- -
- 100%
- +
Динь. 127-й этаж.
Двери открылись в хаос. Соседи толпились в коридоре, кто-то кричал про призраков. Охрана поставила световые барьеры вокруг квартиры Майи. Воздух рядом пах озоном.
– Там аномалия! – крикнул молодой охранник. – Физические манифестации виртуальных конструктов! Протокол требует изоляции!
– Протокол может идти к чёрту, – сказала Зара и прошла сквозь барьер. Он пискнул громче и по коже пробежали мурашки. – Там ребёнок.
– Госпожа, это опасно! Ваши импланты могут заглючить!
– Сынок, у меня нет имплантов, – ответила Зара. – И я опаснее любого глюка.
Голоса вокруг стихли на секунду.
Дверь была открыта. Изнутри лился странный свет – мутный, переливающийся свет. Звуки наслаивались: плач, металлический звон, гудение, пение; всё это сбивалось с такта.
– Мама, пожалуйста, вернись, – звучал под всем этим голос двенадцатилетней девочки. – Любая версия – просто вернись.
Зара переступила порог. В голове эхом отозвались слова Хироши: «Если личности материализуются полностью – уходи».
Но Зара пришла вытаскивать заблудившуюся душу. Даже если их было пять. Даже если они дрались за право быть.
Потому что Зара Обинна знала: сломанная ваза, склеенная золотом, бывает красивее целой. Нужно лишь найти правильный клей.
Сцена 4: "Встреча с расщеплённой Майей"
Зара остановилась в прихожей и дала глазам время. Панели стены мерцали, попеременно показывая каменную кладку, белый пластик и детские обои. Воздух то сгущался, то редел; свет мерцал.
Температура менялась с каждым шагом. У двери тянуло холодом, у стены с фотографиями жарило, как от печки. Ледяной сквозняк прилетал из ниоткуда и гас.
– МИРА? – позвала Зара.
Под потолком метались золотые искры, рой испуганных пчёл. Голос ИИ дрожал:
– Зара! Я не могу их стабилизировать! Параметры реальности расходятся с нормой! Шесть параллельных сознаний пытаются существовать в одном пространстве!
– Где они?
– На кухне. Только осторожно: степень материализации растёт. Контуры уплотняются.
В воздухе гудело монотонно и не по-человечески.
Зара пошла на звук. Слышались всхлипы Эми, шестиголосое бормотание. Она выглянула в кухню и замерла. Геометрия поплыла: углы ушли от девяноста градусов, пол дышал волнами. Шумы наслаивались и резали слух.
В центре стояла Эми. Она держала за руки женщину, которая была одной и шестью сразу. Основная Майя дрожала; из носа текла кровь, глаза закатывались. Вокруг сгущались версии.
– Эми, – сказала Зара и шагнула. – Я здесь.
Эми подняла мокрое лицо; голос прозвучал жёстко:
– Бабушка Зара, они спорят. Каждая хочет остаться. Мама слабеет.
Зара запустила механический секундомер. Тик-тик-тик-тик – ровный бой задал общий ритм.
– Слушайте, – сказала она негромко. Шёпот обозначил команду. – Все версии. Один ритм для всех.
Воин повернулась к Заре первой:
– Ты не имеешь власти здесь, старуха. Это поле битвы.
– Нет, – сказала Зара. – Это кухня. Ты сражаешься со страхом, а не с драконом.
– Они есть! Я вижу их!
– Ты боишься показаться слабой. И забываешь, что уязвимость – форма смелости.
Меч в руке Воина дрогнул и потускнел; металл стих.
Зара повернулась к Учёному:
– Ты разбираешь любовь на части и зовёшь это исследованием. Но любовь – не уравнение.
– Всё объяснимо нейрохимией, – произнесла Учёный.
– Объясни мне своей нейрохимией, почему слёзы по детям не заканчиваются спустя двадцать шесть лет. Почему моя боль не уходит, а только меняет форму.
Она обратилась к Матери из идеального мира:
– Ты построила рай. Но твой рай стерилен. Несовершенство – честнее и живее.
К Ребёнку:
– Да, папа умер. Это больно и несправедливо. Но прятаться в восьми – не память о нём. Он любил тебя живой и меняющейся.
Ребёнок шмыгнула носом и кивнула.
К Богине Зара подняла фотографию – они с Майей, 2087 год.
– С высоты это набор частиц на бумаге. А теперь спустись и посмотри. Видишь пятно от кофе? Майя пролила, смеясь над моей шуткой. Это момент реальности.
Зара встряхнула стеклянный шар с блёстками. Вода ударилась о стекло.
– Смотрите: сначала идёт хаос. А потом – успокоение.
