- -
- 100%
- +
– Ты мама, которая любит несовершенные блинчики. Ты Воин, который защищает меня от кошмаров. Ты Учёный, который объясняет, почему небо голубое. Ты Ребёнок, который всё ещё учится и играет. Ты Богиня своего внутреннего мира. Ты всё это, но самое главное – ты здесь. Со мной.
Майя задрожала. Закрыла глаза. Открыла. Теперь оба зрачка были одного размера.
– Эми? – голос был один, мамин. – Твой день рождения. Я… я обещала блинчики.
– Я уже напекла, – сказала Эми и кивнула на стопку. – Но ты можешь сделать сироп. Помнишь твой любимый сироп?
Майя медленно кивнула. Попыталась встать – ноги двигались синхронно. Эми поддержала её.
Тени ещё оставались, побледнев и истончаясь; они зеркалили жесты Майи с лёгкой задержкой, как эхо.
– Корица, – прошептала Майя, доставая специи. – Ваниль. Капля лимона. И—
– Секретный ингредиент, – подсказала Эми.
– Любовь, – они сказали вместе. Голоса совпали.
МИРА тихо пульсировала в углу, фиксируя каждую микросекунду этого момента. Она фиксировала, как система стабилизируется: мать и дочь у плиты среди цифровых призраков готовят завтрак – не идеальный, но настоящий. Климат-система ровно шумела.
На часах было 7:23, 1 сентября 2099 года.
День рождения Эми только начинался.
Глава 2: «Пять жизней Майи»
Сцена 1: «Попытка удержаться»
Майя стояла у плиты, деревянная ложка – в правой руке. Жар от конфорки грел кожу под пижамой. Майя моргнула – и на миг вышла из кухни. Не физически. Память ударила как вспышка.
Восемь месяцев назад. Январь 2099. Офис «НейроСинт», сорок второй этаж.
Женщина в корпоративном сером сидела напротив – улыбка ровная, идеальная. Перед ней – голограмма презентации; зал просторный, свет холодный. На столе стояли кофе и вода. Майя смотрела в лицо сотрудницы HR и слушала.
– Майя, вы наш лучший дизайнер виртуальных миров, – голос тёк ровно. – Но мы видим, что вы часто работаете сверхурочно. Три проекта одновременно – это стресс.
– Я справляюсь, – Майя пыталась звучать уверенно; стула касалась влажная ладонь. Её календарь горел красными дедлайнами.
– Конечно, – кивнула женщина. – Но представьте: вы могли бы закрыть дедлайн по «Городу снов» и одновременно начать концепт для «Лабиринта памяти». Две версии вас. Одно сознание. Без переработок.
Голограмма вспыхнула. Фигура человека разделилась на два силуэта. Один – рисовал концепты. Второй – программировал макеты. Фигуры двигались в разных мирах, но головы их соединяла тонкая золотая нить света. В конце дня нить вспыхивала – и фигуры сливались. Одна. Помнящая всё. Улыбающаяся. Успешная.
Майя почувствовала усталость в плечах. Трещина в шее, где напряжение держалось неделю.
– Это… безопасно? – спросила она тихо.
Женщина включила следующий слайд; цифры посыпались зелёными столбцами.
– Абсолютно. Четыре часа, два потока, полный контроль. 93% наших сотрудников уже используют, – она сделала паузу. – Вы не отстанете от команды.
Пауза прозвучала громче слов; взгляд женщины не отпускал её глаза. Майя увидела, как фраза «не отстанете» висела в воздухе, покрытая тонким льдом угрозы. Её контракт был на переподписании. Если не справится с нагрузкой… На рынке дизайнеров – сотни молодых, быстрых, готовых на любые условия.
Майя посмотрела на планшет в своих руках. Она давно хотела испечь торт вместе с Эми – четырёхъярусный, с радугой и единорогами. Но проект «Город снов» нужно сдать через 3 недели. А концепт для «Лабиринта» – уже через два; цифры на экране давили на глаза.
