Клёкот из глубин

1

Ветер вновь задул с востока. В дуэте с солнцем, превращающим снег в сияющую раскалённую сталь, его порывы заставляли щуриться не переставая. Скегги уже слишком устал. Казалось, даже такая ерунда могла стать каплей, что переполнит чашу внутреннего равновесия. Но это только казалось. Хрут был великодушен вчера и дал своему слуге чудо-мазь. Срезав мозоли и замотав ноги сухой чистой тканью, сегодня Скегги шагал бодрее и морщил морду в основном из-за солнца и ветра, ну и из-за того, что уже слишком устал.

Мастер Хрут получил свой заказ в Фолпуре. О подробностях не распространялся. Всё что знал Скегги, так это то, что следует сопроводить в Бэрбелл человека. Так сказал мастер Хрут. На деле же оказалось, что через половину Железного тракта предстоит конвоировать закованную по рукам и ногам девку, чтобы кому-то передать. При этом стараться не привлекать лишнего внимания, сторониться постоялых дворов и ферм, а встречным купцам кланяться и улыбаться.

Скегги служил Хруту четыре года, с того времени, как мастер взял его под крыло после войны, осиротевшего и потерявшего кров. С тех пор они занимались весьма странными поручениями, отыскиваемыми Хрутом среди просителей и сплетников таверн и захудалых корче́м3. От слуги требовалось помогать и задавать как можно меньше вопросов. Раздражать мастера – себе в убыток.

Все прошлые контракты, будь то охота на морозных волков или доставка смердящих посылок, теперь не казались Скегги такими уж странными и неприглядными.

– Кто она такая? Преступница? – невольно хотелось спросить.

– Разумеется, а кто же ещё? – отвечал Скегги сам себе.

– Так, а что ж её не вздёрнуть ещё в Фолпуре?

– Тогда мастеру не заплатят. Как бы там ни было, нужно «сопроводить» девицу по адресу.

Закончив внутренний диалог, слуга взглянул на конвоируемую. В их тройке только она ехала верхом, сидела задом наперёд на ведомой Хрутом кобыле, пока Скегги вёл вторую – нагруженную поклажей. Кандалы на руках и ногах, стянутые цепью к шее, – в такой позе кто угодно скрючится. Мешок на голове комфорта ей наверняка не добавлял. Хрут отодвигал его ото рта и вытаскивал кляп, давая конвоируемой питьё и еду. Лица девки полностью Скегги не видел, но любопытство позволило разглядеть бледную гладкую кожу. Молодка, однозначно. И чего натворила?

Слуга споткнулся, засмотревшись, в такт этому закаркало вороньё, пронёсшееся над путниками. Мастер схватился за секиру, затормозив лошадь:

– Не вздумай, – прорычал он на девицу.

Скегги вспомнил. Хрут однажды назвал её Голубкой и что-то говорил о птицах.

«Что же? – Скегги почесал затылок. – Будь начеку с ней, когда рядом пернатые».

Слуга тоже положил руку на древко топора. Они простояли пару минут, пока самый тихий клёкот не перестал доноситься. Конвоируемая даже не шелохнулась. Хрут плюнул в сторону:

– Умница. Чем лучше себя ведёшь, тем больше зубов у тебя остаётся.

Троица двинулась с места. Новый порыв ветра заколол глаза ледяными кристалликами снега, Скегги прикрылся рукой, когда убрал её, поймал солнечный отблеск. Не сдержавшись, слуга злобно прохрипел и выругался. Хрут хмыкнул:

– Твоё настроение могло стать лучше. Я добр к тебе. И с мозолями бороться помог.

– Просто, бесит эта погода, – Скегги помешкал, прежде чем сказать главное, – и я уже слишком устал.

– Плохо. День только начался.

Пока мастер недовольно прицыкивал, слуга лишь смиренно негодовал о том, что его часто недопонимают. И предпочёл промолчать.

Холмы по левую руку уже прилично засыпало, в то время как равнина справа только покрывалась редкой порошей, растворяющейся и буреющей. На южном горизонте, за одинокими фермами, виднелась полоса, где осень всё ещё прощалась с северным королевством. Неширокой терракотовой грядой под серым небом проглядывались северные окраины Затопленного Леса. Гиблая земля. Только невнятные былины, полузабытые, неохотно рассказываемые старыми скальдами, остались от юго-восточного фолька4 Скайсдора.

