Гонщик Монако

Глава 21

«Я смотрела вверх.

Туда, где недалеко до рая, где был ты…».

Х/ф «Незабываемый роман» (1957 г.)

Лекс проводит рукой по моей спине, его пальцы ложатся чуть выше тонкой шелковой завязки моего сарафана. Его прикосновение, привычное и постановочное, все равно заставляет меня вздрогнуть – будто он касается не ткани, а оголенного нерва.

– Расслабься, Тиль, – его голос звучит низко и только для меня, пока фотографы на другом конце причала меняют объективы. – Это же просто выходные.

«Просто выходные».

Легко ему говорить. Для него это – перерыв в бесконечной череде перелетов, тренировок и дебрифов. Для меня – очередной экзамен на право временно занимать место возле него. Экзамен, на который я, балетная крыса, выросшая в пыльных репетиционных залах Петербурга, так и не научилась сдавать без мандражa.

Я киваю, добавляя свою фирменную улыбку – чуть сдержанную, чуть загадочную, такую, какую от меня ждут.

Рядом беспечно щебечет Кика, единственный живой человек в этой истории, не считая меня и Шелли, которая уже успела наесть холеное пузико, подставляя его под горячие лучи. Она в своем репертуаре: огромные солнцезащитные очки, ярко-розовый топик, выглядывающий из-под парео, и восторженные возгласы по поводу каждой проплывающей мимо яхты.

– Тили, да ты посмотри! Это же просто плавучий дворец! Нет, вон тот! О боже, я сейчас умру от зависти!

Лекс лишь усмехается ее энергичности. Он в своей стихии – в простых шортах и белой рубашке, с заломленной на затылке красной бейсболкой команды. Без гоночного комбинезона он кажется моложе и… проще.

Обманчивое впечатление. Простым Лекс Декслер не был никогда.

– Наш скромный транспорт вон там, – указывает подбородком на стремительный белый катер, покачивающийся на бирюзовой воде у дальнего пирса.

Дорога по причалу кажется бесконечной. Деревянные доски под ногами теплые от солнца. Воздух густой и соленый, с примесью запаха дорогого дизельного топлива, загара и свободы. Над головой кричат чайки, а вдалеке мерно шумит прибой – ровный, убаюкивающий звук, который, однако, не может унять трепет внутри меня. Сейчас я увижу их.

Его людей. Его мир.

Не выхваченные вспышки фотокамер на пару минут после гонки, а целые два дня.

«Смогу ли я не подвести? Не ошибиться? Не сказать что-то не то?»

Лекс, словно чувствуя мои мысли, сжимает мои пальцы в своей ладони. Его рука твердая, уверенная, с шершавыми мозолями на внутренней стороне пальцев – следствие постоянной работы с рулем. Эта рука держит трофеи, которыми я любуюсь по телевизору. И сейчас она держит мою.

– Все будет идеально, – говорит он, и это звучит не как утешение, а как команда. Приказ.

Мы подходим к катеру. Он не такой помпезный, как чудовищные яхты вокруг, но в его лаконичных линиях и брутальной мощи чувствуется стремительность и сила – точное отражение самого Лекса.

– Приветствую на борту, дамы, – он с легкостью прыгает внутрь и оборачивается к нам, протягивая руки.

Кика, хихикая, отдает ему свою огромную пляжную сумку и грациозно принимает его помощь. Ее босые ноги легко ступают на скользкую поверхность. Затем очередь доходит до меня.

Я замираю на секунду. Балет научил меня владеть своим телом безупречно, но качка под ногами такая непредсказуемая, живая.

«Такой и я хочу быть. Живой».

Лекс сморит на меня, и в его глазах, скрытых темными стеклами очков, читается ожидание и легкое любопытство: как балерина будет садиться в катер?

Я делаю маленький, почти незаметный полу палец, чтобы почувствовать опору, и легким движением, будто готовясь к прыжку на па-де-де, отталкиваюсь от пирса. Он ловит меня в воздухе, прежде чем я успеваю, как следует коснуться палубы, и на миг прижимает к себе. От него пахнет солнцем, бензином и морем.

– Поймал, – он выдыхает мне в волосы, и мурашки уже бегут по спине.

Я стараюсь отстраниться, сделав вид, что поправляю распущенные волосы.

– Спасибо. Я не упаду, я… устойчивая.

– Я в курсе, – он ухмыляется и отпускает меня.

Пока Кика устраивается на мягком диванчике на корме и принимается делать селфи, Лекс занимает место за штурвалом. Он запускает двигатель, и катер отвечает ему низким, мощным рычанием, которое отзывается во мне где-то глубоко в животе.

