Глава 1
Так, похоже, что я живу с идиотом.
– Зато я красивый. А живёшь – это слишком громко сказано.
И похоже, что я сказала это вслух.
– Хорошо. Уговорил. Я живу с красивым идиотом. Сорен! Сорен, ты меня слышишь? Выступи хоть ты голосом разума. Скажи ему, что его идея никуда не годится.
Сорен снова был где-то не здесь, но встрепенулся от моего голоса, который уже почти перешел в крик. С ним такое бывало часто – вроде сидит, разговаривает со мной, и в какой-то момент хлоп! – уходит в свой писательский астрал. Смотрит в пространство, видит там что-то своё и улыбается каким-то своим мыслям. И вытащить его из этого состояния можно было только очень серьёзным раздражителем. Например, как теперь.
Они со своим соавтором, и, по-совместительству, моим бойфрендом Эриком были очень комичной парочкой. Высокий, худой Эрик всё ещё сохранял обаяние популярного спортсмена, которым был когда-то, и в которого я без ума влюбилась несколько лет назад, а Сорен… Не сказать, чтобы он был его противоположностью, но он гораздо больше был похож на писателя и сценариста. Такой типичный книжный червь из хорошей семьи, мечта институтки. При этом он был очень хорошо образован и просто фантастически талантлив – Эрик признавал это и понимал, что Сорен на своей литературной стезе вполне может обойтись и без него, но Сорен был ещё и фантастически ленив и вместо того, чтобы зарабатывать какой-то свой жизненный опыт, предпочитал пользоваться знаниями Эрика, которого успешная спортивная карьера помотала очень много где. Эрик в свое время вполне сознательно променял хорошее образование на славу, и его университетами стали запойное чтение и многочисленные жизненные грабли, на которые только может наткнуться рано прославившийся и внезапно разбогатевший юнец – он обошёл их все.
Так и поумнел потихоньку, сказала бы я ещё час назад. Примерно раз в пару месяцев ему удавалось удивлять меня чем-то эдаким, но сегодня он переплюнул всё, что выкидывал раньше.
Последний раз ему крупно прилетело по лбу от Вселенной, когда она подбросила ему встречу со мной, и не было никакой гарантии, что на пути к светлому будущему не притаилось что-то ещё. Но Эрик был к этому готов, бесстрашно мерил этот путь своими длинными ногами и, падая, всякий раз поднимался, выкручиваясь порой из почти безвыходных ситуаций. Имея такого товарища, Сорен сразу получал прилагающуюся к нему карту минного поля взрослой жизни и мог при желании обойти стороной хотя бы уже известные Эрику западни. Или включить их в очередной сценарий. К тому же Эрик пожил на свете подольше Сорена, и тот, не имея братьев и сестёр, нашёл в нём что-то вроде старшего брата. А Эрик взял и включился в эту игру, несмотря на то, что иногда такое положение вещей напрягало. Если совсем честно, оно напрягало прямо сейчас.
Вместо того, чтобы сказать, что идея поставить пьесу Сорена в России – это очередная авантюра, и Эрик снова заигрался, Сорен снял очки и начал тщательно протирать их краем своей футболки. Потом поднял на меня огромные чёрные глаза.
– Катерина, это моя идея.
Я повернулась к Эрику. Он картинно развёл руками: дескать, он сразу пытался донести, что он тут не при чём, а я к нему опять несправедлива.
Я-то справедлива, просто теперь идиотов передо мной двое.
– Это моя идея, но я бы не смог презентовать её тебе так хорошо, как Эрик.
Сорен покосился на друга, ища его поддержки, но тот был занят попытками растопить моё сердце своей знаменитой улыбкой, которая раньше могла за минуту уложить штабелем весь фан-клуб. Включая меня, да. Если честно, в те времена я лежала бы в основании.
– Потому что ты как-то говорила, что любишь меня, и не убила бы сразу, только после пыток.
– Как ваш литературный агент, я считаю, что это авантюра. Вы вообще не представляете, с чем собираетесь связаться. Я против, – заявила я, как отрезала.