Зима пришла, теперь уже точно, а значит, через пару недель не будет никакой разницы, где мёрзнуть, что в Клейте, что в Фолпуре, что в Бэрбелле.

Скегги слышал, что в Айскресте – столице Скайсдора, зима теплее. Через Айсово море проходит тёплое течение, и бриз радует берег конунгов5 своей благодатью.

– Вотан и Радогост – всевышний бог и бог щедрости, урожая и гостеприимства, хранят столицу, – говорил мастер Хрут.

Но сирота Скегги не верил в милость богов: «Если они и хранят что-то, то лишь души после смерти: героев в чертогах вечных пиров, охотников в диких скачках по заоблачным лесам Хирсина6, а проходимцев в зеркальных лабиринтах Лофта7».

Война забрала у Скегги всё, вынудила скитаться. И только встреча с Хрутом спасла от нескончаемого падения и голода. С тех пор он регулярно ел. Любил это делать больше всего на свете, и каждый раз ждал привал с предвкушением.

Солнце двигалось медленно, но всё же успело переместиться к Затопленному Лесу, прежде чем скрылось за стремительными облаками, всё гуще накрывающими Железный тракт. Ветер сменился.

Хрут велел остановиться на обед у неширокой лесополосы, проходящей вдоль заснеженного поля. Пока мастер снимал с лошади Голубку и пристёгивал к лысому дубу, слуга отправился на поиски розжига. Наудачу быстро обнаружился муравейник. Сорвав верхнюю корку, Скегги добыл трут и сухих мелких веток. С упавшего дерева получилось нарубать палок среднего размера. На всякий случай Скегги оторвал кусок бересты. Вернувшись к месту привала, он застал Хрута, закончившего возводить сиделку меж двух вязов с косым навесом и подготавливающего ветровую стеночку. В точных взмахах секиры и полёте щепок поэт мог бы найти музу, так ловко у мастера это выходило.

Снега выпало достаточно, поиском ручья никто не обеспокоился. Из припасов путники сварганили быструю похлёбку с салом, репой и луком. С сухарями – отличный обед. Скегги вскипятил липовый чай с сушёной свеклой, чтобы всласть наесться кедровыми орехами, что он успел собрать, пока ходил за растопкой и хворостом. Хрут кормил Голубку, слуге было на руку, что он не доверяет это ему.

Девица сегодня была на удивление спокойна. Когда путники останавливались на тракте, пропуская воронью стаю, мастер не просто так сказал конвоируемой про зубы и поведение. Пару дней назад, когда тройка проезжала Кроссвуд, случился один инцидент.

Путники неспешно топали по припорошенному тракту, завидев кабанов, пересекающих дорогу ошалевшей колонной.

– Придётся пропускать, – Хрут глаголил истину. Хрюкающие дикие звери предстали непреодолимым потоком.

Монотонный рокот, поднимаемый десятками копытцев, рассеивал внимание. Возможно, Голубка поняла, что на всех это действует одинаково. Девица, обременённая кандалами, лишённая обзора мешком, надетым на голову, встрепенулась. Она соскочила с кобылы, едва удержалась на ногах, но тут же стремительно засеменила затёкшими конечностями.

«На что рассчитывала?» – Скегги не понял ни тогда, ни до сего момента не догадался.

Мастер настиг горе-беглянку в считанные секунды, повалил ударом под колено, развернул спиной к земле, насел сверху и здорово надавал Голубке по роже, не снимая мешка. Она кашляла, ткань на голове побагровела. Хрут повозился с кляпом, после чего выбросил несколько зубов на обочину.

– Ещё пару раз так выхватишь и в невесты сгодишься, – мастер усмехнулся. – Беззубая женская улыбка – самое прекрасное, что я когда-либо видел.

Хрут смеялся, но Скегги не понял юмора. Его ассоциации с шамкающими ртами касались исключительно древних старух. С женой куда проще, если она сама способна пережёвывать пишу. Скегги только предполагал, ведь женщину не трахал ещё. Он юн, только двенадцать годков стукнуло, мастер в три раза старше будет.

Хрут хмыкал, заталкивая еду Голубке.

«Вот-вот, как я и думал», – парень покончил с орехами и чаем и увидел, как изо рта пленницы падают размокшие куски хлеба.