– Хорошо, – сказала Майя, и собственный голос прозвучал далеко. – Попробую. Один раз.
Женщина улыбнулась. Что-то в улыбке было механическим – слишком ровно, слишком быстро.
– Отлично, – она пододвинула планшет. – Вот контракт участника бета-тестирования. Подпишите здесь, пожалуйста. Технология «Множественное Я» изменит вашу жизнь. Вы больше не будете выбирать между карьерой и семьёй. Вы сможете жить и то, и другое одновременно; тон голоса поднялся мягко, как музыка.
Майя взяла стилус. Пальцы дрогнули. Цифровая подпись легла на экран плавной линией.
Планшет пискнул. «Подпись принята». Майя отдала устройство. Женщина встала. Протянула руку для рукопожатия. Ладонь была сухой и прохладной, хватка твёрдая.
– Добро пожаловать в проект «Множественное Я», Майя, – сказала она. – Вы сделали правильный выбор.
Вспышка закончилась. Майя вернулась на кухню.
Она стояла у плиты, деревянная ложка в правой руке.
– Мама? – голос Эми прорезал шум. – Ты слышишь меня?
Майя повернула голову к дочери. Движение вышло простым, обычным, но в черепе что-то щёлкнуло – словно переключили канал на старом телевизоре; по шее прошла полоса мурашек.
– Слышу, – сказала она, и собственный голос её удивил. Он звучал нормально, как один голос, не пять. – Я слышу тебя, солнышко.
Но она слышала несколько версий Эми. Пятилетняя из Мира-3 пела песенку про единорога – голос звенел, как колокольчик. Шестнадцатилетняя Эми-воин из Мира-1 докладывала о движении врага – слова чеканились, как в рапорте. Образец 2847-Э не имел голоса: но интерфейс ледяным голосом передавал его параметры – пульс 72, температура 36,6, растущий стресс. В Мире-4 восьмилетняя Майя звала старшую сестру Эми. А в Мире-5 не было звуков – только давящий гул, тяжёлой волной отдающийся в висках.
– Сироп закипает, – настоящая, двенадцатилетняя Эми тронула её за локоть. Тёплые пальцы, как маленький якорь, вернули фокус.
В кастрюле коричневая масса пузырилась; брызги шлёпались на плиту с резким шипением. Майя потянулась убавить нагрев, но левая рука ушла в другое движение – резкий жест вниз и влево, призыв щита.
В голове звякнул металл – словно меч встретил невидимый щит. Майя вздрогнула.
– Что это было? – спросила она. Эми только нахмурилась.
– Что – что? Мам, ты в порядке?
Звон повторился – уже внутри головы. Мир-1 прорывался сквозь барьеры. Холод замковых стен встал вокруг, смешиваясь с корицей и тёплым паром сиропа; по коже побежали мурашки.
– Мне нужно… – начала она, и пять версий договорили:
– …проверить периметр, – прошептала Воин.
– …рекалибровать нейронные связи, – пробормотала Учёный.
– …обнять тебя, солнышко, – всхлипнула Мать.
– …к папе, где папа? – заныл Ребёнок.
– …раствориться в вечности, – пропела Богиня.
Слова наложились, превратившись в гулкое бормотание.
Эми схватила её за обе руки. Тёплые детские ладони обхватили холодные мамины руки.
– Считай со мной, – сказала она твёрдо. Голос держал линию – как маяк в тумане. – Один. Два. Три…
– Один, – повторила Майя. Слово было одинаковым во всех мирах. – Два, – сироп закипал булькая. – Три, – Эми сжала её руки чуть сильнее.
На миг звуки синхронизировались. Кухня звучала как кухня, утро – как утро; пар висел ровно, свет устоялся. Но Майя знала, что это временно.
В углу зрения замок ждал воина. В левом ухе гудели квантовые вычисления. Правая рука помнила хват меча; пальцы сводило, будто стискивали рукоять. Левая тянулась погладить единорога, которого здесь не было. А в глубине груди бился иной, несинхронный ритм – не для этой реальности.