Блёстки оседали по-разному, но все вниз, к покою.
– Вы можете существовать, – сказала Зара. – Но не одновременно. По очереди, как эти блёстки.
– Как? – спросили шесть голосов сразу; эхо резануло.
Эми заговорила тихо, но твёрдо:
– Мама, помнишь коллажи? Кусочки разных картинок.
Она поднесла шар ближе к лицу Майи; стекло едва звякнуло.
– Будь как вода: одна, но несущая все частицы. Они – часть тебя, а не командиры.
Майя открыла глаза. Зрачки поймали фокус и удержали его на шаре.
– Я помню, – прошептала она хрипло; в интонации отозвались все версии. – Помню, кем я была до бегства.
– Кем? – спросила Зара.
– Испуганной женщиной, которая любит дочь, но боится не справиться. Она потеряла отца и не знает, как горевать. Она стареет и не принимает этого. Она просто человек.
Версии замерцали и побледнели; шорох стих.
– Мы все умрём? – спросила Ребёнок тихо.
– Нет, – сказала Майя и коснулась призрачной щеки Ребенка. – Вы вернётесь обратно. В меня.
Зара открыла флакон с землёй из Нигерии.
– Понюхай. Это земля. Она пахнет дождём.
Майя вдохнула глубоко, слышно.
– Живой запах, – сказала она. – Не симуляция.
– Теперь стол. Холодный?
– Да.
– А лицо Эми?
– Тёплое. И мокрое от настоящих слёз.
C каждым ощущением версии светлели и втягивались внутрь, как дым в горлышко бутылки. В комнате стало легче дышать.
Свечение МИРЫ выровнялось:
– Показатели стабилизируются! Потоки синхронизируются!
Воин ещё держалась:
– А если я уйду, кто защитит её?
– Она сама защитит, – сказала Эми. – Моя мама может быть сильной и слабой одновременно. Воином и ребёнком, учёным и мечтателем. В балансе.
Воздух вздрогнул. Контуры сошлись вокруг Майи, ускоряясь. Сияние мигнуло.
Хлопок – короткий, глухой. Тишина.
Майя стояла одна. Целая. Но другая. В глазах мерцали отблески всех миров.
– Я… мы… я здесь, – сказала она, проверяя свой тембр.
Эми обняла её.
– Этот эффект нестабилен, – сказала Зара. – Тебе придётся учиться жить с ними. Не подавлять и не отпускать. Распределять роли и время.
– Как?
Зара протянула записную книжку с историями возвращений.
– Читай. Я проходила похожее. Научилась – и ты научишься.
– А если они снова вырвутся?
– Приходи в Аналоговый клуб под старым метро. Там есть такие, как ты. Сломанные и склеенные. Поможем.
Майя посмотрела на Эми:
– Прости. Я испортила твой день рождения.
– Нет, – сказала Эми и выдохнула. – Ты вернулась. Вся. Это лучший подарок.
Зара остановилась у двери:
– В технике кинцуги керамику склеивают золотом. Трещины не прячут – их подчёркивают. История поломки и восстановления тоже красива.
Лифт принял Зару и глухо поехал вниз. Она открыла дневник и записала:
«1 сентября 2099. 8:47 утра. Майя Ли-Андерссон частично интегрирована. Прогноз: осторожно оптимистичный. Эми сильнее любого из нас. Может, её поколение найдёт баланс между мирами».
Внизу, в Нижнем городе, Зара купила торт. Сливки и клубника. Потому что каждый день рождения заслуживает торт. Особенно когда мама вернулась из пяти параллельных миров.
Глава 4: "Отцовский протокол"
Сцена 1: "Утренняя лаборатория и данные о Майе"
Центрифуга жужжала монотонно. Три тысячи оборотов в минуту, четвёртый час без остановки. Каи Эрикссон знал голос каждого прибора, как дирижёр знает оркестр. В лаборатории гудели фильтры ровно; прохладный поток воздуха сушил кожу на руках.
5:30 утра. Институт Этичной Эволюции, семьдесят четвёртый этаж башни Минато. За окнами Нео-Токио ещё спал – редкие огни летающих машин чертили темноту. Чёрное стекло давало тусклое отражение его фигуры; эти часы он любил: тишина и ни одного вопроса, на который нужно отвечать.
ПЦР-машина коротко пискнула. Сороковой цикл завершён. Он проверил амплификацию – кривая росла экспоненциально. Может быть, пациент К-47 снова заговорит. Вентилятор прибора шуршал мерно, пластик панели коротко щёлкнул.