Это звук управляемой мощи, именно то, что так идеально описывает Лекса Декслера.

– Готовы? – кричит он, скидывая трос.

Мы с Кикой, как завороженные, киваем. Он отдает швартовы, и катер плавно, почти неслышно, отходит от причала.

А затем… затем он нажимает на газ.

Это не милая морская прогулка. Это настоящий полет по воде. Ветер мгновенно вырывает мои локоны и принимается бешено трепать волосы. Солнце слепит глаза, а соленые брызги холодными искрами щекочут кожу. Я вцепляюсь в поручень, но не от страха, а от восторга. Скорость заставляет сердце биться чаще, вытесняя всю тревогу, все ненужные мысли.

Я оборачиваюсь на Лекса.

Он стоит у штурвала, прямой и сосредоточенный, всматриваясь в водную гладь. В его позе, в малейшем движении рук читается абсолютная уверенность. Это его язык, его стихия. Здесь, за штурвалом, он настоящий.

Не такой, каким его показывают в журналах, а реальный Лекс. И в этот миг я, кажется, забываю, что наша любовь – фикция.

Я забываю о предстоящем вечере, о его друзьях. Есть только бешеный ветер, рев мотора, безудержная скорость и он – красивый, как сама свобода.

Я расстегиваю верхнюю пуговицу сарафана, подставляю лицо солнцу и ветру и смеюсь. По-настоящему. Впервые за долгое время.

Это чистый, ничем не разбавленный кайф.

Лекс бросает на меня быстрый взгляд, и я успеваю поймать его дерзкие ямочки, прежде чем он резко выворачивает штурвал.

Катер виляет в сторону, носовая часть взмывает вверх, и целая стена ледяной, искрящейся на солнце воды накрывает нас с головой. Пронзительный, восторженный визг Кики сливается с моим. Даже не визг, а какой-то первобытный крик освобождения, который вырывается из груди самой скоростью и этими ледяными объятиями.

На корме заливается лаем Шелли, носится по лодке, пытаясь поймать пастью летящие брызги, совершенно сходя с ума от радости.

– Лекс! – просительно кричу, вытирая с лица соленую воду, и смех прорывается сквозь негодование.

Он лишь громче хохочет в ответ, и этот смех – открытый, немного хриплый – такой непривычный подлинный.

Его бейсболка, намокшая, съехала ему на самые глаза, почти полностью скрывая взгляд.

Не думая, на чистом импульсе, делаю шаг к штурвалу. Катер слегка подбрасывает на волнах, и мне приходится схватиться за его плечо, чтобы удержать равновесие. Касаясь мокрой ткани футболки, чувствую тепло кожи и напряженные мышцы под ней.

– Дай-ка, – мои пальцы сами тянутся к козырьку его кепки.

Я аккуратно поправляю ее, отодвигаю на затылок, открыв его взъерошенные ветром волосы и лоб. Жест получается странно интимным, заботливым, точно у настоящей пары. Таким, каким он не должен быть между нами. Наши взгляды встречаются на секунду. В его глазах, теперь не скрытых ни кепкой, ни очками, мелькает что-то удивленное, оценивающее. Я мгновенно одергиваю руку, будто обжигаюсь, и отступаю назад, к смеющейся Кике, сгорая от внезапной неловкости.

– Спасибо, – кричит он сквозь шум мотора и ветра, и его взгляд становится чуть менее уверенным. – А то я бы, пожалуй, врезался в какую-нибудь миллиардерскую посудину.

– Не стоит благодарности, – стараюсь придать голосу легкости и игривости, как у Кики. – Мне просто жизненно необходимо доплыть до той самой яхты целой.

– Обещаю! – он снова поворачивается к штурвалу, и напряжение момента тает в соленом воздухе.

Через несколько минут перед нами вырастает она. Не просто яхта, а плавучий замок из ослепительно белого и темного полированного дерева. Два этажа, строгие линии, ощущение не просто роскоши, а колоссальной, тихой силы. Она покачивается на воде с таким невозмутимым величием, что наш лихой катер сразу кажется мне озорным щенком, подпрыгивающим у ног спокойного великана.

Лекс мастерски, несколькими точными движениями, причаливает к кормовой платформе яхты, где нас уже ждет член экипажа. Двигатель глохнет, и наступает оглушительная, непривычная тишина, нарушаемая только плеском волн о борт и счастливым повизгиванием Шелли.

– Ну, добро пожаловать на борт, девочки, – Лекс перекидывает швартовы матросу и жестом показывает на изящный трап, ведущий на главную палубу.

