- -
- 100%
- +
Болезнь вспыхнула с новой силой.
В школу вернулся после зимних каникул. Бледный, с синяками под глазами, не до конца оправившись от сложного гриппа, в класс летел «на крыльях». Ребята окружили, спрашивали о здоровье, о том, чем так долго болел, а он всё смотрел поверх голов, стараясь отыскать её. Прозвенел звонок. Промаявшись за партой часть урока, спросил соседку – Зинку Гринченко:
– Аня тоже болеет?
– Ты что, ничего не знаешь? – выпучила белёсые глаза без ресниц.
– Чего я не знаю?
– Камаргин! – Лариса Борисовна строго посмотрела в их сторону, – мы все рады твоему возвращению, но ты и так полчетверти пропустил, а будешь болтать, останешься на второй год!
– Потом, – шикнула Зинка, демонстративно отвернувшись.
Он абсолютно не был готов к тому, о чём узнал на перемене.
В воскресенье утром, в день концерта, отец Ани разбился, выполняя тренировочный полёт. Что и как там случилось, никто толком не знал – болтали разное. Финал один – отца Ани нет в живых. А сама она с матерью ещё до Нового года уехала к себе на родину, в Киев. Там у них вся родня.
После уроков ноги сами привели к её подъезду. Стоя перед дверью, не решаясь взяться за ручку, он ощущал, как внутри всё бухало, стучало и клокотало. Неужели так может биться сердце? Нет… не может, это старая шаманка стучит в свой страшный бубен: байта, будет байта!
В подъезд он так и не зашёл. Ни тогда, ни после…
* * *– Николай Сергеевич, Николай Сергеевич! – Василий хлопал по щекам, пытаясь привести в чувство. – Хорошо, я не уехал. Сейчас «скорая» приедет, я, этоть, уже вызвал.
Мозг пытался сфокусироваться на происходящем: «Где я? Кто это? Почему он так кричит?».
«Скорая» приехала быстро.
– Во вторую, – осмотрев больного, скомандовал врач.
Зачем во вторую, мне на работу надо, хотел возразить, но не смог – язык плохо слушался…
– Говорила, возьми отгул! И чего тебя туда понесло? Счастье, что Василий рядом оказался! Как ты нас напугал! Это ж надо, до обморока доработался! – размазывая тёмные от туши слёзы, причитала Наташа.
Я был в обмороке? Как Вася оказался в той квартире? Что там вообще произошло?
– Ну, мой друг, как дела? – Павел Алексеевич Нагибин – заведующий психоневрологическим отделением второй больницы, дружил с Камаргиным с детства.
Как я рад тебя видеть, Нагиба! Ты даже не представляешь, как я рад! – от удовольствия Камаргин зажмурил глаза.
– А вот глаза, старик, закрывать не надо, ты лучше своими глазками с нами общайся, да, Наташка?
Наташа сидела рядом, с нежностью глядя на мужа, перебирая пальцами его густые, тронутые сединой, волосы.
– Любит она тебя, за что – до сих пор не пойму…
* * *С Нагибой они сошлись не сразу. Первые два года приятельски общались наравне с остальными ребятами: играли в хоккей, футбол и «войнушку», гоняясь друг за другом с вырезанными из досок «ружьями», стреляющими проволочными пульками. Нагиба тогда дружил с Чичаем, парнем года на три старше Коли. Сбитый, плотный Лёха Чичай смотрел на всех с выражением тупого превосходства на широком лице.
В конце знойного июля шестьдесят девятого ребята вернулись домой на два – три дня между сменами в пионерских лагерях. Поделиться впечатлениями выходили во двор, прячась от палящего солнца под большой деревянной горкой. Но это не спасало. Тогда кто-то и предложил сходить на Амур. Отправились ватагой – человек двенадцать. Весело, задираясь друг к другу, дошли до реки, быстро сбросив шорты и майки, плюхнулись в жёлто-коричневую воду, к «великой радости» отдыхающих. Коля зашёл в воду аккуратно – горло надо беречь. Ребята спорили, кто дольше продержится под водой.
– Камарга, ныряй! Ты же певец, у тебя дыхалка хорошая.
