- -
- 100%
- +
Когда караван приблизился к городским воротам, Мэй Лин почувствовала, как её сердце забилось чаще – от смеси восторга и страха. Одно дело – слышать рассказы, и совсем другое – видеть. Дуньхуан, который она считала центром мира, теперь казался ей маленькой, тихой деревней по сравнению с этим гигантом.
Вхождение в город было подобно погружению в кипящий котёл. Если Дуньхуан был воротами, через которые просачивались ручейки людей, то Самарканд был местом, где эти ручейки сливались в бурную, полноводную реку. Шум оглушил её. Тысячи голосов на десятках языков, которые она даже не могла различить. Пронзительные крики торговцев, зазывающих покупателей. Скрип бесчисленных арб, запряжённых волами. Ржание великолепных ферганских скакунов. Непрерывный звон молоточков из квартала медников. И отовсюду – музыка, странная, тягучая, незнакомая, исполняемая на струнных и духовых инструментах, которых она никогда не видела.
Запахи были ещё более ошеломляющими. Пряный аромат жарящегося на углях мяса смешивался со сладким запахом дынь и винограда, сложенных на прилавках огромными пирамидами. Воздух был густым от ароматов специй – корицы, гвоздики, кардамона, – которые продавали прямо из раскрытых мешков. Из храмов тянуло тяжёлым дымом благовоний, а из пекарен – божественным запахом свежеиспечённого плоского хлеба.
Но больше всего Мэй Лин поразили люди. Такого смешения лиц, одежд и обычаев она не могла себе даже представить. Местные согдийцы с их светлыми глазами и высокими войлочными шапками. Темнокожие купцы из Индии в ярких тюрбанах. Греки, потомки воинов Александра, с прямыми носами и вьющимися бородами, чья речь звучала как музыка. Кочевники-кушаны, правители этих земель, с их широкими скулами, так похожими на лица кочевников-сюнну, но с царственной осанкой. И повсюду, как и она, были ханьцы – купцы, ремесленники, дипломаты, выглядевшие здесь такими же чужаками, как и все остальные.
Дуньхуан был границей, стеной между «своим» и «чужим» миром. Самарканд же был местом, где не было ни «своих», ни «чужих». Здесь все были пришельцами. Все были торговцами. И это дарило странное, пьянящее чувство свободы. Здесь, в этой толпе, она была по-настоящему невидима. Её странность растворялась в общей пестроте.
Караван распался так же быстро, как и собрался. Погонщики повели верблюдов на огромный караван-сарай, купцы разбрелись по своим лавкам и конторам. Азад, который здесь был уже не просто купцом, а хозяином, уверенно повёл Мэй Лин по лабиринту узких, кривых улочек. Они вышли из шумного торгового района и оказались в тихом, респектабельном квартале, где за высокими глинобитными стенами угадывались тенистые сады.
Он остановился у массивных резных ворот и постучал. Ему немедленно открыл старый слуга, чьё лицо расплылось в радостной улыбке. Они вошли внутрь.
Мэй Лин ахнула. За глухой внешней стеной скрывался совершенно другой мир. Просторный внутренний двор, вымощенный цветной плиткой, в центре которого журчал небольшой фонтан. По периметру двора шла крытая галерея с резными деревянными колоннами, в тени которой можно было укрыться от зноя. Воздух был наполнен ароматом роз и жасмина. Это был дом Азада. Оазис покоя и порядка посреди городского хаоса.
Следующие несколько дней были похожи на сон. Мэй Лин впервые за много месяцев спала на мягкой постели, ела досыта не сухие лепёшки, а ароматный плов с бараниной, сладкие фрукты и орехи. Азад обращался с ней не как со слугой, а как с почётной гостьей. Он дал ей чистую одежду, выделил ей собственную комнату с окном, выходящим в сад. Он понимал, что после всего пережитого ей нужно было время, чтобы прийти в себя.
Когда она немного освоилась, он стал её проводником по городу. Но он показывал ей не только рынки. Он отвёл её в квартал ремесленников, где она с восторгом наблюдала за работой гончаров, чеканщиков и ювелиров. Он показал ей небольшой буддийский храм, где монахи в шафрановых одеждах нараспев читали сутры, и величественный храм огня, где жрецы-зороастрийцы в белых повязках, закрывающих рот, поддерживали вечное пламя в честь Ахура Мазды.