– Катерина, есть ещё один момент, – Сорен потупил глаза, – мы уже заключили договор. Извини, что в обход тебя, но ты была на переговорах в Дании, а нам надо было срочно решить этот вопрос. Мы отдадим тебе твою комиссию, честно.
Эрик к этому моменту отполз за спину сидящего в кресле Сорена, и торчал оттуда больше чем наполовину, так что, если бы я решила запустить в него чем-то тяжёлым – я бы не промахнулась. Потому что вот тут-то, скорее всего, он очень даже был причём. Ленивый и не любящий бюрократии Сорен не стал бы бегать с бумагами сам. На это дело он отправил своего пробивного и инициативного друга, который и раньше помогал ему с контрактами до того, как я после долгой разлуки снова свалилась Эрику на голову, и он уговорил меня взять их бумажные дела на себя. Возможно, и срочность была не такая уж срочная, просто парням надо было успеть до того, как я вернусь и обломаю им эту малину. Да и скорость принятия решения тоже указывала на редко сомневающегося в чём-то Эрика. Сорен бы телился гораздо дольше.
Что же. На этот раз я осталась в меньшинстве.
– Ну раз отдадите, тогда делайте что хотите.
– Катерина, погоди, это не всё.
Господи, да что ещё? На этот раз Эрик взял удар на себя.
– Сорен хочет контролировать работу над спектаклем. Возможно, ему придётся подкорректировать пьесу по ходу постановки, всё-таки он раньше для театра не писал, только для кино. Мы должны поехать в Россию.
– Езжайте.
– Прошу тебя, поехали с нами.
– Катерина, если ты совсем не хочешь, то мне хватит и Эрика, – влез Сорен. – Всё-таки он в России пять лет прожил. Культурные особенности знает, язык немного тоже. С тобой у него была возможность практиковаться.
– Сказала бы я, как он практикуется, но ты ещё не дорос. Кстати, он же вроде бы тебе рассказывал, как уносил оттуда ноги, а, Сорен? – я начала заводиться, вспомнив, чего это стоило лично мне.
– Катерина, ты именно поэтому так нам нужна там, – Эрик сегодня явно выступал в амплуа голубя мира, игнорируя все мои ядовитые шпильки и пытаясь найти хоть какие-то пути для консенсуса. – Ты вытащила меня тогда, с тобой нам будет намного легче и спокойнее. Да, я же тебе не успел сказать, пьесу мы будем ставить в Петербурге. Мы нашли совершенно очаровательный театр, тебе понравится. Съездишь домой, увидишься с подружками. Считай, что у тебя будет два месяца отпуска, работать будет в основном Сорен. Это же только его пьеса, я в ней ни слова не написал, мы просто будем на подхвате. Да и я хочу побыть с тобой подольше, чем обычно. Поехали?
Да не будет это никаким отпуском. Мы такое уже проходили, уехав на три месяца на съёмки в северную шведскую деревню. Люди утомили Сорена за две недели и всё остальное время он прятался от всех в снятом нами доме на отшибе. Дом был очень традиционный – крохотный, деревянный, выкрашенный неизменной фалунской краской, но зато имел камин и выходил окнами на лес и озеро – и то, и другое было предельно глухим. Городской житель Сорен, видевший камин только в их семейном загородном шато на Сандхамне, решил, что там ему гораздо комфортнее, чем на съёмочной площадке посреди толпы народу. Насмотревшись на лес и набравшись деревенских впечатлений, он начал внезапно писать новый сценарий, а всю его работу делали мы с Эриком, отпахивая на площадке полную смену. Поэтому Сорен был единственным, кто из этой поездки вернулся в самом деле отдохнувшим, полным вдохновения и с приятными воспоминаниями. Я же постоянно ругалась с режиссёром, торгуясь с ним за каждую строку сценария, которая ему не нравилась, а Эрик почти каждый день переписывал то, что мне не удалось выторговать. Иногда эти правки до неузнаваемости меняли изначальный сюжет, тянули за собой необходимость перекроить и дальнейший текст, и большую часть времени Эрик откровенно зашивался. Спали мы с ним по очереди и даже заняться любовью с видом на лес и озеро у нас вышло всего пару раз, в самом начале съёмок. Но торговалась я не только для того, чтобы у Эрика было меньше работы, была и ещё одна причина.