Мы с Кикой, как загипнотизированные, поднимаемся по скользким от брызг ступенькам. Под ногами скрипит идеально уложенный тик. Воздух пахнет дорогим кремом для загара, дорогим деревом и… деньгами.

Очень-очень большими деньгами.

– Боже правый, Тиль, – шепчет Кика, сжимая мою руку так, что аж кости трещат. – Это же… это же вообще нереально. Смотри, там бассейн! И джакузи! И… это всё для нас?

Я могу только молча кивать, сглатывая комок нервного возбуждения. Моя роль требует от меня вида привычной снисходительности, но внутри все переворачивается.

Это было так далеко от тесных гримерок Мариинки, от запаха канифоли и старого паркета.

Лекс поднимается следом за нами, легко перепрыгнув через поручень.

– Ну что? Нравится? – в его голосе снова скользят нотки той самой деловой гордости, с которой он представляет меня папарацци.

– Это «Сирена». Наш дом на ближайшие два дня.

«Наш дом».

Эти слова звучат так странно по-домашнему, так обманчиво.

Я обвожу взглядом палубу: просторные диваны с белоснежными подушками, полированный бар, у которого уже суетится бармен, и бескрайняя бирюза моря, простирающаяся до самого горизонта.

Где-то там, внутри, находятся его друзья. Его реальная жизнь. И моя двухдневная роль только что началась. Я глубоко вдыхаю, натягиваю на лицо свою самое спокойное, немного томное выражение и поворачиваюсь к Лексу с той самой улыбкой, которую он ждет.

– Очень нравится, – мой голос звучит почти правдоподобно. – Просто потрясающе.

Глава 22

«Мы тонем под музыку – вот это первый класс!»

Х/ф «Титаник» (1997 г.)

На яхте всё продумано до мелочей, словно в интерьерах дорогого отеля: уютные зоны для отдыха с тонущими в подушках диванами, элегантная мини-кухня с медной отделкой и даже джакузи на верхней палубе, откуда открывается вид на бескрайнюю аквамариновую гладь. Эта безупречность должна вселять чувство безопасности, но внутри всё равно клубится лёгкое волнение, словно я жду своего выхода на сцену перед самой взыскательной аудиторией.

Мы с Кикой, хихикая, обсуждаем её новый, невесомо-белый купальник, как вдруг её смех замирает. Взгляд скользит куда-то за мою спину, и я оборачиваюсь.

Нас оценивает первый из гостей. Мужчина, небрежно салютовавший нам бокалом с янтарной жидкостью. Он полулежит на диване, закинув руку на спинку, вторая держит тонкую сигарету. Его белый льняной костюм выглядит безупречно, даже несмотря на расслабленную, почти томную позу. Когда я приближаюсь, до меня доносится терпкий, сладковатый запах дорогого табака, смешанный с ароматом выдержанного виски.

Но больше всего поражает не его внешность, а отрешенность. Кажется, здесь, физически, присутствует лишь его тело, в то время как сам он погружен в какой-то далекий, меланхоличный мир. Он напоминает скорбного принца, наблюдающего за придворными с высоты своего трона – взгляд отсутствующий, но при этом невероятно цепкий. Этот взгляд плывет по мне и вдруг останавливается на Кике, задержавшись на её огненно-рыжих волосах.

«Надеюсь, это не принесёт проблем…» – мелькает у меня в голове.

– Эй, Ганнибал Лектор! Оторвись от созерцания своего будущего ужина и прояви манеры, так в приличном обществе положено! – раздается насмешливый и громкий голос.

К нам приближается другой мужчина – полная противоположность первому. Золотоволосый, с залихватской улыбкой и торсом, от которого, кажется, исходит собственное солнечное сияние. Голый по пояс, он демонстрирует идеально проработанные мышцы, неся в руках два бокала с ледяными коктейлями.

– Рад знакомству, красавицы! Я Леопольд, но для всех просто Лео. Самый адекватный и весёлый из этой троицы. Держитесь меня, и ваш отдых станет незабываемым! – Он с лёгкостью обнимает нас обеих за плечи, широко улыбаясь своему мрачному товарищу. Его энергия такая заразительная и немного оглушающая.

– Он патологический шутник. Не верьте ни единому слову этого бабника, – плавно поднимаясь с дивана, произносит шатен.

Его движения медленные, почти ленивые. Он подходит к нам и протягивает руку, сухую и прохладную.