Скегги отвернулся. Остаток времени привала он потратил на проверку мозолей, подтянул повязку, прежде чем почистил снегом котелок и кружки. Слуга собирал лагерь, а мастер вновь готовил Голубку к транспортировке. Как и неоднократно до этого.

Погода ухудшалась на глазах: снежные хлопья росли, как и скорость их падения. Хрут планировал добраться до Белого озера к вечерней заре, но форсированная зима выражала несогласие. К тому времени, как небо окрасилось фиалковым закатом, началась настоящая метель.

Через бегущую рябью завесу вьюги Скегги усмотрел путников. Хрут тоже их заметил.

Две крытых повозки, четыре лошади, прямо на обочине меж двух деревьев выстроен четырёхстенный наклонный заслон от ветра, а внутри, наверняка, костёр.

– Купцы? – слуга шмыгнул носом.

– Негораздки, – мастер стал смещаться к правой стороне дороги.

– Мы просто проедем?

– Я же объяснял. Кланяемся и приветственно улыбаемся. Ни лишние вопросы чужаков, ни уж тем более их участие в своих делах я не приветствую.

– Если будет мести всю ночь… – Скегги замолчал, услышав, как Хрут протяжно завыл.

– Помалкивай тогда. Попробуем напроситься на огонёк.

Среди квадратного заслона горел костёр, сирота не ошибся. У огня без дела грелись двое: толстые, румяные, тепло одетые мужики. Несомненно, торговцы. Ещё двое возились с котелком и мясом на вертеле. Слуги. Оставшаяся пара встреченных путников отвлеклась от заточки алебард и выдвинулась вперёд, преграждая путь Скегги, Хруту и Голубке к пламени. А вот и охрана.

– Мы не хотим зла, – начал мастер. – Только погреться.

Один из купцов отошёл от костра, встав между алебардистами, он окинул тройку подозрительным взглядом:

– Кто такие будете?

– Наёмные силы ярла8 Фолпура – Густава Северного Ветра.

– И этот? – купец кивнул на Голубку.

– Этот, – Хрут несдержанно усмехнулся. – Этот преступник. Его мы везём ярлу Нормуду Чёрно-белой Горе.

– Я Агмунд, – торговец протянул руку Скегги.

– Он не может говорить, – мастер Хрут хмуро взглянул на едва не открывшего рот парня. Далее сам представился и имя слуги назвал.

– Забавно, – Агмунд улыбнулся и показал на другого купца. – Это Болли, мой компаньон. И кроме нас двоих в нашей компании все остальные тоже немые.

Скегги посмотрел на немытые рожи алебардистов, потом на уставших слуг. Правду говорил ли Агмунд? А может, так заведено на Железном тракте? – Велеть всем помалкивать.

– Проходи к огню, Хрут. Мы не откажем в тепле и еде наёмным силам ярла Густава, уж в такое неспокойное время.

Пока Скегги стреножил лошадей, его мастер спустил с кобылы Голубку. Внутри возведённого заслона нашлось три широких сиделки-лежанки. Конвоируемую девицу Хрут усадил прямо к дереву:

– Её нужно привязать, – мастер, должно быть, увидел, как купцы и слуги внимательно наблюдают за каждым его движением.

– Девка?!

– А чего так удивляться, Болли, – Агмунд с деловитым видом сложил на груди руки. – Бабы тоже могут быть опасны. Об Альвейг Молнии Запада песни слыхал?

Даже Скегги случалось встречать трубадуров, поющих о ней. Альвейг Молния Запада – почившая мать конунга Ивара Чистого Ручья, легенда Скайсдора. Не без её участия усмирялся пыл восточных ярлов на пути объединения севера. Мудрая, сильная и бесстрашная Альвейг не только не уступала мужчинам на поле брани, но и помогла своему мужу Уве Хедлунду стать верховным правителем всего Скайсдора.

Хрут и Скегги сели с Голубкой, плотно примотанной к древу, скованной кандалами, с мешком на голове и кляпом во рту. Парень посмотрел на грудь их пленницы. Она едва заметно вздымалась. «Жива, – сирота ненароком жалел её в редкие моменты. – И что же ты натворила?»