Нырнуть, показав всем превосходство своих лёгких, очень хотелось, но как погрузиться в мутную воду с открытыми глазами – не представлял, оттого замешкался, в ту же минуту услышав громкий вскрик за спиной. Прыгая на одной ноге, морщась от боли, Нагиба двумя руками держал вторую, из стопы которой стекала в песок струйка алой крови – порезался об осколок пивной бутылки. Взрослые обступили мальчишку: одни помогали обмыть ногу от песка, другие протягивали носовой платок – перевязать рану. Кто-то посоветовал срочно отправляться в травмпункт. Тогда Чичай и предложил:
– Камарга, съезди с Нагибой. Ты всё равно нырять не умеешь, а мы ещё не накупались. Зря, что ли, такую даль шли?
С тех пор началась их дружба. Паша оценил надёжность Камаргина, а Коля… Коля начал думать. Думать и размышлять о человеческих взаимоотношениях, анализируя, стремясь понять поступки людей, объяснить те или иные действия. Поступок Чичая казался ему диким. Своеобразную логику в нём можно было найти – не смог друг Нагибы отказаться от долгожданного удовольствия. Но если бросаешь друга в беде – разве это дружба? Он никогда не испытывал симпатии к этому парню, но после случившегося задумался – почему? Почему одни люди нам симпатичны, а другие раздражают? По их поступкам? Наверное, да: после пляжа ни он, ни Нагиба старались с Чичаем не общаться – предатель. Но почему некоторые люди вызывают негативные эмоции, ничего плохого лично тебе не сделав. Много позже, учась в институте, он вывел свой «закон Бойля – Мариотта»: мы относимся к человеку настолько хорошо или настолько плохо, насколько хорошо или плохо поступили по отношению к нему. Как сказано в Библии: возлюби ближнего, как себя самого. Человек так устроен – больше всех любит себя. Совершая по отношению к кому-то добрый поступок, я вижу в нём своё хорошее, значит, и он хороший. А если кому сделал дурно? Но я не могу совершить плохого поступка, по определению. Это он вынудил меня так поступить! За что же мне его любить, что мне должно в нём нравиться? Но где-то очень глубоко совесть стучится «пеплом Клааса»: это ты сделал плохо, ты несправедливо поступил! А мозг никак не хочет с этим соглашаться, никак не хочет в это поверить, поэтому с каждым разом тот человек становится всё неприятнее, и отношение к нему всё хуже и хуже. При этом, заглушая справедливые укоры старомодной химеры, всё лучше относишься к принявшему от тебя добрую услугу, будь он хоть трижды мерзавец! Вот и выходит – наше отношение к людям напрямую зависит от наших поступков, совершённых по отношению к ним.
…Кокетливо передвигаясь в коротком накрахмаленном халатике, вошла ладная медсестра, установив в стойку ёмкость с физраствором. Капельницы Камаргин терпеть не мог. Уколы – куда ни шло. Но лежать с торчащей из тела иглой, ощущая, как в тебя медленно, «по капле», втекает инородная жидкость, было выше его сил.
– Может не надо?
Нагиба сочувственно посмотрел на друга:
– Надо, Федя, надо!
– Паша, что со мной?
– С тобой? Да что и со всеми: работа нервная, дел невпроворот, спишь мало, ешь много…
– Ест он нормально, я слежу.
– Наташка пилит. И не спорь, по твоему замечанию вижу – пилишь. Вот и накопилась усталость. Тебе бы отдохнуть, но герои не отдыхают, герои начинают работать с утроенной энергией! Однако организм оказался умнее, он тебе просигналил…
– Я ему говорила, возьми отгул!
– О чём я и говорю – организм просигналил.
Умение разрядить обстановку было у Нагибина врождённым.
– Чувствовал себя неважно в последнее время?
– Было немного.
– Немного! Усталость переросла в стресс, который плавно перетёк в обморок. Организм понял – с тобой, дураком, не договоришься, и начал спасаться сам!
– Павлик, у Коли инсульт?
– С каких пор искусствоведы употребляют медицинские термины? – и серьёзно, – нет. Но пока пусть полежит у меня: обследуем, дадим рекомендации, подлечим, и через месяц… Да шучу я, шучу. Раньше заберёшь своё сокровище. Смотри-ка, улыбается! А раз больной улыбается, значит, он уже выздоравливающий. Пошли, Наталья, тебе пора.
Всё та же точёная спина, лёгкая походка, «королевская» посадка головы на красивой шее. Скоро пятьдесят, а выглядит… Отчего её присутствие так раздражает в последнее время? Что мне надо? Чего я вообще хочу от жизни?
– И за что тебе такое счастье выпало, Камарга, до сих пор не пойму? Как себя чувствуешь? Слабость есть?
– Небольшая, словно после гриппа.
– Это пройдёт. Тебе надо укрепить иммунитет. Как голова?