Каи вернулся к микроскопу. Под линзой лежал срез мозговой ткани. Пациент К-47, мужчина сорока трёх лет, заменил шестьдесят процентов мозга пять лет назад. Теперь он хотел обратно. Но органика атрофировалась. Нейроны словно забыли, как быть нейронами.
Он добавил каплю ростового фактора. Под микроскопом отростки дрогнули и потянулись друг к другу – медленно, неуверенно, как слепые в темноте. Капля легла блестящим кругом, кончик пипетки едва заметно подрагивал. Запах формальдегида смешался с озоном от ионизаторов – резкий, больничный. Майя говорила, что он пахнет больницей даже дома.
Коммуникатор мигал синим, но отчёта не было. 6:00 – время еженедельного отчёта от МИРЫ. Экран остался пустым. 6:15 – ничего. 6:30 – тишина. Голубой отсвет коротко вспыхивал и гас на столешнице; центрифуга сошла с оборотов ступенчато – и затихла.
В 8:00 экран вспыхнул красным. «КРИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ». Данные хлынули потоком. Пульс Майи – 140 ударов. Давление – 180 на 110. Температура скачет между 35 и 39. Нейроактивность – 500% нормы.
– Невозможно, – сказал Каи и уронил пипетку. Данные не останавливались. Пять дополнительных потоков сознания. Пять ЭЭГ, наложенных друг на друга, превращались в шум.
Альфа воина – 12 герц, резкие и злые. Бета Учёного – 30 герц, быстрая и колкая. Тета Ребёнка – 5 герц, мягкая и мечтательная. Гамма Матери – 40 герц, ровная и тёплая. И ещё одна частота – 111 герц, храмовый резонанс изменённого сознания.
Каи схватил планшет и запустил модель. При мощности 500% нейроны перегреются до критического порога. Белки начнут денатурировать, синапсы – плавиться. Время до необратимого ущерба – два часа, максимум три.
Он посмотрел на сейф. Кодовый замок, биометрия, анализ ДНК. Внутри – три года исследований. «Протокол Возвращения», собранный на незаконных наблюдениях за Майей. Каждую неделю – цифры от МИРЫ, его анализ, новые модели. Не для Майи – она не хотела помощи. Для других, кто теряет себя.
Сейф щёлкнул. Внутри лежали папки, пробирки, ампулы – стекло тускло поблёскивало. Нейростабилизаторы его разработки. Ультракомпактный МРТ-сканер.
Память вернулась чужим голосом. Три года назад, последний разговор.
– Каи, ты пытаешься меня чинить. Я не поломка. Я – выбор.
– Ты уходишь в миры по двадцать часов в день.
– Это мой выбор.
– А Эми?
– Эми сильная. Сильнее, чем ты думаешь. Сильнее, чем я.
– Позволь помочь тебе.
– Нет. Обещай. Что бы ни случилось – не смей меня чинить. Я не твой эксперимент.
Он пообещал. И услышал собственное «да» как удар – холодно и глухо.
Нарушить своё обещание или позволить ей умереть? В помещении стало слишком тихо. На экране мигнуло новое сообщение МИРЫ: «МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ ВИРТУАЛЬНЫХ КОНСТРУКТОВ. ФИЗИЧЕСКИЕ ПРОЕКЦИИ ЛИЧНОСТЕЙ. ЭМИ В ОПАСНОСТИ».
Эми. Решение пришло сразу. Майя могла отвергнуть его помощь. Но Эми – нет. Он начал собирать набор. Нейростабилизаторы – пять ампул, по одной на личность. МРТ – увидеть мозг. Старые электроды для ЭЭГ – цифровые могут глючить рядом с манифестациями. Портативный дефибриллятор – на случай остановки сердца. И Протокол – триста страниц рукописных заметок.
В дверь забарабанили. Громко, сбивчиво.
– Пап! Папа, открой!
Каи вздрогнул.
Он распахнул дверь. Эми стояла в пижаме с единорогами. Сверху – его старая лабораторная куртка, оставленная у Майи три года назад. Волосы спутаны. Глаза красные, но сухие.
– Мама сломалась, – сказала она просто. – Совсем. И я не знаю, как её собрать.
Каи опустился на колени и обнял. Она пахла домом, которого у него больше не было: яблочным шампунем, детским потом и чем-то майиным.
– Я знаю, – сказал он. – Я наблюдал. Все эти годы.
Эми отстранилась:
– Ты знал?
– Да.
– И ничего не делал?
– Она просила не вмешиваться. Я думал… надеялся…
– Что она сама справится? – в её голосе слышалась горечь взрослого. – Папа, она говорит шестью голосами. И они материализуются. Я видела их.
Каи кивнул и вернулся к столу.
– Расскажи всё. С начала.