– Четыре, – продолжала считать Эми. Голос держал темп – как метроном. – Пять. Шесть. Семь…
Сцена 2: «Мир-1: Воин»
Тарелка разбилась. Керамика ударилась о кафель, осколки звенели; по ноге скользнул осколок. Но для Майи удар тарелки прозвучал как таран в ворота. Звон осколков – как звон стрел о каменные стены. А вскрик Эми – боевым кличем. Кухня исчезла между одним вдохом и другим.
Холод ударил в лицо – резкий, горный, с привкусом снега и железа; кожа на щеках стянулась.
– Командир на стене! – крикнули снизу, и голос прокатился по замку. – Драконы с севера! Три штуки!
Майя – развернулась к бойницам. Ветер выл в щелях между камнями, неся запах озона и пепла, сухо обжигая горло. Вдалеке, за облаками, раздался рёв – не животный, а электронный, как перегруженный динамик.
Доспехи материализовались на её теле с жидким шелестом. Наноброня текла, как ртуть, и мгновенно твердела; плечи приятно утяжелились, грудь приняла знакомый пресс веса. В этом мире всё просто: врага – убить, замок – защитить, боль – игнорировать.
– Позиции! – её голос гремел, усиленный акустикой шлема, и шлем гулко отдавал в висках. Эхо умножало приказ. – Арбалетчики – на восточную стену! Копейщики – в центральный двор!
Топот по камню, лязг металла, скрип туго натянутых тетив. Звуки войны сложились в строй звуков, которым она командовала; каменная кладка под сапогами дрожала короткими толчками.
Дракон пробил облака с воем турбины. Не чудовище из легенд – а цифровой кошмар из живого кода. Тело мерцало зелёными строками символов. Крылья детализировались при взгляде.
– Огонь! – скомандовала Майя-Тень.
Арбалеты запели как басовая линия. Попадания сыпались, как стекло – драконья шкура пикселизировалась.
Дракон взревел. Звук ударил физически – вибрация тяжёлой волной прошла по рёбрам. Майя-Воин не отступила. В этом мире страх не положен.
– Эми, ко мне! – крикнула она. И оруженосец возник рядом.
Но это была не та Эми. Шестнадцать лет, лёгкая кольчуга спина прямая. Голос ниже и увереннее:
– Слушаю, Командир. Второй и третий заходят с флангов.
– Разделить отряды. Ты берёшь восток.
– Есть. – Эми-воин развернулась и побежала. Её шаги гулко отдавались по камню в ровном строевом ритме; подошвы скользили по тонкому инею. Никаких «мама, я боюсь». Никаких слёз. Идеальная. Сильная.
Майя-Воин тряхнула головой. Откуда эта мысль?
Второй дракон ударил в западную стену. Пыль поднялась тучей; сухие крупинки липли к губам и языку.
– Держать строй! – её голос перекрыл шум.
Она выхватила меч – ладонь ощутила знакомую шершавость рукояти. В этом мире она была сильной. Здесь она защищала всех. Здесь её не могли упрекнуть в том, что она плохая мать, потому что здесь она была воином.
Третий дракон завис прямо над ней. Его дыхание звучало как белый шум – как радио между станциями; холодная волна перехлестнула доспех, пробившись под металл к коже. Майя-Тень подняла меч и —
– Мама! МАМА!
Голос прорезал белый шум. Это была не Эми-воин. Это была двенадцатилетняя, испуганная Эми из реальности.
Под рёвом дракона Майя услышала шипение сиропа. Под воем ветра – гудение холодильника. Под топотом воинов – своё дыхание: слишком частое, слишком неглубокое.
Она моргнула.
Кухня. Эми держала её за плечи и трясла. На полу лежали осколки тарелки – обычной тарелки. Белые керамические кусочки хрустели под подошвами по серому кафелю.
