Лекарка поневоле и 25 плохих примет
- -
- 100%
- +
Пришлось поднапрячься, потому что в плане математики я всегда была параолимпиадницей. Ну то есть считала уже после того, как посчитали остальные, а все аплодировали и восхищались моим мужеством – не каждый бы решился браться за вычисления при врождённой атрофии умения считать.
Картина получалась неутешительная. Я потёрла переносицу, с непривычки удивляясь отсутствию очков. Да, зрение у меня теперь отличное – им-то я и узрела удручающие обстоятельства, от которых сбежала Лана. Долг по налогам копится, запаса продуктов хватит разве что на пару недель, помощи ждать неоткуда.
Зато… магия! И молодость! Шанс начать жизнь заново!
Распахнула дверь на улицу и вышла на крыльцо.
На меня обрушилось чужое ночное небо. Настолько яркое, что от его великолепия можно ослепнуть. Две виденные во сне луны настороженно смотрели с разных сторон. Рыжая, почти полная Таната сияла тёмным, проклятым золотом, захватывая внимание и затмевая Гесту. Имена местных богинь услужливо подсказала память, как и то, что Среброликой Гесте поклоняются законопослушные маги, а Мстительной Танате – сектанты и отступники.
Лана верила, что Солар забирает к себе духи полуденников, Геста – живших по её заветам магов, а Таната уводит к себе всяких отщепенцев – в том числе нарушивших магические клятвы или отнявших у себя жизнь. Именно поэтому Лана пошла на обман. Она ухитрилась сбежать от опостылевшей жизни, не преступив при этом ни одного закона – ни божественного, ни имперского, ни магического.
Какое неожиданное коварство для застенчивой и бессловесной целительницы, о которую со смаком вытирала ноги вся деревня.
Я подставила лицо лунному свету и погрузилась в чужое прошлое – хорошо бы разобраться в нём заблаговременно и не допускать ошибок.
Однако перед мысленным взором никак не хотела выстраиваться понятная картинка. Разрозненные воспоминания приходили непрошенными гостями, толкались локтями у края сознания, одетые в рваные образы и окутанные невнятными обрывками фраз.
Луны смотрели насмешливо. Неподалёку загадочно шумел светящийся в темноте мрачный лес, а на сколько хватало взгляда вокруг было до дрожи безлюдно. Так безлюдно, что кричи не кричи – никто не услышит и не придёт. Мне бы поёжиться и забеспокоиться, но я лишь ухмыльнулась. После развода и раздела совместно нажитого с бывшим мужем имущества денег у меня хватило только на комнату в коммуналке, а кто пожил в коммуналке – того одинокой избой посреди леса не испугаешь.
Зато какой воздух! Он наполнял лёгкие кислородной эйфорией, сладкий и густой, как прозрачное желе. Где-то далеко ухали и выводили трели птицы. Изба целительницы и её покойной бабки стояла на отшибе, но дорога в деревню вела утоптанная – ею пользовались ежедневно. И на том спасибо.
Ладно, начнём с простого. С причин, по которым Лана сбежала.
Первая – Грег. Самая, на мой взгляд, несущественная, но при этом невыносимая для влюблённой девушки. Первый парень на деревне, оказавшийся редкостным мудаком. Никогда такого не было – и вот опять!
Сначала долго ухаживал, обещал жениться и добивался взаимности, а когда получил доступ к телу – так сразу начал придумывать отговорки, почему свадьбу нужно отложить вот ещё ненадолго, буквально на пару месяцев. И причины все достойные – то коза не понесла, то сено сопрело, то тучки на небе какой-то зловещей формы. Однажды он две луны во сне увидел, а всем известно, что это – к беде. Какая уж тут свадьба?
В качестве одной из отговорок Грег настаивал на том, чтобы позвать на празднование семью Ланы, но кроме покойной бабки, она ни с кем не роднилась, о чём доверчиво поведала жениху. И даже причины не стала скрывать, дурочка наивная. Рассказала, что она – внебрачная дочь.
Разовая интрижка с магом закончилась для её матери беременностью, за что вся семья подверглась издевательствам среди гордых полуденников. Они к магии относились с глубоким предубеждением, считая её чистым, концентрированным злом. Следовательно, и носительницу этого зла – мелкую девчонку-безотцовщину – травили нещадно.