– Видишь, Мэй Лин, – сказал он, когда они сидели на ступенях старого греческого театра на окраине города. – В Дуньхуане есть только один Император и один правильный путь. А здесь – сотни богов и тысячи путей. Здесь торгуют не только шёлком и специями, но и идеями. Любая вера, любое умение здесь найдёт своего покупателя, если оно достаточно необычно. Странность здесь – не порок, а товар.
Мэй Лин начала понимать, к чему он ведёт.
Решающий разговор состоялся через неделю, вечером, в их тихом, прохладном дворе. Они сидели на коврах у фонтана, и над головой у них сияли те же звёзды, что и в пустыне, но здесь они казались мирными и добрыми.
– Твоё путешествие с караваном окончено, дитя моё, – начал Азад. – Но твоя жизнь – нет. Ты не можешь вернуться назад. И ты не можешь вечно скитаться по миру. Тебе нужен дом. Якорь.
– Этот город… он пугает и восхищает меня одновременно, – призналась Мэй Лин. – Я не знаю, есть ли здесь для меня место.
– Место не находят. Место создают, – мягко возразил Азад. – Мэй Лин, твой дар… В империи Хань его посчитали бы чёрной магией и сожгли бы тебя на костре. В диких степях шаманы попытались бы украсть его. Но здесь… здесь, в Самарканде, если преподнести его правильно, его назовут искусством. Божественным искусством.
Он наклонился к ней, и его глаза серьёзно блеснули в свете масляных ламп.
– У меня есть деньги, связи и дом. У меня есть понимание рынка. Но у меня нет твоего дара. У тебя есть дар, которому нет цены. Но у тебя нет ни денег, ни защиты, ни понимания этого мира. Порознь мы уязвимы. Но вместе…
Он сделал паузу, давая ей осознать свои слова.
– Я предлагаю тебе партнёрство. Мы откроем здесь, в Самарканде, ткацкую мастерскую. Не просто лавку, а лучшую мастерскую во всей Согдиане. Я построю для тебя самый лучший ткацкий стан, найду поставщиков самого лучшего шёлка, обеспечу заказами. А ты… ты будешь творить. Мы не будем создавать знамёна верности для тиранов. Мы будем ткать шали, хранящие память о близких для тех, кто скорбит. Будем создавать одеяла, дарующие спокойный сон больным. Будем ткать гобелены с вплетённой в них храбростью для караванов, уходящих в дальние страны. Мы будем продавать не ткань. Мы будем продавать чудо. И в этом городе за чудо готовы платить.
Мэй Лин слушала, и её сердце замирало. Перед ней открывалась не просто возможность выжить. Перед ней открывался путь. Цель. Она посмотрела на этого седобородого купца из чужой страны, который спас её, поверил в неё и теперь предлагал ей общее будущее. Она подумала о своих родителях, оставленных так далеко. Она никогда не сможет вернуться к ним. Её дом теперь – весь мир. И если так, то почему бы не начать строить его здесь, в этом сумасшедшем, прекрасном, живом городе, на перекрёстке всех дорог?
– Я согласна, – сказала она, и её голос, хоть и был тих, звучал твёрдо и уверенно.
В этот момент, в прохладном саду согдийского дома, под чужими звёздами, родилась не просто мастерская. Родилась династия. Наследие Ткачей Шёлка и Душ пустило свои первые корни в благодатной почве Города Перекрёстков.
Глава 9: Первая Заповедь
Прошло полгода. За это время в тихом самаркандском переулке, в доме купца Азада, вырос новый мир. Азад сдержал своё слово, и даже превзошёл его. Он вложил значительную часть своего состояния в их общее дело. Старый гостевой флигель его дома был полностью перестроен, превратившись в мастерскую, о которой Мэй Лин не смела и мечтать.
Центральное место в ней занимал ткацкий стан. Он был огромен, вдвое больше того, что остался в Дуньхуане, и сделан из тёмного, почти чёрного горного ореха, отполированного до зеркального блеска. Лучшие плотники Самарканда, следуя чертежам Мэй Лин и советам Азада, создали не просто инструмент, а произведение искусства. Рядом располагались столы для сортировки шёлка, стеллажи с мотками всех цветов радуги и отдельная, хорошо проветриваемая комната для красильных котлов, где под руководством Мэй Лин две нанятые согдийские девушки учились искусству извлечения цвета из корней марены, лепестков индиго и высушенных насекомых.