– Слушай, Нагиба, не ходи вокруг да около. Со мной что-то серьёзное?
– Обморок всегда серьёзно. Расскажи, как всё случилось.
– Ты не поверишь.
– Николай Сергеевич, вы о себе возомнили! Я за двадцать лет такого насмотрелся и наслушался.
– Знаешь, всё как-то странно. Я зашёл туда, и вдруг…
– Так не пойдёт. Начни с самого начала.
– С рождения?
– Шутник! Хотя бы с последнего месяца.
Сосредоточившись, вкратце поведал о нервотрёпке на работе, тупости шефа, выматывающих заседаниях.
– Элементарное переутомление.
– Паша, я в обморок упал не от этого.
– Интересно, от чего?
– Я с привидениями общался.
– О как! А подробнее?
– Не смейся.
– И не думал. Рассказывай, чего мнёшься? Мы друзья почти сорок лет.
– Я зашёл туда: сырость, плесень, настоящее запустение, до противности. Поднялся на четвёртый этаж. И стучать-то не хотел. Случайно вышло. И вдруг сразу – кто там? Я растерялся, а она дверь открыла.
– Прости, она – кто?
– Аня. Помнишь, в детстве я тебе рассказывал о Лещевских? У неё отец был лётчик, он разбился, они уехали, и я её больше никогда не видел. Так они там живут.
– Кто – они?
– Она и отец, может, и мать с ними, но это вряд ли.
– Стоп. С каким отцом, который разбился?
– Да.
– И от этого ты упал в обморок?
– Он когда меня по имени назвал, руку протянул, приглашая в комнату, я тут же мать вспомнил – всё, думаю, на тот свет зовут. Вот и грохнулся.
– Так он живой был или призрак?
– В том и дело – живой.
– Вы в показаниях не путаетесь, больной? Ты вроде вначале сказал – с привидениями общался.
– Это образно.
– Понятно. Дальше.
– А дальше я не помню.
– Всё? Так я тебя успокою. Ни с кем ты не общался. Подошёл к подъезду, где и упал в обморок – сказалось нервное перенапряжение. Всё остальное тебе в обморочном состоянии причудилось.
– Да? – радости Камаргина не было предела, – но постой, я же с ними говорил.
– Ты и в детстве воображал, как с ней разговариваешь.
– Но тогда она была девочка, а я увидел взрослую женщину.
– Сколько лет прошло? В паспорт давно заглядывал? Естественно, она повзрослела. Её детский образ отразился проекцией в твоём подсознании. Согласись, было бы странно, открой тебе девочка восьми лет. Она в твоей голове тоже «выросла».
– Я о ней уже лет сто не вспоминал.
– Старик, да кто его знает, – костяшки пальцев простучали по темени, издав звук кастаньет, – что там происходит, минуя наше, так называемое, сознание.
– Так ты думаешь, это всё…
– Да! И выброси это из головы. Твой диагноз – переутомление, не более того. – И другим, нарочито официальным тоном, сохраняя маску важного медицинского светила, обратился к вошедшей медсестре: – Зина, мы закончили, начинайте. – Выходя, посмотрел на друга, весело прыснул, «не доиграв» серьёзности момента, – симулянт!
Капельница подействовала сразу. Силой воли пытался контролировать процесс, удерживая мысль в сознании, но под воздействием лекарства она множеством мелких ручейков растеклась по бесчисленным, нескончаемым лабиринтам мозга, отключая на своём пути все источники жизнедеятельности. Веки отяжелели, тело безвольно расслабилось, погрузив хозяина в глубокий сон.
* * *Он вновь стоял перед этим домом!
Пружина тяжело поддалась. Залитые мягким, струящимся сквозь цветные стёкла, светом, лестничные пролёты с чугунными перилами огибали квадратный «колодец» подъезда. Ошеломлённый, медленно поднялся на четвёртый этаж, рассматривая изысканную лепнину на стенах и потолке.
Где я? Как всё это вместилось в малогабаритную «хрущёвку»?
Гулким эхом прокатился по этажам звук открывающегося замка. Дверь соседней квартиры на мгновение приоткрылась, выпустив сквозь щель вползшее в грудь бессознательное, сосущее под ложечкой неприятное чувство опасности. Квартира номер десять.
Подняв плечи, чувствуя на спине следящий взгляд, подошёл к «своей» двери. Нерешительно позвонил.
Открыла Юлия. Та, с которой учился в институте, которую любил, хотел жениться… Странно, прошло двадцать пять лет, а она ничуть не изменилась. Девушка посмотрела грустным взглядом матери – «почему?» – и просто сказала:
– Заходи.