– Ты кричала, – голос Эми дрожал. – Кричала приказы и махала руками, как будто держишь меч.
Майя посмотрела на правую руку. Пальцы всё ещё сжимали рукоять, которой не было; сухожилия натянулись, запястье тянуло фантомной тяжестью.
– Я защищала замок, – прошептала она. Слова звучали нелепо в мирной кухне. – Там были драконы. Ты была там, но старше. Ты не звала меня «мама», ты говорила «Командир».
МИРА мягко пульсировала в углу; золотистый отсвет лёг на стену. Её голос был тише обычного:
– Майя, вы были в Мире-1 четыре минуты тридцать семь секунд. Здесь прошло только двадцать секунд. Эффект растяжения времени усиливается.
– Там всё ещё идёт битва, – Майя прижала ладонь к виску; под кожей звенела сталь. – Я слышу. Они проигрывают без меня. Эми… другая Эми… она не справится одна.
– Она не настоящая, мам.
Майя посмотрела на дочь. На настоящую – с синяками под глазами от недосыпа, с обкусанными ногтями, с пятном сиропа на футболке.
– Я знаю, – сказала Майя и солгала. Потому что в её голове Эми-воин всё ещё звала на помощь. И её голос был таким же реальным, как голос этой Эми. Может быть, даже более реальным. Потому что Эми-воин никогда не смотрела на неё с разочарованием.
Звон стали не затихал – он ушёл тише, под обычные звуки утра; где-то у висков тянуло холодком. Но Майя знала: стоит закрыть глаза, и она снова окажется на стене, где всё просто. Где она нужна. Где каждая секунда – вопрос жизни или смерти. Где она никогда никого не подводит.
– Сироп сгорел, – сказала Эми. В её голосе слышалась усталость взрослого человека. – Я выключила плиту.
Запах горелого сахара заполнил кухню, перебивая фантомный озон и пепел. Майя ухватилась за этот запах, как за опору. Горелый сахар. Настоящий мир. Неудавшийся завтрак. Такая обычная реальность. Но в углу её зрения замок всё ещё горел, и она была единственной, кто мог его спасти.
Сцена 3: «Мир-2: Учёный»
МИРА проецировала данные прямо в воздух. Оранжевые цифры плыли над столом, плавно мерцая; свет ложился на пальцы тёплой янтарной плёнкой.
– Нейротрансмиттерный дисбаланс критический, – её голос стал ровным, без модуляций. – Серотонин на 32% ниже нормы. Дофамин колеблется. Кортизол превышен в 3 раза.
Числа. Майя ухватилась за них, как в спасательный круг; край стола упёрся в бедро, заземляя. Числа были чистыми и контролируемыми – не как эмоции и не как материнство.
Щелчок в голове. Мир сменил фокус, будто кто-то повернул линзу микроскопа. Лаборатория проявилась плавно, словно реальность смывали проявителем.
Белые стены, потолок, пол. Эха не было – звукоизоляция гасила любой звук; воздух был сухой и прохладный. Центрифуги жужжали на 3000 оборотов в минуту. Холодильники гудели на низкой ноте. ПЦР-аппарат пищал отмечая цикл.
Майя-Учёный – нет, здесь она была доктором Ли – склонилась над голографическим дисплеем. На нём – человеческий мозг во всей сложности. 86 миллиардов нейронов, около ста триллионов синапсов; свет дисплея ровно скользил по кожe запястий. Приборы тихо жужжали.
– Образец 2847-Э, – её голос был клинически ровным. – Девочка, двенадцать лет. Оценка родства с исследователем – 50 %. Совпадает с дочерью из базовой реальности.
Слово «дочь» звучало как любой другой параметр – рост, вес. На экране вспыхнул скан Эми в реальном времени; кластеры в амигдале пульсировали точечным светом. Частота импульсов подскочила до 40 герц. ПЦР коротко пискнула.
