Лекарка поневоле и 25 плохих примет

Примета 5: оставлять бельё сушиться ночью во дворе – к болезни

Первое майрэля. За два часа до рассвета

Таисия

Не то чтобы я по жизни трусиха, но ходить по ночному лесу в одиночку – ссыкотно, даже если знаешь, какие именно растения ядовитые, а какие – не представляют опасности. Волки, то есть местные блейзы, округу вроде бы не терроризируют, но, честное слово, в Доваре такие зайцы и белки, что не волков бояться надо…

Плач то утихал, то набирал силу, протяжный и отчаянный. Чем ближе я подходила, тем сложнее становилось определить направление, звук путался между мшистыми стволами и подкрадывался сзади, сбивая с толку и обманывая.

Неужели это ловушка?

Когда под ногой неудачно хрустнула ветка, плач вдруг затих, испуганно затаившись. Пришлось ждать добрую четверть часа, пока тоска заново не разлилась по ночной тиши. К этому моменту я уже почти не боялась, а когда наконец вышла на звук, сердце сжалось от сочувствия.

Жалобно выл попавший в капкан зверёк. Судя по виду, ещё котёнок, но достаточно крупный. Заднюю лапу раздробило и зажало в металлических челюстях, и мелкий пытался высвободить её, но лишь обломал зубы и когти.

При виде меня зверёк рванул прочь, но пристёгнутый к дереву цепью капкан не пустил, и круглоухий пленник лишь причинил себе боль.

– Тихо, тихо… я помогу, – ласково проговорила я, но зверёк мало верил в благие намерения людей.

Он пытался от меня сбежать и выл от боли. Капкан гремел. Я нервно икала и старалась поскорее поймать пленника, но он лишь усугублял своё положение. Наконец цепь обмоталась вокруг ствола, а я смогла схватить несчастного больного за шкирку.

Похожий на генету-переростка зверёк размером с крупную кошку отчаянно вырывался, но когда я с третьей попытки нарисовала у него на пятнистом пузе обезболивающее заклинание, вдруг ошарашенно затих и присмирел. Вернее, присмирела.

– Ну, ти-ик-ко… ти-ик-ко, – я прижала окровавленную малышку к груди и принялась гладить, а когда она поняла, что вреда ей не причиняют и успокоилась, – попыталась разомкнуть капкан.

Не тут-то было! Какая сволочь его тут поставила?

Тонкие трубчатые косточки раздробило так, что от одного вида открытого перелома меня снова замутило.

Капкан поддался с пятой попытки, и я с ненавистью отбросила его в сторону.

С ногой у малышки было плохо. Совсем плохо.

Но я всегда хотела завести себе кошечку, а эта явно умненькая – смотрит на меня жалобными глазками и даже не пытается оцарапать или укусить.

В общем, я наспех зафиксировала перелом, влила ей в рот немного успокоительного зелья, от которого она смешно отфыркалась, и понесла находку домой. Лечить, кормить и что там ещё положено делать с кошкой, которая завела себе хозяйку.

Капкан сунула в корзинку и тоже прихватила с собой. Может, получится найти хозяина и тоже ему что-нибудь прищемить.

Хорошо, что до избушки идти было не так далеко, а Лана прекрасно знала окрестные леса. К дому мы подошли всего минут через двадцать, у меня даже спину не заломило от тяжёлой ноши.

Подойдя к избе, я положила болезную на стол во дворе и строго сказала:

– Я буду тебя лечить, а ты не дёргайся и не мешай.

Та прянула ушами, втянула воздух розовато-коричневой носопыркой и внимательно посмотрела на меня огромными небесно-синими глазами. По мордочке было видно, что досталась мне шкода шкодливая, но умная. Именно поэтому она трагично распласталась на столе, жалобно шмыгала носом и со стонами вздыхала, однако процессу лечения не мешала. На всякий случай я её осторожно парализовала ниже пояса, принесла артефактную лампу, промыла рану обеззараживающим раствором и принялась собирать то, что осталось от лапы.

Шерсть, грязь, осколки костей, свернувшаяся и свежая кровь – от их вида меня тошнило так, что дважды пришлось отходить в сторону, чтобы проблеваться и продышаться. Заодно и воды из колодца принесла.