8– Как спалось? – с утра Нагиба был энергичен и бодр.
– Я опять там был.
– То есть?
– Тот же дом, подъезд другой, вместо Ани – Юля.
– У тебя в каждом подъезде по девчонке?
– Нагиба, мне не до шуток. Подъезд тот же, но… там всё по-другому.
– Странная у тебя реакция на лекарство. Обычно люди после капельницы спят крепко, без сновидений… Ты вчера не всё рассказал. Давай повторим. И начни чуть раньше.
Камаргин никогда не страдал косноязычием, зачастую подчёркивая это на различных заседаниях: «Слава Богу, Господь наделил меня способностью ясно выражать свои мысли» – мол, если до кого не дошло, не моя вина, сами, пардон, туповаты. На одном из совещаний его переспросили: «Николай Сергеевич, вы действительно полагаете – Господь наделил вас способностью ясно выражать его мысли?» Камаргин вначале не понял, но, «отмотав» свою фразу, рассмеялся: «А что вас удивляет? Всё от Бога, и мои слова лишь проводники его мыслей». Но себе признался – выглядел глупо, вычеркнув сей постулат из своей речи раз и навсегда.
Сейчас Николай Сергеевич не мог даже начать разговор. Всё запуталось. И дело не в его состоянии: лекарство хорошо «промыло» мозги – голова соображала чётко и ясно. Дело в другом: он не знал, с какого конца ухватить эту «нить Ариадны», как размотать спутавшийся клубок, не разрубить Гордиев узел, а распутать, пройдя по бесконечным лабиринтам памяти так, чтобы не только Пашка, но и он сам понял происходящее с ним.
Павел начал первым:
– Ты помнишь, как мы познакомились?
– Конечно. Ты порезал ногу на Амуре.
– Нет, тогда мы подружились. Познакомились раньше. Мы только переехали в новый дом, я вышел во двор и услышал, как кто-то поёт. Подошёл к вашим окнам и удивился: думал, девчонка поёт.
– А я?
– Назвал меня дураком.
– Почему ты вспомнил?
– Не знаю. Твой голос во дворе всем нравился. Многие не признавались, но нравился всем… А про пляж я помню. Как мы из травмпункта добирались. Километра два, наверное.
– Точно! Туда мы на автобусе доехали, а обратно на билет не хватило. Потешная картина: «два бойца идут с передовой» – ты скачешь на одной ноге, обняв меня за шею, я кряхчу, волоку тебя, обхватив за поясницу.
– Ты полпути нёс меня на спине. Забыл?
– Забыл…
– Я ведь после того случая решил – буду хирургом.
– Как же «докатился» до психотерапевта?
– Экзема. От резиновых перчаток. Какой хирург с больными руками? Тогда для меня это трагедия была: не в терапевты же идти. Хотел вообще из медицины уходить, но подумал, присмотрелся к другим специальностям и понял: психотерапевт – тот же хирург, только скальпель у него – слово. И пользы может принести не меньше.
– Отчего раньше не говорил?
– Зачем? Тебе своих проблем хватало, да и чем бы помог?
– Вроде мы друзья.
– Не люблю своими трудностями нагружать других. Тем более друзей.
– Слушай, я Чичая до сих пор не могу понять.
– Что понимать – тупой эгоист.
– Я не о том. Он был старше всех. Мог сообразить ещё кого-нибудь с нами отправить, втроём было бы легче.
– Он тебе завидовал.
– Мне?!
– Всегда хотел музыке учиться, группу создать, типа «Битлз». Ты вон как пел, а ему медведь на ухо наступил, вот и решил – пусть Робертино за всех отдувается.
– Никогда не понимал завистников, хотя… зависть – двигатель прогресса.
– Да брось! Прогресс – созидание. Он зиждется на трёх «Л»: лень, любознательность, любовь. Зависть – разрушение: у них этого больше, это лучше – отберём! Не получается отобрать – сломаем, опять построили – уничтожим! Первое убийство случилось из-за зависти: Бог принял дары Авеля, проигнорировав дары Каина. Зависть переросла в неуправляемый гнев. И неважно, по какой причине выбрали дары брата: может, он работал больше, старался лучше. Главное, тебя не оценили! Заметь, никто никогда не завидовал работе другого. Получаемому вознаграждению – да, но работе…
– Артисты! Они завидуют работе коллег.