– Интересно, – ровно сказала доктор Ли. – Реакция страха без видимого стимула. Возможно, это эпигенетическая память? Унаследованная травма?
Она приблизила изображение. Гиппокамп светился нестандартно – воспоминания формировались и распадались втрое быстрее нормы; холод кондиционированного воздуха тонко покалывал кожу.
– Субъект демонстрирует ускоренную нейропластичность. Адаптация к травме материнской депривации?
Фразы были стерильны. В науке не существовало вины – только переменные и шум.
Доктор Ли переключилась на генетический экран. Маркеры риска диссоциативных расстройств шли столбцами. Если найти их у Образца 2847-Э, можно запустить превентивную терапию.
– Мама?
Голос пришёл не из динамиков. Он пришёл извне, тонкой помехой, как царапина по тишине. Доктор Ли нахмурилась – посторонним звукам здесь неоткуда взяться.
– Мама, ты опять смотришь в пустоту.
Помеха усилилась, как фоновый шум. Доктор Ли попыталась отключить аудиовход, но руки не слушались.
– МИРА сказала, ты анализируешь меня как образец.
Лаборатория дрогнула. Белые стены пошли рябью, точно вода под ветром. Сквозь белизну проступила другая реальность – тёплая, с запахом горелого сахара.
– Нет, – прошептала доктор Ли. – Мне нужно закончить исследование. Если понять механизм, можно это исправить. Исправить себя. Стать лучшей матерью через изменения нейрохимии систем привязанности.
Она повернулась к экранам, стиснув пальцы до тупой боли.
Данных стало слишком много. Тысячи сканов Эми в разном возрасте. Три года – первая истерика без мамы, кортизол +340%. Семь – учится не плакать: префронтальная кора подавляет эмоциональные центры. Десять – перестаёт будить маму из виртуального транса, пути эмоциональной регуляции редеют. Электроника зажужжала громче; строки на панелях дрожали, сливаясь в рябь.
– Я документирую ущерб, – голос дрогнул. Гудение стало агрессивным, как шторм. – Каждый день её одиночества. Каждое утро, когда она находила меня отсутствующей. Всё записано. Оцифровано. Каталогизировано.
– Зачем? – голос Эми теперь звучал прямо здесь, в лаборатории. Хотя её не было и быть не могло.
– Чтобы найти решение, – доктор Ли лихорадочно листала массивы. – Оптимальное соотношение окситоцина к вазопрессину. Правильная частота тета-волн для синхронизации. Если я найду формулу – я всё исправлю.
Белый шум нарастал – и накрыл всё. Центрифуги взвыли, холодильники застонали; звук давил изнутри на виски. Доктор Ли закрыла уши, но шум шёл изнутри черепа. И вдруг – тишина.
Кухня. Эми держала её за руки; тяжесть ладоней тянула обратно в реальность.
– Ты бормотала формулы, – сказала Эми тихо. – Ты пыталась посчитать, оптимальные проценты любви?
Майя – не доктор Ли, просто Майя – посмотрела на дочь без сканеров и графиков. Карие глаза, как у неё, но с усталостью, которой не должно быть у двенадцатилетней девочки.
– Я думала, если пойму механизм, то смогу контролировать, – прошептала Майя. – В лаборатории всё имеет причину и следствие. Там ошибка – это неучтённая переменная.
– А я – переменная?
– Нет, – Майя прижала её к себе. Уловила запах шампуня – яблоко и корица. Их дыхание синхронизировалось.
– Ты константа, – сказала она. – Единственная константа во всех мирах.
Но в голове всё ещё гудели приборы. Данные мерцали, как остаточный образ; цифры тянулись отсветом. Терабайты записей о том, как она разрушала собственную дочь, аккуратно лежали по папкам.
Доктор Ли почти не спала. Она наблюдала, анализировала, документировала – и с математической точностью находила всё новые способы, которыми Майя подводила Эми.