– Рик Маэль, – представляется он, и его взгляд, тёмный и тяжёлый, упирается в меня. – Я сразу понял, что балерина – именно ты. У моего друга безупречный вкус, – он слегка усмехается, уголок его рта дрожит, но в глазах не появляется ни искорки. Затем его внимание переключается на Кику. Взяв её руку, он с почти средневековой церемонностью прикасается губами к её тыльной стороне ладони. Жест очень изящный, но в нём сквозит такая отстранённость, что по спине пробегают мурашки.

– Ну, привет, Зефирка, – изрекает он глуховатым голосом. И так же внезапно, как и возник, интерес в его глазах гаснет. Он разворачивается и безразличной походкой направляется к бару, словно мы тут же перестали для него существовать.

Воцаряется неловкая пауза, которую нарушает Кика, с нервным смешком спрятавшись за свой коктейль:

– А мы уже далеко отплыли? Я, кажется, передумала нежиться на яхте и греть на солнце свой сахарный зад. Можно вернуться?

Я придвигаюсь к ней ближе и шепчу, кивая в сторону удаляющейся фигуры Рика и сияющего Лео:

– Интересно, что общего у этого солнечного денди и молодого Распутина? Они же с разных планет.

– Его я боюсь, – тихо, почти беззвучно признается Кика. Её взгляд становится стеклянным и отсутствующим – так бывает, когда она мысленно пытается скрыться от реальности.

– Ничего, просто будем держаться Лео! – подмигиваю ей с наигранной бодростью, которой сама не чувствую. – Пойдём, переоденемся. Возможно, всё покажется проще, когда мы будем в купальниках, а не в этих лохмотьях, − приглаживаю руками свой мокрый сарафан.

И, взяв её за руку, тяну за собой к лестнице, оставив за спиной двух таких разных мужчин и ощущение, что эти выходные приготовили для нас не только солнце и море.

Мы с Кикой, словно две перепуганные, но взбудораженные птички, укрываемся в каюте, которую великодушно обозначили «Victoria». Воздух здесь пахнет свежим бельем, дорогим деревом и едва уловимыми нотами морской соли. Кика, порывисто вытаскивает вещи из сумки, вдруг замирает, и все ее легкомыслие куда-то испаряется.

– Тили… – ее голос дрожит. – Я не вижу его. Фотоаппарата. Я… я, наверное, оставила его в катере.

Она говорит о старенькой «Зенит», доставшейся ей от матери. Не просто камера – талисман, связующая нить, ее самый ценный груз.

– Ничего, сейчас найдем, – я стараюсь звучать уверенно, хотя внутри все сжимается. Оставлять ее одну в таком состоянии не хочется. – Ты переоденься, я быстро схожу, узнаю у матроса, куда припарковали катер.

Выскользнув из каюты, оказываюсь в полумраке узкого коридора. Яхта, такая просторная сверху, внизу оказывается лабиринтом из полированного дерева и матовых светильников. Я открываю одну дверь – там находится техническая кладовая. Вторую – просторная каюта с разбросанными вещами Лео, пахнущая его насыщенным парфюмом. Третью – мрачноватое помещение, где на столе лежат чертежи, и стоит недопитый бокал виски. Рик. Я прикрываю дверь быстрее, будто обжигаюсь.

Сердце начинает отчаянно стучать. Где же наша каюта? В конце коридора есть еще одна дверь. Сделав глубокий вдох, я нажимаю на ручку и спотыкаюсь о чью-то спортивную сумку, едва не кувыркнувшись внутрь.

И застываю.

Комната огромная. Не каюта, а полноценная спальня. И прямо передо мной, занимая почти все пространство, стоит белоснежная кровать размера «king-size». На ней, развалившись среди горы атласных подушек, лежит Лекс. Без футболки, лишь в одних шортах, и читает что-то на планшете. Свет из круглого иллюминатора золотит его загорелую кожу, подчеркивая рельеф мышц на животе и груди.

Я стараюсь не пялиться, отводя взгляд на детали, которые лишь усиливают реальность происходящего.

Над кроватью висит полупрозрачный белый балдахин, колышущийся от морского бриза. На прикроватной тумбочке стоит кристальный сосуд с безупречными белыми розами. Рядом – серебряное ведерко со льдом, из которого кокетливо выглядывает горлышко бутылки шампанского «Кристалл», и два узких фужера.

У меня перехватывает дыхание. Это не просто каюта. Это ловушка. Идеально продуманная, роскошная и абсолютно безумная.

«Он что, издевается?» – шепчу сама себе, но он к счастью этого не слышит.

Лекс отрывается от планшета. Его взгляд ползет по мне, с головы до ног, медленный и оценивающий, и в уголках его глаз собираются смешливые морщинки.

– Единственная кровать? – выдавливаю я, чувствуя, как жар заливает щеки.

