправить ситуацию. – Извините, мадам, ошибся дверью. А не подскажете, где пятнадцатая квартира?

– В этом подъезде нет такого номера, – испуганно пролепетала она, видимо, опасаясь того, что я безумный, и поспешила захлопнуть дверь перед моим носом.

Сконфузившись, я понял, что ошибся подъездом. Эта сцена охладила мой пыл, поэтому когда я дошел до нужной двери, мне уже не хотелось в ярости набрасываться на свою жену с обвинениями и оскорблениями. Вместо этого я сел на пол, облокотившись о дверь пятнадцатой квартиры, и заплакал. Слезы потекли из меня сами по себе и я не мог остановить их поток. Вместе с беззвучными рыданиями меня накрыла волна жалости к себе. Боже, за что всё это? Мне было жаль себя до чёртиков. Я не понимал, за какие грехи расплачиваюсь сейчас и не осознавал, как это всё остановить. Да и хотел ли я что-либо изменить? Не уверен. Вместо этого я наверняка знал, что именно жена виновата в том, что я нахожусь в таком состоянии. Так, забыв, что я тут делаю, я сидел на холодном полу, пил пиво и рыдал. Я знал, что представлял из себя жалкое существо, и к счастью, меня так никто и не обнаружил. Если прилично выпив, я ничего больше не чувствовал и не соображал, то в самом начале, в этот первый час, алкоголь наоборот усиливал мои чувства, раздувая их до такой драмы, что ни один бы кинорежиссер не смог бы с ней справиться. Когда в бутылке закончилось пиво, а глаза пересохли, я встал, отряхнулся и пошел прочь, так и не постучав в нужную мне дверь.

Выйдя на улицу и вдохнув свежий воздух, я вдруг почувствовал урчание в животе, хотя никакого аппетита не было. Но я понимал, что мне нужно что-то съесть, хотя бы немного. В кармане было пусто, ведь последние деньги я потратил на пиво, но у меня была еще банковская карта, которую я тут же проверил в одном из банкоматов. У меня была на счету какая-то мелочь, что могло хватить хотя бы на одну упаковку вермишели быстрого приготовления. Зайдя в ближайший супермаркет, я ходил по рядам с продуктами, наблюдая за тем, как люди делали покупки. Мне долго выбирать не пришлось, поэтому я быстро взял то, что мне нужно, и пошел на кассу. Очередь была огромной – наверное, выходной, подумал я, потому что точного ответа у меня не было; я не знал, какой сегодня день недели. Все выгружали свои покупки на ленту, а я думал о том, какую же сумму они вывалят за все эти продукты. Хлеб, мясо, овощи, крупы, спагетти, соусы, фрукты, сыры, колбасы, рыба – под всем этим ломился прилавок, а кассирша, словно робот, безразлично пробивала всё это уже в тысячный раз за день. Также безразлично люди складывали всё это в пакеты, расплачивались и уходили. Как много я бы сейчас отдал за то, чтобы вот так купить всё, что захочу. Но у меня не было этой возможности, а у них была. Мы начинаем что-либо ценить только тогда, когда лишаемся этого. Да, это ведь так и есть, и применимо к любому аспекту жизни.