Мать Ланы долго не продержалась, через несколько лет после родов исчезла с радаров. То ли сбежала, то ли что-то с собой сделала. Строгая бабка собрала внучку в дорогу и увезла в другую страну, подальше от злых языков и презрительных взглядов. Обучила выращивать, собирать и заготавливать травы да варить простые отвары, для которых магия не требовалась. Дар у Ланы проснулся целительский, и врождённые способности идеально наложились на знания бабки.
Только бабка, при всех её достоинствах, внучку держала в ежовых рукавицах, боялась, что та пойдёт по стопам матери и спутается с кем-то до брака. Впрочем, опасения оказались не напрасны. Стоило бабке скончаться, как Лана закрутила с Грегом роман, закончившийся разбитым сердцем и ударом по репутации.
Узнав столь «постыдный» секрет, этот мудак отменил свадьбу и растрепал всем деревенским и о том, что между ними было, и о том, что его несостоявшаяся невеста – внебрачная дочка, после чего без каких-либо душевных мук женился на подруге Ланы Мигне. Та тоже в стороне не осталась, придумала по дружеской доброте прозвище Ланка-шлюханка, которое с удовольствием выкрикивали деревенские мальчишки целительнице вслед.
Если первый удар – смерть бабки – Лана перенесла довольно стойко, то второй её сломал. Она через силу вставала по утрам, редко выходила из дома и даже пыталась уехать из деревни, но аптекарь, пообещавший щедрое вознаграждение за сбор редких трав, обманул.
Лана частично виновата сама – не смогла собрать количество, оговорённое заранее, принесла лишь половину. Но городской делец с козлиной бородкой не заплатил даже за неё, просто отобрал товар и прогнал прочь лекарку, размазывающую слёзы по лицу.
Я бы ему устроила кровавый понос, а Лана просто ушла. Пожаловалась старосте, но тот на защиту односельчанки не встал, высмеял её коммерческие навыки и заставил бесплатно вылечить перелом у младшей дочери.
И это вторая причина побега. После разорванной помолвки с Грегом деревенские Лану ни во что не ставили. Платить ей отказывались, кормили завтраками, фрукты продавали подгнившие, мясо – червивое и по завышенной цене, а о приезде курьера-почтальона уведомлять больше не считали нужным. Мелкие пакости, не смертельные, но очень обидные для человека, выросшего среди этих людей и никого больше не знавшего.
Кое-как собравшись с силами, Лана доехала до ближайшего города – Керва́ла, попыталась устроиться на работу у одного из полуночников.
Вот только и маги связываться с полукровкой и непонятно чьей внебрачной дочерью не хотели. Слишком слабая, слишком смуглая, слишком неотёсанная. Лана видела истинных полуночниц – со светлой, полупрозрачной кожей, серебристыми волосами и голубыми, словно лунный свет, глазами. Среди них она была такой же чужачкой, как и среди неодарённых селян.
Помимо прочего, у каждого мага на виске проступала родовая печать, обозначающая принадлежность к определённой семье, а Лане не повезло. Её печать была блёклой, нечёткой и проявлялась пятнами – результат отсутствия дара у матери. Девушку с такой печатью сочли слишком слабой магически, хотя, по ощущениям самой Ланы, дар у неё был не такой уж и жалкий.
В сухом остатке среди магов-полуночников она была недостаточно одарённой и недостаточно светлокожей, а среди смуглых полуденников – слишком одарённой и слишком светлокожей, вот такой вот пердимонокль.
И всё бы ничего, можно было бы жить и так – на границе двух контрастных миров: ночного, заполненного магией, и дневного, согретого яркими лучами Солара. Ровно между неодарёнными полуденниками, привычными к простой и тяжёлой работе под испепеляющим солнцем, и полуночниками, питающимися магией от лун. Одни прятались по ночам от пробуждающейся стихии волшебства, другие – запирали ставни и не выходили на улицу днём, опасаясь светила, выжигающего магию и оставляющего болезненно-алые поцелуи на фарфоровой коже…
Можно было бы, если бы не чёртов налог на безбрачие и третья причина побега в мир духов.
Всех одарённых он обязывал вступить в брак и завести детей как можно скорее. Страна нуждалась в новых магах, и императора мало волновали частности. Непомерные налоги для незамужних и бездетных – это проблемы индейцев, которые шерифа не колышат. Зато после появления четвёртого ребёнка семья перестаёт платить налоги вообще, в том числе и на землю, а среди магов много аристократов, владеющих огромными наделами, так что для них вопрос брака и количества детей не стоял. Редко в какой семье их было меньше пяти…
Помимо Грега, желающих взять в жёны Лану не нашлось, а налог платить она была не в состоянии, особенно после того, как деревенские перестали рассчитываться за целительские услуги. Она попробовала дать объявление о знакомстве в газету, но каждый маг при виде её внешности разворачивался и уходил. Господа одарённые желали видеть в жёнах не креолку-полуденницу, а блондинку-полуночницу.