Фасад, выходящий на улицу, Азад превратил в элегантную, скромную лавку. Здесь не было кричащих вывесок или гор товара, вываленных на прилавки. Вход украшала лишь одна простая деревянная табличка с искусно вырезанными иероглифами Хань и согдийской вязью: «Дом Дивных Тканей». Внутри, на стенах, обитых тёмной тканью, висели лишь несколько образцов их работы, каждый подсвеченный так, чтобы показать всю глубину цвета и сложность узора. Это было место не для случайных прохожих, а для ценителей.
Их слава росла не быстро, но верно, передаваясь из уст в уста среди богатых и влиятельных жителей Самарканда. Азад был гениальным торговцем. Он понимал, что продавать их изделия нужно не как волшебство, а как высшую форму искусства, доступную лишь избранным. Он создал вокруг их работы ауру тайны и эксклюзивности.
Их первые творения были осторожными, но безупречными. Мэй Лин, направляемая мудростью Азада, сосредоточилась на созидательной, исцеляющей стороне своего дара. Она соткала для жены греческого архитектора, страдавшей от тоски по далёкой родине, шаль с вплетённым в неё воспоминанием о запахе солёного морского бриза и крике чаек (воспоминание, которое она взяла из рассказов самого грека, заплатившего за это немалые деньги). Женщина, получив шаль, плакала от счастья.
Она создала несколько небольших колыбельных одеял для детей богатых купцов, вплетая в них чувство материнской нежности и покоя, взятое из её собственных воспоминаний о матери. Беспокойные младенцы засыпали, едва их укрывали этой тканью.
Для старого индийского учёного, терявшего память, она выткала пояс, в который вплела ключевые моменты его собственных рассказов о юности. Надевая пояс, старик вновь обретал ясность мысли и мог часами диктовать своим ученикам мемуары.
Они стали известны. «Дом Дивных Тканей» был не просто мастерской. Он стал местом, где можно было купить не вещь, а чувство. Утешение. Память. Спокойствие. Цена была баснословной, но очередь из заказчиков росла. Мэй Лин впервые в жизни почувствовала себя не беглянкой, а творцом. Она была счастлива. Но в мире, где свет отбрасывает тень, счастье не бывает долгим.
Однажды днём в их лавку вошёл клиент, не похожий на других. Он прибыл не пешком, а в сопровождении четырёх внушительных телохранителей-саков, чьи суровые лица и длинные мечи у пояса заставили умолкнуть всю улицу. Сам гость, напротив, был воплощением изящества и богатства. Согдиец по имени Скандас, он был одет в халат из тончайшей персидской парчи, его пальцы украшали перстни с огромными камнями, а в воздухе за ним тянулся шлейф дорогого и тяжёлого сандалового масла. Но под этой ухоженной внешностью скрывалось что-то хищное и холодное. Его улыбка не касалась глаз, которые смотрели на мир с расчётливой жестокостью работорговца. Кем он, собственно, и был. Скандас был одним из самых богатых и безжалостных торговцев живым товаром во всём регионе.
Азад, который всегда лично встречал важных клиентов, вышел к нему навстречу с вежливой, но сдержанной улыбкой. Мэй Лин осталась в глубине мастерской, но внимательно наблюдала через приоткрытую дверь.
– Господин Азад, – промурлыкал Скандас, оглядывая скромное убранство лавки. – Ваша слава дошла и до меня. Говорят, вы и ваша ханьская мастерица творите чудеса. Я пришёл, чтобы заказать у вас чудо.
– Мы лишь скромные ремесленники, господин Скандас, – ровным тоном ответил Азад. – Но мы будем рады выслушать ваш заказ.
– О, заказ весьма специфический, – Скандас провёл пальцем по краю гобелена, висевшего на стене. – Я торгую редким и деликатным товаром. Музыканты из Бактрии, танцовщицы из Индии, учёные-греки из завоёванных городов. Таланты высшего класса. Но у них есть один изъян, который портит товар – память. Они помнят свои дома, свои семьи, свою свободу. Эта память порождает тоску, неповиновение, иногда даже самоубийства. Это очень вредит бизнесу.
Он повернулся и посмотрел прямо на Азада. Его глаза были похожи на глаза змеи.
– Я строю новый аукционный зал. И я хочу заказать у вас ковёр. Большой, роскошный ковёр, который будет лежать в центре зала, где я выставляю свой товар на продажу. Я хочу, чтобы этот ковёр обладал одним свойством. Любой раб, постоявший на нём хотя бы несколько минут, должен… забыть.
Азад молчал, и его лицо было похоже на каменную маску.