Это только во время съёмок Сорен делал вид, что ему наплевать, что в итоге снимут по их с Эриком тексту, а после выхода фильма он горько вздыхал ещё несколько месяцев, и сообщал всем вокруг, что эти бракоделы читали сценарий по диагонали и вообще тупые настолько, что не смогли понять даже основной идеи. Сокрушался, что в угоду бюджету из сценария вырезали некоторые сюжетные линии, по мнению Сорена – ключевые. Если честно, по мнению Сорена, ключевыми были все. Сокращение своего текста он считал за вандализм.
К тому же, он помнил всё написанное им до последней буквы. И вообще помнил всё. Была у Сорена такая особенность – практически абсолютная память, разве что числа он запоминал чуть хуже, а лица запечатлевались в его голове только в общих чертах, но тут дело было скорее не в памяти, а в довольно сильной близорукости. Иногда эти переполненные чертоги разума становились его преимуществом, когда из обрывков случайно услышанных им разговоров, афиш свежих фильмов, пары книг, припева навязчивой песенки и пойманной три дня назад улыбки пожилой кассирши в супермаркете он моментально синтезировал новый сюжет. Иногда они становились его проклятием.
Иногда – проклятием тех, кто его окружал.
Ужаснувшись на просмотре отснятого материала, он часто требовал убрать из титров его имя, потому что, цитата, “эта поделка нас позорит”, но до реального дела у него обычно не доходило, и в титрах он значился всегда – Эрик за этим тщательнейшим образом следил, каждый раз говоря, что плохой пиар это тоже пиар. После чего Сорен начинал нудеть уже по этому поводу, осуждая моральные установки своего соавтора и приоритет материального над духовным.
С учётом того, что круг общения у него в целом был небольшой, Сорен по всем поводам приседал на уши большей частью именно нам с Эриком. А он мог быть очень, очень душным.
Поэтому на то, чтобы проводить больше времени вместе с Эриком, я сразу не рассчитывала. Несмотря на то, что как раз он бы этого очень хотел. Он же не просто так заявил мне, что живём вместе мы весьма условно – это в самом деле было так. И дело было отнюдь не в Эрике.
Руку и сердце он предложил мне в первый же день, когда я прилетела к нему в Стокгольм. Даже не так, формально он сделал это за год до того, как я прилетела, специально написав для этого свой дебютный роман, в финале которого я должна была это предложение и получить.
Если бы я его дочитала, конечно.
Но даже когда мы прояснили возникшее недоразумение, я не торопилась принимать предложенное, и даже не торопилась переезжать к нему насовсем, вбив себе в голову, что, если я выйду за него, мои привычки женщины, долго жившей одной, подвергнутся с его стороны пересмотру не в мою пользу, посему гостевой формат отношений меня полностью устраивал. Эрик же держал в ящике стола, среди своих бумаг, простой бумажный конверт с двумя обручальными кольцами и терпеливо ждал, когда можно будет, наконец, пустить их в ход. Пока этот момент так и не настал.
И у меня были ещё кое-какие соображения на этот счёт. Вот, как ни крути, даже спустя год очень, очень близких отношений я так и не стала считать себя ему ровней. Несмотря на то, что он уже давно не заставлял одним своим появлением замирать трибуны стадионов, и всё-таки довольно сильно с тех пор изменился внешне, он всё ещё был так красив, что у меня перехватывало дыхание при взгляде на него, как в первый раз, когда я увидела его на свежеотпечатанном плакате любимой команды. И на тот случай, если он вдруг найдёт кого-то, более подходящего ему, я была готова исчезнуть по первому его знаку, не омрачая расставание унизительной процедурой развода. Потому что я до сих пор любила его больше своей жизни, и до сих пор готова была отдать что угодно за то, чтобы он был счастлив.