И Лана отчаялась. Запрятала зеркало подальше, иногда целыми днями не вставала с постели и всё больше погружалась в мир грёз, пока не ушла в него окончательно.
Что ж…
Я даже не злилась на неё за обман. Выудила из-под печи старое зеркало и внимательно рассмотрела себя. В нашем мире Лана могла бы стать актрисой или моделью – уж больно необычная и запоминающаяся внешность. Сама я такой красоткой никогда не была, поэтому улыбнулась отражению – и редкого цвета ореховым глазам, и забавным тёмным веснушкам на смуглой коже, и пышным кудрям, которые Лана почему-то убирала в тугую косу, а я взяла и распустила, наслаждаясь естественным объёмом.
В дверь раздался резкий стук, заставший меня врасплох. Деревенские никогда не выходили из домов по ночам – для полуденников любое магически одарённое растение или животное представляло смертельную опасность, поэтому от заката до рассвета они запирались в избах, ожидая, пока первые лучи Солара не загонят ночных обитателей обратно в дупла и норы, где те будут прятаться от губительного солнца до темноты.
– Открывай! – послышался из-за двери смутно знакомый голос.
На пороге стоял бледный от волнения Грег.
– У Мигны кровотечение открылось. Вот твои деньги, – он небрежно сунул мне в руки банкноты и требовательно потянул за собой.
– Отпусти! – возмутилась я, вырывая руку.
В душе поднималась паника. Кровотечение? У беременной? И что я с ним могу сделать, если вся моя близость к медицине заключалась в том, что я жила недалеко от поликлиники и иногда присутствовала при обсуждениях болячек среди коллег? Да мне дурно становится от вида крови…
– Пойдём! Иначе она умрёт! – яростно потянул за собой Грег, а я замешкалась.
К другой целительнице ночью он не поедет – опасно. Да и долго, займёт это часа три-четыре, не меньше. Если у Мигны действительно сильное кровотечение, то помощи она не дождётся…
Вот только я не врач и ничего не умею, а воспоминания Ланы пока слишком обрывисты и ненадёжны.
И что теперь делать?!
Иллюстрация: Лана (Таисия)
Примета 4: ходить ночью в лес – к несчастью
Первое майрэля. После полуночи
Таисия
Возможно, стоило закрыть перед Грегом дверь и оставить его и стервозину Мигну без помощи. Это было бы вполне логично и в какой-то мере даже справедливо. Но я не смогла. Заранее с ужасом представляла то, через что придётся теперь пройти, вот только оставить человека умирать, зная, что в теории можешь его спасти – не в моих силах.
Не одна Ланка – дурочка сердобольная. Вместе с непрошенным даром на меня обрушилась и непрошенная ответственность, к которой я тоже оказалась не готова. Ну не просила же быть целительницей!
Однако рассусоливать некогда. Пока я предаюсь судьбобичеванию, где-то истекает кровью пусть злоязыкая, но беременная Мигна…
Я подхватила корзинку с зельями, затёртым набором хирургических инструментов и перевязочными средствами. Грег оставил запряжённую марчем телегу у самого входа, и рванул с места, стоило мне только забраться в неё. Сквозь ночной лес он мчал так, будто за ним гнались призраки.
Марч, больше всего напоминающий антилопу канну, испуганно нёсся по утоптанной грунтовой дороге. Грег хлестал его по крутым бокам, заставляя потной шерстистой стрелой лететь сквозь полный опасностей лес. Будучи дневным животным, марч плохо видел в темноте, но боль от ударов и страх подстёгивали поскорее вернуться в родное стойло.
– Перестань! – потребовала я, когда Грег замахнулся для очередного удара плетью.
– Тебя не спросили, – грубо ответил он и стеганул марча ещё раз, хоть и слабее.
– Будешь так себя вести, я откажусь помогать, – пригрозила я, хватаясь руками за борта телеги, чтобы не выпасть от тряски. – И тогда смерть Мигны будет на твоей совести. Одно дело помогать больным, другое – терпеть жестокость и грубость. На второе я не подписывалась.
