Аида
Есть кое-что похуже слепоты —
это способность видеть то,
чего на самом деле нет.
Томас Харди
Представьте густое кукурузное поле. Сквозь него пролегает одна прямая протоптанная тропа, по бокам от которой виднеются высокие маисовые заросли. Выйдя на эту тропу, мы можем примерно понять, где мы идем и к чему она нас приведёт, ведь её конец хорошо виден на фоне кукурузы. Но стоит сделать лишь один неверный шаг, как мы оказываемся в зарослях. У нас есть шанс вернуться, если мы отошли недалеко, но все равно мы можем лишь предполагать, что скрывается в этом поле и к чему может привести новый выбранный нами маршрут. И повезёт, если мы будем знать, где расположена протоптанная тропа, иначе поле может столкнуть нас самыми разными своими тайнами…
***
Я могу рассказать вам многое. Могу рассказать, что в этой новелле вы будете звать меня Норд, что в раннем возрасте мне довелось похоронить мою достопочтенную бабушку и что шкаф мой по-прежнему стоит с вынутыми перегородками. Но лучше я начну сначала…
В детстве я был очень активным ребёнком, учился всему не по годам и многое знал. В связи с этим в школу я пошёл раньше, чем все остальные дети, с которыми был знаком. Но школьные годы следует разделить на два периода. Поначалу все предметы давались мне очень легко, я даже усилий практически не прилагал, ведь всё уже проходил с няньками заранее, так что оставалось только поразить учителей своими отличными оценками. Из четверти в четверть ко мне устремлялись завистливые взгляды одноклассников, чужие мамаши меня так и нахваливали, говорили, что растёт настоящий гений, а родители всегда хвастались моими годовыми перед знакомыми. В школьных спектаклях я всегда брал самые сложные роли. Другие дети всегда поражались моему умению запоминать тексты и импровизировать на сцене. Для меня же это было довольно просто, поэтому я никогда не разделял их удивления. Так что в детстве я был своего рода «Марти Сью». Мне пророчили большие успехи.
Все изменилось ближе к старшой школе, наверное, классе в седьмом. Я стал менее общительным, более тихим и замкнутым. Поначалу я скатился до хорошиста, но потом в четвертях начали вылезать и тройки. Все мои почитатели резко пропали, а друзья, увидев перемену во мне, начали отстраняться, пока я не остался совсем один. Родители заметили, что их славное чадо будто подменили, и повели меня к школьному психологу, однако он сказал, что никаких умственных нарушений у меня нет, просто я стал слишком ленивым. Я и правда сильно обленился. Предметы перестали меня интересовать, ровно, как и школьные постановки, на которых я некогда поражал всех в актовом зале; новых знакомых я не заводил, новых увлечений не приобрел за исключением, пожалуй, одного. Очень часто я подолгу находился в нашей фамильной библиотеке и зачитывался там самыми разными книгами. Они предлагали мне «другие миры», и я с удовольствием погружался в них, оставив на задворках скучную примитивную реальность, которой правили табеля и успеваемость – вещи совершенно меня не интересовавшие. Так к старшей школе я превратился в закоренелого мизантропа, очень часто прогуливал, получал сплошные уды, только бы все от меня отвязались, и целые дни просиживал дома с занавешенными шторами в пыльной душной комнате, сидя за очередным полюбившимся романом. К слову, я пробовал писать и свои опусы, ведь никогда не был обделён фантазией и необычными снами, случавшимися теперь со мной довольно часто, но обычно я быстро терял мотивацию, а все мои немногочисленные наработки шли в стол. Огромное количество выдуманных миров, не уступающие по гениальности фильмам Нолана и Феллини, а то и превосходящие их, так и оставались у меня в голове, не покидая её пределы. Однако, может, вы ещё услышите имя Тим Уик и, когда услышите, будете знать, что это ни что иное, как мой писательский псевдоним. Но пока я страдал от постоянной апатии, сменяющейся иногда депрессией от несбыточности моих грёз и от неспособности людей понять, какой талант они упускают, занимаясь своей повседневной рутиной. Сезон сменялся сезоном, и то я обнаруживал себя солнечным летом, то холодной зимой, идущим в сотый раз в унылый магазин за дозой дофамина. В общем, жизнь была унылой в «перерывы» между выдуманными мирами, а как только я выдумывал новый, то целиком погружался в него, практически не высовываясь в реальность. Эту весну, на которую выпала «пауза» между фантазиями, я намеревался полностью провести в платяном шкафу. Моя комната казалась мне слишком большой и неуютной, к тому же, в нее мог кто-нибудь зайти, поэтому я придумал обустроить себе замкнутое пространство, в котором я бы мог спокойно читать книги. Я накупил себе провианта, выкинул ненужные перегородки из шкафа и даже провёл туда освещение. Поставив ровную стопочку из книг рядом с собой, я задвинул зеркальную дверцу и углубился в чтение… А раздвинуть её пришлось из-за угрозы отчисления, поступившей мне с письмом от старосты. Пришлось покинуть шкаф и направиться на занятия.
Я тогда учился в одиннадцатом классе на гуманитарном направлении. И надо сказать, в умении углубляться в философские разговоры мне не было достойных, настолько сильно я любил затрагивать темы жизни и смерти и природы человеческой натуры. Но очень часто мне приходилось жалеть, что побеседовать на эти темы мне было не с кем. Тогда я нуждался в ком-то, кто разделял мои нестандартные взгляды на жизнь.