Кроме своей свободы. А в то, что он будет счастлив, круглосуточно видя меня рядом, мне не очень верилось. Я очень боялась ему надоесть.
Мои способы заработка себе на жизнь были идеальными для такого расклада. Большие комиссионные Сорен и Эрик платить мне не могли, а быть нахлебницей я не привыкла и поэтому всё ещё работала в российском издательстве, правда, уже удалённо и в гораздо меньшем объёме, нежели раньше. Слава богу, издательский бизнес – это всё-таки не завод, и мы с моим руководством, немного огорошенным новостью о моем переезде, но всё ещё нуждавшемуся в моих услугах, нашли устраивающее всех решение.
Ну, почти всех.
С тех пор я много времени проводила в разъездах, как по делам Эрика и Сорена, так и по своим, а вернувшись к Эрику, пару недель наслаждалась общением с ним, в том числе в спальне, и снова куда-то улетала. И два месяца без перерыва провести вместе – это и в самом деле было много.
Эрик пытался что-то с этим сделать, доказывая мне с помощью калькулятора и выписок с банковских счетов, что вполне способен обеспечить миску супа трижды в день даже совсем неработающей жене – он не до конца промотал свои спортивные гонорары, и даже сделал какие-то вложения. Я не вникала, но, похоже, он прекрасно осознавал, что, в отличие от Сорена, у него за спиной нет обеспеченного клана родственников и прожить с пера ему будет гораздо сложнее, чем его соавтору. Особенно, если у него появится семья.
Когда он понял, что прямые разговоры я продолжаю упорно игнорировать, пошли в ход подковёрные методы. Дошло даже до того, что он познакомил меня со своей семьёй, точнее с двумя своими братьями, Бьорном и Улофом – больше у него никого не осталось.
Это были два здоровенных дядьки, уже в возрасте, но с точно такими же яркими синими глазами, как и у Эрика, которые на семейном ужине смотрели на меня смущённо и немного виновато, словно извиняясь, что в их приличной рабочей семье по странному стечению обстоятельств смогло вырасти что-то такое, как Эрик.
Мужики они были простые, молчаливые, но неплохие. Я не могла сходу понять даже, рады ли они мне, и в разговоре периодически повисали неловкие паузы, но к середине ужина мне стало понятно, что они волновались перед встречей не меньше меня – всё же Эрик первый раз привёл к ним знакомиться даму, которую сразу и безапелляционно представил им как невесту, не дав мне вставить хоть слово. Они словно боялись меня спугнуть – ведь ни одни прежние отношения Эрика до такой стадии просто не доходили, да и, глядя на фото длинноногих красоток с безупречными локонами, с которыми Эрик периодически ходил по тусовкам, братья вполне могли посчитать, что они, работяги, вряд ли придутся в семье младшего братишки ко двору.
К финалу посиделок все присутствующие всё-таки смогли расслабиться и скованный поначалу разными условностями разговор покатился в более комфортное русло. То, что я иностранка, казалось, смущало Бьорна и Улофа только потому, что я свободно не говорила по-шведски, а по-английски они разговаривали примерно так же, как говорила я, когда познакомилась с Эриком – простыми фразами и тщательно подбирая слова из своего небольшого запаса. Беседа, конечно, выглядела немного фантасмагорически, но найти общий язык нам удалось.
Я была благодарна братьям Эрика за то, что они не стали пытать меня пересказом сотен семейных баек и просмотром фамильных альбомов, но в гостиной Улофа на виду стояло несколько памятных рамочек, всё в кучу, без разбора: свадебный портрет его жены Зары, с которой я успела только поздороваться перед тем, как она деликатно уехала с детьми в развлекательный центр, несколько снимков самого Улофа со своими младенцами и ещё одно старое фото, за которое я и зацепилась взглядом.