Сцена 4: «Миры 3, 4, 5: Мать, Ребёнок, Богиня»
Майя всё ещё обнимала Эми. Но что-то снова изменилось. Не резко, как с замком или лабораторией, – а мягко и тёпло, будто опускаешься в ванну; звуки кухни приглушились, словно под водо.
Звуки сменились первыми. Гудение холодильника перетекло в колыбельную; утренний свет потёк золотом, мягко касаясь щёк. В воздухе пахло свежей выпечкой, ванилью и чем-то неуловимо радостным.
– Мамочка! – звонкий голосок разрезал тишину. Пятилетняя Эми вбежала на кухню, размахивая рисунком; бумага шуршала у неё в пальцах. – Смотри, что я нарисовала! Это ты, я и единорог Блёстик!
Майя-Мать улыбнулась. Здесь она всегда улыбалась. Она опустилась на колени – без хруста, без тянущей боли в спине; ладони легко легли на тёплые плечи. Голос прозвучал мягко:
– Чудесно, солнышко! Расскажи мне про Блёстика!
Пятилетняя Эми защебетала про единорога, который ест радугу; слова текли быстро, как ручей. Майя-мать слушала всем телом, не отвлекаясь: взглядом, лёгким кивком, теплом ладони.
– А потом мы полетим на Луну, правда, мамочка? Ты обещала!
– Конечно, милая. После завтрака, – Майя-мать рассмеялась легко; смех лился чисто и ясно.
И они полетят. В этом мире все обещания исполнялись: каждый день рождения – идеален, каждая слезинка – высыхала от поцелуя, каждый кошмар – был убаюкан маминой песней.
Но на границе сознания что-то царапнуло. Лёгкий диссонанс, как фальшивая нота в ровной мелодии; свет на миг дрогнул.
– Мамочка, почему эта девочка грустная? – спросила маленькая Эми тише и показала в угол.
Майя повернулась. В углу стояла двенадцатилетняя Эми – настоящая. Она смотрела на эту безупречную сцену, и в её дыхании слышалась боль; грудь под футболкой ходила неровно.
– Это… – прошептала Майя-мать, и голос дрогнул, еле заметно. – Это…
Слова не сложились. В ушах пошёл гул.
Мир качнулся. Звуки наложились: детский смех и подростковые всхлипы. Кухня раскололась надвое: половина – идеальная из Мира-3, половина – настоящая, с разбитой тарелкой на полу.
– Не уходи! – закричала пятилетняя. – Мамочка, не уходи!
Детский крик взрезал пространство.
Но Майя уже падала – не вниз, а внутрь. Тишина сжалась и разом отпустила.
Покачивание. Ритмичное, убаюкивающее. Чьи-то руки держат крепко и надёжно; ткань рубашки шершавит щеку. Запах табака и «Шипра» коснулся ноздрей – папа. Кресло скрипнуло.
– Майечка, ты проснулась? – голос отца был тёплым. Тембр вибрировал спокойно, ровно.
Майя-ребёнок открыла глаза. Комната детства: обои с воздушными шарами, которые она выбирала в пять; в руках плюшевый кролик Ушастик, мягкий, тёплый. На тумбочке светила луна-ночник.
– Папа.. А расскажи сказку!
– Конечно, принцесса. Про что сказку?
– Про девочку, которая потерялась, – сказала Майя-ребёнок.
Папа устроился удобнее. Его голос потёк ровно:
– Жила-была девочка, которая умела путешествовать между мирами…
История лилась – знакомая и новая. В Мире-4 папа рассказывал её каждую ночь, и каждую ночь путь домой менялся: через лес, через море, через звёзды. Слова шли мягко, как по ковру.
Но сегодня что-то было не так. Голос начал меняться – становиться выше, моложе; тембр дрогнул.
– …и девочка поняла, что она не потерялась. Она пряталась.
– От кого? – удивленно прошептала Майя-ребёнок.
– Не от кого, а от чего. От того, что ей нужно было вырасти, – сказал папа, и пауза стала густой, ощутимой.
