Всюду жизнь. Стихи

В Боке Которской, на Балканах

…

Когда ни приеду, встречает

то Троица, то Вознесенье,

и вайи приветливо машут

у узких церковных ворот,

и капают толстые свечи

слезами в песок ноздреватый.

Всегда розмариновый запах,

тимьян на полу сербской церкви,

цветущих кустов изобилье

и карстовых гор крутизна.

Рыбак с золотистою сеткой

вдоль берега важно проходит,

он рыб серебристых наловит

и нам их к столу принесёт.

Сюда короли приезжали

в славянское гордое время,

все рыцари, все знаменосцы,

юнаки отважные все.

Антично застывшее время,

античными стали пространства,

и в лицах людских поражает

их древний античный извод.

Слепит Адриатика морем,

слепит Адриатика солнцем,

слепит Адриатика светом,

от блеска устали глаза.

И весь этот мир бирюзовый,

и весь этот мир серебристый,

и весь этот мир многоцветный

увидел я вместе с тобой.

…

Дождись меня в Которской бухте

на склоне знакомой горы,

где почками ветви набухли

в предчувствии вешней поры.

Стрелой кипарис вознесётся,

сравняется крона с горой,

и в сердце твоём всколыхнётся

всё бывшее нашей весной.

Не верь, что мы стали чужими,

что воздух растерзан и пуст,

глазами ты бухту обымешь,

и вырвется имя из уст.

…

В славянских зарослях есть узкая дорога,

я на неё ступил, с надеждой на прозор.

Мне Пушкин помогал, и Тютчев понемногу

приглядывал за мной из европейских нор.

Славянский мир – клубок противоречий,

османский гнёт, тевтонский хищный след,

надменность польская, блажь хуторских наречий,

а для меня дорог в Европе больше нет.

Когда я посетил возвышенную Прагу,

то понял, почему я оказался там:

я за Мефодия башкой на плаху лягу,

гуситов доблестных я папе не отдам.

Но до чего ж тернист, извилист путь балканский —

того гляди, в тупик он заведёт.

Знать, я не растерял наследный пыл славянский,

коль Негош1 с Ловчена мне знаки подаёт.

…

Столетия прошли, он всё в дозоре,

зовёт его родная сторона,

не отпускает косовское горе,

где не увидеть ни конца, ни дна.

Спешит на помощь несчастливым сербам,

найти пытаясь сгинувший очаг,

тоскою переполненное сердце

слезою изливается в очах.

Надежды наши отрицает время,

но Негош в эту истину не верит:

не может быть, чтоб дикий арнаут

возобладал в краю святого Саввы!

Затмился потускневший образ славы,

и уголь тлеющий едва дымится тут.

1 Петар Негош – черногорский правитель и сербский поэт; тема Косовской битвы и завоёванного турками Косова была ведущей в его творчестве, прах поэта покоится в мавзолее на одной из вершин Ловчена

Послание в Черногорию

Где степь выхаживала Разина

и Ермаков производила,

одна трава лишь непролазная

на заповеданных могилах.

В них казаки укрыты здешние,

чья слава тихий Дон венчает,

и по апрелю ветры вешние

их в люльке вечности качают.

Не видно тех, кто в пору смутную

Романовых на трон сажали

и силою своей могутною

их от врагов оберегали.

Хранил мой пращур героический

портрет царя в суме дорожной,

но грянул на Руси трагический

год революции безбожной.

Был царь убит, никем не понятый,

и воцарился дикий холод,

и рухнул стяг, донцами поднятый,

и раздробил свободу молот.

Лишь Крюков с Кумовым, писатели,

клялись быть верными до гроба

родному краю. Показательно,

что вместе с ним погибли оба.

Все революции кончаются,

есть и у дерзости пределы;

средь черногорцев отмечается,

что царь для сербов много делал.

Достойно есть, что память сербская

споменик зиждет Николаю —

пускай исчезнет накипь дерзкая

и правда высится живая.

Стихи написаны по просьбе черногорских друзей по случаю установки бюста Николая II в монастыре святого Симеона Байдабского, расположенного близ Подгорицы; стихи переведены на сербский язык, напечатаны в тематическом сборнике и в черногорских газетах

Ф. Крюков и Р. Кумов – писатели, выступившие на стороне народных повстанческих сил в гражданской войне на Дону и ушедшие из жизни в тот период

Споменик – памятник (србск)

На могиле брата

…

Он жил без оглядки, без экивоков,

поумерить бы пыл, но, видно, не получилось,

а на наших дорогах лучше не разгоняться…

Прямодушные люди не живут долго,

околичность выламывает им суставы,

дрянные обстоятельства и равнодушье

мостят им дорогу на кладбище.

Или России своих сыновей не жалко,

или выдумана нами Россия,

и нет у неё ни души, ни сознанья,

только на карте мы её и видим.

Правда, мы её наблюдали близко,

но какие наши горизонты —

степь, река да добрые люди,

а потом как поедешь, поедешь…

И повсюду-то одно несогласье,

эта косность, мелочность, лицемерье,

эта трусость рядом с похвальбою,

эта зависть, тупость, вероломство.

Работал как вол, а получал мелочь,

но жить тебе, брат, всегда хотелось.

Видение Праги

Взберусь на Петршин холм, вся Прага подо мною —

и башни, и сады, и море черепиц,

на площадях твоих я для себя открою,

что краше не видал строений и столиц.

Мне скажут, что Париж эффектней, превосходней,

но слишком разнолик и слишком пёстр Париж,

давно его оркестр гремит из преисподней,

а ты в моих ушах лишь скрипкою звучишь.

И лучших танцев нет, чем те, что слышал Дворжак, —