Лапу малышке почти оторвало, но кое-как я собрала её воедино. Икая, чертыхаясь, а к концу – сердито промаргиваясь от набежавших слёз. Жалко было эту дурнину шерстистую, будет же хромать… Она себе ещё и один коготь вырвала с мясом, но тут я ничем помочь не могла – просто залечила рану. Что касается зубов – то здесь повезло, они оказались молочными. Это показала диагностика.

Я с подозрением уставилась на тушку весом килограмм пять. Или даже семь. А ведь ей месяца два-три, если зубы ещё не поменялись… Некоторые выпали, ещё парочку она выломала, но клыки на месте. В каком возрасте у кошачьих меняются клыки? Да кто ж их, местных кошачьих, знает!

Сращивать кости Лана, оказывается, умела, правда сил на это требовалось неимоверное количество, так что к утру я израсходовала жалкие остатки сил, оба запасных накопителя и едва стояла на ногах от усталости, но всё равно смогла объединить лишь несколько крупных осколков, поэтому соорудила лангет из палочек, крепко, но не слишком туго замотала и перевязала лапу так, чтобы киса не смогла на неё наступать.

Поели мы со шкодой вместе – быстро развариваемую крупу с мясом из заготовок ещё Ланиной бабушки. Я побоялась, что без зубов моя питомица не разжуёт куски, но она миндальничать не стала и просто заглотила их целиком, смачно рыгнув в конце трапезы. Синие глазки осоловели и стали смотреть кучно, а я вздохнула и забрала её спать на печь, где по летней поре было довольно жарко – мы же готовили.

К счастью, жара не помешала уснуть.

Проснувшись спустя несколько часов, я крепко задумалась.

Почти горячее пушистое тельце тесно прижималось ко мне во сне, шкода шумно сопела, и это сопение отчего-то наполняло избу уютом. И куда она пойдёт маленькая и хромая? Лапа будет заживать не меньше недели, а мне не помешает компания. Что я, не прокормлю её?

Интуиция подсказывала, что есть питомица будет с большим аппетитом, но это не пугало. Уж я-то смогу заставить деревенских платить по счетам, а также придумаю, как заработать. А что касается налогов… Интересно, а фиктивные браки тут практикуют?

Додумать многообещающую мысль не успела – в дверь раздался стук.

Кого принесло на этот раз?

На пороге стояла донельзя взволнованная молодая девушка. Почти девочка. Ей и двадцати-то не было, а на руках – полугодовалый малыш, вялый и с неестественно красными щеками.

Девушку Лана мельком видела, но имени её не знала – она появилась в деревне после замужества и жила на самом дальнем конце, куда целительница доходила редко. Рожала она в родном селе, под присмотром матери и старой, опытной повитухи. Лану на роды приглашали, но она не захотела идти, за что я её ни капли не осуждала.

Единственные роды, на которых я согласилась бы присутствовать – мои собственные. И то, если б могла, я и на них не пошла бы.

– Вы только никому не говорите, что я приходила, – затараторила девушка, поминутно озираясь на пустующую дорогу.

Неожиданный поворот…

– Проходите, – впустила её я. – Что случилось?

– Малой приболел, а муж в поле. Я ему утром сказала, а он отмахнулся… Посмотрите его! Я заплачу! Только старосте не говорите! – взмолилась девушка. – Это я виновата, оставила бельё сушиться на всю ночь, хотя знала же, что это к болезни… Надо было хоть сырое, но собрать, – причитала девушка.

Я взяла ребёнка на руки, от всей души радуясь тому, что он целый и ниоткуда не кровит. Начертила на нежной коже диагностическое заклинание, думая, что малыш просто приболел, но… результаты мне не понравились.

Сердце заполошно забилось, а я снова отчётливо икнула, мысленно матеря новоприобретённую особенность.

– Помогите его раздеть. У него в крови яд.

– Яд? Какой яд? – вытаращилась на меня девушка, но отвечать я не стала.