Отповедь удивила Грега настолько, что он даже обернулся и на секунду уставился на меня широко распахнутыми глазами. Правда, когда телегу в очередной раз подкинуло на кочке, ему пришлось снова посмотреть на дорогу.
Лану можно понять – Грег был чудо как хорош собой. Эдакий Джейсон Момоа, только помладше. И даже левую бровь рассекает шрам – всё по канону. Как тут устоять, особенно неопытной и жаждущей романтики девушке?
Бешеная скачка и тряска закончились у двухэтажного дома старосты. Его сыновья распахнули ворота, и мы стремительно въехали внутрь огороженного высоким забором двора.
Вопреки ночному обычаю, входная дверь была приоткрыта, и Грег потянул меня в избу, пока сыновья старосты распрягали марча и уводили в стайню. Обитатели дома не спали, а из дальней комнаты слышались стоны. Именно туда меня и потащили.
Стоило мне появиться на пороге, как бледно-серая, как городской снег, жена старосты отпрянула от постели, на которой металась стонущая от боли Мигна. При виде окровавленных простыней меня замутило так, что пришлось ухватиться за косяк, лишь бы не свалиться в обморок. В глазах потемнело, а к горлу подступила тошнота.
– Ну чего ты стоишь? – раздражённо подтолкнул меня к кровати жены Грег.
– Не смей меня трогать! – прошипела я, справляясь с накатившей дурнотой.
Божечки-кошечки, сколько крови! Как эта Мигна вообще ещё жива?
Помимо дурноты, началась ещё и противная икота, но хоть в глазах прояснилось. Захотелось сбежать и спрятаться, и я горько пожалела, что согласилась поехать с Грегом. Воспоминания Ланы отступили на второй план, а в ушах громко стучало сердце, мешая сосредоточиться.
Да я понятия не имела, что с этой Мигной не так! Преэклампсия? Нет, это другое!
– Да сделай уже хоть что-нибудь! – взмолилась мать, почти такая же бледная, как её лежащая на постели дочь.
Спокойно! Лана это уже делала… Нужно просто довериться памяти тела. С чего там начинают лекари? В голове было пусто, только оглушающе громким метрономом бухало сердце.
– Ланка, – принялся трясти меня за плечи Грег.
– Отвали, – рявкнула я и шагнула к Мигне, оголила напряжённый живот и нарисовала на нём единственное заклинание, которое смогла вспомнить – обезболивающее.
Девушка выдохнула спокойнее и затихла.
– Ты что сделала? Убила её? – взъярился вдруг Грег, сбивая с мысли.
– Обезболила, – зло огрызнулась я, отчаянно паникуя.
– Грег, уйди! – неожиданно твёрдым голосом приказала мать Мигны и с надеждой посмотрела на меня: – Что с ней?
ДА ОТКУДА МНЕ ЗНАТЬ?!?
Да, откуда?..
Я зажмурилась, выискивая в воспоминаниях Ланы подсказку. Не сразу, но уцепилась за диагностическое заклинание и с облегчением нарисовала его на выдающемся животе. Если бы ещё не икота…
– Отслойка плаценты! – радостно воскликнула я, наконец разобравшись в ворохе чужих знаний.
Мою радость никто не разделил. Руки заметно тряслись, а тошнота так и не отступила – бултыхалась во мне где-то в районе диафрагмы, но я старалась смотреть не на постель, а на лицо Мигны и её живот. Большой живот, в котором сейчас замерли от ужаса сразу два нерождённых младенца. Они ещё ничего не понимали, но прекрасно ощущали, насколько плохо их маме.
Вместе с дурнотой и икотой навалилась ещё и жалость, огромная и удушающая.
Ладно, сдаваться рано. Мигна пока жива, а я вроде как даже в обморок не падаю…
Следующие полчаса я дрожащими руками рисовала на барабаном натянутом животе магические узоры – прямо поверх проступившей ниже пупка тёмной полосы. Я словно погрузилась в тело больной – мысленно потянулась к лопнувшим крупным сосудам и помогла телу их закупорить, затем поспособствовала выводу из организма продуктов распада. К счастью, площадь отслойки была небольшой и у меня получилось прирастить её обратно. К двойному счастью, сил хватило, а почки у пациентки выдержали. Напоила её терпким кроветворящим зельем и наказала её матери давать побольше сладкой воды.