На нём была вся их большая семья, теперь изрядно поредевшая. Высокий русоволосый мужчина обнимал за плечи очаровательную пухленькую блондинку, рядом стояли два нескладных худых подростка, один из которых улыбался до ушей, второй же был мрачен, словно на что-то обижен. А на коленях женщины сидел белокурый и кудрявый малыш лет пяти. Очень похожий на мать, отметила я, взглянув украдкой на мужчину, в которого он вырос. Другим детям от матери достались только глаза – во всем остальном они были копиями отца. О семье Эрик рассказывал мне только в общих чертах, и из подробностей я знала только то, что их отец умер, когда Эрик был совсем маленьким, настолько, что почти не помнил его. Разумеется, подробности были мне очень любопытны, но я посчитала невежливым лезть с вопросами на первой встрече, решив, что, если братья захотят – сами расскажут.
Они захотели. Улоф вскользь упомянул, что подростками им было совершенно неинтересно с совсем маленьким Эриком, поэтому мать и решила отдать его в бесплатную спортивную секцию, чтобы за ним присматривали хотя бы там – на братьев не было никакой надежды. А Бьорн пояснил, что у матери попросту не имелось другого выхода – ей пришлось устроиться на вторую работу, когда отец погиб при пожаре на заводе, и она возвращалась домой очень поздно. Всё, о чём она смогла договориться со старшими детьми – кто-то из них должен был забирать Эрика с тренировки, не больше, и то братья регулярно ругались до хрипоты по этому поводу.
– Мы тогда немного другим увлекались, не футболом уж точно. Девочки, тусовки, – хитро глядя на брата, рассказывал Бьорн. Мне он казался более дружелюбным, чем спокойный и серьёзный Улоф, возможно потому, что лучше знал английский. Он работал мастером на крупном производстве где-то на севере страны, и в последнее время иностранцев в его бригаде стало много. Шведские граждане на эти должности не ломились, а Бьорну приходилось налаживать со всем этим интернационалом какое-то взаимопонимание. Не знаю, что Эрик ему наплёл ради того, чтобы он специально приехал в Стокгольм для знакомства со мной, но у меня были подозрения, что Бьорн в своих ожиданиях был немного разочарован. Барышни из тусовочных времен Эрика были поинтереснее.
– Да, Эрик тогда был проблемой. Младшие братья и тусовки плохо совместимы, – ухмыльнулся в усы Улоф. – Я один раз его чуть на стадионе не забыл. Бежал со всех ног, чтобы до прихода матери успеть с Эриком домой. И с ужасом прикидывал, что мне делать, если я его не найду. А он сидел в каморке у охранника, спокойно ждал меня, с книжкой этой своей вечной. И матери меня не сдал, хотя я этого опасался. Ну, он у нас всегда не от мира сего был.
– А как звали вашего отца?
Улоф осуждающе покосился на Эрика. Мне внезапно стало неудобно, и я бросилась оправдывать его:
– У нас в России такое обычно не спрашивают: если знаешь полное имя человека, то имя отца понятно, но тут приходится уточнять. Я знаю, что у вас раньше было что-то похожее, но потом приняли закон…
– Андерс, – голос Эрика зазвучал над самым моим ухом. – А маму – Гудрун. И только ради неё, Улоф, я тебя тогда и не сдал.
Компенсации от завода, которую выплатили матери за потерю кормильца, хватило совсем ненадолго, учитывая наличие троих быстро растущих и оттого очень прожорливых сыновей. Социализм в Швеции тогда уже потихоньку сворачивали, жить пришлось почти в нищете, поэтому сразу после школы оба старших брата пошли работать – в университет брали только после гимназии и только с хорошими оценками. Идти в гимназию означало и дальше нахлебничать, а пошатнувшееся здоровье матери уже не позволяло ей работать, как раньше. Сначала Улоф, потом Бьорн отправились рабочими на тот же завод, что забрал у них отца, и дома, наконец, стало хоть немного попроще с деньгами. Братья вытащили бы учёбу Эрика в гимназии, но только наголодавшийся младший брат уже рвался к спортивным вершинам и метил на совсем другие гонорары. Когда же Эрику исполнилось девятнадцать, угасла от болезни и Гудрун. Его не было с ней рядом – команда играла в Южной Америке, и Эрик попросту не успел проститься с матерью.