Принялась стягивать с малыша расшитые красной обережной нитью ползунки и распашонку. Нарывающее место укуса обнаружилось между пальчиков левой ножки. В носке ползунка нашёлся и виновник – ядовитый араденнад. От вида паука молодая мама тонко завизжала, а я успела инстинктивно сжать ползунок к руках и раздавить паука, а потом кинулась к шкафу с зельями – антидот у меня был, но подойдёт ли он ребёнку?

– Когда вы надели на ребёнка ползунки? Сколько времени прошло?

– Да утром переодела… Пара часов, – всхлипнула она, с ужасом глядя на меня. – Это я сама, своими руками?..

– Спокойно, – подсекла я на излёте приступ самобичевания и последующую истерику. – Вы же не специально. Вы же не знали, что в ползунках паук! Главное, принесли ребёнка к целителю. А теперь мне нужно, чтобы вы помогли его напоить.

Я достала антидот и отмерила ложку, прикинув вес ребёнка на глаз. К счастью, араденнад нам попался мелкий, а его яд убивает достаточно медленно, так что у антидота есть время подействовать. Через сутки после укуса помочь бы не смог уже никто, хотя, возможно, младенец не продержался бы так долго.

Глядя на ребёнка, я тихо проговорила:

– Думаю, примета не на пустом месте образовалась. Араденнады – ночные пауки. На рассвете они ищут место, чтобы спрятаться от солнца. Вероятнее всего, он заполз в складки одежды в поисках убежища, а потом укусил, когда вы надели ползунки на малыша…

– Да! Он так кричал и плакал, – разрыдалась мать. – Но он всегда плачет, когда его одеваешь, я и подумать не могла…

– Это случайность. Вы не хотели причинить сыну вред, – успокаивающим тоном проговорила я. – Это просто плохое совпадение.

– Муж меня накажет, – всхлипнула она, глядя на меня огромными, влажными карими глазами в обрамлении мокрых ресниц.

– Осмотрите остальные вещи, чтобы убедиться, что больше в них никто не заполз, а я никому не расскажу о случившемся. Говорить ли мужу – решайте сами. Необходимости в этом нет.

Я проверила ребёнка и наложила на него несколько заклинаний – одно должно было помочь антидоту расщепить яд, второе – вывести его из организма, третье – поддержать органы маленького пациента в этой борьбе, четвёртое – усыпить его на несколько часов.

Девушка, имени которой я так и не узнала, потрясённо замолчала, прижимая ребёнка к груди, а потом тихо попросила:

– Вы только старосте не говорите, что я вам заплатила. Он запретил…

Я лишь хмыкнула. Теория подтвердилась. Староста подговорил остальных деревенских, чтобы усилить давление на Лану. Вот ведь беспринципный стервец!

– Не скажу. Это не в моих интересах. Он хочет, чтобы я отчаялась и пошла замуж за Дрогима, но этого не будет.

– Вы знаете, что Дрогим… жевун? – тихо спросила она, пряча глаза.

– Вчера выяснила.

– Они это скрывают, но муж видел во время сева, как Дрогим сначала ходил хмурый и злой, потом ушёл с поля в лес, пропал часа на два, а вернулся довольный и счастливый, да как давай пахать. У всех силы к вечеру уж на исходе, а он словно и не чувствует усталости. Так и пахал до зари, даже не присел. Только кровью всё плевал, но так, чтоб не видел никто. Но мой муж видел, а потом мне рассказал.

– Сколько месяцев назад это было?

– Дак весной ранней. Снег только сошёл…

– Значит, месяца четыре, не меньше.

– Дотянул бы до зимы… Там не будет-то листьев этих клятых. Хотя жевуны хитрые и прозорливые. У нас в деревне один аж три года прожил – на зиму вытяжку делал, вываривал листья-то. Апосля совсем уж с ума сошёл, жену с топором гонял, чуть не зарубил, так она детей собрала и к родителям сбежать успела. Он всё по деревне бегал и орал, что под кожей у него червяки. А потом он себе ногу отчекрыжил да располосовал, видать, червяков искал. Так и помер. Кровью истёк. Вот… – заговорщически поделилась она.

– Лоуза разрушает мозги, как кислота разъедает плоть. Никогда даже не касайтесь её.