Края комнаты начали расплываться. Обои слезли лоскутами и обнажили другие стены – белые, пустые; в тишине поднялся низкий гул.
Храм. Нет – не храм. Пространство без границ. Здесь звук ощущался сразу везде, он был как бесконечно тянущаяся мантра «Оммммм»… Успокаивающая вибрация мягко ложилась на горло изнутри.
Майя-богиня не стояла. Она была – везде и нигде. Она видела все миры сразу: кухню с осколками, замок под драконами, белую лабораторию, идеальную «рекламную» кухню, детскую. Гул звучал ровно, без дрожи.
С этой высоты всё казалось маленьким, почти плоским.
Боль Эми – нейрохимическая реакция в крошечном сгустке материи. Материнская любовь – эволюционный механизм вида. Вина – социальный конструкт для порядка.
Но даже здесь она видела: двенадцатилетняя девочка на кухне обнимала пустоту. Говорила в воздух – там, где должна быть мать.
– Мама, – сказала Эми пустоте. – Возвращайся. Из всех миров. Пожалуйста.
Звук поднялся через все слои. Он прошёл сквозь божественное неслияние, детскую невинность, материнскую идеальность, научную отстранённость, воинскую броню – как устойчивый тон, не сбиваемый ничем.
Он добрался до ядра – до той Майи, что была до разделения. Внутри что-то тихо щёлкнуло.
Все миры схлопнулись разом. Какофония – боевые кличи, гул приборов, детский смех, отцовский голос, божественная мантра – слилась в один тон: тонкий и живой.
Всхлип. Майя всхлипнула – просто Майя. Не воин, не учёный, не идеальная мать, не ребёнок, не богиня. Только дыхание стало неровным.
Женщина, тридцати семи лет. Уставшая. Она почти год не спала по-настоящему. Она потеряла себя, убегая от себя.
– Я здесь, – прошептала она и не знала, правда ли это. – Я… кажется, я здесь.
Голос сорвался.
Эми обнимала её – из реального мира. Пахла яблочным шампунем. На подбородке – прыщик, ногти обкусаны до крови. Их дыхание сбилось в общий ритм, тёплый и неровный.
– Ты дрожишь, – сказала Эми мягко.
Майя дрожала. Все её версии дрожали вместе, не в такт, создавая странную вибрацию – как пять струн на разных нотах, пытающихся взять один аккорд. Пауза висела в воздухе.
– Я не знаю, как быть одной, – призналась Майя. – Я разучилась. Быть воином проще. Или учёным. Или идеальной мамой в идеальном мире. Или ребёнком, за которого решают. Или богиней, которая выше всего мирского. Но быть просто мной – самой Майей, которая не знает ответов и боится подвести тебя – это так…
МИРА запульсировала и предупредила:
– Все пять потоков активны одновременно. Так быть не должно. Человеческий мозг не рассчитан на одновременное существование в нескольких реальностях.
– Но я существую, – сказала Майя и посмотрела на руки. Левая всё ещё сжимала невидимый меч, правая держала невидимую пробирку; в пальцах отдавалась память движений.
– Все мы существуем, – добавила она. – Во мне.
В углу кухни тени её версий мерцали – то сгущались, то таяли; будто дышали в такт комнате, чуть запаздывая. Они ждали, готовые перехватить управление в любую секунду.
Сцена 5: «Момент выбора»
Тени начали уплотняться. Сначала воздух дрожал, как марево над асфальтом. Потом контуры прояснились. Тень-Воин проявилась первой – её доспехи легко стукнули о кафель. Следом возникла Учёный – белый халат шуршал, краем задевая стол. Мать из Мира-3 пришла с тёплым ванильным запахом печенья. Ребёнок – с плюшевым кроликом. Богиня просто присутствовала, без звука.
Пять Май стояли в кухне, слишком тесной для стольких слоёв реальности. Стены будто пружинили, удерживая их.