Бьорн и Улоф делали карьеры, женились, у них рождались дети, а Эрик всё мотался где-то за границей, по всему миру, и братья уже успели привыкнуть к тому, что их только двое, когда Эрик внезапно объявился у Улофа на пороге без вещей, практически с одним паспортом в кармане, сходу сообщив, что в России ему не очень-то и понравилось. Улоф сказал, что даже глаза тогда на всякий случай протёр – младший брат показался ему поначалу чересчур реалистичной галлюцинацией.
Сейчас же старшие братья втихаря были рады, что спортивная карьера Эрика накрылась и он, наконец, вернулся домой, но его публичную писательскую карьеру продолжали немного не одобрять. Впрочем, написанные им книги они читали, сойдясь во мнении, что они, конечно, в вечности не останутся, но в рамках своего жанра – неплохие. Несмотря на пререкания, младшего брата они обожали безусловно, просто потому, что он их брат – это чувствовалось. Эрик братьев тоже любил, но выражал это по-своему: в качестве псевдонима взял себе имя одного из них, а фамилию… я могла не спрашивать, как зовут его отца. На обложке его книг стояло – Улоф Андерссон. А Эрика Нильсена он оставил в прошлой жизни.
Мы, наконец, выпроводили Сорена домой, когда на улице уже совсем стемнело. Он ушёл только после того, как я клятвенно пообещала поехать с ними на два месяца в Питер заниматься их театральными делами – ну а кто ещё, не сами же они это будут делать. Иначе бы и признаваться не стали. Тем более, что дела начнутся ещё до отъезда – им же надо где-то жить там, как-то добраться и чем-то питаться. Мне будет нужно подумать об этом заранее.
Мой чемодан всё ещё стоял у двери закрытый – я только сегодня прилетела из Дании, и парни решили не тянуть с признаниями, не дав мне даже переодеться. Хорошо хоть поесть дали, расстреливая меня за обедом пристальными взглядами и явно выжидая удачного момента.
Я, наконец, смогла надеть домашнюю одежду и забраться на диван. Эрик принёс мне бокал вина и сел рядом с таким же в руке, открыв брошенную на диване книгу.
Машинально переключая каналы в поисках, чего бы посмотреть, я никак не могла отделаться от очень неприятного осадка, оставленного разговором с Сореном и Эриком. Мне позарез требовалось как-то переварить то, что они на меня вывалили.
Вообще-то, после того, как схлынули первые эмоции, и последовавшего за этим глотка холодного рислинга ситуация начинала выглядеть странной. То, что выкинул Сорен, было на него совсем не похоже.
Во-первых, он проявил неожиданную инициативу и развил бурную деятельность, пусть и частично руками Эрика. Для него это уже было многовато. Во-вторых, Сорен – киношный сценарист, раньше он никогда даже не пытался лезть в другие области искусства, считая себя недостаточно квалифицированным, и такую резкую смену направления можно было ожидать от Эрика, но не от него. Господа соавторы мне чего-то недоговаривали. А это, в-третьих, тоже не в духе Сорена, который совершенно не умел врать.
Зато я знала, кто умел это хорошо.
Я покосилась на Эрика, абсолютно невозмутимо тянувшего вино из бокала и делавшего вид, что читает, но поверх обложки нет-нет, да и сверкал в мою сторону быстрый взгляд его синих глаз. Да, и, в-четвёртых, потратить два месяца своего драгоценного времени на деятельность, не обещавшую им ни копейки дохода, для прижимистого Сорена тоже было странно. А ещё удивительнее то, что Эрик, который после заката своей спортивной карьеры всё-таки научился считать деньги, и который искал в компании Сорена славы лично для себя, ему это всё позволил. И даже охотно кинулся помогать.
Я сделала ещё пару глотков и повернулась к тому, кто мог ответить на мои вопросы.
– Ты случайно не знаешь, какая муха укусила Сорена? С чего это он так театром увлекся?
– Случайно знаю, – книга моментально захлопнулась и полетела в угол дивана.