– Вот, держи, ешь нормально, не позорь меня, – Хрут передал Скегги кружку с кашей, два сухаря и кусок крольчатины, когда купцы расселись напротив, а их слуги и стражи на лежанке сбоку. – Вечно жрёшь так, будто я тебя голодом морю.

«Голодное брюхо к учению глухо», – Скегги, можно сказать, пропустил это мимо ушей. Кого волнует мнение о манерах? Агмунд и Болли тоже не хвастали приличием в еде, загребали кашу пальцами, роняли не меньше трети на дублеты, подбирали и клали в рот. А мясо, куда там, и с земли мясо! Мастер Хрут набил кружку снегом и подвесил над пламенем, прежде чем приступить к отложенной купеческими слугами в их со Скегги походный котелок каше.

Огонь мягко грел, как и пища. Пока все, кроме Голубки, ели и пили, стояло молчание. Только купцы, передавая мех, буркали и неразборчиво бормотали. Они протягивали его и мастеру, но тот отказывался:

– Нет. Не могу, – Хрут посмотрел на связанную девицу, – на службе.

На самом деле мастер позволял себе выпить весьма часто, ведь на худой конец у него был Скегги, чтобы прикрыть, но сейчас, очевидно, строил из себя порядочного наёмника.

– Неспокойное время, – Агмунд хорошо приложился к меху. – Без выпивки спать не могу.

Покончив с ужином, Хрут приступил к кормлению Голубки. Скегги смотрел на слуг и охранников купцов: одна пара укладывалась, вторая приступала к ночному бдению. Страж занял место на краю лежака купцов, а слуга тонул взглядом в пламени костра. Агмунд и Болли наблюдали, как мастер кормит Голубку, качали головами, вновь повторяя:

– Неспокойное время.

– Разве бывает другое? – спросил Хрут, затолкав кляп пленнице в рот и поправив мешок на её голове.

– А ты не слышал, что сейчас творится? – Агмунд не дожидался ответа. – Мы покинули Гандвик, так и не распродав снасти и удочки. Тех, кому они нужны, становится всё меньше. Рыбаки на берегу Чёрного озера сходят с ума. Несколько жителей утонули. Дети пропадают, а старые карги шёпотом вспоминают забытые предания. Зло просыпается в округе, недобрые ветры дуют с острова с железной башней. Некоторые кметы9 уверяют, что видели ходячих утопленников и русалок, выходящих на берег.

Скегги почувствовал холодок, пробежавший по спине, когда Хрут ударил сапогом о его обувку:

– Мозоли обработай, чем уши развешивать. Дурость это всё. Подумаешь, русалки. А рыбаки с ума сходят? Да они все и так долбанутые, как ещё сидеть на берегу и удить?

– То, что можно увидеть, и в самом деле не так страшно, – в голосе Агмунда послышались искренне-тревожные нотки. – Только вот не кончаются страсти, разворачивающиеся на чёрном берегу, на этом. Люди слышат голоса, скрежещущий металлом о лёд зов. Кто-то разбирает в туманах облики давно почивших родственников. Я сам как-то ночью ощутил леденящую руку на своем горле, она отринула, и я взглянул во мглу. Что-то смотрело на меня обратно, что-то неведомое и враждебное. Не одними байками старух и страхами крестьян нарушено спокойствие. Что-то поистине недоброе зашевелилось под гладью Чёрного озера. Мы с Болли нескоро вернёмся в Гандвик.

Хрут плюнул в костёр:

– Сочувствую, – мастер развернулся к слуге, заканчивающему заматывать помазанные чудо-средством стопы. – Ложись спать, Младший Сын. Завтра предстоит наверстать упущенное, рывком.

Скегги лёг ногами к Голубке, Хрут устроился между ним и костром. Слуга прижался к мастеру, чтобы сохранить как можно больше тепла, взглянул ещё раз на чумазого крепкого охранника купцов, на конвоируемую преступницу, закрыл, наконец, глаза. Ему с охотой верилось, что ни реальные, ни вымышленные угрозы к нему ночью не подкрадутся, а кошмары обойдут стороной сытый сон.

Мастер назвал Скегги Младшим Сыном, давно он так не говорил. Прозвище, данное Хрутом, всколыхнуло воспоминания, и сироте снился день их встречи. Ярко, как взаправду.