Я и так на 99% знаю ответ.

– Похоже на то. Не переживай, я не кусаюсь, – он пожимает плечами, удобнее растягиваясь на матрасе, и от этого движения играет каждая мышца его пресса.

«Да уж, как же», – вихрем пронесится у меня в голове.

– Ты ошибся каютой, Декслер? – делаю шаг к кровати, раздвигая руками легкую ткань балдахина. Мои пальцы слегка дрожат. – Это комната для влюбленных, а не самовлюбленных.

Обвожу пальцем его растянувшийся силуэт, пытаясь сохранить остатки бравады.

– Такая большая кровать только в нашей каюте, – парирует он, приподнимаясь на локтях. Он проводит языком по губам, и этот простой жест кажется невероятно сладострастным. – Во всех остальных – скромные односпальные.

«Нашей…»

Фраза висит в воздухе, густая и сладкая, как дым от дорогой сигары. Нашей каюте. С какой стати он решил, что эта каюта – наша? Что я вообще сюда приду?

Мой взгляд спускается с его расслабленной позы на невероятных размеров кровать. Она кажется еще больше из-за этого нелепого романтичного балдахина. Это не просьба и даже не предложение. Это констатация факта, произнесенная с той же уверенностью, с какой он объявляет о своей победе на гонке по внутренней связи.

«Пит-стоп завершен, возвращаюсь на трассу. Матильда будет спать в моей кровати».

В голове несутся обрывки мыслей, быстрые и панические:

«Это такой изощренный способ намекнуть, что фиктивность наших отношений заканчивается за закрытой дверью?»

Я ощущаю прилив горькой обиды, знакомой каждому, кого считали декорацией. Я – балерина. Мое тело – мой инструмент, моя святыня и моя крепость. Его границы выстраивались годами из боли у станка, из строгих взглядов педагогов, из необходимости защищаться от слишком навязчивых поклонников. И сейчас этот человек, с его самоуверенной ухмылкой, так просто взял и провел черту прямо через все эти годы защиты.

Он не спросил. Он заявил. Как о чем-то само собой разумеющемся. Как о том, что я уже согласилась, просто поднявшись на борт его яхты.

Возмущение подступает к горлу горьким комом. Я сглатываю его, заставив себя выпрямиться. В позе улавливается выученная годами выправка – спину ровно, плечи расправлены, подбородок чуть приподнят. Не защищаясь, а готовясь к противостоянию.

– Похоже, здесь не хватило одного важного слова, – мой голос звучит холоднее, чем я ожидала. Он режет воздух, как лезвие конька по льду.

Лекс приподнимает бровь, явно заинтригованный внезапной переменой в моем тоне.

– Какого? – лениво интересуется он.

– «Возможно», – чеканю я. – Или «если ты не против». Или даже банального «как насчет». Фраза «такая большая кровать только в нашей каюте» подразумевает общее решение. А его, насколько я помню, не было.

Я делаю шаг вперед, теперь уже сознательно окидывая кровать оценивающим, почти театральным взглядом.

– Она и правда, большая. Сомневаюсь, что мы будем делить ее ночью. Если только ты не планируешь спать в ванной, – я киваю в сторону двери в ванную комнату. – В вашей гоночной команде наверняка есть строгий регламент на сон. Рекомендую его придерживаться.

И тут до меня доходит. Осознание ударяет, как ледяная волна, смывая весь мой праведный гнев и оставляя за собой лишь леденящее чувство паники.

Мы пара.

С точки зрения всего мира, Лекс Декслер и его загадочная возлюбленная Матильда неразлучны. Мы должны держаться за руки, обмениваться нежными взглядами, делить одно мороженое на двоих на набережной Монако. И, само собой, мы должны делить одну каюту. Одну большую, невероятно романтичную кровать с балдахином и шампанским.

Если я сейчас уйду, это будет выглядеть дико. Странно. Подозрительно. Лео, этот вечный шутник, обязательно поднимет на смех. А Рик… Рик с его пронзительным, все видящим взглядом наверняка заподозрит неладное. Он уже смотрит на нас как на интересный экспонат под стеклом. Малейшая трещина в нашем образе – и он разобьет его вдребезги одним точным вопросом.

Весь наш тщательно выстроенный фасад, все эти месяцы притворства перед камерами – все рухнет в одно мгновение из-за моего внезапного приступа стыдливости. Контракт, о котором мне так доходчиво объяснили юристы Лекса, был четок: публичный образ – это одно, а личное пространство – совсем другое. Но здесь, в замкнутом пространстве яхты, эти две реальности столкнулись лоб в лоб.