– Расскажешь?
– Потом. Имей совесть, я тебя не видел две недели, а твои мысли заняты только Сореном. Даже как-то обидно.
Он вынул бокал из моей руки и, чуть склонившись, поставил оба бокала на пол. Чуть позже, в самый разгар поцелуя, я успела заметить боковым зрением, что один из них уже лежал на боку, пропитывая рислингом ковёр.
Не бережём мы вещи, не бережём.
Если Эрик думал, что я забуду о его обещании, то он просчитался – я не забыла. И прямо с утра за завтраком начала требовать подробностей.
– Только пообещай мне, что Сорен никогда от тебя не узнает, что это я растрепал, – попросил Эрик, наливая мне кофе.
– Настолько страшная тайна?
– Скорее, это личное.
– В таком случае я только порадуюсь, потому что я тоже иногда тебя к нему ревную. Ты проводишь с ним больше времени, чем со мной. Да вот уже и секреты у вас от меня появились, – я отставила чашку, поняв после первого глотка, что кофе слишком горячий, и начала сверлить Эрика взглядом. – Дай-ка угадаю. Сорен опять влюбился?
– Да. Но это не совсем то, что ты думаешь. Случай немного из ряда вон. Хотя ты его как раз поймёшь, как никто.
Да с чего бы это, подумала я мимоходом. Я, в отличие от Сорена, у которого Великая Последняя Любовь случалась не реже раза в сезон, была в своих предпочтениях настолько стабильна, что это иногда пугало меня саму – с момента, как я первый раз увидела Эрика, другие мужчины перестали представлять для меня эротический интерес, как я ни пыталась это исправить. А Сорен состояние влюбленности использовал, как топливо для творческого процесса, поэтому, как только образ очередной Прекрасной дамы мерк в его глазах, он тут же находил себе новую богиню. В постельную плоскость он эти отношения переводил редко и обычно по инициативе самой дамы – уж очень ему было лень тратить на секс и танцы вокруг него время, в которое можно было писать, тогда как платоническое чувство таких ресурсов не требовало, и Прекрасная дама даже не всегда о нём знала. Но периодически и Сорен уходил в загул, как мартовский кот, а вернувшись оттуда, каждый раз задумчиво сообщал мне, что секс, по его мнению, обществом переоценён. На этом месте можно было ставить верстовой столб и включать обратный отсчёт – до очередной великой любви оставалось примерно недели две.
– И кто эта несчастная на этот раз?
– Актриса. Из России. Помнишь сериал “Болотные тени” по нашему сценарию? В России его решили адаптировать и переснять, продюсерская компания передала права на сценарий. Но российские продюсеры зачем-то решили встретиться с командой, которая снимала у нас, и со сценаристами тоже. Вроде как, чтобы зарубежные коллеги им мастер-класс дали, я, по крайней мере, так понял. Что у них там на самом деле в голове было, чёрт его знает: может, решили, что правообладатели так проще согласятся, или цену скинут, но они приехали сюда здоровенной делегацией, притащив с собой даже актёров, которых планировали на главные роли. Как мне объяснили, там даже без особого кастинга их брали, весь проект изначально был задуман под конкретных исполнителей. Ну и нас с Сореном пригласили сначала на официальную часть, потом на неофициальную. Ох, и приём они закатили, конечно! Богатый. Всё, как в лучших домах: мне смокинг в чистку пришлось срочно отдавать – в джинсах бы не пустили. Там Сорен её и увидел. Анну Маркину. Да ещё и при полном параде, как у вас принято. У него не было ни единого шанса.
Я присвистнула. Губа у Сорена не дура. Анна Маркина была молодой актрисой, но уже успела засветиться в нескольких крупных проектах, и даже мне её лицо было знакомо, хотя времени на просмотр кино и сериалов у меня было не вагон, прямо скажем. И лицо это, раз увидев, забыть в самом деле было сложно. Я сразу вспомнила, как первый раз увидела Эрика и чуть не ослепла. Да, пожалуй, Эрик прав – я могла понять Сорена очень хорошо. И то, что он мне расскажет дальше – тоже. История болезни была весьма типичная, я уже примерно догадывалась, что я услышу.