– Нет, они завидуют таланту, успеху. Материальные ценности можно отнять. Человек будет за них бороться, но это не важно – он втянут в энергию конфликта. Цель достигнута. Но когда завидуют таланту! Как отнять голос? Как отнять доброту сердца, красоту? За сто лет заболтали Достоевского: красота спасёт мир. Какая красота? Для кого-то сейчас голые девки в Интернете – эталон красоты. Но разве это так? Красота – дар Божий. Ты некрасивых влюблённых видел? То-то и оно. Неважно, какая у них внешность. Они изнутри светятся, в них искра Божья горит. Как это допустить?! Вот и начинает зависть разъедать, как Сальери у Пушкина – до убийства. Все знают, в конце концов она убьёт самого завистника, сожрёт изнутри, но люди ничего с собой поделать не могут… Тут как-то привезли одного товарища с инсультом. Начинаем разбираться: что, как, при каких обстоятельствах случилось. Жена и поведала: полгода ждал назначение на должность, утром пошёл на работу, а там приказ – назначили «Семён Семёныча». Зависть, невысказанный гнев, инсульт! Человека элементарно «остановили», иначе таких дров наломать мог!
– А если бы высказал?
– Обрати он гнев вовне – довёл бы до инсульта другого, испортив свою карму поколения на три. Болезнь, как смерть: раз должна случиться в этом месте, в это время – не миновать. Жертвы могут быть разные – энергии болезни не важно, кто. Ей главное – найти выход!
– Какой же она нашла выход у меня?
– Это мы и пытаемся понять.
– Ты говоришь, зависть порождает злость. Не припомню, чтоб я завидовал… А если злость от тупости начальника, от непрофессиональных действий подчинённых? Как прикажешь реагировать? Молча сносить весь абсурд происходящего?
– Если ты прав – гнев не поселится в тебе.
– А что поселится? Любовь к невеждам?
– Хорошо, но почему ты так уверен в своей правоте?
– Потому, что истина одна.
– Ты нашёл ответ на библейский вопрос: что есть истина?
– Истина в правде.
– Да? Но ведь у твоего оппонента своя правда.
– Правда на то и правда – она одна.
– Ну, ещё великий Бомарше сказал: правда у каждого своя. Поэтому и точек зрения столько, сколько людей на свете, если не больше. Допустим, ты прав. Но ведь сейчас ты не будешь отрицать, что рассержен? Как можно быть адекватным в таком состоянии? Когда ты раздражён на ситуацию, ты уже в ней, она не подконтрольна тебе, ты не видишь всю картину. Поле боя можно лицезреть, лишь приподнявшись над ним. Кто прав, тот всегда спокоен, ибо чувствует уверенность внутри себя, будто его кто-то поддерживает. Этот Кто-то и есть Бог.
– Ты хочешь сказать, завистник живёт без Бога?
– А как ты думаешь, в зависти есть любовь?
– Нет.
– Бог – это любовь, если в человеке нет любви, значит, в нем нет Бога.
– А куда он делся?
– Это я и хочу понять. Куда ты спрятал своё божественное начало и когда это произошло?
Внезапно спесь покинула Камаргина, он вдруг сник и задумался.
– Паша, я устал. Давай отложим этот разговор.
– Это хорошо. Усталый человек меньше глупостей делает, больше думает. Давай отложим.
* * *После второй капельницы спал без сновидений. К обеду пришла Наташка, принесла вареники, куриный бульон и его любимые мандарины.
– Звонил твой шеф… что ты сморщился? Передавал привет, просил не беспокоиться: у них всё по плану, он лично держит ситуацию под контролем.
Его «личный контроль» и порождает ситуации! Надо же всё свести, точно установить проекторы, выверить освещение, подобрать кадры, да так, чтоб не перепутать, всё синхронизировать с другими службами… Вдруг отметил: мысли пронеслись автоматически, без злости и раздражения, которые испытывал в последнее время, думая о Валерии Ивановиче.
– Пожелал скорейшего выздоровления, посетовав, мол, думал – у него давление серьёзное, поэтому тебя на совещание отправил, а вышло вот так. Знаешь, мне показалось, ему было неловко.
– Неловко спать на потолке.
– На потолке спать неудобно. А ему было неловко, но если тебя это раздражает, давай поговорим о другом.
– Как ни странно, не раздражает, но давай сменим тему.
– Я думаю, после выписки надо съездить отдохнуть, – увидев возражающий взгляд, тихо продолжила, – работа никуда не денется, а жизнь…
– Я умирать не собираюсь.