– Не всё, конечно, – с улыбкой уточнил работорговец. – Таланты должны остаться. Но я хочу, чтобы из их сердец ушла тоска. Чтобы воспоминания о прошлой жизни стёрлись, как надпись на песке. Чтобы на их место пришли покой, смирение и искреннее желание служить своему новому господину. Вы ведь продаёте чувства? Так продайте мне чувство идеального раба.
Услышав это, Мэй Лин почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Требование градоначальника Гуана было чудовищным, но оно было продиктовано (пусть и извращённо) интересами государства. То, что просил этот человек, было чистым, незамутнённым злом. Это было серийное, массовое убийство душ ради прибыли. Она посмотрела на Азада, и в её глазах был немой крик.
Азад выдержал паузу, прежде чем ответить. Его голос был спокоен, как поверхность глубокого озера.
– Господин Скандас, вы оказываете нам великую честь своим заказом. Но, увы, мы вынуждены будем отказать.
– Отказать? – бровь работорговца медленно поползла вверх. – Я готов заплатить тройную цену.
– Дело не в цене, – ответил Азад. – Наше искусство, как вы верно заметили, деликатно. Мы можем усилить существующее чувство, воскресить доброе воспоминание, успокоить боль. Но мы не можем создавать чувства из ничего. И уж тем более мы не можем ничего стирать. Человеческая память – это не узор, который можно распустить. То, что вы просите, находится за пределами наших возможностей. Такой ковёр будет просто красивой, но мёртвой вещью.
Ложь была искусной. Она была сформулирована на языке ремесла, а не морали. Но Скандас не был дураком. Он был хищником, и он учуял сопротивление, а не неспособность.
Его вежливая маска треснула. Глаза сузились.
– Жаль, – произнёс он холодно. – Очень жаль, что границы вашего искусства так узки. Самарканд – прекрасный город для талантливых людей. Но он также полон опасностей. Пожары иногда случаются в самых лучших домах. Разбойники нападают на самых уважаемых купцов. Иногда… ремесленники просто исчезают. Надеюсь, с вашим процветающим домом ничего подобного не случится. Подумайте ещё раз над «границами ваших возможностей».
С этими словами он резко развернулся и вышел, оставив за собой запах угрозы, который был сильнее запаха его дорогих духов.
Когда шаги его телохранителей затихли, Мэй Лин выбежала из мастерской. Она дрожала всем телом.
– Он… он хотел, чтобы я… – она не могла закончить фразу.
– Он хотел, чтобы ты соткала полотно из чистой лжи, – закончил за неё Азад. Его лицо было мрачным, но в глазах горел твёрдый огонь. – В вере моих предков это называется «друж» – ложь, обман, всё, что искажает истинный порядок вещей. То, что он просил – это квинтэссенция зла. Мы не могли согласиться. Ни за какие деньги.
Он подошёл к Мэй Лин и положил руки ей на плечи.
– Мы нажили опасного врага, дитя моё. Но мы сохранили то, что важнее любой безопасности. Мы сохранили душу нашего дела.
Мэй Лин глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь. Он был прав. В этот момент она поняла, что их партнёрство – это нечто большее, чем просто бизнес. Это был союз, скреплённый общими ценностями. Их дар был не просто инструментом для заработка. Это была ответственность.
Она молча пошла в мастерскую. Но не к стану, а к столу, где лежала её «Книга Узоров». Она раскрыла её на первой, ещё чистой странице. За эти месяцы она сделала множество технических записей на отдельных бамбуковых дощечках, но сама книга оставалась нетронутой. Она ждала. Ждала чего-то действительно важного.
Мэй Лин взяла кисть, обмакнула её в тушь и твёрдой, уверенной рукой, вывела наверху страницы: «Заповеди Дома». А ниже, каллиграфическим почерком, она написала первое, самое главное правило, рождённое в этот день из страха и отвращения, но скреплённое честью и совестью.
«Заповедь Первая: Дар не должен быть использован, чтобы похитить, стереть или изменить душу человека против его воли или без его ведома. Наши нити могут исцелить сердце, но никогда не должны заковывать в цепи разум».
Она отложила кисть. Азад подошёл и встал за её спиной, читая написанное. Он молча положил свою широкую, тёплую ладонь ей на плечо.
С этого дня они были не просто мастерами. Они стали хранителями. Хранителями тайны, которая могла нести в мир как великое благо, так и невообразимое зло. И они только что провели первую черту на песке, отделяющую одно от другого.