– Он весь приём смотрел на неё из темного угла?
– Вот, ты понимаешь, – заулыбался Эрик, вытянув в мою сторону длинный указательный палец. – Висел у меня на локте и мог говорить только о ней. Господи, я знал, что он зануда, но тут он просто выше головы прыгнул. Я предлагал ему для начала пригласить её потанцевать, чтобы хоть немного от него отдохнуть. Заодно он бы мой смокинг прекратил терзать, мне он дорог, мне в нём ещё жениться. Но Сорен внезапно застеснялся, сказал, что он ей не ровня. Я даже растерялся, раньше у него с самооценкой было получше.
– И потом у тебя началась очень весёлая жизнь, – я вздохнула, вспомнив наш фанатский чат.
– Не то слово. Он же знает нашу с тобой историю и начал засыпать меня вопросами. Тебе дальше как рассказывать, честно, с точными цитатами, или боишься обидеться на Сорена?
– Давай честно. На влюблённых дураков не обижаются.
– А я чуть не обиделся всерьёз. Особенно, когда он пошёл спрашивать, а чем ты так меня зацепила, ведь я был звездой, а ты одной из многих, кто влюблённо смотрел на меня из толпы. Ты совершенно обычная, сказал он. Среднестатистическая. Ничего особенного.
– Он прав, – я на такое давно не обижалась. Лет с пятнадцати, когда мне стало окончательно ясно, что я не Клаудия Шиффер и во взрослой жизни придётся брать умом.
Эрик встал, обошёл мой стул и крепко обнял меня, заговорив мне в ухо:
– Нет, я сказал ему, что он не прав. Что только ты сделала для меня то, чего не сделал никто за всю мою жизнь. Ты мне доверилась, доверилась полностью. Стала мне другом и подельницей. Подарила мне то, чего я хотел больше всего – свободу, отдав за неё всё то немногое, что у тебя было. Я никогда не смогу отплатить тебе чем-то равным. Моя любовь – это слишком мало. А если он не видит, что ты самая красивая женщина на свете, ему нужны очки посильнее, – его губы скользнули по моей шее. Я сжалась в комок от щекотки – на бритьё Эрик, похоже, забивал последние пару дней.
– Ты ему никак этим не помог, поверь, – со смехом вывернувшись, я потянулась за чашкой и всё же отхлебнула кофе, на этот раз успешно. Он подцепил свою чашку и начал наливать кофе и себе.
– А вот представляешь, оказалось, что всё же помог. Сорен слушал меня очень внимательно и зацепился за идею сделать для неё то, чего не делал никто. Проект сериала в России в итоге заморозили, а то бы с него сталось на съёмки рвануть, и тогда он пошёл выяснять, какие есть обходные пути. Она в основном театральная актриса – это какая-то ваша русская специфика, что если у актёра только в кино карьера, без работы в театре, то он вроде как неполноценный. Так вот, Сорен пересмотрел все записи её спектаклей, какие смог найти. Потом сказал, что это всё ерунда, она играет совершенно не того масштаба роли, которых заслуживает.
– Даже так?
– Ну, тут мне ему на слово пришлось поверить, сам-то я театре хорошо если пять раз в жизни побывал, что я в этом понимаю? И Сорен написал для неё пьесу, по его словам, достойную Сары Бернар. За месяц. Он плюнул на свои же советы, которые давал мне, не спал по ночам и писал, писал… Поэтому-то Сорен и писал один – меня он близко к сокровенному не подпустил с немытыми руками. Вот тут как раз я могу очень хорошо его понять, я ведь в своё время его тоже гнал от своей первой книги, уж слишком там много было личного. А дальше ты, наверное, уже поняла: он через каких-то киношных знакомых предложил эту пьесу для постановки в её театре, а поскольку Сорен чёртов гений, там согласились сразу, как прочли. Ну, а с переводом и договором мне пришлось ему помочь.