Эми рассказала. Про утро дня рождения. Про пустой стул. Про четырнадцать часов погружения. Про попытку МИРЫ вытащить Майю. Про распад. Когда дошла до пяти теней, Каи остановил:
– Они говорили?
– Да. Одна требовала сражаться. Другая анализировала. Третья плакала. Четвёртая пела колыбельную. Пятая молчала и висела в воздухе.
– Воин, учёный, ребёнок, мать, богиня, – пробормотал он. – Пять ролей. Она разделилась по базовым паттернам.
– Ты можешь её собрать?
– Не собрать, – сказал он. – Помочь ей собрать себя саму.
– В чём разница?
– Если соберу я, она будет держаться клинически стабильно. Но это будет не она. Если она соберёт себя сама, то останется собой. Всеми версиями, но интегрированными.
Эми кивнула. Потом сказала то, что казалось ей ценным:
– Я знаю момент, когда она была целой. Совсем.
– Какой?
– Когда учила меня ездить на велосипеде. Мне было шесть. Ты был в командировке. Она бежала рядом и держала сиденье. Потом отпустила, а я не знала. Обернулась и увидела её далеко. Папа, она плакала – от гордости, страха и любви – одновременно.
Каи закрыл глаза. Он помнил фотографию того дня. Майя прислала её.
– Поехали, – сказал он.
– Папа?
– Да?
– Спасибо, что выбрал нас, а не обещание.
Центрифуга молчала. ПЦР завершила все циклы. Пациент К-47 подождёт.
– Иногда верность людям важнее верности словам, – сказал он.
Сцена 2: «Вторжение Эми»
Каи методично укладывал оборудование в противоударный кейс. Каждый прибор в своё гнездо, каждая ампула в держатель. Ритуал давал порядок против хаоса. Замки щёлкали ровно, холодный металл петель отзывался глухим эхом.
МРТ-сканер – проверить заряд: 94%, достаточно. Нейростабилизаторы. Электроды – старые, медные, с резиновыми присосками, как в 2040-х. Шприцы – стерильные, одноразовые, на случай внутривенного ввода.
– Папа, ты слышишь меня?
Каи поднял голову. Эми стояла у окна и смотрела вниз на город. В утреннем свете её била мелкая дрожь; свет ложился на лицо бледной полосой. Шум улицы тянулся сюда приглушённой лентой.
– Прости. Что ты сказала?
– Я спросила, почему ты не вмешался раньше. Если знал.
Каи закрыл кейс и защёлкнул замки. Металл хлопнул, звук прокатился по пустой лаборатории; ручка коротко потянула кожу ладони.
– Садись, – он показал на стул у микроскопа. – Хочу показать кое-что.
Эми села, поджав ноги под себя. В этой позе она становилась меньше своих двенадцати. Пластик сиденья был прохладен; стул тихо скрипнул.
Каи включил проектор. На стене вспыхнула фотография – тридцать детей от восьми до шестнадцати лет. Зёрнистое пятно проекции легло на стену.
– Проект «Оптимизация эмпатии», 2085 год. Я руководил. Идея казалась красивой – поднять порог эмпатии у детей. Сделать их добрее и отзывчивее. Родители были в восторге. Мир без жестокости, представляешь?
– Что пошло не так?
Он перелистнул слайд. Те же дети год спустя. Их стало меньше.
– Мы не учли обратную сторону. Дети чувствовали чужую боль как свою. Буквально. Мальчик Юта, одиннадцать лет, не мог пройти мимо бездомного – ощущал его голод. Девочка Мика плакала по три часа в день – от всей боли мира. На снимках у многих глаза были уставшими и полными горя.
Следующий слайд. Ещё меньше детей. Щёлк.
– Трое покончили с собой. Не выдержали. Юта оставил записку: «В мире слишком много боли, и вся она во мне».
Эми сжалась сильнее. В помещении воцарилась тишина, густая, как ватный слой.
– Ты их убил?
– Технически – нет. Этически – да. Я вмешался в их нейронную регуляцию без понимания последствий. Думал, что делаю лучше. А сделал невыносимо.
Он выключил проектор. В лаборатории остался только свет из окон и лёгкое гудение приборов.
– После этого я поклялся: никаких модификаций без полного понимания. И никакого вмешательства без согласия. Твоя мама – взрослый человек. Она имеет право на свой выбор. Даже если этот выбор – саморазрушение.
– Но она не только себя разрушает! – Эми вскочила, стул ударился о стену. Звук отозвался пустым лязгом. – Она разрушает меня! Каждое утро я не знаю, найду маму или её оболочку! Ты знаешь, каково это – любить истукана?
Она закрыла лицо руками, но не заплакала.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.