– Дак вырубают же её близ деревень. Но жевуны-то всё равно находят. У них чуйка такая, да и в лес они не боятся ходить, хоть днём, хоть ночью.

– Страх притупляется вместе с другими эмоциями, поэтому им и не страшно в лес ходить. Поэтому они готовы за листья хоть мать родную искалечить.

Девушка кивнула:

– Вы уж это… Держитесь и не поддавайтесь на уговоры замуж за него пойти.

– Не поддамся, не переживайте.

– Вот и славно. Мне нужно давать какое-нибудь лекарство? Или прийти снова?

– Да, приходите завтра, если состояние не улучшится. Из лекарств – поддерживающий почки отвар, – я нашла в корзине мешочек с нужным травяным сбором и завернула немного в бумажный конвертик. – Заварите в кружке, потом разбавьте кипячёной водой до полного кувшина. Этим отваром поите малыша до завтрашнего дня. И ничем не кормите. Совсем ничем.

– Как ничем? А грудным молоком?

– С молоком лучше повременить хотя бы до утра, – ответила я, снова обратившись к воспоминаниям Ланы. – Оно слишком жирное и может помешать работе антидота и отвара.

Маленький пациент спал, и я осторожно погладила крошечные пальчики, а затем заставила себя убрать руку и улыбнуться:

– Удачи вам. Если станет хуже, обязательно приезжайте. Или можете остаться на ночь у меня.

– Нет. Муж вернётся вечером, а меня нет. Он с ума сойдёт от беспокойства… До свидания. И спасибо, – девушка неловко замялась: – Сколько с меня?

– Десять арчантов за приём и ещё десять за антидот. Выздоравливайте.

Оставив деньги на столе, она ушла, перед выходом из дома отвесив избе поклон. Так суеверные полуденники уваживали духов-покровителей дома, берегущих его от беды, когда Солар спит.

В Эстре́не, стране, где родились Лана и её бабка, кланялись порогу перед тем, как войти в дом, особенно в первый раз. В Лоаре́льской Империи, где я оказалась, делали наоборот – на выходе.

Я только сейчас поняла, какое неуважение оказала дому и семье Рустека вчера, сбежав из-под их крыши на ночь глядя и не отвесив положенного поклона.

Что ж… Видимо, нас ждёт новый раунд противостояния.

Иллюстрация: Шельма

Примета 6: считать деньги перед зеркалом – к убыткам

Восьмое майрэля. После обеда

Таисия

Я думала, что староста даст о себе знать почти сразу, но ошиблась.

В блаженном одиночестве прошла местная шестидневная неделя. Я освоила незнакомую конструкцию печки, вспомнила, каково стирать руками и жить без водопровода и канализации. Не медово и не сахарно…

Свою игривую кошатину я поначалу звала Оторвой в честь сорванной с окна занавески и Задирой в честь подранного половичка, но в итоге откликаться она начала исключительно на Шельму. Видимо, по совокупности нанесённого ущерба.

Когда рана поджила, а острая нужда в моих услугах отпала, Шельма показала свой истинный характер, и хромота ей ничуть не помешала.

Созданием она оказалась ласковым и очаровательным, но только когда хотела есть. Когда не хотела – становилась исчадием ада. К счастью, есть она хотела почти всегда, а наевшись до состояния глубокой беременности и временной комы, лежала у меня на коленях, громко мурчала и позволяла гладить розоватое пятнистое пузико, покрытое мягким редким пушком.

В остальные моменты она устанавливала в доме жёсткие порядки. Занавескам категорически запрещалось развеваться на ветру, коврику – шевелить кисточками, травам под потолком – шуршать, связкам грибов – раскачиваться, а мне – ходить в платье с колышущимся подолом. Все виновные в нарушении общественного порядка были, как правило, пойманы, подраны и жестоко покусаны.

С туалетом проблем не возникло – на улице я соорудила ямку с песком, и свои дела Шельма делала преимущественно в неё, периодически накрывая их то ковриком, то пучком трав, то кухонным полотенчиком. Вот такая хозяйственная и аккуратная киса. Обычно результаты регулярных перееданий она яростно закапывала, и в какой-то момент пришлось смириться с тем, что во дворе теперь будет подкоп в столицу или первая в этом мире станция метро.