Глава 10: Книга Узоров
Угроза, оставленная Скандасом, не испарилась вместе с запахом его сандалового масла. Она поселилась в их доме, как невидимый, ядовитый паук, сплетая паутину страха в углах их нового счастья. Днём, в ярком свете самаркандского солнца, когда мастерская гудела от работы, а лавка принимала респектабельных клиентов, казалось, что всё в порядке. Но ночами Мэй Лин вздрагивала от каждого шороха, а Азад стал запирать массивные ворота на дополнительный засов.
Скандас был слишком умён, чтобы действовать в открытую. Его месть была медленной и изощрённой. Однажды ночью загорелся склад соседнего торговца коврами. Пожар чудом не перекинулся на их дом. Официальной причиной назвали неосторожность слуги, но все в квартале знали, что у этого торговца была ссора со Скандасом. Через неделю на караван, с которым шёл один из поставщиков шёлка для Азада, напали разбойники. Они не тронули основной товар, но вскрыли и испортили именно те тюки, что предназначались для «Дома Дивных Тканей». По городу поползли слухи, что мастерская Азада навлекла на себя гнев злых духов, что их ремесло граничит с тёмной магией, приносящей неудачу.
Это была война на истощение, война нервов. Страх стал постоянным спутником их успеха. Он заставлял их быть осторожнее, но он же и сближал их, сплачивая перед лицом общей опасности.
Их вечера во внутреннем дворике стали дольше и тише. Уйдя от суеты дня, они сидели у фонтана, и разговоры их становились всё глубже. Это было больше не общение партнёров по делу. Это было общение двух одиноких душ, нашедших друг в друге убежище. Мэй Лин рассказывала ему о своём детстве в Дуньхуане, о матери, учившей её первым стежкам, об отце, чью упрямую стойкость она вплела в спасительную ленту. Она впервые смогла говорить о Чэне без разрывающей боли, со светлой печалью, делясь памятью о нём, как делятся драгоценностью.
Азад, в свою очередь, раскрывался перед ней. Он рассказывал о своей покойной жене, о том, как она вышивала тот самый мешочек, который свёл их вместе. Он говорил о своих путешествиях, о снежных перевалах Гиндукуша, о полноводных реках Индии, о величии персидских городов. Он был кладезем историй, и в его рассказах мир представал перед Мэй Лин не враждебной пустыней, а огромной, пёстрой и полной чудес книгой. Они находили утешение в историях друг друга, сплетая из них невидимую ткань своего доверия.
Однажды вечером Азад застал Мэй Лин в мастерской при свете лампы. Она сидела на полу, окружённая десятками тонких бамбуковых дощечек, на которых она своим изящным ханьским почерком записывала заметки о своём даре. Это были обрывки мыслей, описания техник, предостережения. Увидев эту хрупкую, разрозненную коллекцию знаний, Азад нахмурился.
– Что это? – спросил он.
– Мои записи, – ответила Мэй Лин. – Я пытаюсь понять… упорядочить то, что я умею. Чтобы не совершать ошибок.
– И ты хранишь величайшую тайну нашего времени на этих щепках? – в его голосе прозвучала тревога. – Мэй Лин, что, если случится пожар, о котором так мечтает Скандас? Что, если что-то случится с тобой? Всё это знание, весь этот опыт, вся эта мудрость… они просто исчезнут. Превратятся в пепел.
Он сел напротив неё прямо на пол.
– Дар, подобный твоему, не может принадлежать одному человеку, даже если он течёт в его крови. Он принадлежит будущему. Поколениям, которые придут после тебя. Им понадобится не просто твоё умение. Им понадобится твоя история. Твои ошибки. Твои заповеди. Семья строится не только на крови, но и на общей памяти. Мы должны создать для этой памяти ковчег.
Так родилась идея настоящей «Книги Узоров».
Это стало их общим, священным проектом. Азад, используя свои связи, достал лучшие материалы, какие только можно было купить за деньги. Вместо недолговечных бамбуковых дощечек он принёс свитки тончайшей, гладкой бумаги, изготовленной по секретной ханьской технологии, которую он выменял у одного купца. Для самых важных записей – для Заповедей – он заказал свитки из некрашеного шёлка, белого и чистого. Он приобрёл лучшую тушь, кисти из волчьей шерсти и резной сандаловый ларец, окованный медью, чтобы хранить в нём их наследие.