К моменту, когда жизни Мигны и её малышей ничто не угрожало, я настолько выбилась из сил, что даже встала с трудом – слишком истощилась магически. Голова кружилась, а в ушах стоял противный писк, зато я могла гордиться собой: не просто спасла три жизни, меня даже ни разу не вырвало в процессе!
С улыбкой облегчения я подхватила корзинку и, пошатываясь, вышла из комнаты больной.
Грег нервно грыз ногти в тускло освещённом коридоре и вскинулся при виде меня.
– Она стабильна. Отвези меня, пожалуйста, домой.
– Совсем девка ошалела? – раздалось справа, и из тёмной комнаты проступил силуэт старосты. – Какое домой? Ночь на дворе. Спать будешь здесь. Дроги́м тебя проводит.
Дрогим – это тот самый непутёвый сынок, которого староста прочил Лане в мужья?
– Хорошо, – сдалась я.
Какая разница, в которой из чужих постелей спать? Что в избе, что здесь я была одинаково далеко от родного ортопедического матраса. А так – заодно осмотрю Мигну утром, чтобы убедиться, что с ней всё хорошо.
В коридоре появился третий силуэт, на полголовы выше рослого Грега. Дрогим тоже пошатывался – то ли от волнения, то ли от недосыпа, то ли от усталости. Этой ночью спать не пришлось никому: хоть дом и погрузился в ночной мрак, звуки ясно давали понять, что его обитатели на ногах.
– Дрог, поухаживай за Ланой, – нарочито громко и медленно проговорил староста. – Она – твоя будущая невеста. Будь с ней ласков.
Эти слова мне не понравились, как не понравилось и невнятное мычание Дрогима в ответ. Он что, пьян? Хотя запаха перегара нет…
Дрогим подхватил меня под локоть и поволок за собой. Пока что лаской не пахло, но я не стала упираться, слишком ошарашенная и уставшая от всего произошедшего за сегодня. По телу разливалось странное онемение – то ли результат магического переутомления, то ли просто запоздалого шока. Даже нервическая икота наконец унялась, и я вздохнула спокойнее.
– Сюда, – пробурчал амбал, втягивая меня в тёмную комнату.
Единственное окно плотно закрыто ставнями, а источник света в коридоре он загородил собой, встав в дверном проёме, плечами касаясь обоих косяков. Его лицо находилось в тени, так что я толком и разглядеть его не могла.
В комнате была лишь одна полутораспальная кровать, даже в темноте выглядевшая не особо опрятно и навевавшая мысль о постельных клопах и энурезе. Зря я не настояла на том, чтобы меня домой отвезли…
– Раздевайся, – вдруг потребовал амбал, отчего по телу прокатилась волна то ли страха, то ли неприязни. Унявшаяся было икота снова вернулась.
– Пожалуйста, ик, закройте дверь. С той стороны, ик, – как можно твёрже попросила я.
Амбал дверь закрыл, только не с той, а с этой стороны.
Стало очень темно, очень тихо и очень страшно. Особенно когда он нетвёрдо шагнул ко мне и снова потребовал:
– Раздевайся!
Пахнуло чем-то неуловимо знакомым. Для Ланы, не для меня. Для меня пахнуло угрозой изнасилования.
– Это что ты тут вздумал учинить? – воскликнула я, вскипев от возмущения. – Я твою сестру только что спасла, неблагодарный ты говнюк! А ну пошёл отсюда вон, и чтоб я тебя больше никогда не видела!
Из коридора раздался отчётливый кашель, и я вдруг поняла, что всё это подстроено. Староста изначально всё спланировал так, чтобы оставить меня со своим сынком один на один. На всю ночь. Дрогим, видимо, был в курсе, поэтому шагнул ко мне с рёвом:
– Ты моя невеста!
– Ни черта подобного! – выпалила я и отскочила в сторону.
В небольшой комнате играть в кошки-мышки было с руки только ему – он-то как раз граблями своими почти из любого угла до меня мог дотянуться. Я изловчилась и толкнулась плечом в дверь, но её подпёрли с той стороны.
Вот суки!
– А ну раздевайся! – в третий раз потребовал амбал, на этот раз с нотками обиды в голосе.
Если бы умела, я б его прокляла. Вместо этого решила огреть его полной зелий корзиной, но внезапно наткнулась на что-то под ногами и швырнула находку в Дрогима. Зазвенела крышка, что-то жидко плеснуло и булькнуло. И без того не особо уютная комната вдруг превратилась в газовую камеру – так завоняло нечистотами, что я закашлялась.