На зубки Шельма пробовала абсолютно всё, поэтому я начала сомневаться – а о капкан ли она их обломала? Всего за несколько дней она пыталась схарчить чугунную сковородку, угол печки и найденный во дворе камень.

Сначала я всерьёз беспокоилась, чего не хватает в организме кисы, если она жрёт камни, но после нескольких глубоких диагностик пришлось признать, что мозгов. К счастью, отсутствие элементарного инстинкта самосохранения компенсировалось живучестью. Шельма залезла в печку и опалила усы и шерсть на морде; упала в колодец и жалобно мяукала из глубины, суча по воде лапами; нырнула носом в котелок с горячей кашей; стащила огненный пирожок прямо с противня и заглотила его целиком, после чего долго пучила глаза и сипло мявкала, пока я судорожно пыталась понять, как её лечить от ожога желудка.

И это всего за пару дней!

Кисины проказы и шалости я принимала стоически, потому что спать она приходила под бочок ко мне и даже обнимала мою руку во сне тяжёлыми, пушистыми лапами. За это я готова была простить ей многое, куда больше, чем чужие подпорченные занавески и уничтоженный половичок, который, если быть совсем уж откровенной, сам нарывался своими нахальными кисточками.

Простая деревенская жизнь оказалась на удивление умиротворяющей, и необходимость пользоваться спрятанным в кустах уличным туалетом не особо напрягала. По крайней мере, это был мой личный туалет, и его не мог загадить сосед-алкоголик. Возможно, зимой я запою иначе, но на дворе стояло лето с ласковыми тёплыми ночами, так что я нарекла грубо сколоченную конструкцию бунгалом для раздумий и на этом успокоилась.

Готовить приспособилась по вечерам, после пробуждения, тогда к утру печка успевала остыть.

Вместо завтраков у местных были рассветники, а вместо ужинов – вечерники. Трапезу середины дня полуденники называли обедом, а маги устраивали ужин в районе полуночи. Мы с Шельмой явно не попадали ни под один из этих режимов. Ложились под утро, но ещё затемно, спали до послеобеденного времени, а вечера проводили за делами – я готовила, прибиралась, читала лекарские книги, ухаживала за доставшимся садом и огородом, а киса нападала на сорняки и безжалостно их выкапывала, некоторые даже сгрызала, за что я ласково называла её газонокисилочкой.

И всё бы ничего, однако денег не прибавлялось, а дата очередной оплаты налога неумолимо приближалась, прямо как похмельное утро после корпоратива. Ты ещё танцуешь на столе директора, но где-то глубоко в душе уже знаешь, что через пару часов будет мучительно больно.

Лана верила, что деньги убавляются от того, что их считаешь перед зеркалом, поэтому никогда так не поступала, но, судя по всему, мало соблюдать приметы, надо ещё и задом шевелить и желательно тоже не перед зеркалом.

Продать мне было особо нечего, разве что книги по целительству, но их я пока штудировала, да и расставаться с ними не хотела. За холодильный ларь можно было выручить около тысячи, но как потом без него жить в такой жаре?

Требовалось добраться до города, чтобы найти там покупателя для трав и, возможно, зелий, но идти до него пешком было далеко, да и Шельма не отходила от меня ни на шаг, а выдержать долгую дорогу не смогла бы. Как и я не смогла бы её нести – каким-то образом она умудрилась за несколько дней набрать не меньше двух кило. Я раньше считала, что такое возможно только в качестве новогоднего чуда, но нет.

В общем, проблема дохода встала остро, и я решила, что настало время хорошенько встряхнуть деревенских и собрать с них долги.

Словно почувствовав моё намерение, староста появился на пороге сам. Лицо суровое и недовольное, губы изогнуты коромыслом, а седеющие кудри собраны в хвост. Он постучался в дверь после обеда, когда мы с Шельмой как раз проснулись, наварили ореховки (я), обтёрлись об горячий горшок, чуть не свалив его со стола (она), и занимались методичным истреблением съестных припасов (вдвоём).