Несколько недель они трудились над созданием Книги. Это был их общий ритуал. Мэй Лин, чья рука была так же тверда с кистью, как и с челноком, переписывала свои заметки, но теперь это была не просто техническая инструкция. Она описывала историю своего дара, начиная с погребального савана для Чэня. Она подробно излагала свои первые опыты, свои страхи и открытия. Азад сидел рядом и, слушая её, добавлял свои собственные мысли, которые Мэй Лин записывала на полях. Он помогал ей облечь её интуитивные озарения в чёткие формулировки.
Когда она переписала Первую Заповедь на шёлковый свиток, Азад взял другую кисть и на согдийском языке, используя свою витиеватую вязь, приписал сбоку: «Ибо прибыль, полученная ценой чужой души, есть прах, и дом, построенный на ней, обратится в руины». Книга становилась воплощением их союза – её ханьская интуиция и его согдийская мудрость, её духовная сила и его житейский опыт.
Работа над Книгой, посвящённой будущему, неизбежно заставила их посмотреть в лицо своему собственному будущему. Однажды вечером, когда очередной свиток был закончен и уложен в ларец, Азад не ушёл. Он долго молча смотрел на ларец, а затем повернулся к Мэй Лин. В его взгляде не было ни деловой хватки купца, ни мудрости наставника. В нём было что-то глубоко личное, уязвимое.
– Мы создаём наследие для семьи, которой ещё нет, – сказал он тихо. – Мы строим крепость, но её главные ворота остаются без защиты. Я говорю о тебе, Мэй Лин.
Она непонимающе посмотрела на него.
– Я твой партнёр и друг. Я дал тебе свой дом и своё слово. Но в этом городе, по законам людей и богов, ты – чужестранка без роду и племени. Одинокая женщина под защитой купца. Эта защита сильна, но не абсолютна. Если что-то случится со мной, ты останешься одна, и такие, как Скандас, разорвут тебя на части.
Он встал и подошёл к ней. Его голос стал глуше.
– Я предлагаю тебе нечто большее, чем защита. Я предлагаю тебе своё имя. Имя Азада, сына Виштаспы, из уважаемого рода купцов Самарканда. Мэй Лин, я прошу тебя стать моей женой.
Мэй Лин замерла, не в силах вымолвить ни слова.
– Я старше тебя, – продолжал он, словно отвечая на её невысказанные мысли. – И моё сердце всё ещё хранит память о той, что ушла. Я не предлагаю тебе юношеской страсти. Я предлагаю тебе верность. Уважение. Партнёрство, скреплённое не только контрактом, но и священными узами. Как моя жена, ты станешь полноправной хозяйкой этого дома. Любой, кто посмеет угрожать тебе, будет угрожать моему роду. Любые дети, которым ты передашь свой дар, будут не безымянными сиротами, а моими законными наследниками, наследниками всего, что мы создали.
Он взял её руки в свои. Его ладони были тёплыми и сильными.
– Я привязался к тебе, дитя моё, не только как к чуду, но и как к человеку. Твоя сила, твоя чистота… они вернули в мой дом свет. Я хочу строить это будущее вместе с тобой. Как муж и жена.
Она смотрела в его добрые, серьёзные глаза и видела в них не сделку, а искреннее, глубокое чувство. Она думала о своём одиночестве, о бесконечной дороге, что лежала позади, и о туманном, полном опасностей пути впереди. Этот человек был её спасителем, её наставником, её единственным другом в этом огромном, чужом мире. Любовь, которую она знала с Чэнем, была яркой, обжигающей вспышкой. То, что она чувствовала к Азаду, было другим. Это было ровное, тёплое пламя очага, у которого можно было согреться и найти покой. Это было чувство глубокого уважения, нежности и абсолютного доверия. И она поняла, что это и есть любовь. Просто другая. Любовь, на которой можно построить не только счастье, но и целую династию.
– Да, – прошептала она. – Я согласна.
Их свадьба не была пышным праздником. Это был тихий, личный обряд, проведённый в их дворике. Они соединили свои традиции. Мэй Лин зажгла благовония и совершила поклон духам своих предков, прося их благословения на этот союз в чужой земле. Азад, следуя зороастрийскому обычаю, зажёг небольшой огонь в чаше, символ истины и чистоты, и они вместе произнесли клятву верности перед ним. Они обменялись не кольцами, а дарами: она подарила ему вышитый пояс с вплетённой в него нитью их общей надежды, а он надел ей на шею старинное согдийское ожерелье, принадлежавшее его матери.