Облитый помоями Дрогим вдруг взревел, осел на пол и разрыдался.
От шока я заикала даже чаще – каждый раз болезненно вздрагивая всем телом.
Дверь в коридор распахнулась, и в желтоватом дрожащем свете предстал староста. Он осмотрел поле битвы с ночным горшком и вперил в меня дикий от злости взгляд:
– Дрянь неблагодарная!
– Это я неблагодарная?! – взвилась я, наступая на него. – А ничего, что я только что дочь вашу с того света вытянула? Чем вы меня отблагодарили? Пьяному переростку своему отдали?
– Он не пьяный! – тут же взвился староста, бешено топнув ногой.
– Тогда обдолбанный! – в запале бросила я, и в ту же секунду всё встало на свои места.
Неуловимо знакомый запах – листья лоу́зы. Сильнейшее обезболивающее, даже в малых дозах вызывающее у больных эйфорию и быстрое привыкание. Почти не используется магами из-за рисков – лучше потратить силы, чем пристрастить пациента к лоузе.
Преодолевая брезгливость, я подошла к Дрогиму и заглянула в лицо. Из перекошенного рта доносились всхлипывающие рыдания, а ещё виднелись даже не жёлтые, а словно ржавые зубы. Верный признак того, что парень жуёт листья лоузы давно и регулярно.
– Можно подумать, тебя кто-то ещё в жёны возьмёт! – взвился староста. – Дрогим парень хороший, только больной. А ты – целительница. Вылечи и будет тебе хороший муж! Чего нос воротишь, он и высокий, и кровельщик справный, и силой не обделён. И денег я вам дам, – уже мягче проговорил Рустек. – Забрала бы его к себе и вылечила. А если бы кто в деревне после этого слово о тебе плохое сказал, я бы их всех заткнул. Ты только вылечи его!
Рыдающий у стенки Дрогим вдруг завопил:
– Отстаньте от меня! Не хочу! Ничего не хочу! Чего вы пристали?!
Он вскочил с места и ринулся прочь, расталкивая в стороны родственников. В коридоре оказалось неожиданно людно, но путь себе Дрогим расчистил с лёгкостью – с его-то габаритами. Я молча двинулась следом, лихорадочно обдумывая сложившуюся ситуацию. Оставаться в доме старосты хотя бы лишнюю секунду я не хотела, поэтому шла за несостоявшимся женихом с высоко поднятой головой. Ноги моей в этом гадюшнике больше не будет.
Зато теперь стало понятнее – за странной ненавистью селян стоял староста. Он хотел сбагрить мне своего наркомана-сынка, подталкивая к браку давлением со всех сторон и безденежьем. Наверняка после свадьбы со мной рассчиталась бы вся деревня, а денежки удобным образом вдруг стали бы не моими, а общими. Семейными.
Для Рустека расклад неплохой – и целительница в родне, и сынок глаза больше не мозолит. Он же так и сказал: «забрала бы к себе». По местным традициям мужчина сначала строит или покупает дом, а потом приводит в него жену, а тут – забрала бы. Пусть бы непутёвый сынок жил на отшибе, подальше от родительских глаз.
На выходе из дома меня никто не остановил. Я спокойно подошла к распахнутым Дрогимом воротам. На дороге его уже не было. Деревня казалась вымершей – ставни плотно закрыты, а со дворов не доносится ни звука.
– Куда она? – встревоженно спросила жена старосты. – В ночь ходить в лес – к несчастью!
– Это в вашем доме оставаться к несчастью, – саркастично ответила я, повернувшись. – А в лесу дикие звери всё порядочнее вас. По крайней мере, насиловать не будут.
Злость во мне кипела такая, что я посильнее вцепилась в ручку корзины и шагнула в сторону замершего в свете луны леса.
Рустек процедил сквозь стиснутые челюсти:
– Можно подумать, от тебя бы убыло. Сама радёхонька под любого лечь, чем Дрогим хуже Грега?
– Вы правы, ничем. Оба – те ещё уроды, – хмыкнула я и припустила в сторону дома, не слушая, что именно говорили мне вслед.
Помогая людям, не забывай уворачиваться от благодарности, а то пришибёт так, что долго будешь охать.
Ну что же, как они ко мне, так и я к ним. Теперь никаких выездов на дом, только амбулаторный приём, причём во дворе и с оплатой вперёд! Побуду эгоисткой!