– Ланка, я решил дать тебе шанс одуматься, – величественно оповестил меня староста, когда я открыла ему дверь.

От неожиданности я фыркнула так, что непроглоченная каша вырвалась на волю и брызгами легла на смуглое лицо Рустека. В принципе, лучше и не скажешь…

Он утёрся и зло посмотрел на меня исподлобья:

– Совсем ошалела, девка?

– Простите, это я от счастья вас лицезреть, – лучезарно улыбнулась ему и захлопала ресницами, изображая дурочку.

Крадущаяся к выходу Шельма тоже изображала дурочку, поэтому мы с ней в очередной раз оказались на одной волне. Осталось только дружно начать скакать по избе, весело перепрыгивая с лавки на стол, а с него – под крышу, хотя взобраться на потолочную балку Шельма пока ни разу не смогла. Но это не значит, что не пыталась…

Староста нашего с Шельмой приступа радушия не оценил, стоял, бурил меня чёрными глазами так, будто намеревался добыть из моих недр газ. Положим, немного природного газа у меня было, и я бы без проблем с ним поделилась, если бы он вежливо попросил. Но Рустек и вежливость – параллельные прямые, которые не пересекаются даже в бесконечности, так что он остался без газа. Хватит с него и ореховки.

– Слушай, Ланка, ты меня не зли. Иди за Дрогима замуж, забирай его сюда, лечи. Будешь хорошей женой и вылечишь – так и быть, помогу тебе с твоим налогом магическим.

– Я правильно понимаю постановку вопроса, что если Дрогим от своей зависимости не вылечится, то это будет моя личная вина и ответственность, как недостаточно хорошей жены? – полюбопытствовала я, изо всех сил сдерживая саркастическую улыбку.

– Просто он одинокий, вот и куролесит! А появилась бы у него жена, детки бы пошли, вот он и взялся бы за ум. Так-то парень неплохой…

«Только ссытся и глухой», – мысленно добавила я, прикидывая, можно ли от души поругаться со старостой или умнее будет не накалять обстановку.

– Статный, рукастый, плотничает отменно. Кровельному делу выучился. Ну, выпивает малясь, ну так кто без греха? Ну чуть сбился с пути, опрудынился… С кем не бывает? Ты-то на себя посмотри, тебя вся деревня ославила, какой тебе ещё муж? Радуйся хоть такому! Товар-то порченый ужо, никто тебя в жёны брать не хочет, ни жополунники твои, ни порядочные люди. Ты на меня так не гляди, девка, а разумей жизнь: как бабка твоя померла, так и покатилась ты на самое дно. Но я, так и быть, подсоблю тебе, ежели ты о Дрогиме позаботишься. Всё одно никто другой тебя в жёны не возьмёт ни в Армаэ́се, ни в каком другом селе. Уж я прослежу! – грозно насупил брови он.

Ага, многое становилось понятнее. Значит, когда Дрогим подсел на лоузу, староста быстро сориентировался и использовал учинённый Грегом скандал в своих целях. Хотя кто знает? Может, он специально подговорил Грега жениться на Мигне, чтобы место жениха целительницы освободилось. На самом деле это уже не важно.

Я стояла и слушала его излияния молча, следуя давно выработанному правилу: не пытаться заткнуть поток говна, иначе в процессе обязательно забрызгаешься. Гораздо мудрее дождаться, пока оный поток иссякнет, перешагнуть и двинуться дальше, желательно изящно наступив на источник канализационного изобилия сверху. При случае.

– Избу твою никто не купит! Никому она не нужна, на отшибе-то. Землицы у тебя – почитай, что и нету. Продать нечего. Чем налог будешь платить, а?

– Вестимо, вашими надеждами на моё благополучие, – широко улыбнулась я, сбивая Рустека с толку.

Он не привык, чтобы с ним так разговаривали, чуял, что над ним издеваются и всерьёз не воспринимают, но наверняка сказать не мог, отчего заметно растерялся.

– Ты мне это… Голову-то не морочь! Что делать-то думаешь?

– Перееду в другую деревню, раз в этой пчёлы бунтуют против мёда, – ласково проговорила я, заметив, как Шельма тихой сапой выскользнула на улицу.