– Надеюсь! Но жизнь, Коля, это не отсутствие смерти, это то, чем ты наполняешь себя, своё время, свою душу. И если в ней одна работа и нет радости…
– А если работа в радость?
– Значит твоя жизнь – это работа… а я?
– Наташа, я работаю для тебя!
– Странно… говоришь – всё для меня, но стоит мне чего-нибудь попросить, ответ один – «потом». Ты всю жизнь делаешь только то, что хочешь сам. И если работа у тебя на первом месте, значит тебе с работой лучше, чем со мной, – как ни старалась, не удалось незаметно промокнуть выступившие слёзы давно сдерживаемой обиды, – может, у тебя работой кто-то другой зовётся?
– Ты чего?
– Нет, ты скажи, скажи! Я пойму. Скандалов не будет, соберу вещи и уйду, не стану вам мешать! – Это было неожиданно и нелепо. – Чего ты смеёшься?!
После того случая с дядей Ваней он часто выходил из неловких ситуаций через смех. Но сейчас было действительно смешно.
– Как ты могла такое подумать? Я тебя люблю.
Улыбнувшись, Наташка посмотрела сквозь слёзы:
– Не хочешь никуда ехать, не надо. Но отгулы возьми, трудоголик. Кстати, отца я не стала волновать, сказала, ты в командировке.
– Куда хоть отправила?
– В город-побратим Харбин.
Она ещё долго о чём-то говорила, передавала приветы от своих подруг, которые не оставили её в трудную минуту, спрашивала, что принести завтра: котлеты или пельмени, хотя нет, пельмени Пашка запретил – тяжёлая пища. Тогда она лучше принесёт свежевыжатый сок и больше фруктов, или, хочешь, салат из авокадо? Николай слушал в пол-уха, погружаясь в рождаемые глубинными воспоминаниями мысли.
Странная штука – память. Иногда помнишь всякую мелочь, а главное теряется, иногда наоборот – мелочи проходят, как песок сквозь сито. А после, когда они отчего-то начинают всплывать, понимаешь: это были и не мелочи вовсе. Я ведь именно после того случая с Чичаем думать стал. Не бездумно выполнять указания родителей и учителей, а рассуждать: отчего люди так поступают, а не иначе. Что двигает поступками? Почему говорят неправду? Выходит, Чичай нам добрую службу сослужил: Нагиба врачом стал, я задумался… так, задумался – до сих пор из этого состояния не выйду. Смешно.
– Коля, ты совсем меня не слушаешь. Устал? Заболталась я. Отдыхай. Завтра приду раньше, мы в пять выставку открываем.
На выходе обернулась.
– Вспомнила! Валерий Иванович просил вернуть какой-то документ. Сказал – ты знаешь.
– Я и забыл! Возьми в кармане пиджака.
– Нет уж! Я по твоим карманам лазать зареклась. Сам достань.
История тогда вышла скверная, но смешная. Смешно, правда, стало после, когда всё выяснилось. Игорёк Королёв – балагур, весельчак, дамский угодник (Бабник! Неразборчивый в своих связях бабник! Смотреть противно. Чтоб ноги его в нашем доме не было!), растерявшись от внезапно зашедшей за ним на работу жены, не нашёл ничего лучше, как сунуть записку от любовницы в карман Колиного пальто. В записке недвусмысленно говорилось о предстоящем свидании, «…жду там же, где прошлый раз! Целую, мой гномик!» (Королёв был невысокого роста). В качестве печати на записке красовался след окрашенных в тёмно-бордовую помаду пухлых губ. Вечером ничего не подозревающий Камаргин попросил жену достать из кармана пальто футляр с очками… Вначале – недоумённое молчание, затем – оплеуха, разорванная в клочки записка и тихое всхлипывание за закрытой дверью в ванной. Разбирались долго, пришлось приглашать «на очную ставку» Игорька. Тот божился: вышло совершенно случайно! Ну, простите, Наталья Фёдоровна, в мыслях не было вас обидеть! Хотите, Стеллу позовём! Почему сразу – проститутка? Она порядочная женщина, одинокая. Ну и что, что замужем? Замужние тоже бывают одинокие. Господи, да ни на что я не намекаю! Жену мою позвать? Нет! Жену не надо. Она-то чем виновата? Полностью с вами согласен: мерзавец, негодяй… нет, бабник – это слишком. Николай Сергеевич совершенно ни при чём. Да не просил я его передать эту записку. И Стелла не просила! Клянусь… конечно, вы правы, моим клятвам веры нет…