Послевоенные скитания завели Скегги в Кроссвинд отнюдь не сразу, сирота успел провести два месяца в гористом Клейте, половину времени попрошайкой, половину – работником псарни. Плохое отношение хозяев, постоянное недоедание и телесные наказания за проступки вынудили искать очаг в другом месте.

Путешествия, сопровождаемые мелкими кражами и ночёвками в опустевших фермерских угодьях, пролегали на север вдоль гряды Пепельных гор. Холодная и голодная дорога привела в посёлок на перекрёстке.

Скегги быстро узнал о череде происшествий и историй, наводнявших Кроссвинд ещё недавно. До назначения новым конунгом ярлом этого фолька своей сестры Фреи, эта земля оживала преданиями и суевериями, унёсшими десятки жизней селян. Высокие курганы, деревья с прибитыми табличками, перечисляющими повешенных на них в своё время жителей, памятно приветствовали вместо каменных знаков.

Слухи, разносимые говорливыми скальдами и торговцами быстрее ветра, гласили, что земле на перекрёстке уготовано возрождение и не одним Радогостом. В Кроссвинд вновь стекались купцы и ремесленники. Скегги не видел другого выхода, как искать доброту среди селян. Не только мужей хоронили в военные годы, но и детей. Удача в том, чтобы стать кому-то новым сыном, не казалась столь призрачной.

У бревенчатого забора, где на весенней траве пасёт гусей ребятня, остаться незамеченным трудно. Мужчина и женщина, уже немолодые, пригласили Скегги стать частью дружной семьи. Широкие улыбки и такое лёгкое гостеприимство не испугали, осторожность уснула.

– Сегодня мы везём гусей на ярмарку, к Голубому озеру, – сказал новообретённый отец. – Поможешь?

Мужчина и женщина придушили шестерых птиц, усадили Скегги на лошадь. Отец сел с ним, мать запрыгнула на свою скакунью.

– Только мы поедем на ярмарку, втроём?

– Да, Младший Сын. Только мы.

Пара оказалась мерзавцами, Хрутом и Раннвейг. Они посмеялись над мальчишкой, но предложили путешествовать с ними. Правда, в качестве «подмастерья». Так они выражались. Хрут порой называл Младшим Сыном, но Скегги чувствовал себя слугой. И хотя еда и место для ночлега теперь обеспечивались Хрутом и Раннвейг, никакой любви он не чувствовал, как и не находил ничего безвозмездного. Точно по бартеру обменивались они между собой заботой, эмоциями и теплом. Никаких даров, лишь расчёт.

Куда делась Раннвейг? Скегги не знал, да и не хотел знать. Исчезла в один день и всё, может, Хрут прикончил, что-то не поделив? Сирота ещё помнил свою настоящую мать. И никакая проходимка её бы не заменила. Хрут на роль отца тоже не годился, но Скегги на его счёт и не грезил.

На рассвете мастер растолкал слугу:

– Подъём, лежебока.

Прощание с купцами прошло скомкано, даже как-то неблагодарно. Хрут был сердит, пуще прежнего пинал Голубку, старался как можно скорее двинуться в путь:

– Разгрузочный день. В Бэрбелле поедим. Твои ноженьки это ускорит, Скегги.

Конечно же, мастер знал, что его слуга любит поесть. А кто не любит? Младший Сын не был уверен, что нравится Хруту, но без сомнения ответил бы на вопрос: что его больше всего бесит – сбиваться с графика.

Мастер пытался спешить, ругаясь на кобылу и поминая в суе богов. Скегги поспевал следом. Мазь от мозолей действовала, солнце не выглядывало до полудня, а как показалось, было уже на юге. Стихии природы остыли за ночь, израсходовав буйство, ветер угомонился, и ничто не кололо глаз. Но всем старым бедам на смену пришла новая: дорогу изрядно засыпало. Дневная усталость настигла, едва началась вторая его половина. Не мудрено. От высокого подъёма ног ныли голени.

Только с закатом путники увидели на горизонте бэрбеллские огни. Даже пылкий энтузиазм Хрута угас:

– Проклятие.

Слуга не меньше минуты смотрел на гримасу, застывшую на лице мастера. В нависшей тишине меланхолического раздумья звон цепей на кандалах Голубки сделался особенно противным. Хрут взглянул на конвоируемую девицу, затем на Скегги: